Полная версия
Хрупкие танки
Когда я стал говорить об этом с Владимиром, он посмеялся.
– А возможно, именно поэтому она тебя и интересует, – сонным голосом сказал он.
– В смысле?
– Ну как? Так ведь интереснее. Мало того, что она ведет себя как ведьма, так до нее еще и добираться тяжело. Чем тебе не захватывающая игра? Азарт так и прет.
– Все равно не понимаю.
Владимир закатил глаза и вздохнул:
– Если бы Аврора жила здесь, возможность ее увидеть была бы для тебя так доступна, что ты мог бы делать это хоть каждый час, и это перестало бы казаться игрой. Почему-то никто не восхищается тем, что все время находится рядом. Привычное становится незаметным и блеклым, даже если это корзина с рубинами. Ты же не радуешься тому, что у тебя есть глаза, хотя без них ты бы ни черта не видел.
– А я радуюсь своим глазам. И намерен радоваться, пока есть возможность видеть Аврору, например.
Он посмотрел на меня и поднял одну бровь:
– Смотри не помешайся.
Он продолжил возиться с аппаратом, а я все думал, почему я не должен помешаться на другом андроиде. Тем более, что у нас одно предназначение. Единственная причина, почему так мог сказать Владимир, – должно быть, он боялся, что я буду попусту тратить заряд. Тут он прав. Но я почему-то тогда об этом не думал. Скорее наоборот, мне хотелось тратить всего себя и гореть, откуда-то взялась ужасающая жажды жить по-человечески, жажда, опасная для таких, как я. И все же внутри горела уверенность, что я легко совмещу и свою миссию, и то новое и большое, что упрямо занимает сегодня мои мысли. Хоть я и не умею чувствовать, и теперешняя попытка, должно быть, выглядит нелепой и жалкой, но интуиция твердила, что, возможно, эта девушка и научит меня ощущать.
Научиться бы этому и всем людям. Возможно, тогда бы они с большей отдачей защищали свою Землю, и мы бы уже сто лет как были бы не нужны.
* * *L-309
Владимир был прав, когда говорил, что прийти на ту сторону сложно. В отличие от нас, Первая фабрика не любит гостей, поэтому их часть более похожа на крепость, чем уютный дом гостеприимного народа. Их корпуса и тренировочные площадки опоясывала белая стена, сквозь которую могли проходить только их андроиды. Вдоль белых дорожек, ведущих к ней, были расположены камеры, да и вокруг стоял их народ в светлой форме. В этом белом мире танки вроде меня были явно лишние, а вот Она вполне вписывалась. Для того, чтобы туда попасть, у меня было слишком мало информации. Но и вариант, где я караулю Ее у игрового клуба без всякой гарантии, что Она появится, мне категорически не нравился. Да и, к тому же, если уж она позвала меня в игру, я буду игроком, достойным ее ответного хода. Мое ожидание будет означать явный и жалкий проигрыш, не говоря уже и о том, что, возможно, кто-то еще ведет такую же игру, как и я; и мне же хуже, если он живет на ее стороне.
– Возможно, и есть способ, – сказал как-то Владимир, – но тут надо пораскинуть мозгами…
– Чего?!
– Я говорю, нужно придумать какой-то план.
– Я и пытаюсь, – печально ответил я.
– А вот тебе как раз лучше совсем не пытаться. Твои идеи слишком резкие и отчаянные. Я уж боюсь, как бы ты не предложил раздавить одного из фабричных, чтобы натянуть на себя его форму… Да и голову заодно. Чего мелочиться?
Должно быть, это была какая-то человеческая ирония, которую я еще не научился считывать. Так что я спросил у него:
– Ты считаешь меня ненормальным убийцей?
Он снова закатил глаза.
