Закрепщик

– Коитус?

Я подмигиваю и веду Мельника в отдел рисовальщиков:

– Строгим движением карандаша художник нарисовал кружок. От него протянул в стороны две тонкие линии – цепочка. В кружке он вывел замысловатый узор с пухлыми шишечками – бриллианты. Для красоты он поработал с тенями и наметил контуры идеальной женской шеи. На этом образ будущего колье завершён. Свернув листок пополам, художник сунул его в карман джинсов и отправился курить во внутренний двор ювелирного завода. – Намекаю Мельнику на нашего лысого художника, выкуривающего две пачки в день. – 3D-модельер воссоздал рисунок на компьютере в специальной программе. Присмотревшись, он немного изменил конфигурацию узора внутри подвески, потому что иначе нельзя будет закрепить сто пятнадцать крошечных бриллиантов. Только сто или восемьдесят пять большей каратности, но это не очень красиво. Модель колье, не сразу и с замечаниями, касающимися оригинальности, согласовал художественный совет, утвердив своё решение в протоколе тремя подписями.

Мы заглянули в большой кабинет, где страшноватые братья-принтеры делали свою работу. Чух-чух – пластиковые гермафродиты трудятся не потея. Над ними девочка-оператор, снимающая процесс на телефон.

– На 3D-принтере шлёпнули модель в полимере, после чего прокипятили в спирте, чтобы избавиться от лишнего шлака. Получилась нечто вроде дешёвой детской игрушки, которую втюхивают на кассах супермаркетов. Её сходство с игрушкой базируется ещё и на том, что она крепится на «ёлку» – специальный держатель для полузрелых изделий. – Я пошевелил рукой «ёлку» с сохнущими модельками. – Он и она танцуют – им пофигу на «ёлки».

Мельник везде пригибался и в некоторые отделы и цеха входил бочком. А я вертелся вокруг него, как голодный кот.

– В литейном цехе полимерная модель вытапливается и заполняется серебром – единственным прочным металлом, позволяющим продолжить дальнейшую работу.

Литейщики, похожие в своих очках на пилотов, спросили, чего нам надо. Мельник презрительно отмахнулся, и мы двинулись дальше по коридору.

– После этого из изделия вытапливается лишний полимер в опоке, а само изделие отстригается от «ёлки» – получается «сухая» модель. В этом возрасте будущему колье выдают документы и наделяют обязанностью обрести красоту. Ему добавляют посадочные места для бриллиантов и взвешивают для учёта. – Иголочкой я проверил глубину посадочного места в одной из серёжек с ещё не спиленным литником.

– Наше колье – штучное, поэтому его не будут на «восковке» размножать в восковочных инжекторах, а сразу приступят к полировке, зальют золотом и спилят литники.

Мы в шлифовальном цехе. Мельник всегда слегка робеет перед Татьяной (жена моего друга Мишки). У неё самые ценные руки – она умеет всё. И теперь, глянув на нас, она коротко просит: «нафиг отсюда!» и добавляет ещё что-то, но слова утопают в заводском шуме.

– Далее кое-что интимное: наряд кольца. Вот тут, вдыхая золотую пыль, модель зачищают от производственных заусенцев и прочих неприятностей. Потом закрепщик, – я указал на себя, – инкрустирует в колье сто пятнадцать бриллиантов, закупленных в Индии геммологом – парнем, до сих пор не верящим в своё счастье заиметь работу, позволяющую на халяву раз в месяц летать в Индию или Дубай за крошечными осколками бывшего алмаза. Впрочем, мало кто способен держать в голове всё разнообразие характеристик камней, отличать их чистоту на глаз и, главное, заикаясь от нервного передвижения, доставлять их в наш город через половину планеты. Ещё при покупке камней геммолог ориентируется на рапапорт – это такая хрень, благодаря которой определяют стоимость бриллианта.

В рапапорте содержатся характеристики бриллианта, влияющие на стоимость. Без него нельзя определить стоимость камня.

Все наши улыбаются, и только Анечка Бойка сосредоточена на работе. Согнувшись над женскими часиками, она лишь раз подняла голову.

– Потом почти готовое украшение закрепщик передаёт на родирование. – Идём на родаж (северное крыло нашего завода). – Тут из куска металла цвета «шампань» производят изделие правильного платинового оттенка. Неродированное золото уродливое, никому не нужное.

К цеповязам не заходим, а смотрим сквозь прозрачную стену бокса.

