Солум: (Не) Одинок

Гилберт, как есть, на том же месте, рухнул на колени, на тёмный асфальт. Схватился за него руками, будто иначе его бы оторвало от земли и унесло в воздух. Почву выбили у него из-под ног, а тело силилось забыть, каково это – дышать.

«Так вот оно что! Так вот оно что!», – твердил сверчок в мозгу, словно удары молотка. Он не один раз рассказывал Ширли о том, сколько значил для него отец, и что тот не был подзаборным пьяницей. Стыдно брать фамилию? Что же она не озаботилась этим, когда соглашалась на помолвку?!

У него было столько вопросов, на которые он хотел бы получить у неё ответ. Хотел бы, что она осталась рядом с ним и просто поговорила, но Ширли быстрыми шагами уходила от него прямо к его врагу. Хотел бы остановить её… Но Гилберт был так вымотан, что с трудом держался на четвереньках.

До его уха прорезался, словно искажение, грубый голос:

– Ты ещё за это ответишь! – пригрозил Паровоз на прощание кулаком. Как эти двое уходили прочь с его глаз Гилберт предпочёл дальше не смотреть.

Перед глазами замелькали все сцены их близости, физической и духовной. Её клятвы любви, её нежная улыбка, её мягкая грудь…

И тут же, как холодный дождь её снисходительное лицо, утверждающее, что не существует никаких гарантий любви.

Гилберт схватился за голову, идущую кругом, и прокричал к небу что-то похожее на отчаяние.

…Когда он в следующий раз обрёл разум, то обнаружил себя лежащим грудью на барной стойке со звенящей головой. Вокруг раздавались бодрые звуки дискотеки, весёлый смех и топок нескольких десятков ног.

До этого Гилберт пил лишь раз, на выпуске из академии. Тем не менее, ощущение опьянения он быстро смог определить, и принялся гладить голову с зуднящей больше всего стороны. Песни, звучащие на танцполе, показались ему абсолютно идиотсткими. Постоянно звучало что-то вроде «Давай, давай! Качай, качай! Давай, давай!» или «Это – эсперийский волк. И-и это, эсперийский волк!», «Человек-человек-человек-волк!».

Из-за барной стойки появился бармэн, удивительно широко улыбающийся ему.

– Ну как, полегчало? – спросил тот, ставя на стойку две тёмные дорогие бутылки и, чуть ли не потирая руки, ожидая ответа Гилберта.

– Я что-то…тут покупал? – только и смог выдавить из себя он. Бармэн залился игривым смехом.

– Да-а, брат, крепко ты тяпнул! Поди, ничего не помнишь? – спросил тот, потирая бокалы.

– Ни капли, – признался Гилберт, чем вызвал очередную порцию смеха у парня.

– Какой там ни капли! Ты уж три бутылки моего Рудольфа в одно рыло выжрал и не заметил. Потом, правда, уснул, – пожал плечами бармэн. – Но ведь полегчало?

– Не знаю, – недовольно ответил Гилберт, и принялся осматривать танцпол. Да он забрёл не просто в бар, а в самый настоящий ночной бар, с развлечениями для взрослых – тут и там виднелись шесты с девушками, танцующими возле них. «Какого чёрта?», – подумал он. «Нужно убираться отсюда».

– Сколько я тебя должен? – спросил Гилберт, рассеянно оглядывая стойку в поисках своего набитого, или уже не очень, кошелька. Парень вручил его бежевый кошелёк, достав со своей стороны стойки.

– Да ты мне уже ничего не должен, братан, – заявил тот с улыбкой и опёрся о стойку со своей стороны. – Мы пока тут с собой беседовали, я тебя уже как облупленного узнал, – сказал тот с улыбкой. Гилберт покачал головой, не убирая от неё руку.

– Да ты плюнь и разотри! – лягнул его парень по спине, так что Гилберт икнул. – Скажу тебе по секрету, братан, что во-он та девчонка, пока ты дрых, несколько раз интересовалась у меня, что ты за фрукт.