– Я считаю тебя слишком глупым для мощнейшего устройства, созданного человеком, но не более того. Ты не можешь составить план с холодной головой. Хотя звучит это очень уж странно, ведь ты андроид…
– Да… – я задумался. Я должен был получиться гораздо более рациональным и вдумчивым, чем был Владимир, но оказалось, что я машина для уничтожения консервных банок. Может, нам и нравится думать, что мы – разум, но на деле мы – оружие во власти чужого ума. – Я думаю, все, что касается этого плана, можно доверить тебе.
– А с чего ты взял, что я хочу этим заниматься?
Я посмотрел на его фирменную ухмылку, и моя интуиция считала ее дружелюбную иронию.
Тогда я ответил:
– Ну а как ты можешь не хотеть помочь любимому Другу?
Он рассмеялся.
Главное, что я был прав. Странно, что я доверял такое дело человеку, но у меня было хорошее предчувствие: во-первых, я живу слишком мало, чтобы обзавестись еще каким-то доверенным, кроме него, а значит, выбора у меня просто не было; во-вторых, у Владимира явно уже были наметки плана, а его мыслям можно было доверять целиком и полностью. Ну и, наконец, отчего-то он вел себя так, будто все это дело важно для него самого. На равнодушных помощников надежды, как известно, нет, а это было совершенно не о нем.
Этим я себя успокоил. Было ощущение, будто начинается что-то новое.
* * *Владимир
Я не наблюдал ни одной нормальной истории о любви. Все они были какими-то больными и заканчивались печально. Быть может, если бы жил среди людей, то у меня не сложилось бы такого боязливого отношения к чувствам.
Я живу в корпусах «Танке» с рождения: здесь работали мои родители, когда еще выпускались андроиды поколения «Ь». Естественно, они погибли. Но ужас даже не в этом, а в том, что когда это случилось, я ничего не почувствовал. Мы жили не по-настоящему, а может, и не жили вовсе. Дни были похож один на другой: здесь нет ни выходных, ни праздников – это все земные штучки, о которых я узнал из кино. В детстве меня расстраивало, что у меня, оказывается, есть день рождения, которые Там люди отмечают каждый год; но сейчас мне стало все равно, и, наверное, я уже даже не хочу знать, в какой день я родился. Помню, пытался выяснить это у мамы. А она только спросила:
– А зачем тебе это?
Думаю, она и сама могла не помнить. Жизнь у многих людей идет в перерывах между работой и работой, а у нас и вовсе стоит на месте. Целыми днями я сортировал детали и протирал фары на аппаратах. Вечером возвращался в корпус, и мы открывали банки с питанием. Содержимое выглядело не так, как еда в фильмах: напоминало пюре, но было белого цвета. Двух приемов пищи в день хватало, чтобы получить все необходимое организму, чтобы мы могли работать. Но там явно не хватало того, что могло заставить радоваться. Мы даже не разговаривали, не слушали музыку. Я и сейчас не знаю, что любили мои родители и как случилось, что они нашли друг друга.
В день их смерти я остался в корпусе и собирал у андроидов форму, чтобы отнести в прачечную. Когда возвращался в комнату, меня перехватил один из раздатчиков и сказал, что родители мертвы. Инопланетный аппарат прорвался к Краю и палил кругом, не разбираясь. Они тогда инструктировали новособранных. В итоге погибли и они, и те, кто получал инструкцию.
Я ничего не чувствовал. Да и моя жизнь, можно сказать, вообще не изменилась. Я молча приходил с работы, ел и ложился спать. А потом смотрел в потолок и думал, что мне сделать, чтобы начать жить. Это были бесполезные размышления. Здесь они вообще не нужны. Чтобы начать жить, не нужно думать о том, какой ты несчастный и что тебе нужно, чтобы что-то ощущать. Надо действовать так, как будто ты уже давно счастливее всех: улыбаться этому проклятому миру, смотреть, как каждый день меняется небо, слушать музыку и, наконец, есть то, что имеет вкус. Беда в том, что это сложно сделать, когда в тебе крепко спят любые человеческие желания. Стыдно признаваться, но через год после того, как остался один, я стал неожиданно оживать. До этого я смотрел кино раз в месяц, в зале, с персоналом. Теперь же фильмы так захватывали меня, что я глядел их через день, а после в мою душу ворвалась музыка.
