Карта перекрытых дорог

Я была шокирована: какие успехи и как… следили, когда я была уверена, что никто, кроме учителей, преподающих в моём классе, ничего обо мне не знает и не думает…

– Ты можешь стать очень хорошим журналистом, например! У тебя большие способности. И я просто хочу сказать, что в техникуме не будет такой возможности их развития, как в школе…

А я уже плакала. Возможно, из-за того, что так внезапно оценили мой потенциал в той области, склонность к которой я сама воспринимала уже как должное, просто всегда со мной бывшее и ничего не требующее. Возможно, из-за внезапности принятого мною нового решения. Возможно, из-за того, что предыдущее было ошибочным, а я так долго носила его в себе…

А ещё за свою реакцию было неимоверно стыдно. Дрожали ноги и руки. И голос. Но я смогла! смогла поблагодарить, подойти к выходу из кабинета, открыть дверь, закрыть её за собой.

И почти сразу столкнулась с Ю.С.

– Передумала?.. – только и спросила она, едва меня увидев.

Я кивнула, вытирая слёзы. Я начинала ощущать, насколько буду довольна этим решением, несмотря на его спонтанность, и знала, что его поддержат даже те, кто уже успел согласиться с моими теперь не нужными «каменными» аргументами.

***

– Я всё-таки решила отделиться от своих страдалиц и пойти в десятый класс. Так что мне сегодня помимо покупки железа и яблок нужно было ещё заказать учебники. А я только лишь купила вентилятор и ушла домой.

– Поздравляю с десятым классом и с вентилятором. Здесь тоже он бы не помешал.

– Спасибо) У меня дома было +32◦, от сочетания такой жести с анемией я вчера чуть не грохнулась в обморок. Поэтому решила последовать твоему совету и не откладывать больше лечение.

– И правильно сделала, давно пора. Я плохого не посоветую.

– Ещё бы. Ну да ладно, а ты-то как там поживаешь нынче?

– Всё ещё противостою попыткам военкомата отправить меня служить.

– Жесть… И какой результат предвидится?

– Пока ничего хорошего. Однако сегодня хирург, видимо, был трезв и вроде бы углядел плоскостопие. Хотя сейчас, говорят, уже и с таким берут.

– Кошмар. Будем надеяться, что всё обойдётся. Вот реально.

– Да, тут только надеяться и остаётся.

Своими «кошмар» и «жесть» я, конечно, даже наполовину не выражала той тревоги, которая пульсирующе вспыхивала во мне при любом «а что, если…».

А что, если надежды не оправдаются? Я едва пережила те две недели апреля без доступа в интернет, что же будет, когда впереди вдруг встанет целый год?

Стараясь не думать об этом и кое-как придерживать драные театральные кулисы, неумолимо закрывающиеся в конце второсортного представления под названием «Он просто мой хороший друг и я совсем не привязалась», в один день я снова собрала сумку и уехала на автобусе №12.

В посёлок к бабушке. В дом №14 по улице Солнечной.

Здесь нет компьютера, а в телефон я снова вставлю простую симку, чтобы не пользоваться интернетом вообще.

Здесь можно ни о чём не говорить… Хотя что значит «можно»? Уму непостижимо, чтобы я о чём-то, касающемся тебя, здесь заговорила, вот так. А пока не говорю, есть шанс и думать меньше.

Здесь легче постоянно занимать себя простыми делами: мыть посуду, вытирать пыль, чистить картошку, помогать бабушке с дедушкой молоть ягоды для джема…

Вспоминать солнечное, спокойное детство ведь здесь оно и было проведено. Можно было собирать лютики на лужайке рядом с домом, пока в начале тропинки, ведущей к нему, не появлялась бабушка, тоже держа в руках «лютик» пышную белую булку, делящуюся на пять «лепестков». Приходить на кухню всем вместе с бабушкой, дедушкой, с мамой, если она не на работе в городе, иногда с двоюродной сестрой и пить чай с тремя ложками сахара и с бутербродом: любимое сливочное масло на «лепестке». Просить бабушку достать маленькие блюдечки из сервиза, который не жалко, залезать с ними под стол в зале, тащить туда же игрушки… Ставить блюдечко перед каждой: перед лохматой рыжей собакой с жёсткими колечками шерсти, чёрными выпуклыми глазами и языком набок  блюдечко с фиолетовыми розами; перед истасканным (особенно ценным!) трёхцветным зеленоглазым котёнком с золотистой каёмкой и скромными васильками.

