Закрепщик

Я свыкся с новым жилищем. Оно находилось в том же районе, где мы жили с Ве-ре-ра-рой, но стоило дешевле. Сначала я спал на матрасе, потом накопил на подержанную кровать, которая спустя пять ночей отбросила одно копыто. Пару стульев с шикарными спинками нашёл на помойке соседнего двора. Стол смастерил сам. (Возвращаясь как-то домой, сильно за полночь в парке я обнаружил спил широкого тополя.) Моей следующей бытовой мечтой стал холодильник, потому что это очень неудобно – покупать две сосиски или триста граммов мяса на один раз. И с пивом нелегко – приходится охлаждать его в наполненной холодной водой ванне.

Звонок у Севы был сломан с первого дня, и он его не пытался починить. Я долго стучал и дёргал ручку. Наконец дверь открылась, и полуодетый хозяин высунулся из-за двери. Братик Сева был всклокочен и пах потом. На его растерянном лице появилась извиняющаяся улыбка. Я рассмотрел его тоскливые округлившиеся груди, потом бока, потом сползающий на резинку шорт фартук брюха. Он жирел, как скот на комбикорме.

Как всегда, в его квартире был беспорядок. На большом мониторе одного из компьютеров шёл пересмотренный десятки раз сериал в зелёно-золотых тонах. Персонажи в нём были одеты в вычурные костюмы и носили идеального фасона лица. Этот сериал он пересматривал постоянно и ничем больше не интересовался.

Я вынул из рюкзака вино и спросил штопор.

– Откуда? – вздохнул он.

– Нужно иметь гостевой.

– Ну вот нет у меня гостевого штопора, – восприняв мой совет, как хулу, ответил братик Сева.

Я продавил пробку пальцем, уселся на пол и принялся пить вино. Братик Сева закинул ногу на ногу и упёрся подбородком в кулак. Так садилась мама. Он очень на неё похож.

– Глотнёшь?

– Нет, живот болит.

Он всегда у него болел. Помню, как младенцем он орал по ночам и не давал нам спать. Лет в двенадцать у него нашли какую-то не опасную, но дающую отсрочку от армии болезнь.

– Созванивался с предками?

– Мама сказала, что ты назвал её «старушкой». Обижается.

– Она всю жизнь на меня обижается. Я сказал не «старушка», а «старческие интересы». Она пытала меня темой несправедливости цен на карбонат.

– Как она сказала, так я и повторяю! Ты думаешь, я сам это выдумал?

Этот день остался в памяти. Совокупность его красок, запахов и звуков. Мы – братья – сидим в душной комнате среди коробок из-под пиццы и пластиковых бутылок с недопитой газировкой. «Интересно, – думаю я. – Терзает ли братика вожделение?» У него никогда не было девушки. Только школьные подружки. В университете он тоже дружил в основном с девочками. Мама считала, что это из-за загруженности на работе. Я же подозревал, что у всех, кто родились после миллениума, проблемы с социализацией. (Нам – ельцинским деткам – с людьми тоже тяжело, но мы научились себя заставлять.)

– Я недавно переспал с коллегой. После всего она ушла в душ на руках, представляешь?

– Акробатка? – спросил Сева, притворяясь, что ему скучно.

– В школе была, а сейчас закрепщица. А ещё я специально, чтобы не киснуть, познакомился с одной богатенькой женщиной. У неё очень унылая жизнь. На работу ей не надо, обязанностей никаких. Вот теперь хоть я появился: «Доброе утро. Спокойной ночи. А ты?» – такое у нас общение. Жалуется, что у неё строгий батя. Всего добился сам потому, что «верил в себя и много трудился». Приватизировал плиточный завод, на котором работал директором.

– Зачем ты нужен богатой девушке? Никогда она с тобой не будет.