– Тут изготавливают цепочку нужной длинны и толщины. А чтобы безделушка оказалась на шее у именинницы, её нужно передать в общий отдел технического контроля (ОТК). Долбаный ОТК, – добавил я, спровоцировав улыбку Мельника. – В этом гадюшнике проверят качество изделия и его соответствие заявленному образу. После колье отправляют в пробирную палату для взятия пробы золота и оклеймения заветным числом: «750».

Наконец мы ушли во внутреннюю душную курилку. Затягиваясь, Мельник как бы целовал свои пальцы и слушал не перебивая.

– После пробирной палаты почти готовое колье возвращается на завод, где оно подвергается бирковке. То есть ему выдают своеобразный паспорт, в котором содержится его родословная и указан эквивалент его будущей стоимости. Почти всё. Теперь колье отправится на фотосессию. Молодая девочка, неспособная его приобрести, даже если продаст всё свои тряпочки и сандалики, но ещё не успевшая испортить эмаль на зубах, будет позировать фотографу, который безжалостно обрежет улыбку на стадии обработки фото. Фокус, учили его на специализированных курсах, должен быть чётко на товаре, а если не получилось – режь. Готово! Колье предлагается потребителю в магазине. Его касаются исключительно в перчатках. Невинное и прохладное, в стеклянном гробике под замочком оно пролежит несколько месяцев, а потом услышит заветное: «Вот такое хочу!» – Задушив окурок, я спросил: – Ну как? Пойдёт?

– А ты фамилию случайно не сменил?

– На какую?

– На Заебочич. Долго очень. Ну а что там именинница?

– Оба – он и она – пьяные, конечно же, не знают всех этих тонкостей. Прекрасное неведенье потребителя. Их внимание сосредоточено на элементарных вещах. Он, например, знает: «я щедрый». Засыпая, она чувствует: «я дороже». Ну и контакт устанавливают повторный.

– Знаешь, что я подумал?

– Так-так?

– Тебе бы писателем быть, а не закрепщиком.

– Не прокормишься.

У меня получилось: начальник закрепки отпустил мне грехи, а я в свою очередь поклялся:

– Буду аккуратнее. Работы много, вот и спешу.

– Аккуратный – не такой затратный, – сформулировал Гриша.

Гриша действительно за пару дней до этого отдал мне в работу колье. Я вкалывал вдохновенно, как умеет разве что Мишка, убеждённый, что мы занимаемся чистым искусством.

Ей и ему неведомы тонкости нашего труда, и это хорошо, потому что в их колье из белого золота с бриллиантами круглой огранки, вверху, у самого замочка закреплён не индийский бриллиант, а дешёвый циркон. Бриллиант я попросту потерял.

Вечером мелкий гадёныш выскользнул из рук, шлёпнулся на стол, отлетел в сторону и закатился куда-то. Я тщетно искал его целый час, стараясь не привлекать внимание начальства. Моя суета осталась незаметной в атмосфере нашего муравейника. Упасть на колени и тщательно всё осмотреть я не мог. Тупая служка – камера – вертела мордочкой, как анаконда. Признаться, что брилл потерян, было бы глупо. Начальник безопасности – бывший мент с замашками садиста – начал бы тогда внутреннее расследование. А все они заканчиваются одинаково – рабочего песочат на производственном совещании, а потом вычитают из его зарплаты закупочную стоимость материала.

Вообще-то безвозвратно на производстве ничего не теряется. У туалета стоит гигантская бочка с водой, в которой отмачивают половые тряпки после уборки. Я понимал, что рано или поздно брилл окажется в этой бочке, среди золотой и серебряной пыли, однако ждать этого можно было целую вечность.

Кажется, с этого всё и началось. С того бесконечного весеннего дня, когда я потерял брилл, с закупочным ценником, равным половине моего аванса, а будучи инкрустированным в колье, богател в десятки раз.

Стоимость брилла – это то, с чем вам придётся разобраться в самом начале.

Какой-нибудь дубайский бриллиант обойдётся заводу, скажем, в двадцать тысяч рублей. Если его поместить в золотое колечко, закупленное за пятнадцать тысяч рублей, а потом выставить на продажу, то стоимость всего украшения будет не тридцать пять тысяч рублей. И даже не сорок тысяч рублей плюс жадность продавца. Нет-нет. Изделие будет продаваться тысяч за семьдесят. А может, и за сто пятьдесят. Или его оценят в миллион. Украшение богатеет благодаря бренду и заветному слову: «бриллиант».