Можно было подниматься по тропинке, проходить мимо двух таких же домов, как наш, и заглядывать за чем-нибудь вкусным в маленький магазин под названием «Хозяюшка». Или мне, как любителю масла, просто казалось, или там действительно пахло им именно им и печеньем. Там продавались клубничные «колючие жевалки» и ярославское мороженое с карамелью, и вообще что душе угодно. Я в этом успела убедиться однажды, когда полчаса рассматривала прилавки я ждала, пока продавщица спросит: «Что для вас?», потому что мне казалось, что говорить самому, не дождавшись этого вопроса, нельзя. Тогда, потеряв меня, в магазин в итоге пришла бабушка и объяснила, что всё делается гораздо проще.

Можно было подолгу играть во дворе с подругой Светой девочкой, которая жила через дом от нашего и у которой были длинные каштановые волосы, всегда заплетённые в косу и невероятно густые настолько, что в них даже запутывались случайно подлетавшие к Светиной голове комары. Света единственная, как стало ясно потом, всегда поддерживала те занятия, которые порождала моя странная фантазия: например, играть вырезанными из бумаги «кошками» (в которых от кошек были только уши, а в остальном они выглядели полностью как люди), сидя на деревянных ступеньках в подъезде; собирать «бриллиантики» (камни из украшений, с которыми нашим мамам и бабушкам по той или иной причине было не жаль расстаться); всерьёз выкапывать детскими лопатками огромные ямы во дворе, абсолютно искренне веря в то, что так рано или поздно обязательно выкопаешь свой клад с такими же «бриллиантиками» или даже лучше…

Вообще, не касаясь «бриллиантиков» и прочего откровенно материального, я никогда не думала о том, может ли быть хуже или лучше. Как для берёз, растущих прямо за окнами зала и спальни разве вообще бывает по-другому?..

Теперь, собираясь лечь спать ещё засветло, я стою, облокотившись на подоконник, долго смотрю на придорожную канаву. Отражаясь от воды, солнце, как всегда, отбрасывает на потолки нашей квартиры весёлые блики.

Что сейчас?.. Я не могу утопить в этой канаве ту самую пульсирующую тревогу из-за парня с другого конца страны, из-за того, что у них было всё, а у нас н и к о г д а, из-за того, что его, вполне возможно, вот-вот отправят в армию, и это станет ещё одной границей между нами.

Я ложусь в кровать, заботливо застеленную для меня свежим постельным бельём в цветочек, и укутываюсь в жёлтое, уже истончившееся махровое покрывало, которое старше меня, наверное, лет на лесять.

Не понимаю, куда эта жизнь собирается меня зашвырнуть?..

***

Через несколько дней «эта жизнь» «зашвырнула» меня обратно в общагу, к письменному столу, где стоял компьютер, на котором я открыла «аську» и увидела оффлайн-сообщение от тебя, отправленное в 05:39 13-го июля:

«Всё, забирают меня в армию сегодня».

А что же будет, когда впереди вдруг встанет целый год, ещё недавно спрашивала я себя.

Буду худеть. Пора наконец собраться. С семью килограммами, думаю, расправиться можно быстро при желании, а больше мне сбрасывать и ни к чему.

Буду читать книги. У меня в голове уже давно есть целый список желаемого, теперь надо перенести его на бумагу и начать это желаемое осуществлять. Ведь ограничиваться чтением чужих стен в ВК – это уже совсем печально, правда?

Снова начну рисовать. За пару лет без ИЗО совсем, наверное, забыла, как держать в руках карандаш, но вспомнить, в конце концов, никогда не поздно, особенно если действительно хочется…

Научусь не запускать анемию, да. Следить за этим. Может, и вылечусь, хотя такие результаты вряд ли сохраняются навсегда.

Можно даже начать смотреть фильмы, если вдруг будет оставаться много времени…

Короче говоря, буду делать всё, чтобы год не стал пустым. Пустые две недели, как в апреле, и пустой год – разница слишком ощутима…

Но как же после этого сообщения…

Ладно. Вкратце. Даже сама для себя только вкратце: всё стало пресно. И всё-таки стало пусто.

На момент. Хорошо. Позволю себе. На момент или до завтрашнего утра… ну, в крайнем случае, ещё на несколько дней… Да, скорее всего, ещё на несколько дней, потому что я, кажется, только сейчас начинаю осознавать, насколько сильно…

Да окей, сколько угодно, пожалуйста. Несколько дней, неделя, месяц, больше – как хочешь. Валяйся на полу, умирай, разлагайся – ну тебе же самой надоест.

