Тамара. Роман о царской России

У нас, детей, имелись свои "близнецы-глозе́тты" в коридоре рядышком с классной комнатой, и было страшно весело занять их оба, чтобы чуточку поболтать, а ещё по очереди поведать друг другу короткие истории или почитать стишки. Помимо всего этого, существовала и другая форма декламации, увы, более низкого и гораздо менее вдохновенного уровня. Она состояла в том, чтоб вслух зачитывать по кругу следующую изысканную надпись, напечатанную на контейнере из папье-маше, который также висел на стене рядом с озонатором, и озаглавленную "Медикаментозная бумага". Согласно правилам этой фантастической игры, кто первый садился, тот и начинал. Скажем, начинала Танька:

"Медикаментозная бумага – это абсолютно чистое изделие и надёжная профилактика …" – и далее шло название простого, неопасного, достаточно распространённого, но крайне неприятного заболевания.

"Источником этой мучительной и почти всемирной жалобы на …" – продолжала я спокойным врачебным голосом, повторяя название того же самого простого недуга.

"… неизменно является использование обычной бумаги", – назидательно подхватывала Танька.

"Чернила для печати – это ещё и ужасный яд", – уже возбуждённо кричала я.

"… поэтому постоянное использование газетной бумаги", – печально замечала Танька.

"… в конечном итоге обязательно вызывает", – предупреждала я.

"… обострённую фазу вышеуказанной болезни", – мрачно заключала Танька.

Затем мы уже хором воспевали достоинства "медикаментозной бумаги", заканчивая триумфальной песней про "озонатор из Парижа".

"Великолепный язык", – восхищённо думала я, каждый раз заходя в туалет и видя эти торжественные слова, серьёзно смотревшие на меня с красивого контейнера из папье-маше, и снова и снова декламировала их с неослабевавшим наслаждением.

Но однажды, направляясь в сторону нашего личного туалета, я, увы, случайно встретила Ваньку, по крайней мере, я так решила, что случайно. Он явно спешил, будто искал кого-то с крайне озабоченным выражением на лице. Завидев меня, он, похоже, почувствовал облегчение и поманил меня к себе.

"Эй, Тамара, ты именно та, кого я искал! Иди-ка сюда, я хочу тебе кое-что сказать", – тихо произнёс он.

Заинтригованная и ожидавшая, что он поделится со мной каким-то интересным секретом, я с готовностью подошла, пребывая, как водится, в том идеальном настроении, что располагало к восприятию любой абсурдной идеи, которую он мог сообщить.

"Послушай, – продолжил он, понизив голос ещё больше, – там Танька … – и он указал на туалет, находившийся немножко дальше по коридору, полоска света вокруг двери которого явно указывала, что он действительно занят, – так вот, я хочу тебя предупредить. Она замышляет что-то нехорошее и собирается сыграть с тобой злую шутку, которую ты никогда в жизни не забудешь. Даже я был потрясён, когда о таком услышал. Так что просто запри её там, и шутка достанется ей самой. И на этот раз именно тебе удастся её одурачить".

Удивлённая и польщённая тем, что он предостерёг меня от козней любимой двойняшки, я подкралась к двери и тихонько задвинула её наружную щеколду. Теперь злодейка была заперта внутри и не смогла бы выйти, пока кто-нибудь вновь не отодвинул бы защёлку.

Я радостно помахала в сторону Ваньки, а тот поклонился и беззвучно зааплодировал. Было забавно хоть раз сыграть с ним против Таньки в одной команде. Поразительно, конечно, но очень приятно!