Я все думал, чего музыка дает больше: вопросов или ответов. Кажется, ответы дают только пословицы; здесь же штука куда сложнее. Композиторы, пожалуй, пишут притчи, которые помогают задать себе правильный вопрос. Ноктюрн – не басня о любви с выводом и моралью, а маленькая история о том, как кто-то когда-то любил. Чей-то опыт, который заключен в музыке, мы используем как урок или как пример, а главное, учимся задавать себе вопросы. Начало всегда дает мысль: «А что же я чувствую и вижу теперь?» – но самокопание под музыку – гораздо более глубокая терапия, чем рисование картинок в своем воображении. Мы слушаем одно и то же, а вопросы меняются. Человек растет и задает себе другой вопрос. Ребенка интересует, почему солнце светит, а взрослого – зачем и для чего оно светит Ему.
Я пытался ответить на вопрос, зачем я здесь. И думаю, со мной все очевидно: я каждый день вкладываю свой труд в защиту планеты. Пусть мой вклад и не велик, но все же… Но отчего-то мне стало казаться, что одного смысла недостаточно, чтобы быть счастливым. Умение радоваться – это искусство, которое вырастает из ничего, а не «потому что». Человек может восхищаться собой и этой жизнью просто так. Глупо думать, что для этого надо стать космонавтом.
Потом, когда мне было лет пятнадцать, наше питание здесь изменилось: содержимое банок стало меняться, и их подписывали названиями блюд. Мне полюбились бобы с перепелиными яйцами. А позже в банки стали помещать и десерты. Но оказалось, что я не сладкоежка. У меня начал появляться вкус к жизни. Тогда я и начал попытки общения с андроидами. В детстве они пугали меня: никогда не знаешь, чего ждать от тех, кто сильнее тебя в сотни раз, да и знает побольше. Позже я понял, что тем они и лучше людей, что их возможности не опьяняют их и не порождают самодовольство и жажду власти. Нет причины их бояться. Они наши защитники и солдаты, а с некоторыми и поговорить можно.
Мне нравится наблюдать за их полетами. Они взлетали в темную бесконечность и казались такими смелыми и свободными, что от этого зрелища по телу бегали мурашки. Хотя я не знаю, кто мог бы назваться менее свободным, чем андроиды: они не живут для себя и даже с трудном распознают свои желания. Единственное, что в них загружено в качестве цели, – предназначение защищать Землю, с которой они не знакомы.
* * *Владимир
Потом в моей жизни появился L-309, Мун. Почему-то мне казалось, что он отличается от них и чем-то напоминает ребенка: этот андроид наблюдал за всем с какой-то особенной детской жаждой. Я казался ему странным, поэтому он задавал вопросы обо мне, о том, что я слушаю и как работаю. Я отвечал на них с нескрываемым удовольствием: возможно, такое было впервые в моей жизни, я был предметом чьих-то вопросов и наслаждался еще одной маленькой ролью его друга.
Конечно, я сомневался, что я им являюсь для него. А вот меня покорить было уж очень легко: стоит только кому-то начать со мной говорить, как на следующий день этот кто-то будет героем первой же утренней мысли. Я благодарен L-309 даже не за то, что он начал со мной разговаривать, а за то, что после этого разговоры перестали быть для меня событием: в эту же неделю я стал общаться почти со всеми андроидами, которых обслуживал. Оказалась, многие умеют шутить. Да и вообще я сказал бы, что только у Муна были проблемы с юмором, но я ему об этом не говорил: ему же всю жизнь мучиться с тем, что он зануда, а не мне.
