Год брачных союзов

– Да-да, – согласилась баронесса, кивая головой, – я в самом деле была бы не против подобного союза, ты знаешь. Фрау фон Зеезен мне в высшей степени симпатична, к тому же она красива, благородна, элегантна, из хорошей семьи…

– Из первоклассной! Она графиня Пляйденвульф.

– Вот-вот, а Пляйденвульфы, насколько я знаю, древний франкский род. Ты мне как-то раз рассказывал. В целом я выступаю за такую партию. Но фрау фон Зеезен не производит впечатление женщины, которая хочет выйти замуж во второй раз.

Граф Тойпен резко махнул головой.

– Дьявол, сердце мое, она же не может вечно оставаться вдовой! Молодая женщина в самом расцвете, к тому же бездетная! И что станет с Лангенпфулем? Отойдет каким-нибудь равнодушным родственникам? Да того она сама не захочет!

Они дошли до конца дорожки и повернули назад. Время от времени баронесса останавливалась, чтобы посмотреть, завязались ли артишоки и как растут помидоры.

– Дорогой папа, – сказала она, – мне кажется, фрау фон Зеезен была не слишком счастлива в браке. Зеезен был, господи упокой его душу, довольно грубым спутником жизни. Да что тут говорить, так оно и было. Нимрод, заядлый игрок, бегал за каждой юбкой. Церковь не посещал, а в синоде отпускал свои шуточки. Мне об этом рассказал суперинтендант. При этом ревнив, как Отелло. Лишь после его смерти бедной Маринке удалось вздохнуть спокойно.

– Трех лет вполне достаточно, – заметил граф.

Фрау Элеонора пожала плечами.

– Это большой вопрос, папа. Быть может, не для Маринки. Кроме того, у Макса тоже есть право голоса. Я знаю, что Зеезен ему нравится, но неизвестно, позабыл ли он уже свою прежнюю любовь, эту Варнову.

– Господи помилуй! – испугался граф. – Он знает наше мнение. Только из-за Варновой мы отпустили его в Африку. С тех пор он ее не видел и не увидит никогда. Ты что-нибудь про нее слышала?

– Нет, ничего. Фрау фон Зеезен нашла ей новое место, если не ошибаюсь, в Швейцарии.

– Швейцария – это далеко.

– Я уверена, что она отлично устроится. Мне она была весьма симпатична, я дала ей блестящие рекомендации.

– И правильно, Элеонора. Полностью тебя поддерживаю. Она мне очень нравилась. Напоминала мне, – Тойпен провел правой рукой по лбу, – не знаю даже кого. Но ей стоило решительно отказаться от предложения Макса, она должна была с самого начала понимать, что брак с ним невозможен!

– Боже мой, папа, она была ослеплена!

– Она была, так сказать, загипнотизирована. Супруга будущего владельца имения, фрау фон Тюбинген, состояние, блестящее положение в обществе, все это, конечно, привлекло бедную девушку. И все же она вела себя в высшей степени разумно. У меня нет к ней никаких претензий.

– У меня тоже, вовсе никаких. В делах сердечных мы, женщины, умеем кое-что прощать. Да и Макс повел себя тактично и корректно. Не пошел напролом, а повиновался. Тойпенская кровь! Разум победил.

Граф остановился и поскреб ногтями кору шпалерного персика.

– Червь, бьюсь об заклад, – сказал он. – Садовника непременно нужно ткнуть носом! Гельрих начинает терять внимание. Но вернемся к разговору! В ближайшее время следует собрать гостей – заколоть тельца в честь возвращения блудного сына, – вы точно пригласите Зеензенов.

– Конечно же! Эберхард, правда, будет ругаться. Он ненавидит подобное времяпрепровождение. Но деваться ему некуда. Лучше было бы, разумеется, видеть Маринку чаще и в узком кругу, быть может исключительно семейном.