Гилберт устало посмотрел туда, куда показывал парень. На мягком кресле сидела красиво одетая девушка вдвоём со своей подружкой. Увидев, что он смотрит в их сторону, девушка помахала ему рукой. Недолго думая, Гилберт поднялся с места, чуть покачиваясь из стороны в сторону, и направился к этому дуэту. Казалось, последняя мозговая клетка покинула его в этот момент, ведь к моменту, когда он добрался до их дивана, он трижды чуть не запнулся о собственные ноги.

– Ой, вы такой интересный человек! – заявила девушка первым делом, когда Гилберт буквально приземлился на их диван. «Да уж, интересный донельзя», – с грустью подумал Гилберт. Девушка помогла ему взобраться на диван. Она что-то ещё долго говорила о том, как он ей понравился, и в итоге предложила уединиться. Гилберт посмотрел на танцующих девушек у шеста, затем на свою собеседницу в тонне косметики, которая тем не менее ей шла. И решил, что переспать с последней будет менее опасно для него.

Проснулся Гилберт уже под утро, с абсолютно разбитой головой и голым. Осмотрев место, в котором он оказался, Гилберт понял, что попал в отель для взрослых. От вида большой серой кровати его замутило, и он поспешил найти раковину. Долго изрыгал из себя вчерашний «ужин», после чего умылся и упал обратно на кровать.

Как он сюда попал? Гилберт ничего не мог вспомнить. Когда слабость немного отпустила, он принялся обыскивать комнату в поиске своих вещей. Натягивая штаны на свои длиннющие ноги, он увидел на тумбочке небольшую записку.

«Спасибо за всё, мой большой дурачок!», – гласила записка. Тут Гилберт начал что-то припоминать…девушка в баре…

Он проверил свои карманы, и нашёл в одном из них свой кошелёк, в котором из всей государственной премии осталось лишь жалкая пара купюр. Гилберт многозначно вздохнул. Жалко, конечно, но с другой стороны, ему теперь не придётся думать о том, куда потратить такие большие деньги. А с девушкой у него, возможно, ничего даже не было. Последнее, что он помнил, было то, как она с подругой затаскивали его в лифт отеля.

Тут зазвонил его телефон, тревожным звуком сообщая о звонке.

– Да? – не глядя взял трубку Гилберт.

– Где тебя носит?! Ты же собирался заглянуть к нам ещё вчера вечером! – раздался в трубке встревоженный голос Виктора. Гилберт и правда совсем запамятовал об этом своём обещании. Да вчера вообще всё пошло не по плану…

– Слушай, я… Можно попросить тебя об одной услуге?

– Ты что, пьян? Какой к чёрту услуге? Говори, где ты есть, и я приеду на отцовской машине.

– Я…Перезвоню, когда выясню, – сказал Гилберт и с трудом поднялся с койки.

Глава 10. Братья

Виктор увёз Гилберта к себе в дом: днём там были только одна из сестёр, все остальные работали или учились. В отеле и на улице друг ещё держался, но как только оказался в автомобиле, совсем стал плох, вытянувшись на переднем сиденье. Виктор буквально тащил его на себе, взяв друга под плечо, когда вёл от машины к дому. Гилберт с трудом перестал ноги, глядя в землю, и был жутко бледен.

– Ливия! Поставь чай! – громко крикнул Виктор, войдя в дом. Ливия, учившаяся на дому, вскоре показалась в гостиной, куда Виктор тащил Гилберта.

– Боже, что случилось! – воскликнула она и стала помогать брату, вместе они усадили еле живого на диван. – На нём совсем лица нет! – констатировала она.

– Я знаю. Будь так добра поставить чай и не подслушивать, – попросил он, серьёзными как никогда глазами глядя на неё.