Он начал раздражать меня на второй же день. Все спрашивал одно и то же и просил повторить понравившиеся фразы. Он знал все обо всем, кроме простого и человеческого, кроме чувств и намеков, и не мог отличать плохую музыку от хорошей. Так что с ним нужно было много работать, чтобы получился нормальный человек. Ну, вернее, андроид. Ну, такой, чтобы с ним можно было общаться. Он был физически и, как выяснилось позже, морально мощнее, чем многие устройства его поколения.
Он здорово напугал меня в тот день. Пожалуй, он выглядел безумным: столько злости было в этом убийстве, что потом от него еще долго многие шарахались. Честно говоря, удивительно, что его не сочли неисправным: андроиды, конечно, могут быть убийцами, но в том, как это делал тогда Мун, явно было что-то нездоровое. То ли дело в том, что робот был чужаком, поэтому все закрыли на это глаза, то ли все устали замечать, как андроиды становились похожими на людей далеко не в лучших моментах: в них просыпалось желание вредить и уничтожать живое, даже когда нет необходимости, нет инструкции. Это далеко не первый случай. Они стали друг друга обижать, обкрадывать, зародилась конкуренция. Вот взять, например, ту Огненную ведьму из игрового клуба. А ведь это была всего лишь игра…
Помню, был случай, когда двое из «Танке» подбили инопланетного андроида так, что он не мог двигаться. И они еще долго летали с ним, нарезая круги с бешеной скоростью, и перекидывали с аппарата на аппарат, будто бедняга был им вместо мяча. Он при этом молчал и изредка с ужасом закрывал глаза. Вряд ли он боялся высоты.
L-309 не особо лучше их. Хотя меня он не пугает. Скорее, он мне кажется ребенком, который еще не умеет распознавать собственные эмоции и уживаться с ними. Однако позже он много раз угадывал мое состояние, так что в какой-то момент мне казалось, что Мун – неплохой эмпат, хотя каждый раз я вспоминал, что хорошая чуйка дана ему, как и всем хищникам Земли, для охоты и драк. Меня это не пугало, но я не мог выбросить это из головы. Было интересно, зачем вообще ему друг вроде меня? То есть, конечно, это можно объяснить тягой к изучению людских чувств и реакций, но ведь при этом совсем не обязательно говорить о дружбе: я бы и так неосознанно с этим помог. Все же, наверное, мы были нужны друг другу. Да и вообще, он перетаскивал аппараты одной рукой! То, зачем я ему, может, и вообще не важно.
История началась с Нее. С этой Огненной ведьмы из зала… Вернее даже, изменения начались с похода в салон. Помню, Мун вышел оттуда совсем другим: этот потерянный взгляд и вялая походка… После сражения он выглядел куда лучше. Но при этом настроение его было приподнятым. Тогда я вообще ничего не понял. И не спросишь же: «Отчего ты выглядишь как идиот?» Эта ведьма… Сразу понятно, что он вроде как помешался на ней. Выглядело это нелепо и глупо. Во-первых, у этого несчастного все было написано на лице: дурацкое выражение глаз при любом упоминании об этой Авроре меня не раздражало, но смешило. Вот уж чего точно не стоит делать, так это вот так выдавать себя с потрохами. Кто угодно поймет, что у него либо не все дома, либо девушка ему до ужаса нравится. Судя по кино, им такое не слишком то нравится: юношам следует казаться равнодушными и крутыми, чтобы произвести впечатление. Хотя, не знаю, нужно ли полагаться на фильмы: ни разу не видел, чтобы в жизни хоть одна женщина так глупо и навязчиво смеялась, как на экране. Во-вторых, он без конца стал говорить о том, что будет с ним дальше. И вообще, половина наших разговоров стала сводиться к тому, как прекрасна эта жизнь.
Короче говоря, мой друг сошел с ума. Меня это беспокоило, и, оглядываясь назад, могу сказать, что я, наверное, был эгоистом. Я много думал о том, что не смогу с ним общаться как раньше, когда любовь окончательно и на совсем поселится в его сердце.