– Экзотика. К тому же её батя в деньгах ограничивает. Лимит установил и строго его блюдёт. А у меня зарплата в этом месяце хорошая. Могу потягаться с ним в праве на внимание Жени. Слушай, Всеволод, тебе бы тоже девочку найти. Сейчас есть такие, знаешь… фиалки, растущие в домашних горшках.

– Разберусь сам. Я занимаюсь своим, а ты занимайся своим.

– Я ничем не занимаюсь. И ты. Знаешь, некоторые заказывают проституток. У тебя ведь бывают лишние деньги.

– Зачем мне проститутка?

– Это социальный контакт. Понимаю, что не хочется, но нужно. Чем больше не хочется – тем сильнее себя заставляй. Если у тебя нет принципов, то купи контакт с женщиной.

– Почему это у меня нет принципов?

– Есть. Конечно, есть. – Я выставил руку перед собой, чтобы Сева успокоился. У него глаза набрались слезами. Он отвернулся и притворился, что рассматривает окно.

– Я говорю о том, что некоторые люди принципиально не пользуются услугами проституток. Есть парни с политическими предрассудками. Марксистам противно, потому что за деньги. Нацистам – с женщинами другой нации нельзя. Либералам – с дешёвыми. Записным патриотам – за свой счёт.

– Пофиг мне на политику. Вот представь себе! У всех свои интересы. А с проститутками мне просто противно. – Сева подошёл к окну, ему давно было пора подстричься. – Клёвая у тебя футболка, – сказал он и, не оборачиваясь, добавил: – Я познакомился с одной девушкой. Может, сходим погулять. В парк, например. Мы пока только переписываемся.

Помню, что я сразу почувствовал тревогу. (А вдруг это воровка на доверии, а вдруг это старый извращенец под маской милой девушки, а вдруг Севу хотят заманить в секту?)

– В интернете найти хорошую женщину очень непросто. У меня вот не получилось.

– Не меряй всех по себе. Я тебе сейчас её покажу.

– Так-так, – сказал я вкрадчиво, чтобы не спугнуть внезапную откровенность братика Севы.

Её звали Маша Истомина. Она выглядела криминально молодо. Чистое личико, тоненькое тельце, громадные глаза и губы в трещинах. Таких девочек снимают в национально-ориентированной рекламе или помещают на обложки школьных тетрадей. К сожалению, их очарование имеет ограниченный срок годности.

Листая фотки, Сева, видимо, чрезвычайно волновался. Прикасаясь к его руке, я чувствовал, какая она влажная и горячая.

Братик Сева рассказал, что Маша торгует подержанными вещами в социальных сетях. Севе для работы нужен был очередной дешёвый монитор, и он наткнулся на Машу. Она сама притащила ему товар, пересчитала деньги и попросилась на чай. По словам Севы, ей очень понравилось мамино варенье.

Маше приносят всякую ерунду: телефоны, одежду, компьютерную технику, дорогие продукты, а она её ловко продаёт. Однажды ей удастся открыть свой собственный магазин, но, скорее всего, это произойдёт не раньше, чем Маша окончит ПТУ. Специальность братик Сева не выяснял. Живёт Маша с матерью, отчимом и тремя младшими братьями. Любит находиться в больших компаниях, музыку и танцы.

– Ты как будто влюблён, – сказал я. – Звучишь, как персонаж «После бала» Льва Т.

Я не стал говорить братику Севе, что Маша Истомина, скорее всего, районная давалка, торгующая краденым. Услышав такое, он перестал бы со мной разговаривать.

– Эту фотографию я сделал, – сказал братик Сева. – Она была здесь ещё раз потом. Мы кушали роллы и пили шампанское.

– Здесь?! Ты пил шампанское с девушкой?

– И кино смотрели.

– Вот это, которое ты всё время пересматриваешь?

– Я не так часто его пересматриваю! «Красотку». Это любимый фильм её мамы.

– Так-так, – сказал я. – А какой у неё любимый? «Все умрут, а я останусь»?