– А…Ладно. Сейчас, – поднялась с колен Ливия и принялась загружать блестящий антиквариатный самовар. Бросив на них двоих волнительный взгляд, она взяла себя в руки и вышла, громко закрыв дверь в свою комнату – в знак того, что не будет им мешать.

– Я не хочу… – проговорил Гилберт, глядя на греющийся самовар.

– Тч-тч! – прижал Виктор палец в губам, говоря ему молчать. А сам полез куда-то в низ кухонного шкафа, и вернулся уже с коньяком в руках и двумя рюмками. Не сильно-то сопротивляясь, Гилберт выпил рюмку, которую Виктор поднёс к его рту. Кровь забурлила в жилах, в голове маленько прояснилось.

– Вот так, – сказал Виктор, убирая его рюмку, и сам закидываясь одной. – Теперь рассказывай, что случилось.

Отвратительное похмелье постепенно отступало по мере рассказа Гилберта, и под конец ему уже захотелось выпить чаю. Виктор напротив становился всё бледнее и бледнее, несмотря на появившийся лёгкий румянец от выпитого.

– Не могу поверить, что Ширли так поступила, – покачал он головой. – Я видел её месяц тому назад, тогда она ещё служила. Вот ведь…! – не договорил он, чтобы не выругаться. – Но ты не отчаивайся, мало ли ещё девчонок себе найдёшь. Вот Ливия моя, и то, без ума от тебя. Видел бы ты, как она прихорашивается перед твоим приходом обычно, жуть просто как запаривается!

Гилберт слабо улыбнулся. Его сердце было слишком разбито, чтобы радоваться, но попытки друга согревали ему душу.

– Спасибо тебе, – сказал он и припал головой на его плечо без сил. Алкоголь снова стал затмевать ему разум, и вскоре Гилберт заснул. Виктор, итак державший его за спину у спинки дивана, просунул руку повыше, и стал гладить его по второму плечу, иногда по голове.

«Несчастная душа», – думал он, теребя его едва отросшие щетинки на голове.

На другой день Гилберт, всё ещё разбитый, отправился было в столичный полк на восточной границе, куда его перераспределили, когда ему вдруг передали, что его ждёт у себя капитан.

– Чем ты объяснишь своё поведение, сержант Майер? – грозно спрашивал капитан, потрясая бумагами и держа на столе сложенные ногу на ногу. – У меня на руках десять сообщений от очевидцев о том, что ты устроил драку с гражданским посреди людной улицы. Это так?

– Не могу знать. Я ходил по улицам в одиночку, – отвечал Гилберт односложно и сдержанно – на большее у него просто не хватало сил.

– Врёшь! – закричал капитан. – Ещё у меня есть два сообщения, что тебя видели в баре, распивающим спиртные напитки! Думаешь, раз у тебя выходной, тебе всё дозволено? Ты опозорил наш полк! – метал стрелы капитан, стуча рукой по столу.

– Мне очень жаль, что я подвёл свой полк, сэр, – словно машина, проговорил Гилберт. – Я приму любое наказание.

– Любое…? Да закрой свой рот, когда тебя отчитывают старшие по званию!

Капитан ещё долго распалялся и изгалялся. Гилберт молчал, не пропуская ничего через себя, – ему было глубоко всё равно, что ему светит. Он чувствовал вину, но не представлял, чем можно искупить «такой позор», что по мнению капитана бросал тень на весь полк. В конце концов, капитан устал биться, и вытирая платочком вспотевший лоб, сел обратно на своё кресло.

– Ты всё понял?! Двадцать нарядов в не очереди! Месячное дежурство на границе! И никаких выходных в ближайшие три года!

– Так точно, – монотонно отвечал Гилберт.

– И ещё вот что, раз уж ты умудрился потерять государственную награду, – капитан достал из стола толстый конверт. – Мы нашли её, – протянул он конверт ему.

– Вы нашли ту девушку? – не верил ушам Гилберт. Вот это оперативность!