Снова остаться одному мне не хотелось. Теперь я понимал, что вся моя жизнь, наверное, началась с общения, и дружбы мне будет не хватать. Лучше не начинать то, что скоро может оборваться. Хотя никто этого не может предугадать, особенно когда речь идет о нестареющих машинах. Но их любовь могла бы стать источником вдохновения: прекрасные и вечно молодые, они бы были как Ромео и Джульетта, только не погубили бы друг друга из-за своей же глупости. Они бы, быть может, стали причиной объединения двух прекрасных фирм по производству андроидов. Может, именно это спасло бы нашу Землю. И я бы смог там побывать. Наверное, нельзя недооценивать такие чувства, как у этих двоих. То, что они вообще есть, уже удивляет меня. Хоть я и знал, что андроиды способны на все человеческое, все же было интересно, как это выглядело бы со стороны. Оказалось, что у них все как в детских играх: наивно и искренне, так, будто ребенок с куклой в руке слегка переигрывает и говорит не своим голосом.
Удивительно, как эти устройства похожи на детей. Знают все, но не могут как следует объясниться. Вообще-то, если говорить честно, люди точно такие же. Мало того, что других не понимаем, еще и в себе не можем разобраться. Вечно ищем какой-то смысл жизни. Все спрашиваем, зачем живем. При том, что и жить-то не умеем. Не выполняем для себя даже программу минимум. Нас останавливают глупые мысли «А вдруг я пожалею», «Вдруг я сделаю хуже». А если в чем-то и есть смысл, то точно не в том, чтобы корчить из себя философа. Жить надо просто так, а не зачем-то. Мы боимся добавлять пряности в этот безвкусный больничный бульон, потому что так спокойнее и безопаснее. Боимся вынимать блоки из своего комфорта, потому что башня Дженга может с грохотом повалиться на пол. А нужно толкать себя в пропасть и собираться снова. Иначе появляются люди, для которых все прошло мимо. Мы забываем, что счастье – это и есть риск. У счастливого есть то, что можно отнять; есть те, кто может его обмануть. Кто не рискует, тот никогда не станет счастливым. И шампанское тут ни при чем. Хотя никакие из этих громких слов не избавляют меня он вопросов, которые, как бы я ни сопротивлялся, возникают в моей голове. Наверное, я просто человек… Люблю порассуждать ни о чем и противоречить сам себе. Эх…
В общем, с тех самых пор все изменилось. Я стал думать, как помочь L-309 проникнуть на территорию Первой фабрики. Казалось, это невозможно: это ведь настоящая крепость. Непонятно, чего так сильно боялся их создатель, что охраняет своих созданий пуще, чем сейфы самых крутых банков.
Кстати, о его творениях. Они и правда были удивительно хороши. Мне всегда казалось, что женщин там гораздо больше, чем мужчин. Это почти правда, но мужчин там представляют явно не такими, как танки. У нас нет ни одного робота, который пах бы розами. А эти всегда выглядят так, как будто только что из мойки. Еще эти волосы! Может, нашим парням тоже не помешает научиться пользоваться расческой… Как почти любой андроид, первофабричные мужчинки были награждены создателем телами, называемыми «эстетически совершенными», но я бы просто сказал, что они выглядели так, как будто каждый день бегут марафон, параллельно жонглируя летательными аппаратами. В общем, на вид легко определялось, что любому из них не составит труда свернуть тебе шею двумя пальцами. Кроме того, говорят, что у них не повторяется узор глазной сетчатки. Не знаю, правда это или легенда. Уж что-что, а над такими вещами в Танке не заморачиваются. Спасибо и на том, что не все ходят кареглазыми, как создатель.