– Ей больше музыка нравится. У неё, знаешь, какая любимая? Ты должен знать… Тебе такое должно нравиться…

Сева долго тёр лоб, но так и не вспомнил. Сомневаюсь, что подразумевался Шопен.

На фото Маша Истомина стояла, прижавшись к стене, которая находилась за моей спиной. Её лицо скрывалось прядями белёсых волос. Сквозь серую маечку просвечивались лисьи мордочки грудей.

– Сева, это провокация. Она или деньги будет из тебя вытаскивать, или украдёт что-нибудь. Ты проверял: вещи все на местах? Тостерница, которую родители тебе подарили на днюху, где?

Братик Сева посмотрел на меня угрюмо, встал и быстро вышел из комнаты. Я остался один на некоторое время. Из темноты коридора он крикнул:

– У тебя закончилось вино.

– Ухожу, – махнул я рукой. – Займёшь мне денег? – Сева всё равно не тратил, а мне пригодятся. Деньгам со мной будет лучше.

Братик Сева перевёл мне деньги, сидя на кухне.

– Подойди попрощаться с братом, – сказал я, стоя в коридоре. – Подойди, сказал!

Естественно, братик не смог дальше бунтовать и подошёл. Я поцеловал его в потный лоб и попросил:

– Будь осторожен.

После, бредя домой, я созванивался с мамой. Она пожаловалась на здоровье, работу, отца, соседей, заваливших забор на её грядки, кота, приходящего ссать с улицы на палас, на подорожание всего, даже туалетной бумаги; пересказала сериал для домохозяек с авантюрным сюжетом, припомнила сон, в котором бабушка жаловалась на шатающийся памятник.

Я ляпнул, что присматриваю холодильник, и осёкся.

– Мы знаем, что ты не живёшь с Севой. Можешь не врать. Я понимаю – у тебя своя жизнь. Не переживай – мы и тебе на квартиру соберём. Ты у нас самостоятельный. Вера не звонит?

– Звонит каждый день. Дура, говорит, что бросила такого классного парня.

– Серьёзно? – В голосе мамы послышалась такая надежда. – Ты всё смеёшься. Что тут весёлого? Можно, я ей позвоню?

– Нет!

Дома случилось кое-что по-настоящему неприятное. Я включил фильм-лекцию о Сергее Нечаеве и открыл вино.

Сюжет был так себе. Нечаева, естественно, позиционировали, как кровавого психопата, развратившего целое поколение недолюбленных мальчиков и девочек. Цитировали куски из катехизиса, приводили мнение о нём толстого депутата, популярного актёра из девяностых и какой-то фигуристки. Потом минут двадцать советский режиссёр, призывающий всех верить в бога, президента и Россию, цитировал самые нудные куски из «Бесов» Фёдора Д. Стилистически Фёдор Д. не выдерживал никакого сравнения с катехизисом.

Демонстрировались фотографии, письма, выписки из уголовного дела. Говорящие головы историков с важным видом произносили все эти банальности про то, что империя готовилась к реформам, а чёртовы радикалы мечтали о взрывах. В итоге гражданская и никакого нам всем Нового года.

Я грыз холодные сосиски и уговаривал Женю Продан немедленно совершить променад. Она отвечала, что никак не может. У отца встреча со старыми приятелями. Будут стрелять из арбалета, играть в футбол, а вечером баня. Женя за хозяйку, хотя всё приготовит повар, а на стол накроют «помощницы по дому», которых у отца семь. Таким образом она отмазывалась уже который раз. Я стал настраивать себя на то, что пора забыть эту игрушечку.

Вдруг появились кадры Невского проспекта, потом Александровского сада, а потом взгляд камеры упёрся в обтянутую водолазкой грудь моей Ве-ре-ра-ры. Она держалась рукой за университетскую ограду и несла какую-то чушь о романтических отношениях Нечаева.

Ве-ре-ра-ра постройнела, сменила оправу очков с квадратной на круглую и перекрасилась в золотой. Северный город выбелил солёным воздухом её лицо и замутил взгляд.