– Это позже. Для начала пусть присмотрятся друг к другу. Ясное дело, мы, старшие, будем дипломатично держаться в стороне. Устроим все так, чтобы Макс и Зеезен время от времени оставались наедине. Этим займусь я, подобные дела по мне. Что ж, Элеонора, мы договорились: для начала праздник, возможно, уже на следующей неделе. Договорись с Эберхардом! Да – апропо – о наших договоренностях, идеях и раскладах ему знать не обязательно, не в деталях. У него рука слишком тяжелая. Тюбингены никогда не были дипломатами. Он поломает все, что мы пытаемся построить. Это не то чтобы вотум недоверия, но некоторая сдержанность нам не повредит. Не так ли, Элеонора?

– Согласна, папа. Тойпены чувствуют куда тоньше. У Тюбингенов есть сильные стороны, но эта порода жестковата. Особенно это заметно в деликатных вопросах. Им что дела любовные, что продажа зерна. Им недостает ни такта, ни твердой уверенности в нашем положении в обществе, ни приверженности традициям. Макс однажды оступился, однако раскаялся и вернулся в семью. Он испытывает пиетет перед своим родом и гордится им. Весьма по-тойпенски. Бернд и Дитер еще маленькие, а вот Дикта меня беспокоит. Тюбингеновская порода. Ты частенько ссоришься в Эберхардом, потому что он придерживается умеренных взглядов и занимает недостаточно жесткую позицию в политических вопросах, а Дикту я порой и вовсе ловлю на совершенно демократических идеях.

– Элеонора, прошу тебя, она еще совершенное дитя!

– В восемнадцать лет, совершенно выросшая и с такой светлой головой! Нет, папа, у нее в голове полно проказ, и она шалунья, потому мы и обманываемся. У Дикты твердый характер, и если она смеется над так называемыми классовыми предрассудками, то от души. Больше всего я боюсь, что она назло нам влюбится в кого-нибудь совершенно неподходящего.

– Так будем же держаться подальше от тех, кто нам не подходит! Это же так просто. В том и прелесть жизни на природе, что можно избежать наплыва людей. Редкие встречи с бюргерами не в счет. Что ты думаешь о графе Земпере?

Баронесса помотала головой.

– Ничего хорошего, папа. Он несдержан, к тому же беден. У него нет ничего, кроме имени. Кроме того, с Диктой торопиться некуда, она спокойно может подождать еще пару лет. Однако мне пора в дом. Экономка совершенно не знает, что ей делать, когда остается одна. Ты еще побудешь в парке?

– Да, Элеонора. Нужно как следует осмотреть деревья. Гельриху я больше не доверяю. Мы решили. Все будет по-тойпеновски! Адье!

Он послал дочери воздушный поцелуй с двух пальцев и ринулся к заплетенным в шпалеры фруктовым деревьям.

Глава третья, в которой случается траур на птичьем дворе, фантазии на блаженных островах, а также долгожданное возвращение блудного сына

Юные дамы, кажется, весьма торопились попасть на птичий двор. Бенедикта понеслась вперед так, что ее юбки развевались по ветру, и эта лихость передалась благовоспитанной Трудхен. Она подхватила под руку мисс Нелли и устремилась вместе с ней по желтому гравию, которым был засыпан подъезд к особняку. Морхен, пудель, тявкая, смешными прыжками помчался за ними.

За проволочной сеткой, ограждающей птичий двор, открывалось большое пространство, настоящий парк, во всяком случае весьма недурное место для кудахчущих и крякающих созданий. Посреди него, скрытый старыми ивами и молодой порослью, был выкопан пруд, Буэн-Ретиро[7]  мира уток, в углу стоял деревянный навес с насестами, под которым птичий народец мог укрыться от дождя.