В общем, над эстетикой тут стараются не меньше, чем над безопасностью. Значит, сделал большой шаг: мне удалось наблюдать. С Края оставался незащищенный угол. Это место, при наличии качественной камеры, легко позволяло бы разглядеть и фактуру из корпусов. Моя же техника помогла лишь вглядеться в лица. Естественно, я не занимался только тем, что разглядывал здешних девчонок: это я делал только первые два дня. Дальше я занялся схемой расположения людских точек. Через людей договориться было бы куда проще. Во всяком случае, мне.
Конечно, я понимал, что нельзя взять и попросить у людей предоставить нам доступ: никто из нас бы ее дал его. Но две вещи явно работали на меня: их хозяин был весьма добр к ним; это значит, что никто не смог бы отказать мне под угрозой расправы создателя; и люди, работающие со сражающимися андроидами, склонны к сочувствию (потому что хреново, наверное, быть предназначенным для битвы за то, до чего тебе и дела нет). План был в том, чтобы разузнать о ком-то из людей, а дальше все просто и очевидно.
Люди, которых я там видел, вряд ли могли помочь: я хотел найти женщину, с ней шанс на успех был бы больше. Но попадались одни мужики, вроде Николаса. А он чем-то был похож на солдата-андроида, которому не досталось силы: был на все способен и ничего не боялся. Этот точно откажется помочь. Да и я не был готов с ним сближаться.
* * *Владимир
Мун не торопил меня, но я знал, что ему не терпится. Он нарезал круги на аппарате и без пользы ходил в игровой клуб. Она ни разу не пришла, и это не удивительно: за один только месяц на той стороне было пять стычек с инопланетными андроидами. Но я не терял времени даром и нашел нужную раздатчицу. Вернее, я не был уверен, что она нужная, но почему-то наблюдать за ней мне было особенно интересно.
Ее окно можно было увидеть только со стороны Края и только с определенной точки, поэтому вряд ли на этом свете есть кто-то, кто бы так же пялился туда, как я. Я изучил ее режим и график работы, видел, что она ест, когда принимает душ. Я видел, как она смеется, и мне было до боли грустно, что я этого не слышу: уверен, если бы солнце было человеком, оно бы выглядело вот так, как она, когда заливается смехом. Дома она распускала свои черные волосы до плеч, и я мог рассмотреть, как они блестят на свету. Она не всегда носила форму и завтракала в мятой рубашке на голое тело. Она садилась за столик в своей комнате и подворачивала под себя ноги. Она держала чашку почему-то двумя руками. И разбавляла кофе молоком до тех пор, пока, наверное, он не становился совсем холодным. Когда я наблюдал за ней в третий раз, она забыла об этом и обожглась: девушка резко поставила чашку на блюдце, оставив пару капель на белой блузке, и стала дуть на свои пальцы. Разглядывая ожог, она прикусывала губу и мотала головой. Этот момент зачем-то и по непонятной причине впечатался в мою память. Какая-то незнакомая мне мелодия откуда-то взялась в моей голове и теперь не давала мне покоя. Девушка посмотрела на настенные часы, встала со стула и стала торопливо расстегивать пуговицы блузки. Ее кожа была ослепительно белой. На теле не было ни одной родинки, кроме той, что на груди. Она надела форму, подошла к зеркалу и улыбнулась самой себе. А затем аккуратно накрасила губы алой помадой и выбежала, хлопнув дверью. Тогда я поймал в себе странное волнение, которое никак не мог объяснить.
Позже я узнал, что девушку звали Анна. Редкое имя на поясе. Здесь дают обычные незвучные имена, которые похожи на титры к американскому фильму. Если у нее те же корни, что и у меня, то это было бы вдвойне удивительно. Особенно, если девушка говорит по-русски. Хотя, зачем мне, собственно, это нужно? Сам я ни слова на нем не знаю: уже с рождения мои родители приучали меня исключительно к английской речи.