– «Девушку»! – передразнил капитан. – Бери, и ступай в штат! И перестань валять дурака, Майер!

Выйдя на улицу, Гилберт осмотрел конверт – он был точь-в-точь как его предыдущий, с той же печать… Только вот его настоящий конверт был вскрыт. И что-то ему подсказывало, что никакой разгульной девушки старшие чины не искали. Просто дали ему подачку ещё раз – чтобы не было соблазна раскрывать рот о событиях в Нарииле. Гилберт в сердцах сплюнул на землю – как его всё достало!

Вырвавшись на один день поспать не в казарме, Гилберт бегом добрался до своей квартиры, и с остервенением стал выкидывать из шкафов вещи Ширли. Платьев там было немало! Бежевых, розовых, голубых – хоть куда! Надарил этот богатый урод?

Из другого шкафа, которого раньше вовсе не было в квартире, он достал пар десять ботинок и туфлей, явно дорогих, и тоже выкинул на пол. В отсеке под кроватью он нашёл штук пять книг с любовными романами. Пролистав их, он убедился, что Ширли в самом деле их читала – были подчёркнутые строки и пометки её рукой. Судя по аннотации на нахзаце, на бедной девушке женился богатый принц. Гилберт в гневе порвал книги напополам и кинул к вещам, лежащим на полу в куче.

Собрав всё всё в доме, хоть как-о напоминающее о ней, Гилберт подумал, что нужны большие мусорные мешки. От вещей Ширли, вытащенных на воздух, запахло её запахом и духами. Присев на диван, Гилберт неожиданно заплакал, закрывая рот рукой, чтобы соседям не было слышно, как он надрывается.

Ночью он отнёс вещи на городскую помойку, как можно дальше от своего дома, чтобы она не могла найти. Затем одну за другой сжигал книги, держа в руке, и поджигая зажигалкой. «Хорошо горит!», – думал он, не обращая внимания на пощипывания. На одной из сгорающих страниц показалась её заметка: «Мой маленький Гил». Гилберт кинул книгу на землю и затоптал ногой со злостью. «Маленький Гил»! Да он за всю сознательную жизнь ни разу не чувствовал себя маленьким! Это таким она его видела?! Это ей он хотел предложить руку и сердце?!

Вернувшись под утро в полк, Гилберт переменился. Выпустив весь пар, он думал только о том, чтобы забрать ключи у бывшей, а то и вовсе поменять замок. Благо деньги ему это позволяли.

Но он стал черстветь. Строевая больше не приносила ему никакого удовольствия, но оттого он и вкалывал ещё сильнее, накачивая все мышцы. На сдаче нормативов он оказался лучшим. Однополчанины звали его вечерами поиграть в карты и попеть песни. Гилберт соглашался, но играл без интереса, а песни слушал в полуха, уставившись в пустоту. Даже Виктор со временем перестал узнавать его.

– Да что с тобой? – спрашивал он, отжимаясь рядом. – Что тебе в голову ударило? Неужто всё ещё из-за неё переживаешь? Три месяца уже прошло.

– Нет, – скупо ответил Гилберт, сильнее опускаясь на кулаках к земле. Виктор вздохнул, отрываясь от земли, и покрываясь потом.

– Ну тогда прекращай вести себя, как высокомерный кретин! Мы, как видишь, ни в чём не виноваты.

Гилберт молча продолжил отжиматься, слегка вздохнув. Махнув рукой, Виктор ушёл к однополчанинам, и вскоре Гилберт услышал довольные возгласы и смех. Одиночество разъедало его изнутри, но выйти к людям, обнажить снова свои чувства – это было выше его сил. Он перестал захаживать к Виктору в дом, а тот со временем перестал звать. Так прошло полгода.