Гарбичанка [8], именуемая «индюшатницей», несмотря на то что занималась всеми птицами, стояла под ивами и разбрасывала корм из большой веялки, висящей на ее шее на ремне. Вследствие этого вокруг нее собрался весь двор, окружающий женщину, будто подданные – королеву. Несмотря на обилие еды, толпа эта вела себя весьма шумно. Она крякала, гоготала, кудахтала и кукарекала. Утки и гуси открыто враждовали. Один старый гусь казался злым от природы. Если вблизи него оказывалась уточка, он ядовито шипел на нее и начинал клевать. Петухи же, напротив, вели себя как всегда галантно и предусмотрительно, с готовностью уступая место курам и даже негромко, но радостно подзывая их, чтобы поделиться зернышком.

Завидев юную баронессу, индюшатница кивнула ей и поприветствовала:

– Прекрасное доброе утро, дражайшая фройляйн!

– Доброе утро, гарбичаночка! – ответила Бенедикта. – Все в порядке?

– Ах, боже мой, любезная фройляйн, – принялась жаловаться старуха, спихнув толстую белую курицу, взлетевшую на веялку, – усе идет не так, как следует! Еще одна маинькая белая уточка того. Спозаранок нашла ее мертвой – чуть не разревелася!

– Но как же так вышло, гарбичаночка? Это уже третья. Вылупились-то они совершенно здоровыми!

– Здоровыми, фройляйн! Но павлин – павлин, погибель моя! Он их кусает. Не знаю я, что и поделать, фройляйн. Подходит и кусает. Злая птица. Вон сидит и думает, небось, как еще одну заграбастать!

Она указала на увитую растениями арку. На ней разместился прекрасный павлин, пятьдесят ярких глаз на хвосте которого переливались в лучах солнца. Птица с интересом смотрела вокруг, крутя головой туда-сюда.

– А где пава? – спросила Бенедикта, посмотрев на гордого павлина. Старуха снова запричитала.

– Боже, бедная пава, фройляйн, ой, бедная-бедная пава! Она ничего не ест, совсем ничегошеньки, скоро помрет с горя, не может снести позора!

– Стоит ее проведать, – предложила Трудхен.

– Yes [9], – согласилась мисс Нелли, – давайте навестим больной!

Бенедикта кивнула и снова понеслась вперед.

Страдающая пава устроила себе гнездо в сене под навесом. Она сидела, зарывшись в ароматные сухие травы, и горевала. Для меланхолии этой имелась причина. Много-много дней она самоотверженно со всем мужеством родительницы высиживала яйцо, не сходя с места и не шевелясь, широко расставив крылья и нахохлившись. Но птенец все никак не хотел вылупляться, хотя время уже давно пришло. Тогда гарбичанка взяла яйцо и подложила его курице. Не прошло и двух дней, как на свет появилось невероятно отвратительное существо с бесформенными ножками и шишкой на голове. Тем не менее это был павлин, которому предстояло стать таким же прекрасным, как и прочие его сородичи. Тут-то и началась душераздирающая трагедия. Пава видела свое дитя, но не признавала его, отчего становилась все грустнее, закапывалась в сено, ни на что не обращала внимание и готовилась помереть. Она, безусловно, ощущала весь позор своей несложившейся жизни. У птенца поначалу тоже все было плохо. Он ждал, что приемная мать станет кормить его из клюва в клюв, но старая курица оставалась при своей привычной методе, пока не заметила, что так дело не пойдет. И забавно, и трогательно было наблюдать, как наседка в свои немолодые годы старалась освоить новый для нее способ, как выкапывала и подбирала зернышки, после чего предлагала их павлинчику. Это ей было, очевидно, неприятно, поскольку птица вздрагивала всякий раз, как птенец тянулся к ее клюву, но она мужественно терпела выпавшее на ее долю испытание.

Сочувствующие больной паве девушки стали называть ее ласковыми именами, гладить и утешать. Но это не помогло. Горе сломило птицу. По ее серому оперению внезапно пробежала последняя судорога, и павы не стало. Трудхен и мисс Нелли отказывались в это поверить, но Бенедикта хорошо знала свою пернатую подругу и понимала, что все кончилось. В ее глазах стояли слезы.