И ты совсем скоро начнёшь действовать, дорогая моя. Заполнять время, а не убивать его. Заполнять по «отсекам», частичку за частичкой. Потому что целый год не должен пройти мимо, растраченный на ничто.

13-ое июля. Что ж.

Отсчёт пошёл.

***

Приняла перед сном душ и завалилась на кровать. В соседней комнате орёт телевизор. Объявляют погоду.

«А на нижней Волге чрезвычайно высокая пожароопасность, здесь +37 и выше…» – эмоционально сообщает Беляев.

И я уже умираю от жары, лежа перед работающим вентилятором, но всё-таки засыпаю.

…Сижу перед большим географическим атласом за дедовым столом. Рядом со мной мой двоюродный брат Тёмка. Я понимаю, что уже давно о чем-то его спросила, но он до сих пор не ответил мне. Или… просто я не слышала ответа?

Он дергает меня за рукав и повторяет моё имя.

– Ну?.. – рассеянно спрашиваю я, что-то выискивая на карте.

– Я тебе уже в миллионный раз сказал! – горячится мальчишка.

– Что сказал?

– Волга впадает в Балтийское море!

Я резко разворачиваюсь к нему.

– Чего… к… совсем, что ли? кудааа?

– В Балтийское море!..

В голове у меня проносится ряд приятнейших ассоциаций, и на лице появляется тупая улыбка.

– В какое, не расслышала…

– В Балтийское!.. – чуть не плача от злости на тупую сестру, кричит Артёмка.

Я прерываю ряд ассоциаций и стираю с лица улыбку. Меня же попросили заняться с ребёнком географией, а я опять… о своём. Пора развеять его неверные представления о морях и Волге.

– Нет, Тём. Волга впадает в Каспийское море! Ты перепутал!

– И ничего не в Каспийское! – орёт брат. – Ты хуже меня географию знаешь!

– Дай атлас, – попросила я его. Он отдал. Я начала перелистывать страницы. – Во-от… сейчас… да как не в Каспийское-то, что ты. Кстати, в Прикаспии сейчас ужасная жара и пожароопасность… – бормотала я, листая. – Ну вот! Смотри!

Ткнув ногтем в жирную синюю линию у Каспийского моря, я собираюсь читать название реки. Тёмка тоже склоняется над атласом.

– Вот видишь: Во… то есть… что?! – почти закричала я, увидев совершенно другие буквы, из которых от изумления даже не могла сложить слово.

Тёмка откровенно ржал.

– Да ты погоди, не хохочи! Это, наверное, опечатка какая-то… ну тупо, конечно… в атласе уже опечатки такие… но… бред же, бред!

Тёма все ещё смеялся, но уже не так громко.

И откуда-то донёсся голос географички, Татьяны Александровны: «Волга впадает в Балтийское море… прошу запомнить… Балтийское!..»

…В окно снова вовсю шпарит солнце. Лежу будто не в кровати, а на сковороде. Как будто и нет рядом никакого работающего вентилятора. Подняться я не в силах, хотя спать уже не хочу.

«А это было бы просто замечательно, если бы в Балтийское море впадала настоящая наша Волга, а в неё, как и сейчас – наша Ветлуга. Я бы… да я бы, как Гекльберри Финн, на плоту да вниз по течению…»

Ага. Далеко бы ты уплыла, Финн в женских шортах.

«Приплыла бы и ждала его всё оставшееся время именно там. В его родном городе, в городе, где он всю жизнь свою прожил и куда он вернется к следующему июлю».

А жила бы в порту, да? Мило. Давай, удачи тебе, ага. Всё, помечтала, вставать пора. Сколько можно жариться. Вставать и в душ.

Две недели уже прошло, кстати.

Я поднялась и пошла за полотенцем и шлёпками.

Вентилятор продолжал работать, гоняя донельзя разогретый воздух.

***

Я рисую на альбомном листе ветвистую чёрную трещину. Она делит его на две практически равные части. На две равные части – к сожалению, уже «абсолютно», а не «практически» – эта трещина разломит и девушку, нарисованную в центре листа. Нарисованную пока только моим воображением. Но прямо сейчас с помощью обыкновенных цветных карандашей я попытаюсь перенести картинку в реальность.

Слева до трещины: тёмно-каштановые волосы, длинное и свободное голубое платье, босоножки… Ресницы опущены. Ни тени улыбки.