После наблюдений за Анной все мое тело сопротивлялось работе: незнакомое напряжение не давало сфокусироваться. Тогда я подумал, что чересчур серьезно отношусь к этому плану: к чему так волноваться, если Мун уже смирился, что все будет не быстро, да и мне это совсем не нужно, наверное.
Однако скоро я стал признаваться себе в том, что мне самому не терпится попасть на сторону Первой фабрики. Там все начало казаться каким-то сказочным и нереальным. Эти белые костюмы и идеальные стены, которые блестят так, что можно разглядеть свое отражение, пафосная речь андроидов и, видимо, красивые раздатчицы. Конечно, и здесь у нас неплохо, но красоты не хватает.
Я уже начал размышлять, как лучше отправить сообщение этой Анне, когда L-309 стал спрашивать о том, как двигаются дела.
– Я еще не встречал ее в зале. Там, говорят, ее вообще не было. А я вот это… Все думаю, что ей сказать. Ну, вот встретились мы, и как быть?
Я и сам не знал ответа, но не хотел подавать виду.
– Само как-нибудь получится, – ответил я.
Мун вздохнул и посмотрел на меня щенячьими глазами.
– А когда получится?
Я не хотел его разочаровывать и говорить, что я в тупике. Мысли бегали вы моей голове: хотелось ответить так, чтобы не промазать.
– Наверное, через пару недель. Когда смогу пообщаться с одним человеком, – произнеся это, я почувствовал какой-то укол в груди. Не то оттого, что я так и не мог решить, что отправлять, не то из-за того, что приходилось приукрашивать ситуацию для друга, – надо только решить, как это все начать…
Мун улыбнулся и сказал:
– Ты сам знаешь. Само как-нибудь получится.
От его доверия моим словам мне стало еще хуже. Он продолжал:
– Через пару недель – это очень хорошо. Надеюсь, к тому времени я смогу найти нужные слова.
Глава 3
* * *Владимир
Я тормозил и трусил. И вроде бы все было понятно: я вычислил адрес, на который можно было бы отправить ей письмо. Оставалось только написать пару слов, а дальше все бы зависело от нее. Но как только я представлял это жуткое и томительное ожидание ответа, мне становилось дурно: было страшно, что Она не обратит внимание на это, ведь, должно быть, в этом я не первый; или мои слова вызовут смех или презрение, тогда мой план с треском провалится. А может, сама ее реакция может ранить меня сильнее, чем план. Пожалуй, так оно и есть. И это странно, учитывая, что я даже ни разу не говорил с ней.
И, видимо, чтоб меньше бояться (хоть это и не помогало) я ничего не отправлял, а продолжал без толку пялиться на нее с привычной точки.
Вот она снова вернулась в комнату, поставила сумку у входа и, не снимая даже белой куртки, села на кровать. Пустым взглядом обвела комнату и потерла глаза. Я старался пропускать те моменты, когда она переодевается: после этого мне становилось паршиво и от дикого волнения, и от ощущения, что шпионские дела отшибли во мне совесть, и я лез с ними во все, что можно, а главное, во что нельзя. В тот раз я тоже закрыл глаза и отсчитал три минуты. И точно, дальше я смотрел на нее, когда она была уже в шортах и рубашке. Она нажала на клавишу чайника, достала яблоко и нарезала его на дольки. Чашку с кофе она снова держала двумя руками. Должно быть, в этот момент ее отвлек какой-то звук: она оглянулась и встала, суетливо что-то ища глазами. Плохим решением было подбегать к сумке с чашкой в руке. Учитывая то, сколько раз я видел спектакль «Анна разлила кофе», с координацией у нее не все хорошо. А сейчас и вовсе все еще хуже: чашка, конечно же, полетела на пол и шумно разбилась. Навязчивый неутихающий звонок не дал ей отвлечься. Когда она говорила по телефону с отсутствующим выражением лица, ее печаль ледяными волнами снова и снова достигала меня. Мое первое искреннее сочувствие случилось к человеку, которого я даже не знаю, и из-за какой-то чашки.