– Она добровольно обрекла себя на голодную смерть, – сказала девушка. – Сама себя убила. Пеликаны тоже так поступают, если их постигнет горе, а в Древней Греции так делали и люди. Тогда чаша цикуты имела огромное значение. Это ужасно.

– О бедное животное, бедное животное, – стала сокрушаться и мисс Нелли, с любовью проведя правой рукой по поникшей головке павы. – Такая молодая и уже умереть. Мы хотим ее погребсть.

– Да, – согласилась Бенедикта, – похороним ее в тихом месте. Под большой грушей в парке, там, где покоятся мамина канарейка и дедушкин мопс. Труда, помоги!

Но Труда трусила, так что помогать пришлось мисс Нелли. Завидев движущуюся через двор траурную процессию, гарбичанка зарыдала, а мальчики тут же подбежали, желая принять участие в похоронах, но их шумная веселость не понравилась Бенедикте.

– Будете так кричать, мы вас с собой не возьмем, имейте в виду, – сказала она серьезно. – Птица тоже тварь божья, и не над чем тут смеяться и потешаться. Бернд, оставь в покое клюв, а то получишь оплеуху! У бедной павы достоинства больше, чем у вас. Возьмите лопаты, тогда сможете побыть могильщиками. Но никаких шуточек!

Процессия двинулась дальше. К ней присоединилась мама, также жалеющая паву. Она была согласна с тем, чтобы не отдавать покойную собакам, а похоронить ее вместе с другими домашними питомцами под большой грушей. Бернд и Дитер принесли лопаты и выкопали небольшую яму, в которую положили птицу, после чего засыпали ее землей. Перед этим мисс Нелли успела набрать цветов и бросить их в могилу. Это было в высшей степени поэтично. Когда все закончилось, прибежала гарбичанка с двумя вырванными у павлина перьями. Из-за ее настойчивых просьб могилу пришлось разрыть, после чего она воткнула в паву перья. Это было связано с каким-то суеверием. Женщина пробормотала что-то невнятное и угомонилась. Труда посмеялась над случившимся, однако Бенедикта отнеслась к церемонии серьезно.

После случившегося девушкам захотелось остаться втроем, так что мальчиков отослали прочь. Им все равно пора было собираться, чтобы отправиться встречать брата, Макса.

– Отправимся ненадолго на остров, – предложила Бенедикта. – Там растут прекрасные луговые цветы. Я бы хотела, чтобы в комнате Макса стоял букет.

Речушка, именуемая Дикой, однако едва ли оправдывающая свое имя, позади парка образовывала излучину. Это была лишь половина дуги, но с человеческой помощью там получился порядочный остров, соединенный с большой землей мостами. Мосты были сделаны из дубовых досок и не имели перил. Вместо них красовались проволочные шпалеры, увитые девичьим виноградом, образующим зеленые стены, продолжающиеся и по берегам речушки, поросшим ольхой и густым кустарником. Поток был настолько узким, что над ним смыкались не только кроны ольхи, но и спиреи. Вдоль кромки воды росли камыш, осока, папоротники и несчетное число незабудок. Почва была упругой, полной торфа, черной и настолько плодородной, что зелень была обильной, будто в тропиках. На острове над желтыми изгибами дорожек причудливо переплетались кроны деревьев: мерцающая листва тополей, пурпурное сияние буков, серые ивы и темные вязы с каштанами, украшенными розовыми свечками. Этот клочок земли был прекрасен: трава, подбитая густым мхом, красующиеся повсюду дикие цветы сотен разных оттенков, превращающиеся на зеленом фоне в праздничный ковер. Солнце сияло над водой, а в воздухе резвились тучи мошкары.