Не в силах сдержать свой восторг, я скрылась в соседней кабинке и прокричала: "Танька, давай, ты первая". Это был наш сигнал для неё приступить к декламированию того, что она выберет. Однако никто не ответил, и я, слегка озадаченная, начала сама: "Медикаментозная бумага …"

Когда же я в конце первой строчки сделала паузу, мои усилия встретило всё то же молчание. Я героически отыграла всё до конца, исполнив обе партии, но из Танькиных покоев по-прежнему не доносилось ни слова, ни звука. Затем я упрямо продекламировала очередное из нашего самого любимого:

"Мистер Лобски сказал некрасивой жене:

'Я иду ловить рыбку на нашей реке'", —

думая, что она немедленно вступится за миссис Лобски и ответит:

"'Ты порочный стервец и идёшь не ловить,

А с распутными бабами шашни крутить'".

Но нет, та даже не пискнула. В конце концов, возмущённая её явным нежеланием поддерживать эту игру, я швырнула свою туфлю в оконце, надеясь, что та попадет ей по голове, а затем, скача на одной ноге из-за отсутствия туфли и сердито хлопнув за собой дверью, удалилась. Беззаботно насвистывая, я продолжила свой путь по коридору, нисколько не удивившись, что Ванька всё ещё маячил поблизости.

"Ты уверена, что заперла её?" – прошептал он и, казалось, был особенно доволен, когда я гордо ответила: "Да, разумеется".

Я осталась с ним, желая поглядеть, какой шум та поднимет, и вскоре мы услышали, как она стала возиться с замком. Была возня, возня, возня, а потом она принялась стучать. Мы зажали руками рты, однако наш смех вырывался через нос, как сдавленное чихание. Так мы и смотрели друг на друга, хихикая. Последовал ещё стук, потом опять и опять.

"Ох, и сильная девчонка, эта Танька", – одобрительно пробормотал Ванька. И в этот миг она стала пинать дверь, а я не могла себе и представить, что та способна издавать столько шума своими тоненькими ножками.

Внезапно, к своему ужасу, я услышала исходившие оттуда крики, сердитый рёв, принадлежавший явно не Таньке. В испуге я уставилась на Ваньку.

"Ванька, кто это там? Кого я заперла?" – взвыла я, предчувствуя ужасную катастрофу.

"Всего лишь нашего губернатора, крошка моя, – посерьёзнев, ответил он. – Разве ты не знала, что он приехал к нам с визитом сегодня утром? А теперь посмотри, что ты натворила! Тебе придётся побыстрее его выпустить, иначе он посадит тебя в тюрьму. С губернатором, знаешь ли, шутки плохи".

"Я его не выпущу! – в отчаянии закричала я. – Да ведь если я это сделаю, он увидит, кто я такая, и тут же меня убьёт. Ты только послушай его, он там совсем озверел!"

Между тем отчаянные вопли из "глозе́тта" становились всё громче и громче, в то время как в дверь яростно колотили ногами.

"Давай, скорее, пока он не задохнулся насмерть. Там ведь нет воздуха, он задыхается".

Дрожа в своей единственной туфле, я подошла к двери, грозившей в любой момент распахнуться, и осторожно отодвинула щеколду. Я молилась, чтобы мне удалось исчезнуть до того, как он узнает, кто я такая, а потому сразу бросилась бежать так быстро, как только позволяли мне мои ноги, но, увы, он появился в мгновение ока и с гневным рёвом (а этот старый господин был холериком) бросился за мной, крича: "Плохая, злая, никчёмная мелкая скотинка! Я догоню тебя. Ты никогда меня не забудешь".

Я в ужасе летела по коридору, а он нёсся за мной галопом мимо ухмылявшегося Ваньки и взявшейся неизвестно откуда хихикавшей Таньки; мимо изумлённого Дедуси, остановившегося поглазеть на нас, пока мы с грохотом его оббегали; мимо галереи и дальше, к верхней площадке главной лестницы. Я помчалась вниз по ступенькам, уже почти настигаемая своим разъярённым преследователем. Неожиданно, стоило мне лишь благополучно достичь низа лестницы, я услышала оглушительный грохот, и Его Превосходительство кубарем полетел вниз в общей массе размахивавших рук, ног, седых усов, орденов и медалей. С ужасающим стуком он приземлился у подножия лестницы, продолжая орать: "Я ещё доберусь до тебя, маленькая чертовка!" В тот же миг его окружила моя встревоженная семья, гости и слуги. Все были в шоке. Там он и лежал, голося и стоная, пока не послали за Доктором. Затем соорудили импровизированные носилки, и его, окружённого сочувствовавшей толпой, отнесли в самую роскошную комнату для гостей.