«Ве-ре-ра-ра, как же так? Мы ведь из одного племени. Таких, как мы, не пускают в документальное кино, нам не доверяют микрофон. И какого хрена у тебя такое счастливое лицо? Здесь ты хмурилась и предпочитала бледную помаду».

Былое заклокотало в глотке, и я еле-еле смог продавить его вином. Во избежание повторного приступа я отправился за третьей бутылкой, но по дороге придумал кое-что покруче.

Спустя минут пятнадцать, боясь не успеть до закрытия, я дышал на стекло супермаркетовского стенда с фианитами.

– Какой вам? Смотрите: синенький симпатичный.

– Не надо синенький. Вот этот. Вроде похож.

Он идеально совпадал и по размеру, и по огранке – вылитый «бриолет».

Утром в понедельник задуманное не отступило. Навязчиво порхало над головой в алкогольных парах до самого обеда. Представлялось, как на вырученные деньги я веду Женю в ресторан при городской гостинице, там мы долго выбираем вино. Я небрежно листаю меню и украдкой интересуюсь стоимостью номера у официанта. Говорим о хорошем, время несётся, опьянение подступает на мягких лапах. Женя обманывается в том, что я социально свой, и влюбляется по ошибке, становясь ласковой и покорной, как сытый кот.

– Сегодня сдам в ОТК брошку, – доложил я Мельнику в курилке. – Один камушек остался.

Мельник будто не слушал. Самозабвенно хвастался отлично проведёнными выходными.

– В пятницу напились с женой, а потом до самого утра… ну ты понял. Утром поехали в супермаркет: купили семь пакетов еды, новую микроволновку с пультом, малому ружьё (я сам стрелял целый час – классная вещь), а потом заказали жратвы домой и слушали музон. А в воскресенье в баню с самого утра.

– Умеют же люди отдыхать.

– Ну а что? Подыхать? Ты скажи: не будет с колье проблем?

– Лучшая закрепка на этой планете.

– С ОТК поувольнялись все. Тот придурок, который прежде на родаже был. Все наши дела ему вообще не интересны. Модель, литьё, закрепка – не смотрит. Проверит, чтобы слой родия был нормальный, и окей. Поэтому ты крепи хорошенечко. Заказчик, я узнавал, жена мэра!

– Зовут её Лера? – Жену нашего мэра тогда действительно звали Валерия.

Мельниковские тёмные глаза заблестели. Достав новую сигарету, он подумал и отбил мяч:

– Когда приходит холера, надежда только на веру. Накупив эклеров… – запнулся, – ешь, молись, но знай меру.

Я инкрустировал в брошь фианит, а «бриолет» сунул в кроссовок, укрывшись в туалете. К концу дня мой носок намок от крови. Хорошо, что она не пристаёт к бриллиантам. Дома я спрятал камень в пачку из-под сигарет. Отныне всё украденное я буду хранить там. А потом, когда закончится место, выделю для этого специальный пакетик.

Глава 5

Татьяна и Мишка уговорили меня пойти с ними за покупками. Приличную Мишкину зарплату приходилось куда-то тратить. Чтобы каждый раз не ломать голову над вопросом «куда?», Татьяна давно решила: на шмотки. Она любит про себя сказать: «У меня есть вкус, и это важно».

Широкие брюки, платья в пол, рубашки в клетку, сапоги со всеми возможными видами каблуков, пальто всех оттенков, шапочки, перчатки – всё это Татьяна не успевала носить. Надев тряпочку раз-два, она разочаровывалась и отправляла её на передержку в шмоточный лимб – громадный чёрный шкаф под старину, стоящий у них в зале. Из шкафа раз в сезон шмотки уезжали в женский монастырь, а оттуда – в детские дома или куда-то ещё. Несчастные люди, больные или неустроенные носили Татьянины штаны и не понимали, зачем в них вшит такой громадный гульфик.