Справа от трещины: пряди цвета «песчаной бури» (именно так часто пишут на коробочках с краской для волос), ярко-зелёная футболка, узкие джинсы, чёрные ботинки на толстой подошве… Полуухмылка. Хитровато-задумчивый взгляд…

Это не две разные девушки. В том и беда.

В левой части листа я, взывая из последних сил к утраченному умению неплохо рисовать, неуверенно набрасываю берег моря, чашку чая с плавающей в ней долькой лимона и чьи-то печальные зелёные глаза с «медным кругом».

– Сегодня же 13-ое октября, уже целых три месяца прошло, получается.

– Да, я помню, что уже три. Время как-то быстрее идти стало.

– Мне, кстати, тоже так кажется. А иногда кажется, что его и вовсе не существует.

– Время – иллюзия.

– Я серьёзно.

– И я. Ничто не истинно.

– И всё дозволено, – бросаю я, вспомнив фразочку, которую слышу теперь каждый будний день от одного из своих новых одноклассников.

Как же мне жаль, что все эти ребята стали моими одноклассниками так поздно! Почему я никогда не думала о переходе в «А» или в «В»? Ведь некоторые педагоги не раз предлагали мне это сделать, когда я училась ещё в 6-ом или 7-ом классе! Нет, что вы, никуда я не пойду, они там все мажоры и выпендрёжники, разве не видно? Не брошу своих «бэшников», пусть они и ведут себя, как отбитые наглухо, зато искренне! Курение, мат, чем вы там ещё запугиваете – это вообще не суть важно. Не показатель и не считается. А «неправильные», скорее, мы с Анькой и Лилькой. Если бы после 9-ого я ушла в техникум, то так бы при этом мнении и осталась…

В этом году нам с тобой обоим пришлось привыкать к новой обстановке. Конечно, перемены в моей жизни не столь кардинальны, как в твоей, но столь же, пожалуй, неожиданны.

Когда можешь, ты пишешь мне ВКонтакте о вашем распорядке дня, лишающем всякой надежды вспомнить, что такое полноценный сон. Пишешь о том, к каким продуктам, бывшим когда-то в разряде «ни-за-что-не-заставите-меня-это-съесть», ты успел полностью привыкнуть. Вкратце – о сослуживцах, с которыми можно иногда сходить покурить. О том, в какие игры хотел бы поиграть, если бы находился сейчас дома, и какие книги хотел бы прочесть, если бы имел в распоряжении больше времени. Иногда и о том, как тебе пусто и как тянет напиться…

Я же, когда нахожу уместным говорить о себе, пересказываю особенно интересные моменты из бесед с ребятами (особенно если темы этих бесед как-либо касаются армии, депрессии или убийств), забавные ситуации с уроков, перлы как учеников, так и учителей…

Уже не приглашая вместе со мной кого-либо высмеять, как это было весной. Уже, скорее, делясь своей радостью и гордостью: вот, смотри-ка, как у нас бывает весело, какие остроумные и сообразительные люди (такие же, как и ты) жили всё это время, оказывается, в одном районе со мной и ходили в ту же школу, что и я.

«А у нас один парень сегодня…», «Это я от одного парня узнала», «Кстати, тот парень, про которого я тебе вчера рассказывала…»

Пфф. Бред. Ерунда.

Я долго смотрю на правую часть листа, разделённого чёрной трещиной. Что мне нарисовать рядом с этой уверенной, сияющей, живой светловолосой девушкой?

Разве что кого.

– Детский сад какой-то, – вдруг презрительно фыркаю я, вырываю лист из альбома и, скомкав его, кидаю в мусор. Обшариваю тумбочку в прихожей – проверяю, осталась ли ещё тёмно-каштановая краска. Пора обновить цвет, а то корни отрастают слишком быстро. Надо будет попросить маму…

Такой же остроумный и сообразительный, как и ты. Как ты. Как ты.

***

Я помню, когда впервые рассмотрела Н., а не просто увидела.

Это было 1-го сентября. Поскольку в 10 «Б» от нашего прошлого класса оставалось мало что, кроме буквы, Ю.С. проводила какую-то игру на знакомство.

И Н. для чего-то пришлось выйти к доске. Я не помню, в чём была суть попавшегося ему задания, но помню, как заразительно и одновременно слегка смущённо он смеялся, как грамотно, но нестандартно строил предложения, как убирал со лба длинную тёмно-русую чёлку…

С этого дня я наблюдала за ним всегда. Я поняла, что на самом деле смеётся он не так часто. Точно не чаще, чем его глаза, серо-голубые, как будто за вечной лёгкой дымкой, отражают затяжную, не совсем по возрасту тяжёлую задумчивость и апатию.