Вечерами он обкуривался до хриплого кашля. Любовь, семья – то, чего у него никогда не будет. Смириться с этой мыслью было нелегко, но ещё сложнее – признать, что он завидует чёрной завистью своему единственному другу. Родители, сёстры, дом полная чаша, – у Виктора было всё, о чём он, Гилберт, только мог мечтать.

Командир взвода, лейтенант Старлиц, захотел найти себе «правую руку», чтобы сбросить на него большую часть обременительных дел. Присмотревшись в одинокому исполнительному волку, он прикинул, что ему подойдёт Майер, и попросил начальства о его повышении. Гилберт принял это как данность: ему отнюдь не нравился командир, вокруг которого за короткое время собралось множество слухов о распущенности, но приказ есть приказ. Теперь он, как старший сержант, больше лейтенанта бдил за выполнением приказов сверху, разгонял ночных гуляк по казармам, прищучивал пьяных и играющих в карты в неположенное время, и обо всех нарушениях докладывал наверх. Пропасть, образовавшаяся между ним и старыми боевыми товарищами, становилась всё больше и больше…

– О, смотрите, кто изволит с нами обедать! – воскликнул Наран, солдат, успевший за это время стать одним из многочисленных друзей Виктора. Перегнувшись через стол, он посмотрел прямо в лицо Гилберту, сверкая тёмными, как ночь, глазами:

– Лейтенантская крыса! – со злостью бросил он, а сидевшие рядом сослуживцы засмеялись во всё горло.

– Оставьте его, – вмешался Виктор, с осуждением глядя на Нарана. Гилберт успел заметить, как его лицо осунулось и стало бледнее, настолько, что веснушки теперь были практически не видны, и уставил взгляд в тарелку, через силу пережёвывая. Остаток трапезы все сидели молча. Проглотив свою порцию супа с хлебом, Гилберт первым поднялся из-за стола, и едва пройдя несколько метров, услышал, как стол оживился бурным обсуждением своей персоны.

– Есть разговор, – сказал ему Виктор серьёзно в тот же день, когда дали вечернюю вольную. Солнце светило невероятно жёлтым и грело во всю мощь, несмотря на позднее время.

– Извини, я на полигон, – хотел отвертеться Гилберт: ему не хотелось говорить ни с кем, особенно с Виктором. Он и сам начал прозревать, какую совершил ошибку, отдаляясь ото всех, но не было силы, которая привела бы его обратно. По крайней мере, так ему казалось.

Виктор увязался за ним на полигон. Большие валуны гор окружали равнину, на которой проходили тренировки и стрельба. Пришлось Гилберту стрелять по деревянным мишеням: все десять раз он попал чётко в цель, в красную точку на «голове», и на последнем попадании мишень разорвало в щепки. Всё это время Виктор ждал в стороне, тёмной тенью со спины.

– О чём ты хотел поговорить? – смирившись, спросил Гилберт, когда они вместе шли до казармы по гладкой, вытоптанной от травы, земле. Виктор молчал. Раздавался только тихий топот и стрекот кузнечиков.

– Ты знаешь, я никогда в тебе не сомневался. Ещё в академии ты был одним из лучших курсантов, – грустно завёл Виктор. – И сейчас, ты всё ещё на вершине. Я не сомневаюсь, что тебя ждёт блистательная карьера. Но сделай мне одолжение: смотри иногда вокруг. Тебя окружают не идиоты, а достойные люди. Я бы хотел, чтобы ты не забывал об этом.

Гилберт прошёл ещё несколько шагов молча, обдумывая ответ, но желчь всё же переборола и пролилась через горло:

– Удобно тебе рассуждать. Легко находишь друзей, душа кампании! А старых можно и забыть. А случилось что – тебя ждут дома с распростёртыми объятиями. Хорошо тебе, счастливому, с семьёй…! – сказал он, и пейзаж уходящего солнца на фоне казарм тут же поплыл у него перед глазами от звонкого удара. Гилберт схватился за щёку. «Ну да, так мне и надо», – подумал он сокрушённо.