Но если это же кольцо отнести в ломбард, то выручить удастся десять тысяч рублей как за бывшее в употреблении золото. Бриллиант при этом не в счёт. Случается, конечно, что щедрый ломбард накинет за него немножко, но это скорее исключение.

И даже если хитрый ювелир ломбарда вынет бриллиант из колечка (и, конечно, обязательно сделает скол), то толкнуть (куда и кому?) он сможет его за пять тысяч рублей. И то, если есть точка сбыта, блат и настроение.

Осознать всю эту абсурдную экономику непросто. В авантюрном кино целые сюжеты строятся на погоне за бриллиантами. За них умирают, поступаются принципами, получают привилегии, но никто и не задумывается о том, что маржинальность инвестиций в бриллы на сером рынке ничтожна. На них зарабатывают только те, кто включён в официальную товарно-рыночную цепочку.

Мишка и Татьяна умели мне, наивному, это объяснить.

Пьём пиво с морским вялым окунем. Мишка трёт длинные пальцы о салфетку. Я сижу на табурете спиной к холодильнику и смотрю в зимнее окно. Татьяна собирает корзину со шмотками в интернет-магазине и прихлёбывает карамельное плотное пиво.

– Всё просто, – учит меня – стажёра-закрепщика – Мишка. – Бриллиант – это огранённый алмаз. Его главные качества – каратность, цвет и чистота. Чем больше и чище камень, тем он, соответственно, дороже. Бриллианты стоят копейки, особенно когда их закупают оптом. Но готовое ювелирное изделие с бриллами – это всегда дорого. Особенно если бренд раскрученный. При этом ломбардам бриллы не нужны.

– Так-то да, – подтверждает Татьяна. – Бриллы – это чисто для красоты. У нас в стране бэушные бриллы не ценятся. В Европе культура выкупа бриллов налажена. Там-то им знают цену. А у нас… – Татьяна показывает Мишке какую-то майку. Мишка одобрительно кивает. – В ломбарде учитывается исключительно вес лома, а бриллы-то – глина. Вон девка с восковки, придурковатая, бабкины серьги сдала в ломбард недавно – и чё? (Они клёвые – видно, что старые мастера делали.) Ну, короче! Золотые трёхграммовые серьги с бриллами по полкарата – двадцать пять тысяч всего! Это чисто за золото и всё!

Мишка стаскивает чешую с окуня. Любуюсь его руками. Руки художника. Жаль, что он рисует всё реже и реже. И то ещё жаль, что художники отечеству не нужны.

Это Мишка уговорил меня пойти в закрепщики. Сам он к тому моменту отработал на заводе уже больше трёх лет. Начинал с 3D-модельера, а теперь он – начальник отдела прототипирования. Следит за созданием ювелирного изделия на всех этапах вплоть до бирковки. Сначала он очень гордился своим постом. Видел себя ответственным за эстетику украшений нашего завода, а потом осознал, что вкусы потребителя примитивны. Ценится симметричность и узнаваемость образа. Художества никому не нужны.

– Какая глупость, – улыбаюсь я.

– Такое законодательство. В других странах вынутые бриллы используют повторно, но и там эта возня не очень прибыльная.

Обмеряя бёдра измерительным метром, Татьяна утверждает, что нужно создать в стране легальную систему, позволяющую бриллу перемещаться от владельца к ломбарду, от ломбарда к заводу и опять к новому владельцу.

– В чём тогда смысл бриллиантов?

– В их красоте, – отвечает Мишка. – И в том, что никто их, кроме тебя, не носил.

– Чепуха какая, – смеюсь я. – Ваш капитализм, как всегда, урод. И ты ещё зовёшь меня этим заниматься?

– Конечно.

Ещё у Мишки была жалостливая история. Почти притча. Говорит, что ему пересказывали её старшие коллеги с Костромского завода.

На заре отечественной ювелирной отрасли один хозяин ювелирного завода решил поучаствовать в выставке. Столичного масштаба захотел. Начальнику производства поручил сделать украшение небывалой красоты. «Можете?» – спросил хозяин. «Можем», – кивнул начальник. И добавил, что хорошо бы денег выделить на приличного дизайнера. Хозяин деньги зажал, но задачу не отменил.

Тогда собрал начальник производства лучших работников. Горбились они над моделью несколько дней, потом в литейном цехе пыхтели, потом в шлифовальном и далее, далее, далее. Скоро – не скоро, а показали хозяину брошь невиданной красоты и небывалой утончённости.