Припоминаю летний вечер. Мы под кондиционерами. Татьяна долго вертит цветастую юбку, а мы маемся рядышком. У Татьяны шикарное настроение. Она говорит, что нам обоим подошла бы эта юбка. Она прикладывает её то к раздавшимся Мишкиным бёдрам, то к моей крошечной заднице. Наконец Татьяна уходит в примерочную. Я пытаюсь рассмотреть хотя бы краешек Татьяниного тела, подсматривая в плохо зашторенную будку. Это компенсация. Один час прогулки по супермаркету отнимает год жизни.

– Ну чё – вариант первый. – Татьяна вертится перед зеркалом, накручивая локон длинных волос на палец.

– Нужно короткие носить, – рекомендовал я.

– Миша, чё молчишь-то? Тебе как?

Мишка в те времена был молчалив, потому что всю энергию тратил на картину под названием «Ночь». Бедняга искренне считал, что служит искусству, а не мамоне. Правда, возможно, его вера основывалась на приличных премиальных, и это не стыдно. Я бы с удовольствием убирал говно за генеральскую зарплату. И ещё бы Ван Гогом себя ощущал. (А если бы мне платили громадные деньги за, скажем, красивые словосочетания! О, как я мечтал об этом.)

В отделе обуви Татьяна нас окончательно доконала. У меня разболелась спина. Мы уселись на пуфик, и Мишка заговорил о планах выплатить ипотеку в два раза быстрее.

– Слушай, а чего вы не делаете бейби? – спросил я.

У них не получалось.

– У меня тоже не получается, – утешал я Мишку. – Стараюсь-стараюсь, да всё зря. – Так я шутил.

– Кстати, – сказал он, – а помнишь, у тебя был стих про мальчика-сироту… – Он процитировал меня очень раннего:

…Плётки в масле на сковородке,Ноги мои искупайте в водке.Я делал, я делал ребёнкаБез ручек, без ножек сиротку.Без тебя.

Да… Фёдору Д. бы понравилось.

– Даже я эту хрень уже не помню, – соврал я.

Мишка вздохнул, сам как сирота у пепелища. «Был горяч, а теперь остывает», – подумал я.

– Давно ты к холсту подходил?

– Кому это нужно? Мне не нужно. – Гибельные думы художника. Излюбленные язвы.

– Заставляй себя! – сказал я. – Это нужно, чтобы чувствовать себя Богом, а не жопой. Тебя начальство ценит. Ты же зодчий, а не плотник. Когда ты рисуешь серёжку во имя искусства, то и получается искусство. – Я входил в кураж; чувствовал, какое громадное значение имеют для Мишки мои слова. – А настоящее искусство делает людей лучше. И ещё у искусства полно обязанностей. Например, оно обязано быть понятным хотя бы одному человеку. У тебя есть такой человек – я.

– У меня короткие ноги в этих штанах! – прорычала тут Татьяна, приблизившись к нам плотную и обернувшись к моему лицу треугольником паха. – Да?

– Длина дурацкая. Как у Буратино.

– Да, – выдавил из себя Мишка.

В последнее время он рисовал только для работы, а о «настоящих» картинах только фантазировал.

– Пошли уже отсюда, – вдруг почти крикнул он, поднялся, взял Таню за локоть и что-то прошептал.

– Всё, на кассу, – согласилась она покорно.

Мы ели булки с котлетами, сидя у ювелирного бутика, когда я спросил:

– А можно на глаз определить, фианит в изделии или брилл?

– Сложно. Фианит мутнее разве что.

– У нас в Костроме, – подключилась Татьяна, – один чувак (ну, тоже придурковатый) цепи латунные золотил и продавал. И ничего – покупали. Потом когда хватились – он уже тю-тю.