Правильно ли, что я как будто пытаюсь нечто в этих глазах прочесть?

***

Ни разу ничего не изменилось. Наконец поняла, что ни разу.

D. «Глаза с медным кругом». Я помню ещё всё то, до армии. Тебя, сидящего ночами в инете и потом спящего до 15:00. Не признающего никакого другого чая, кроме «треугольного «Липтона»». Как ты в пять минут мог добежать до ближайшего магазина за сигаретами и вернуться обратно.

– Беги, только осторожней будь.

– А я уже.

– Быстро же ты.

– Наверное. Теперь долго не пойду. Купил с запасом.

Помню конец апреля. Май. Солнце в окно. Вечно задёрнутые шторы. Ты не любишь солнце, но в дождь уходишь гулять без зонта.

– Прохладно как сразу стало. Скоро совсем промокну.

– Ну так промокнуть в дождь – это круто. Зато остаться сухим – не айс.

– Да. А тут набежало идиотов с зонтами.

– Им этого не понять.

– Им много чего не суждено понять.

Я знаю, что ты очень категоричен и порой чересчур предвзят. Почему же это меня умиляет?..

Помню твои жалобы на голод, завал на столе и пустой холодильник. «Надо картошку почистить», «Надо сварить всё же макарон», «Пойду сделаю всё же чаю». «Надо», «всё же». Ведь ты ленив, ты крайне ленив.

Помню твои фотки с моря ВКонтакте и строчки из песен The Doors в статусе.

Oh, when you’re strange…

С того переломного июля прошло уже пять месяцев. Теперь у тебя всё по расписанию, подъём в 06:00, все эти наряды, строевая, «пенные вечеринки» каждую субботу.

Я с переменным успехом пытаюсь убедить себя в том, что не стоит делать трагедии из того, что не общался с человеком пару дней. Или даже пару недель. Не стоит сразу нагонять на себя тоску и кричать что-то там о потерянной связи. Связь нужно чувствовать, и тогда она не прервётся даже спустя более долгое время… Может быть, правда в этом?..

Очень скучаю по Ане и Лильке. Лильку, которая одна-единственная знает про тебя, я не видела с ноября и даже по аське с ней почти не общалась последние недели. Ане, которую я про себя всё ещё называю самым близким другом, я ничего из своего нового важного не рассказываю с весны. Почему-то боюсь её осуждения. Мы виделись пару раз осенью, гуляли втроём с её подругой из медколледжа. И вот совсем недавно я по свеженаметённым сугробам брела к ней домой мимо больничного городка, чтобы передать распечатанный реферат. И всё. И что самое-то плохое, чувствую я только грусть. Грустные воспоминания о весёлом. Три подружки из 9 «Б», всегда вместе. Столько пережили, а теперь вот разбежались все и будто так и надо.

Да, в новом классе замечательные ребята. С ними спокойно можно обсудить что угодно по теме искусства (любых его видов), истории, политики, кому интересно. Подискутировать о вегетарианстве, феминизме, культурной ценности русского рэпа. Просто смеяться от души, даже когда на то нет особого повода. Кто-то уже нашёл себе новых друзей. Но мне отчего-то кажется, что первые друзья запоминаются крепче всего, и что первая дружба может быть самой надёжной, если её не отбрасывать, не отмахиваться от неё в череде новых людей и дел…

«Всё меняется» – ты так любишь эту фразу. Точную. Верную.

Это правда. Я уже не знаю почти ничего, не знаю, кто уйдёт, а кто останется. Уже ничего не загадываю, почти не планирую будущее. Но в голове порой такая мыслишка бьётся: «Да пусть уходят. Кто угодно пусть уходит, если так должно быть, конечно. Но ты, прошу, ты останься, D…» Не знаю, чем можно объяснить то, что я подолгу не пишу ничего первая, продлевая так наши периоды молчания, ведь сам ты нарушаешь их крайне редко. Не знаю, можно ли сказать, что я скучаю и на что-то надеюсь. Но щемит что-то в душе, особенно если копнуть в воспоминаниях глубже – до чая «Lipton» и магазина в пятистах метрах от дома…

И есть ли между нами та самая связь? да, которая не прервётся, если её чувствовать?..

***

В сандалии набивался песок и крошки щебня. Слишком крутая железнодорожная насыпь.

«Зачем я лезу туда, в конце концов? Что меня дёрнуло?»