«Ничего такая вещица», – сказал хозяин и поехал с женой в Москву на выставку. Вся ювелирная Россия съехалась, и наш среди них.

И вот – успех! Слёзы, пара сердечных приступов, у кого-то роды раньше срока – брошь великолепна. Первое место!

Вернувшись, хозяин пожал начальнику производства руку, главному художнику и симпатичной девочке из цеха родирования. Брошь же подарил жене.

Минули годы. В России окрепла вертикаль, переломав горизонталь. Хозяина посадили, а завод отжали. Нищета пришла в его дом. С женой, естественно, разлад.

Он сказал ей наставительно: «Что бы ни было – брошь не продавай! Она бесценна».

Спустя ещё какое-то время против хозяина возбудили дело об экстремизме и арестовали. У адвокатов руки загребущие, поэтому жена побежала в ломбард и сдала брошь, получив за неё две копеечки, потому что золотишко было лёгкое, а бриллианты – см. выше.

Всё это Мишка рассказал потому, что у него сознание проклятого художника. Он верит в силу красоты. (У него любимый писатель Фёдор Д.) Хотел, чтобы и мы с Татьяной поверили. А мы не смогли. Он стал витиевато, как всегда во хмелю, объяснять, повторяя, глядя на меня: «Ты же тоже творческий человек». Я кивал и хмурился. Наконец Мишка сформулировал:

– Ценность украшения в нём самом. В креативе мастеров. Он бесценен. Глупо считать стоимость краски, потраченной на «Мону Лизу». Само произведение в любом случае дороже.

– Ну, это понятно, – сказал я. – Не верю только в две вещи. В то, что хозяин завода не смог порешать, чтобы его не кошмарили. И в то, что его жена продаёт брошь в ломбард. Наверняка же у них сундуки были с кэшем. Признайся, сам придумал?

Мишка отвернулся, а я пустился в банальные рассуждения о том, что ювелирка – это не искусство, а развлечение для богатых.

– Настоящее искусство не может принадлежать одному человеку, – твердил я.

Все эти толки я обдумывал, когда лежал в темноте на кровати и решал, как быть с пропажей.

Мой полуидеальный план был прост, как слово «удача». Именно на неё я и полагался. Дело в том, что циркон или фианит почти ничем визуально не отличаются от чистокровного бриллианта. На глаз, особенно если не присматриваться, практически невозможно отличить натуральный камень от искусственного. Разница заметна где-то от каратника – не меньше. (Вообще, всё большое трудно подделать.) А ещё фианит или циркон можно легко пронести через рамку на проходной, которая реагирует исключительно на металл. Отличить поддельный камень от подлинного может специалист, вооружённый хитроумным прибором, какие бывают в ломбардах или у геммологов. Я надеялся, что до этого не дойдёт.

Утром мне оставалось лишь закрепить подобранный циркон и надеяться, что ни в ОТК, ни на пробирке, ни на бирковке – нигде ничего не заметят.

Циркон – дешёвая подделка под роскошь, а роскошь – это вариант ложного сознания. Он и она уверены, что круглая штучка на груди сделана из правильных богатеньких материалов. Они даже детям своим могут колье передарить и те тоже будут в этом уверены. В общем, он и она спят на широкой кровати спина к спине, и им, как всегда, хорошо. Не будите их.

Глава 3

– Не разрешай ему так с тобой. – Татьяна подошла к моему столу и положила на него конфетку. – Пока он орал – мне хотелось ему бородёнку его гадкую выдрать. Вы же вроде дружите, нет?

– Начальник и подчинённый никогда не дружат. Это так устроено: я ненавижу его тихо и постоянно, а он меня громко и эпизодически.

– Вечно ты… – Татьяна хмурится и шепчет, заметив Анечку Бойко, поднявшую на нас глаза.

– Таня, я, изнемогая, терплю, деваться-то некуда. – Я улыбнулся. – А если честно, пора валить отсюда. Жалко, денег нет.

– Чё? Куда это ещё?

– В Петербург, например.

Да, я тогда впервые это брякнул, и идея быстро прижилась. Вскоре все всерьёз обсуждали перспективу моего переезда. На самом же деле никуда я тогда ещё по-настоящему не собирался. Здесь родители, братик Сева, деревья, улицы и запахи, сопровождавшие меня всю жизнь. И самое главное: я одинок. Покидать родину одному нельзя – засохнешь. Кто-то должен разделить эмигрантские хлопоты, кивнуть в ответ на описание невроза, связанного с переменой пейзажа. К тому же в Питер уехала Ве-ре-ра-ра. Меня бы парализовало от стыда, узнай она о том, что я за ней повторяю.