"Просто подождите, пока этот ребёнок не попадётся мне в руки", – услышала я бурчание Папуси, поэтому предусмотрительно скрылась в саду и долго пряталась там, надеясь вопреки всему, что грозная буря утихнет.

В итоге, голодная и замёрзшая, я осторожно попыталась прокрасться обратно через кухню, где, как я знала, мне бы дали немного нормальной пищи, но карающая длань, которая безжалостно ждала, схватила меня и потащила, кричавшую, в мою комнату. Там на меня как следует наорали, потрясли, отхлестали розгой и отправили спать в полном унижении, без ужина, только с обычной дозой касторки, чтобы взбодрить мои внутренности. Однако мне стало чуточку полегче, когда Няня, которой удалось тайком пронести куриную ножку и холодную картошку, по секрету сообщила мне, что Ваньке с Танькой тоже влетело как "зачинщикам позорного эпизода".

На следующее утро меня, дрожавшую от страха, отвели в спальню губернатора, дабы на коленях просить у него прощения. Он сидел с повязкой на лбу в постели и сердито сверкал опухшим глазом, когда я предстала перед ним и, низко поклонившись, почтительно пробормотала: "Пожалуйста, Ваше Превосходительство, я не хотела запирать вас в во́ттер глозе́тте. Я думала, что там была моя сестра Танька".

"Кроме того, – добавила я, не получив никакого ободрявшего ответа, а только ворчание, и сразу выдала блестящую запоздалую мысль, совсем не относившуюся к моей тщательно подготовленной речи, – что вы вообще делали в моём личном туалете? Вы вторглись на чужую территорию, вот что вы делали, гадкий старик, а нарушители границ …" – но в эту секунду меня насильно увели с глаз губернатора и грубо вернули в мою комнату.

Цыганский паттеран

Мне было девять, когда меня на несколько часов "похитили" цыгане. Этот опыт мне ужасно понравился, и я сожалела лишь о том, что он не продлился подольше.

Это произошло в Стронском жарким июльским днём, когда все прилегли отдохнуть и Няня, как водится, дремала, вытянувшись во весь рост на своей любимой скамье под названием "ложе Прокруста" в летнем домике у реки, известном как Храм Венеры.

Я же, будучи абсолютно бодрой и не в силах сохранять спокойствие, прокралась по ступенькам домика в заросли и уже собиралась начать игру в "Лесного охотника", когда услышала треск веток. В следующую минуту появились двое смуглых мужчин, а за ними следовала хорошенькая девушка в красном платье, с красным же платочком на голове и ниткой ярких бус на шее. Я удивлённо на них уставилась, поскольку те совсем не походили на крестьян, живших в окрестных деревнях. Их волосы были такими же чёрными, как у меня, кожа – довольно тёмной, а зубы – белоснежными. Все они мне дружелюбно улыбнулись, а девушка обняла меня за плечи.

"Ты же маленькая княжна Тамара, не так ли?" – спросила она, взяв меня за руку и крепко её сжимая.

"Да, я Тамара. А ты кто?" – нетерпеливо поинтересовалась я. Девушка понравилась мне с первого взгляда, и я была рада такой встрече. Может быть, подумала я, она останется со мной поиграть. Позади я слышала храп Няни и знала, что та проспит ещё достаточно долго.