Девушки с усердием принялись собирать цветы и травы, а потом уселись под огромной плакучей ивой, ветви которой касались земли, и стали собирать букет. Трудхен, опасаясь испачкать одежду, примостилась на выщербленной от времени каменной скамье, а Дикта с Нелли опустились на траву и стали разбирать собранные охапки.

– Ты рада приезду Макса? – спросила Труда, натягивая вязаные митенки, чтобы не исколоть ухоженных ручек.

– Еще как! – воскликнула Бенедикта. – Забавный вопрос, да, Нелли? Ах, Нелли, да ты вовсе не знакома с Максом! Когда он уехал, тут еще была фройляйн Варнова…

Она внезапно осеклась и слегка покраснела, но любопытная Трудхен тут же продолжила.

– Дикерхен, расскажи, наконец, что там было между фройляйн Варновой и Максом?! Об этом все шепчутся, но никто не хочет ничего говорить прямо. У них были отношения, да?

– Отношения?.. – Бенедикта задумалась. – Нет… То есть они обручились втайне от родителей и собирались пожениться. Если ты это называешь отношениями…

– Нет, это не настоящие отношения, – согласилась Труда. – Но все равно весьма интересно. Эта фройляйн Варнова в самом деле такая красивая?

– Ах, Труда… во всяком случае мне она казалась распрекрасной! Золотистые волосы, темные глаза, восхитительная фигура! А какое впечатление она производила! Я тогда была еще моложе, и она являлась моей, так сказать, гувернанткой, что мне казалось комичным. Она вела себя как истинная дама, скажу я тебе.

– Гувернантка была немка? – спросила мисс Нелли.

– Да, конечно, в Германии есть такая река: Варнов. Но, думаю, она из Швейцарии, во всяком случае, она долгое время жила в Берне и там училась.

– Может, она была тайной нигилисткой? – предположила Труда. – В Швейцарии много нигилисток. Я как-то раз читала роман, действие в котором происходило в Женеве и как раз в таких кругах. Героиня, польская графиня, завещала все свое многомиллионное состояние нигилистам. У нее тоже были золотистые волосы, но покинутый ухажер выследил ее и столкнул в Рону, и ее золотистые волосы поплыли по воде, будто нимб. Но графиня утонула. Хорошая книга.

– Охотно верю, – согласилась Бенедикта. – Она еще у тебя?

– Нет, это книга нашего провизора, и я прочла ее украдкой. Но рассказывай дальше, Дикта! Твои родители и слышать не хотели о женитьбе Макса и фройляйн Варновой, да?

– Это было невозможно, Труда. Тогда Макс не смог бы унаследовать Верхний Краатц. В соответствии с правилами он обязан жениться на титулованной особе. Зато я наверняка выйду замуж за кого-нибудь попроще.

– Дикта, – вмешалась мисс Нелли, – что ты есть говоришь?

– А что такого, Нелли? Папа утверждает, что мне не мешало бы до некоторой степени избавиться от предрассудков. Макс другое дело: у него нет выбора. Но я свободна и могу делать что хочу!

– Мама и дедушка тоже иметь мнение, – заметила Нелли.

– Мне совершенно все равно. Я сама выберу того, за кого пойду замуж. Никому не позволю мне указывать! Нелли, ты бы согласилась на того, кто тебе не подходит?

– Oh, no![10]– воскликнула Нелли, и Бенедикта добавила:

– Вот видишь!

– Одного не понимаю, – снова заговорила Труда. – Почему твой брат Макс не отравился или хотя бы не пустил себе пулю в сердце? Нельзя же жить с несчастной любовью! Фройляйн Варнова его не прокляла?

Бенедикта весело рассмеялась.

– Трудхен, тебе нужно читать поменьше романов, – сказала она, – особенно рассказывающих все эти ужасно трагические истории любви. Почитай лучше «Инго и Инграбан» [11] или «Елизавету» Натузиус![12]

Труда ехидно поджала губы и наморщила носик.