– Времена дикие были, – возразил Мишка. – Начало двухтысячных. Тогда никакого учёта не существовало. Ноль контроля, типа ЕГАИС. Сейчас другие времена – всё схвачено. Ценится подлинность. Люди украшения с рук не покупают. А завод гарантирует качество. Сомневаться не приходится.

– Если руки не из зада-то растут, – сказала Таня, – и если наладишь сбыт, то хоть в консервную банку стекло засовывай и продавай. Народ не шарит! Вон Мельник-то ваш настоящий сапфир от поддельного не отличит. Зато языком всё время, как бабка старая: ля-ла-ля-ла. А слушать нечего.

Спустя час мы продирались к выходу с пакетами. Ревела музыка, пахло жиром и сдобой. Седой охранник, как собака, цеплялся ко всякому, кто шлялся по супермаркету без маски. Мы тоже были гололицые.

– Маску, молодёжь! – скомандовал он.

– Мы уже уходим.

– А почему при входе не нацепили? Так, штраф. Сейчас вызову.

– Кого ты вызовешь? Старый ты мудак. Тунеядец, блядь. Шестеришь на капиталистов… – не помню, что ещё я ему говорил.

У старика заблестели глаза. Он вцепился в рукав моего балахона и послушно ждал, пока я закончу.

– Я тебе руку сломаю, – зарычал я. – Брось немедленно!

Он послушно разжал пальцы, развернулся и пошёл в уголок к огромному аквариуму с пучеглазыми рыбами.

– Зачем ты так-то? – спросила Татьяна потом. – Ну придурковатый немного. Работа у него такая.

– А чего он именно к нам прицепился? Решил, что мы слабые. Сука, фашист! Я моложе, умнее, талантливее и злее, поэтому со мной так нельзя. Пусть цепляется к детям и старухам – они беззащитные.

– Это не по-мужски. – Татьяна вынула тонкую сигаретку и щёлкнула зажигалкой.

Во мне заклокотала ненависть. Я глянул на Мишку, но в его глазах тоже было осуждение.

– Ничего себе, интересное дело, – услышал я и обернулся. Женя Продан стояла у своего золотого «Порше» с пакетами. – А я думаю: ты или не ты? За покупками?

– Татьяну одевали, – объяснил я. – Раздевает только Мишка, а одевать и мне приходится.

Я представил моих друзей Жене. Впервые разглядев их как бы со стороны, я испытал шершавый стыд за Мишкины растянутые джинсы и исцарапанные Танины ноготки.

– Пошли сначала в секонд, – начала рассказывать Татьяна после неловкого знакомства, – но там оказалось полно подростков. Они хватали вещи и скидывали их в корзину не глядя, а потом друг другу перепродавали. Эта тупая продавщица в майке за двести рублей, конечно, орала на них, но им пофиг. В общем, мы свалили.

– Я тоже так зарабатывала в детстве, – сказала Женя, обворожительно улыбнувшись.

Потом она проинспектировала Татьянины пакеты и принялась восклицать «ого!» или «вау!». Я подумал: «что значит твоё „вау“? В твоём доме тряпки, предназначенные для мытья пола, дороже, чем весь этот пакет. Твои возгласы снисходительны! Неужели только я это чувствую?» Девушки вмиг прикинулись старыми подружками: смеялись и хитренько поглядывали друг на друга. Мне представлялось, что Женя социопатка, а тут такие восторги. «Значит, она пользуется масками. Раз так, то какую она выбирает для меня?» Татьяна, в свою очередь, тоже приторно любезничала. Видимо, всё дело в золотом «Порше».

– Ладно, хватит. Вы же женщины. Вы должны сурово друг к другу относиться, – сказал я.

Они театрально рассмеялись.

– Женька, поедешь с нами пить красное вино и есть белый хлеб?

– В другой разок какой-нибудь удобный. Меня сегодня отец тащит на гадскую рыбалку. Такой дубняк, а ему неймётся.

– Жарко же, – удивилась Татьяна, покосившись на заходящее солнце.

– Говорю же: дубняк.