"Я Стеша, твоя двоюродная сестра, – ответила симпатичная девушка, сильно меня удивив, ведь я никогда не слышала о кузине с таким именем. – Не хочешь ли пойти со мной и посмотреть, где я живу?"

"О, да, да, пожалуйста!" – радостно воскликнула я, подпрыгивая от ликования, а затем прижала руку ко рту во внезапном испуге, что разбудила Няню и испортила всё веселье. Я прекрасно понимала, что та никогда бы не позволила мне пойти куда-либо с новоявленной кузиной. Но нет, Няня, хвала Небесам, мирно посапывала, и на какое-то время я была в безопасности.

"Пойдём скорее, – прошептала я, – пока Няня не проснулась".

Девушка рассмеялась и вполголоса сказала что-то на незнакомом языке одному из мужчин. Тот же повернулся ко мне и, прошептав: "Я лучше тебя понесу. Нам предстоит довольно долгий путь", – поднял меня на руки и быстро, по-кошачьи побежал по парку в сопровождении другого мужчины и Стеши.

Вскоре мы перелезли через низкую стену, отделявшую парк от прилегавшего леса, и, продравшись сквозь густой кустарник, оказались в овраге, который, как я знала, тянулся на многие вёрсты посреди открытой местности. На дне оврага стояли четыре осёдланных коня, которых держала под уздцы ещё одна темнокожая женщина. Мужчина, что меня нёс, взлетев на крупного вороного жеребца и разместив меня перед собой на седле, тут же пустился вскачь. Трое других устремились за нами.

Мы мчались по оврагу галопом, и ветер дул мне в лицо, развевая волосы и щипля глаза. Обезумев от радости, я закричала: "Быстрее, быстрее!" – позже задавшись вопросом, что имел в виду этот человек, когда проорал остальным: "Она одна из нас! В этом нет никаких сомнений!"

Мы неслись, мы рвались вперёд, резали воздух и грохотали, пока не добрались до поляны перед стеной из тяжёлого камня, выходившей лицом на один край оврага. Там мы остановились и спешились. Задыхаясь от скачки, я протёрла слезившиеся глаза и как могла расчесала пальцами спутавшиеся локоны. Мои щёки горели. Это было настоящее приключение! Наконец-то появилось что-то похожее на мои книжки о странствиях, что-то, о чём можно было бы рассказать Ваньке и Таньке – только б они мне поверили.

Стеша вновь взяла меня за руку, и мы подошли к каменной стене. Там она просвистела несколько тихих музыкальных нот, которые я запомнила на всю свою жизнь. Не успел стихнуть её свист, как, к моему изумлению, огромный плоский камень в стене начал медленно-медленно поворачиваться, пока не образовалось отверстие, достаточно большое, чтобы сквозь него мог пролезть человек. В этот проём мы все и направились, продолжая держаться со Стешей за руки. Вокруг было темно, помимо узкой полоски света, пробивавшейся сквозь отверстие позади нас. Вскоре и она исчезла, как только камень вернулся на прежнее место, и на секунду мне показалось, что мы очутились в кромешной мгле. Но тут перед нами вспыхнул факел, потом ещё один и ещё, пока они уже не горели повсюду вокруг нас.

"А вот и мы – мы привезли её!" – весело воскликнула Стеша.

В тот же миг нас окружила толпа смуглых людей, все они смеялись, показывая свои ярко-белые зубы, и все одновременно болтали на том странном языке, которого я не понимала. Как ни странно, я вовсе не испугалась, а только была взволнована как никогда прежде.

"Где это мы? Это пещера Али-Бабы? Здесь есть несметные сокровища?" – взволнованно спросила я Стешу.

Она опять рассмеялась и, подняв меня с пола, поставила на стол.

"Итак, вот она Тамара, наша маленькая Тамара! Просто взгляните на неё и тут же поймёте, что она одна из нас. Эти смоляные волосы, эти соболиные брови, эти чёрные глаза! Давайте же окажем ей достойный приём!" – закричали они, и толпа тут же грянула традиционную приветственную цыганскую песню:

"Хор наш поёт

Припев старинный,

Ви́на полились рекой.