– Нет, Дикта, из этого я уже выросла. Но если ты полагаешь, что я нахожусь под влиянием того, что читаю, то ты ошибаешься. Я просто считаю, что если два любящих друг друга человека не могут быть вместе, им до́лжно покинуть край земной скорби. Иначе и быть не может.

– Как это жестоко, мисс Труда! – воскликнула потрясенная англичанка. – Вы же это не серьезно?

– Вполне, – кивнула Труда. – Любовь – наидрагоценнейший дар, если у человека его отнимают, жить незачем. В этом я совершенно убеждена. Вы обе, что ли, еще не любили?

– А ты? – спросила Бенедикта в ответ.

– Ясное дело, – сказала Трудхен. – В пансионе у нас был учитель рисования, мужчина невероятной красоты. Мы все в него влюбились. Он был будто бог или Ахиллес, особенно в этом костюме в полоску, который так ему шел. Его звали герр Гермес. Когда герр Гермес уделял одной из нас больше внимания, все остальные ревновали.

Бенедикта сложила руки на коленях, переплела пальцы и смотрела на умную Труду большими глазами. Вокруг нее громоздились цветы и травы, так что казалось, будто девушка сидит в гнезде. В ее косах застряли маргаритки, разлетающиеся во все стороны всякий раз, как Дикта резко встряхивала головой.

– Никак не могу понять, Трудель, – заявила она, – как можно влюбиться в учителя рисования. Я бы точно не смогла. В какого-нибудь отважного героя, в великого человека, да! Но, думаю, я совсем не влюбчивая, нет.

Девушка тихонько вздохнула и снова взяла в руки цветы, чтобы наконец закончить букет. Труда опять принялась болтать, рассказывая всякую милую ерунду, выдуманную, прочитанную и застрявшую в ее глупой головке. При этом она почти ничего не делала, а только играла с цветами и плела браслет из травы, вместо того чтобы помогать подругам. Это разозлило Бенедикту.

– Трудхен, если ты так и будешь сидеть, то я скажу Максу, что букет мы составили без тебя, – пригрозила она.

Труда испугалась. Ее воображение уже нарисовало картину возвращения Макса, в которой она ему нравилась. Исполни Бенедикта сказанное, первое впечатление было бы испорчено. Девушка тут же принялась за работу.

– Баронесса! Баронесса! Баронесса! – разнесся по парку звонкий мужской голос.

– Боже! – воскликнула Бенедикта. – Это граф Брада! Откуда он только взялся? Девочки, если он снова будет нас дразнить, мы ему спуска не дадим! Бог его знает, что он там себе думает. Я ему с удовольствием разок нагрублю.

– Баронесса Бене-Бене-Бенедикта! – вновь закричал мужчина.

– Что? Бене-Бене? – нахмурилась Бенедикта. – Да это просто бесстыдство, так коверкать мое имя!

– Ты должна отозваться, – напомнила Труда.

– Отзовусь, – она сложила руки рупором у рта и срывающимся голосом прокричала: – Граф Ква-ква-ква-квада!

– Приветствую! Вот вы где, всемилостивая! – Молодой гусар раздвинул ветви плакучей ивы и нырнул в зеленую тень. – Три фиалки на лугу. – Он поклонился. – Кто из вас, дамы, так замечательно квакает? – спросил мужчина, обращаясь в первую очередь к Бенедикте.

– Квакает? – удивилась та. – Это, верно, лягушка. Мне показалось, будто кто-то ревел.

– Это мой мощный голос, – улыбнулся граф. – Но я кричал только ваше имя, намеренно растягивая слоги, чтобы в полной мере раскрыть его красоту. Между прочим, я явился к вам как посланник. Достопочтенная фрау мама желает, чтобы дамы как можно скорее вернулись домой, поскольку в любую минуту может явиться герр брат.