– Дубняк – это когда холодно, – вмешался я.

– Какая разница. Некультурное замечание! Как я не люблю, когда люди до языка цепляются!

– Он со всеми, как крапива, сегодня, – поддержала Женю Татьяна. – А меня магазины, наоборот, успокаивают.

«Да что же это такое? Делают из меня дурачка какого-то», – подумал я.

– Вместо рыбалок и пакетов со шмотками лучше бы говорить по-русски научилась. Поехали, ребята. Не будем лебезить перед этой барынькой, будем трапезничать вином за триста рублей и плавленым сыром за пятьдесят. «Трапезничать», Женя, – это значит есть или, как любят выражаться в ваших кругах, кушать.

Женя поджала губы. Её аккуратный носик втянул побольше воздуха, и она надменно спросила:

– Могу я с тобой наедине переговорить?

Ребята отошли, а мы встали за угол супермаркета. Оказавшись к ней так близко, я почувствовал, как разбух язык во рту и зачесался затылок. Уже много дней мы вели изнуряющую переписку. Несмотря на это, я по-прежнему не представлял, кто передо мной. Воображение заполняло информационные пустоты самыми паточными фантазиями. Тогда ещё Женя была для меня воплощением наивности и элементарности, помещённым в золотую тюрьму, где батя-самодур надзиратель на волю не пускает. В этом сюжете я отводил себе роль спасителя. «Со мной, – думал я, – она поймёт красоту простых вещей». Что под этим следует подразумевать – непонятно. А стоило бы разобраться. Ведь красота простых вещей – это поход в секонд с друзьями и две бутылки пива вечером на балконе. То есть не очень заманчиво.

– Не надо со мной так разговаривать, а то мы никогда не увидимся, понял?

– Мы и так не видимся.

Я испугался: а что, если она не блефует?

– У меня мало свободного времени.

– Ты не работаешь, не учишься и не воруешь.

– Просто я не готова к отношениям.

– Я тоже, поэтому до свиданья без свиданья. У меня вино греется.

– Подожди. Странный ты мужчина. Мы увидимся. Обещаю. Договорились? – Она протянула руку, и я аккуратно пожал её, хотя больше хотелось облизать.

Мы с ребятами пошли на автобусную остановку. Гуляли беззаботные дети, дворник скрёб асфальт, ревела реклама.

– Ну и бабища, – сказала Татьяна. – Заносчивая.

– Принцесска просто.

– Как она такую фигуру поддерживает? – спросил Мишка.

– Засмотрелся! – озлилась Татьяна. – На работе не надо согнувшись просиживать по девять часов, вот и фигура!

– Ты тоже красивая, – сказал Мишка.

Таня отмахнулась:

– Тощая сильно и жопы нет, – и мне: – Откуда ты эту королевичну знаешь?

– Она не королевична. Вполне хорошая женщина, просто ещё в периоде становления. Мы в библиотеке познакомились.

– Где?!

Следующий день я провёл в одиночестве. Прогуливаясь по району, я старался не встретить Анечку. Она частенько стала звать меня в гости или погулять. Иногда внезапно предлагала какие-то странные вещи: «Может, съездим на меловую гору пофоткаться?» Или: «Не хочешь со мной на курсы ударника?» Иногда она присылала фотографии без комментариев, и это была далеко не обнажёнка: кастрюля с чем-то серым, отдалённо напоминающим уху, две книги неизвестных мне авторов, явно купленные на кассе в супермаркете, распустившийся цветок. Видимо, ей хотелось быть хорошей женщиной. Она не знала, что я весь уже заполнен Женей.

В субботу утром не иду зарабатывать. К ребятам вечером тоже. Опять одиночное бытие, бессюжетный вечер. Поглощаю неструктурированную информацию:

«Тайная жена Сталина».

«Признаки рака желудка».

«Чудо света – красные зайцы».

«Тайны Памелы Андерсон».

«Секс во время, до и после Хиросимы».