Парень, сидящий на рельсах, не сдвинулся и с места. Даже не шелохнулся, не обернулся на звук шагов и осыпающейся щебёнки.

Она улыбнулась. «Конечно, он же тоже похерфейс… Хотя с чего я взяла, что это всё-таки он?.. Мало ли тут всяких бухариков?»

Летнее небо уже хмурилось, но ветер всё продолжал нагонять тучи. Колыхалась трава, которой уже давно зарос этот участок железнодорожного пути. Сухая трава…

Она уже стояла за его спиной. Она уже рассмотрела надпись на этикетке полупустой бутылки, которую он держал в руке. Рассмотрела его тёмно-серую ветровку. «Неужели вживую? Только как же к тебе подступиться? Ты у меня такой сложный… А точнее, и не у меня вовсе. Тем ещё сложней. Ты и не можешь быть чьим-то. Ты мой свой собственный… Мда. Надо же такое завернуть, а. Мой свой собственный…» – она снова улыбнулась и, забывшись, положила руку ему на плечо.

Он отставил бутылку и наконец-то обернулся. Он не улыбался, но лицо его будто посветлело, как если бы он наконец дождался того, что обязательно, вне сомнений должно было случиться, но не случалось отчего-то довольно долго.

– T.?

– D., – без вопросительной интонации произнесла она и села рядом с ним на рельсы.

– А вдруг тут грязно? – спросил он, даже не повернувшись к ней.

– А вдруг мне пофиг? – в тон ему ответила она, так же глядя перед собой.

Тишина. «Пятьдесят восемь… Пятьдесят девять… Минута. Если сейчас взять его за руку, то будет… То… Пазл тогда сложится в кои-то веки. Но он – свой собственный».

– Кхм… Ты вновь пьёшь?

– Да, – он кивнул. – Хоть мне и нельзя.

– Тогда зачем?

– Настроение такое.

– Пфф. Если б я хваталась за бутылку каждый раз, когда наступает «такое настроение», то давно бы уже спилась.

– Я бы тоже.

«И куда, ну вот куда я лезу со своими детскими переживаниями? Его переживания, конечно, ненамного «взрослее» моих… Но всё же…»

– Прости меня, – голос её дрогнул, и он даже посмотрел ей в глаза – не слёзы ли блеснут?

Но их не было.

– За что же?

– Найдёшь за что.

– Прощаю, – тихо и вновь серьёзно произнёс он и затем добавил с чуть заметной улыбкой: – Так повезло с цветом глаз…

Если бы она задала вопрос: «Кому?», то получила бы ответ: «Нам». Но она ничего не спрашивала. Эта тема была и так разжёвана. Одним майским вечером, в аське.

– Я по тебе почему-то скучала временами, – поведала она, глядя на ЛЭП, виднеющуюся вдали.

– Да я тоже немного, – ответил он, рассматривая ту же ЛЭП.

«Немного», – криво усмехнулась она.

Снова молчание. Но на его лице, «светлевшем» всё более и более, проявлялось постепенно подобие улыбки.

– Вон там бабулька на велосипеде, – кивнула она на дорогу, ведущую к реке. – Корзинка какая-то на багажнике…

– Поди ягод насобирала, домой везёт, – внезапно продолжил он её мысль.

– Думаю, да. Варенье сделает, внуков будет кормить…

– Ну наверное. И?..

– Её бы ты тоже хотел уничтожить? Вот конкретно её?

Он вздохнул.

– Я не конкретизирую. Говорил же когда-то: всех и сразу. Просто сделать эту планету непригодной для жизни.

– А ты конкретизируй. Подели целое на малые части. Не ищи этот глобальный смысл. Ты же сам знаешь, что он весьма скользкий.

– Пытаешься свести всё к религии?

– Нет, к вере. Ты сам поймёшь всё когда-нибудь. Поймёшь ещё больше, чем поняла я. Я же… – тут она слегка покраснела. – Вот что бы ты сказал, если б узнал, что за тебя кто-то молится почти каждый вечер?

Он улыбнулся по-настоящему. Усмехнулся, но совсем беззлобно.

– Что бы я на это сказал… Спасибо, что ли… Спасибо, – и, увидев, что она досадует на себя, произнёс: – А смысл я знаю.

– Хм, и в чём же он?

– На самом деле, всё лежит на поверхности, – всего-то в третий раз за всё время их разговора он посмотрел прямо на неё.

– Что-то чисто биологическое?

– Почти, – он всё смотрел на неё, будто ждал, когда она догадается.