– Боже, уже так поздно? – воскликнула Бенедикта. – Труда, возьми, пожалуйста, цветы! Граф Брада, позвольте представить: моя подруга Гертруда Пальм. С мисс Мильтон вы уже знакомы.

– О да, неоднократно имел удовольствие лицезреть! Позвольте забрать у вас букет, фройляйн Пальм. Как прекрасно он смотрится! Выражаю вам мое восхищение. Художественное чутье и поэтическая жилка заметны сразу.

Бенедикта легонько ткнула Нелли в бок. Труда, однако, приняла комплименты, смущенно улыбнулась и засеменила рядом с лейтенантом, подхватившим букет и рассыпающимся в любезностях. Две другие девушки шли позади по узкой дорожке.

– Вы сегодня не на службе, герр граф? – спросила Бенедикта.

– Нет, милая фройляйн, иначе меня бы здесь не было. Редкая радость в жизни лейтенанта. Эскадрон вызвали на склад. Говоря человеческим языком: новая форма требует подгонки по фигуре наших бравых ребят. Мне присутствовать не обязательно. Так я обрел радость провести день, свободный от королевской службы. Я говорю о радости не из неуважения к прекрасно организованной службе, а лишь потому, что перемены иногда заставляют человеческое сердце биться чаще от счастья, но замечу, что иногда и от глубокого огорчения, что вы вряд ли поймете.

– О да, – сказала Бенедикта. – Вы же говорите о долгах, которые пришла пора выплатить. Я не настолько глупа.

– Что вы, я о том, что иногда приходится отказаться от лучшего божественного дара.

– Вы наверняка знаете, – спросила Труда, – что сегодня ожидается возвращение герра Макса фон Тюбингена?

– Да, об этом говорят в Цорнове. Однако я все же попал к вам по случайности. Я собирался остаться дома и работать…

– Да-да, – сказала Бенедикта и рассмеялась.

– Как мило, что вы не хотите мне верить, баронесса! Но именно так и обстоят дела. Я в самом деле собирался работать. Хотел заняться подготовкой к военной академии, чтобы покинуть действующую армию. Уже взялся за книги, но тут теплый луч солнце скользнул по моей щеке, а за окном радостно запели малиновки, и я не смог усидеть за письменным столом и велел седлать.

– Императора?

– Нет, Тетку Больте, баронесса.

– Кого? – удивилась Труда.

– Тетку Больте, так зовут лошадь, крепкую рыжую кобылу, дочь Петра Великого из «Мисс Прайс», если вас интересует родословная.

Бенедикта снова незаметно ткнула мисс Нелли в бок, а Труда спросила, идет ли речь о чистокровной скаковой лошади.

– Не совсем, сударыня, – ответил граф Брада. – Она уже не та, во всяком случае в том, что касается передних ног. Имей я лишние деньги, давно бы уже ее забраковал, но придется подождать еще пару лет. Как эскадронная лошадь Тетка все еще хороша, если, конечно, давешнее происшествие не выльется во что-то серьезное.

– Что за происшествие, герр Граф?

– Она наступила правым задним копытом на осколок бутылки, неподалеку от деревни, именно поэтому я остановился в Верхнем Краатце. Такая мелочь вполне может плохо кончиться.

– Очень плохо, – вставила Бенедикта, питающая особую любовь к миру животных. – Два года назад папа потерял коня. Тот наступил на гвоздь. Дело кончилось спазмом жевательных мышц и заражением крови. Твоя Тетка сейчас в стойле?

– Охлаждает рану, баронесса.

– Пойдем к ней! – живо предложила Бенедикта. – Боже, бедное животное! Сегодня у нас уже случилось горе. Умерла пава.

Лейтенант взял под козырек.

– Мои соболезнования, фройляйн!

– Сердечно благодарю. Знаете, граф Брада, когда почистите копыто, отведите Тетку на реку. Главное, чтобы вода была проточной. Что ж, посмотрим!