– Я тебе говорил сотню раз! Это могла быть и твоя семья, ты сам перестал к нам приходить! Отрекся от нас. Чего ты теперь хочешь?

Гилберт посмотрел ему в лицо – Виктор с покрасневшими ушами, казалось, вот вот заплачет. Отчего-то это взбесило его.

– Да ничего я не хочу! – бросился он на него с кулаками. Виктор поймал его кулак, а потом ловко провернул вокруг себя его руку, и заломал Гилберта так, что ему пришлось опуститься на колени с болезненным стоном.

– Поверить не могу, что ты словил звезду! – крикнул он сверху ему прямо в ухо. – Я думал, мы вместе постарались в тот раз! Считаешь, раз тебя повысили, можно не считаться с теми, у кого меньше звёзд?

Ком слёз встал у Гилберта в горле, когда он почти ел землю. Словил звезду? Да он себя ненавидел! Ненавидел всё вокруг!

– Ты ошибаешься, – с трудом выговорил он. – Отпусти!

Виктор продолжал держать хватку – запястье краснело со страшной силой.

– Думаешь, я такой счастливый? Всё время в твоей тени, как ни старайся! Куда уж мне до твоей неординарности! Сказать тебе гадость в ответ? Хорошо тебе, счастливому, у тебя хоть одна девушка была! И сколько засматриваются. На меня вообще никто и никогда не обращает внимания! Как тебе, а? Знаешь, как я завидовал тебе всё то время? Ничего ты не знаешь, ведь я даже вида не подавал! А теперь ты ведёшь себя, как последняя свинья! На! – Виктор выпустил руку и Гилберт припал лицом к земле. Горячие слёзы залили ему глаза вместе с глиняной почвой.

– Давай, выговор, начальник! – требовал Виктор, но не от всего сердца.

– Я и не подозревал, что ты тоже… – с трудом выговорил Гилберт, вытирая лицо рукавом.

– Что, завидовал тебе? Ты бы и не догадался. Брат… – опустившись в полуприсяде, он подал ему руку. Скрепя зубами, чтобы не разрыдаться ещё больше, Гилберт схватился за его руку и встал в полный рост. Его обхватили сильные руки, и Гилберт впервые за долгое время почувствовал те самые объятия до хруста костей. Закат окрасил землю в оранжевый, сделал землю чуть похожей на песок, словно жизнь сделал чуть легче.

Когда через неделю им дали вольную (несмотря на «вечный позор» Гилберта), Виктор, у которого было день рождения, силком уволок Гилберта к себе в дом (хотя тот уже и не упирался). Их встретили с радостью, конфетти и большим ужином. Виктор сочинил историю, по которой Гилберт был болен и лежал в госпитале, поэтому давно не появлялся. Ливия, встречаясь с ним взглядом, моментально вспыхивала, словно бомба, и прятала глаза. Гилберт старался веселиться – на радость Виктору – участвовал в семейных разговорах, помогал убирать посуду и украшения, вёл деловую беседу с отцом, уделил внимание младшей сестре, Эйле, которая нарисовала всё семейство в виде разноцветных человечков, и жирную чёрную тучку в ней – Гилберта.

– Эт-о ты! – проговорила она шепеляво, демонстрируя ряд не до конца выросших зубов.

– Ого! Да ты настоящий талант! – похвалил он девочку и поскорее обнял, поцеловал в лоб, чтобы она не видела, как у большого дядя навернулись слёзы на празднике.

В итоге он и сам не заметил, как снова влился в эту семью. Будто и не было всего того раздрая последних месяцев между ним и Виктором.

– Я же говорил тебе, что ты не одинок, – сказал Виктор, прикуривая и надевая форму на следующее утро.

– Ты был прав, – согласился Гилберт, тоже одеваясь.

– То-то же! – посмотрел он на него с некоторой злостью в взгляде. Но уже через секунду дружеская улыбка снова заняла его лицо.