Дождались мы

Нашей любимой

Тамары Всеволодовны дорогой!

Тамары, Тамары, Тамары,

Тамары, Тамары, Тамары,

Тамары, Тамары, Тамары, Тамары,

Нашей девочки родной!

Выпьем за Тамару, Тамару дорогую,

Свет ещё не видел красивую такую!"

Это было чудесно! Никогда я не слышала такого пения, никогда не видела такого количества взволнованных людей. Я быстро уловила лёгкую и красивую мелодию и, открыв рот как можно шире, с жаром запела вместе с остальными величание в свою честь.

Потом перед моим столом расчистили место, и Стеша стала танцевать, сначала медленно, глядя на меня своими большими чёрными очами, не отрывая их от моего пылавшего лица. Вскоре она поманила меня к себе и, приглашающе взмахнув руками, выразила пантомимой своё желание, чтоб я присоединилась к ней в этом танце.

"Давай, Тамара, давай! Покажи-ка нам, на что ты способна", – закричали все, став хлопать в ладоши, в то время как кто-то снял меня со стола и поставил перед Стешей.

Та наклонилась ко мне и, проведя рукой по моим волосам, которые уже к тому времени от возбуждения стояли торчком, заглянула в моё запрокинутое лицо, прошептав: "Смотри на меня и делай так же, как я".

Мгновение она стояла совершенно неподвижно – я тоже; её плечи стали подниматься и опускаться – я повторила; по её телу пробежала дрожь – я в ответ затряслась с головы до пят; она вскинула руки ладонями вверх – я как могла скопировала это движение. Затем она устремилась прочь, и я последовала за ней. Мы шли по кругу всё быстрее и быстрее, а толпа хлопала и пела. Мы скользили, мы кружились, мы парили. Всё, о чём я могла думать, было: "Я лечу, лечу, лечу, словно я настоящая птица!"

Но внезапно пение и хлопки прекратились, и танец закончился. Все закричали: "Тамара, Тамара!" Десятки рук, подхватив меня, стали подбрасывать в воздух и снова ловить. Я ощущала себя, как живой мячик, визжа во весь голос от безумного восторга. Никогда ещё мне не было так весело. Никогда!

Вдруг в разгар этой кутерьмы, перекрывая шум, прозвучал властный мужской голос. "Подведите её ко мне", – приказал он, и всё мгновенно стихло – стало так тихо, что можно было бы расслышать падение булавки. Стеша в который раз провела пальцами по моим локонам и, взяв меня за руку, повела сквозь толпу, молча расступавшуюся перед нами по мере нашего продвижения в заднюю часть пещеры. Там на широком, как трон, стуле, покрытом золотистой лисьей шкурой, сидел невероятно старый мужчина, опираясь на сучковатый посох. Его проницательные чёрные глаза, казалось, пронизывали меня насквозь, и впервые за этот день мне стало страшно.

"Кто он? Давай уйдём", – прошептала я Стеше. Но та только ободряюще сжала мою ладонь и тихо произнесла в ответ: "Всё в порядке, Тамара, он тебя любит".

В этот миг он мягко улыбнулся, и все мои страхи сразу же улетучились. Ведь он выглядел точь-в-точь как на картинке, висевшей в моей детской и изображавшей восседавшего на троне высоко в облаках Бога: та же грива длинных седых волос, та же борода, те же правильные и красивые черты лица, то же ниспадавшее белое одеяние.

Я проворно осенила себя крестным знамением и бросилась к его ногам, умоляя: "Господи, помилуй", – поскольку поняла, что умерла и уже на Небесах – именно так, как вновь и вновь описывал мне отец Трофим, объясняя, что произойдёт, когда меня отведут к престолу Божьему на суд. Стоило мне упасть на колени, как Чрезвычайно Древний Старец, поднявшись с трона и возвышаясь надо мной, наложил мне ладони на голову и прошептал несколько непонятных слов.