А вот откуда хотелось по-настоящему уехать, так это из сиротливой нищеты, угнетающе действующей на психику. Мне казалось, не без оснований, что мир незаслуженно обделил меня; сюда я распределён ошибочно.

– Куда?! Ты же Питер терпеть не можешь. И вообще: это Мишкин фетиш. Мозг весь проел со своим Питером: «переедем? переедем?». Там холодина и солнца нет. Весь год в пуховике, платье не наденешь.

– Деваться некуда. Иногда оттуда забирают в счастье. Отсюда – никого и никогда. Вот, например, Анечка Бойко…

– Где она такой только свитер купила?! – перебила меня Танечка. – С зелёными бутонами-то! Ты видел, в чём она припёрлась?

– Нет, я переодеваюсь не с вами, к сожалению. Кстати, Анечка зарабатывает больше всех. Она выходит, конечно, по субботам и всё такое, но я всё равно не понимаю, как это у неё получается.

– Вы же на сделке! Хочешь заработать – бери побольше дорогих, а дешманские серебряные колечки для студенток – нафиг их.

– Изделия распределяет Мельник в случайном порядке.

– И чё? Часто он даёт тебе что-то дорогое?

– Иногда.

В ответ Татьяна улыбнулась. Анечка Бойко, покусывая губы, ковыряла шилом посадочное гнездо в корпусе крошечных женских часиков. Следя за её работой, я всерьёз задумался: а не наёбывает ли меня начальник нашего отдела?

Гриша Мельник крупный, бородатый, женатый. Ему скоро сорок. Один на весь завод, не считая начальства, он носит рубашки, которые запихивает в синие джинсы.

Он убеждён, что умеет быть своим и с подчинёнными, и с шефами. Изо всех сил пытается сократить пропасть между собой и ими. В кабинете директора не садится, как полагается челяди за стол, а расплывается на кожаном диване. Обращается к нему запросто: «Василич». А напившись на корпоративе до полуобморока, пристаёт ко всем с разговорами о том, что нужно провести забастовку против низких зарплат.

Его «младшой» друг Володя мне рассказывал как-то, что Мельник в ста процентах случаев напивается до полной отключки, а потому падает как подкошенный там, где его настиг спиртовой нокаут. Поэтому у него частенько синяки на лице, которые сам он объясняет загадочно: «Произошла там ситуация на выходных».

Как-то нам дали заказ, который невозможно было выполнить в тот срок, который наобещали шефам девочки из оптового отдела продаж. В таких случая мы обычно выполняем сколько можем, а потом начальник производства – Ткач, вечно отсутствующий из-за обязанности писать отчёты, – на совещании уверяет шефов, что мы совершили стахановский подвиг. Этот случай был особым. С одной стороны, за недопоставку украшений на завод вешали небывалую неустойку, а с другой стороны, за «добросовестное поведение контрагента» закупщик обещал выплатить заводу премию. Террором, постоянными придирками, шантажом и угрозами, но Мельник заставил нас всё сделать в срок. Мы работали по десять часов с одним выходным днём. Обед Мельник сократил до получаса, а курить отпускал только избранных. Сам же приходил на работу за час и, кажется, совсем не уходил ночевать. Лично работал руками, чего никогда за ним замечено не было. Оказалось, что Мельник шикарный мастер: аккуратный и быстрый. Мы успели вовремя. Завод получил премию. Мельник радовался больше шефов. Он оставил себе оклад, а свои бонусы распределил между нами.

Совсем недавно он придумал такую штуку: нашёл мягкий металлический прутик и стал, как бы в шутку, лупить им по нашим задницам. Первую шлёпнул Анечку. Она зло посмотрела, но промолчала. Потом Витю – нашего самого молодого закрепщика. Он угодливо улыбнулся. Это вошло у начальника в привычку. Мельник прохаживался между рядами и насвистывал, а заметив чью-то незащищённую задницу, лупил по ней прутиком. Мы вскрикивали. Я решил, что заколю его шилом, если он это проделает и со мной. И вот я стою, согнувшись над браслетом, а он приближается. Я обернулся к нему и прорычал: «Только попробуй». Его улыбка мгновенно выцвела. Видимо, было что-то звериное в моих глазах. С тех пор он больше не пытался.