"Бог благословляет меня точно так же, как это делают батюшки", – подумала я, немного удивлённая тем, что и на Небесах всё происходит, как на Земле. Затем же, вспомнив о хороших манерах, потянулась к его правой руке и её поцеловала. Когда я это сделала, он наклонился и несколько секунд пристально смотрел мне в лицо, а я узрела, что его глаза больше не были пронизывавшими меня и строгими, а стали вдруг печальными и очень, очень добрыми. Он глубоко вздохнул.

"Ох, Тамара, наша маленькая Тамара, тебе будет трудно, дитя моё, крайне трудно, но в конце концов ты победишь, – сказал он именно таким тихим голосом, каким я всегда представляла себе голос Бога. – Мы будем присматривать за тобой и любить тебя, однако мы ничего не можем изменить – это судьба, рок …"

И вновь он, глубоко вздохнув, наложил ладони на пышный локон у меня на макушке. Я понимала, что должна была ответить нечто вежливое, поэтому почтительно промолвила: "Господи, Боже мой", – и дважды поцеловала его руку. Он улыбнулся, и вдруг я ясно почувствовала, что люблю его всем сердцем, больше всех на свете, что, конечно же, было совершенно правильным, учитывая, кем он являлся. Хотя практически тут же я узнала, что он вовсе не Бог, а всего лишь мой правнучатый дядя.

"Нет, дитя, я не Господь. Я всего лишь древний старик, но кровь от крови и плоть от плоти твоей. Я брат твоей прабабушки Доминики, да покоится она с миром! Я вижу тот же огонь в твоих глазах, ту же силу и ту же храбрость. И я желаю тебе, дитя моё, всегда оставаться сильной и храброй, что бы ни случилось. Всегда помни, что в конце концов ты победишь. А теперь, Стеша, отвезите её обратно и проследите, чтоб она благополучно добралась до своего дома".

Он высоко поднял свою правую руку (совсем как на другой моей картинке с Моисеем на горе, подумала я), а потом, словно в изнеможении, медленно опустился на свой трон, поддерживаемый несколькими бросившимися ему на помощь людьми. Они быстро окружили его, а Стеша, взяв меня за руку, подвела к столу, на котором я стояла перед танцем. Теперь он был уставлен мисками и блюдами, наполненными странной на вид едой. Одна пожилая женщина принесла мне чашку, содержавшую чудесный напиток, похожий на жидкое солнце. Я попробовала его – он было сладким, как мёд.

"Это и есть мёд, – сказала старушка, сияя улыбкой, а потом тут же дала мне сжевать большого пряничного человечка и набила мои кармашки множеством пряничных человечков и зверушек помельче. – Чтобы было, что погрызть на обратном пути".

Я подумала о нашей дикой скачке и о том, как непросто будет что-то сгрызть, когда летишь быстрее ветра. Однако вежливо поблагодарила: "Спасибо, да хранит вас Бог!" – а та ответила обычным: "На здоровье!" – что означает: "Пусть то, что вы собираетесь съесть – либо то, что вы уже съели, – пойдёт вам на пользу".

Потом все они спели прощальную песню – красивую и грустную песню, от которой мне захотелось плакать, – огромная каменная дверь опять отворилась, и мы все пятеро: Стеша, двое мужчин, другая женщина и я – сели на коней и ускакали прочь.

Не прошло много времени, прежде чем мы вновь оказались в лесу, примыкавшем к нашему парку. На дне оврага мы оставили коней под присмотром той же женщины, и мужчина, подхватив меня на руки, побежал со мной к низкой стене. И там он поставил меня на ноги, промолвив: "Всё, дальше ты пойдёшь к летнему домику одна, мы же будем издалека присматривать за тобой, пока ты туда не доберёшься". Стеша обняла меня и подарила нитку своих бус. Я поклонилась всем, и все поклонились мне, а потом я вприпрыжку побежала к Храму Венеры.

Добравшись туда, я застала ужасный переполох. Няня громко рыдала, Папуся орал, Ванька и Танька вопили, собаки лаяли, а большая куча крестьян подняла жуткий шум, поскольку они болтали все разом и принялись выкрикивать: "Ай-йа, ай-йа, ай-йа", – как всегда делали на охоте, вынуждая какого-нибудь зверя покинуть своё укрытие.

Я снова и снова слышала своё имя, и обрывки молитв (из уст отца Трофима), и обрывки брани (в основном из уст Папуси). О, это была грандиозная суматоха, похлеще, чем на охоте, почище, чем на сельской ярмарке.

И тут они увидели, как я появилась из зарослей, и все бросились ко мне, крича, плача, вопя и визжа.

"Вот она, вот она!" – орали Папуся с Дедусей.

"Слава Господу!" – восклицали Мамуся, Няня и мисс Бёрнс.

"Куда ты запропастилась?" – горланили Ванька с Танькой, а крестьяне, приготовившиеся в поисках меня "обшаривать лес", как поступали при травле медведя, волка или лисы, закричали: "Вот она! Мы нашли её! Мы нашли её!" – что, разумеется, было неправдой, так как это не они меня нашли, а наоборот, я нашла их.

Пока я стояла посреди них, они гоготали, всхлипывали и балаболили одновременно. Никто не дал мне сказать ни слова. Наконец Дедуся поднял руку (прям как тот Древний Старец в пещере) и сказал: "А теперь замолчите! Я хочу послушать, что скажет Тамара. Где же ты была, дитя моё? И зачем нас так напугала? Тебе не следовало исчезать подобным образом".

Не знаю почему, но я вдруг почувствовала, что не имею права рассказывать всем-всем о своих новых друзьях, в особенности о Древнем Старце, и о том, как чудесно я с ними повеселилась, поэтому решила прошептать короткий рассказ только на ухо Дедусе. На его лице появилось очень странное выражение, можно даже сказать, сменилось множество выражений. Поначалу он выглядел удивлённым, потом рассерженным, затем испытавшим облегчение, и наконец позабавленным и откровенно довольным – да-да, действительно довольным. Когда я закончила, он стал шептать Папусе, и по лицу того пробежали те же самые выражения; после этого очередь дошла и до Мамуси, но та и вовсе не выглядела довольной – лишь в первые секунды была испугана, а позже —возмущена и зла. Но как только собралась что-то высказать, Папуся бросил по-французски: "Не сейчас, моя дорогая", – и, повернувшись к толпе крестьян, крикнул: "Ребятки, я благодарю вас за то, что вы пришли помочь нам найти нашу маленькую Тамару, но вот она здесь, в целости и сохранности. Она говорит, что просто убежала в лес, чтобы нас разыграть, вот и всё. Теперь же ступайте по домам, а я распоряжусь, чтобы вам выдали за беспокойство по чарке водки".

И те ушли, оживлённо радуясь, что скоро смогут насладиться сим согревающим напитком. Я видела, что они восхваляли меня за то, что я сбежала, таким образом обеспечив их желанной порцией водки, которую они все так любили.

Стоило суматохе сойти на нет, как меня уложили в постель и дали лаврово-вишнёвых капель и некоего снадобья. Затем пришли Папуся и Дедуся, сели рядом и со мной заговорили, в то время как Мамуся сидела молча и неодобрительно слушала. Именно в тот вечер они поведали мне о моём прадеде Якове Дмитриевиче и о том, как, будучи достаточно пожилым, тот влюбился в молодую цыганку и на ней женился. Дедуся был их сыном, Папуся – внуком, а Ванька, Танька и я – правнуками.