Его младшой кореш – литейщик Володя – жил с мамой и громадным сенбернаром в двухкомнатной квартире. Любил музыку AC/DC и увлекался рыбалкой. Вместе они смотрелись, как приёмный сын с отчимом.

После разговора с Таней я вышел во внутренний двор завода и нашёл там Мельника и Володю. Они смеялись, глядя в телефон. Пахло весенней свободой и юностью природы.

– Володя, тебя там искали.

– Кто? – На Володином лице испуг.

– Этот новенький придурок с ОТК.

– Сука, наверное, из-за вчерашних колец, – бурчит Володя. – Я сразу говорил, что не получится так, как нарисовано. А друг твой – Мишка – наобещал шефам красоту. Я пытался ему объяснить, что на таких толщинах работать нельзя, это приведёт к поверхностной сыпи и порам, которые постоянно будут вылазить при полировке. Но он даже слушать не стал. И вот теперь я ответственный.

– Вова, надо научиться сразу посылать в жопу, а не вдогонку, – сказал Мельник и протянул мне сигареты.

Володя ушёл. Мельник поинтересовался, как я провёл выходные. Я упомянул о встрече с братиком Севой. Точно рассчитывая на заурядность моего ответа, Мельник кивнул и принялся вещать о радостях потребления:

– Вова приехал, привёз коньяку и вот такой, – он отмерил ручищами с метр, – батон. Что это такое, говорю. Стыд. Садимся в тачку и погнали. В магазе берём: подкопчённое прошутто, японский виски (там продаётся, прикинь?!), помидорок черри, багет, творожный сыр, сыр с плесенью, сыр-косичку, лёдик в пакетах, колы с лаймом, немножко лосося, фисташек и корыто пломбира со сгущёнкой. По дороге обратно я смесь для кальянчика купил и тёмного портера в разливухе, которой доверяю. Жена пока метнула на стол домашнего всякого. И что?! И всё равно, прикинь, не хватило! Ночью пиццу заказывали и за водкой в круглосуточный бегали. Там у продавщицы юбка короткая кожаная и видно, что она без трусов.

Ещё он любил мыслить из рифмы.

Например, я говорю ему в ответ:

– Ненавижу творожный сыр.

А он мне:

– Тревожный?

Если я согласен на игру, то следует ответить:

– Подорожный.

Допустим: «рожи» не пойдёт. Слишком просто. Ответить так – значит проиграть внимание Мельника.

– Моржу всё можно, – вешает следующее звено Мельник.

– Пух летит лебяжий, – отбиваю я.

В бороде проступает белозубая улыбка. Мельник отбрасывает прядь волос на затылок, вынимает новую сигарету, закуривает, затягивается, пускает плотное колечко дыма и, прищурив глаза, говорит так, будто мечет на стол козырного туза:

– Бродяжий, – и добавляет, выдержав паузу: – «Дух бродяжий», как у Есенина.

– Весеннего, позднего или осеннего?

– Объяснение опасения – души спасение.

– Арсеньева?

– Бунин? – Мельник наигранно изображает удивление, потом уважительно прикрывает глаза и говорит: – Бунин любит клубни.

– Полынь опалывал по будням, – отвечаю я.

Вот и в тот раз мы плели эту рифмованную чушь, отлично расслаблявшую мозг. Настроение Мельника стало таким весенним, что он выкурил третью сигарету и стал хлопать меня по плечу (так мужчины целуются). На нём была маска солнца. Я почти вырулил на разговор о дорогих изделиях, которые проходят мимо меня, но тут у него зазвонил телефон. Вытаращив глаза, Мельник произнёс кроткое: «алё». Его внимания требовал директор Василич. Гриша принялся послушно угукать, а я ушёл, не сказав самого главного.

На столе я обнаружил конфету. Танину я давно съел, но теперь между серёжками лежала такая же.

– Ань, не знаешь, кто мне гостинцы носит?

Не оборачиваясь, она ответила:

– Моя. Угощайся на здоровье. Вкусно.

Что-то новенькое. Следовало поблагодарить, мой порыв прервало рычание Мельника:

– Сколько можно мудиться с этими серёжками?! – Он нависал надо мной буквой «Ф». – Им цена – пять тысяч, а ты второй час сидишь. Опять гнёзда, скажешь, мелкие? Это мозг у тебя мелкий. – Начальник вновь натянул маску луны – когда в последний раз такие резкие перемены меня удивляли?