Плач Вавилона

Он рассмеялся – тихо, почти беззвучно, но смех этот был полон такого азарта и такой самоуверенной дерзости, что любой, кто услышал бы его, наверняка счел бы Моше сумасшедшим. Возможно, так оно и было. Возможно, это действительно был солнечный удар, помноженный на голод и отчаяние.

Но Моше так не думал. Он чувствовал себя так, словно впервые за долгое время обрел настоящую цель. Опасную, почти невыполнимую, граничащую со святотатством. Но от этого – еще более притягательную.

План начал стремительно формироваться в его голове. Ему нужны были знания. Ему нужно было в совершенстве овладеть этим праязыком. Ему нужно было понять его структуру, его логику, его слабые места. А затем… затем он начнет свою игру. Игру, ставкой в которой будет ни много ни мало – судьба человечества. И его собственная, разумеется. Но об этом он предпочитал пока не думать. Впереди его ждало великое дело. Или великая глупость. Время покажет.

Глава 10: Первые шаги лингвистического мессии (или вредителя)

Идея, вспыхнувшая в раскаленном мозгу Моше, не отпускала. Она зудела, требовала выхода, превратилась из абстрактной концепции в почти физическую потребность действовать. Однако он понимал, что бросаться в омут с головой, размахивая знаменем «лингвистической оптимизации», было бы верхом глупости. Здесь, в этом мире грубой силы и мгновенной реакции на все непонятное, любой неосторожный шаг мог стоить ему не просто свободы, но и жизни. Нужен был план, нужна была стратегия, нужна была… подопытная группа.

«Так, начнем с малого, – рассуждал Моше, укрывшись в тени гигантской, наполовину обтесанной каменной глыбы, которая, видимо, дожидалась своей очереди на отправку наверх. – Революции редко начинаются с захвата дворцов. Чаще – с тихих разговоров на кухнях или, в моем случае, с ненавязчивых советов на стройплощадке. Нужно найти бригаду, которая достаточно тупа, чтобы не заподозрить подвоха, но при этом достаточно важна, чтобы эффект от моих… улучшений был заметен».

Его выбор пал на небольшую группу рабочих, занимавшихся подноской глины к месту формовки кирпичей. Работа была монотонной, тяжелой и, судя по постоянным крикам и неразберихе, крайне плохо организованной. Надсмотрщик у них был молодой, неопытный и, кажется, больше озабоченный тем, чтобы его собственная спина не познакомилась слишком близко с плеткой старшего начальника, чем реальной эффективностью труда. Идеальные кандидаты.

Моше начал с малого. Сначала он просто наблюдал за ними несколько дней, запоминая их рутинные действия, выявляя «узкие места» в их работе, вслушиваясь в их короткие, обрывочные команды. Язык их был прост, почти примитивен, но даже в нем царила путаница. Одно и то же слово могло означать разные вещи в зависимости от интонации или контекста, что постоянно приводило к ошибкам.

Затем он начал очень осторожно «внедряться». Сначала он просто оказался «случайно» рядом, когда один из рабочих уронил тяжелую корзину с глиной, потому что не понял команду другого. Моше, используя уже немного освоенный им язык, предложил более короткую и четкую формулировку для команды «передай» и «осторожно». Он сделал это не как учитель, а скорее как случайный прохожий, которому просто нечего делать. Рабочие посмотрели на него с удивлением, но, к его облегчению, без враждебности.

На следующий день он начертил на песке несколько простых знаков, обозначающих «полная корзина», «пустая корзина», «опасность – обвал», «нужна помощь». И показал их тому же молодому надсмотрщику, объяснив, что так, мол, будет понятнее и быстрее, чем орать каждый раз во всю глотку, рискуя сорвать голос или получить солнечный удар от излишнего усердия.

Надсмотрщик, парень по имени Ур-нанше, сначала отнесся к этому с большим подозрением. Он долго разглядывал каракули Моше, потом самого Моше, потом снова каракули.

«Ну давай, милок, – подбадривал его мысленно Моше, стараясь сохранять на лице выражение невинного энтузиазма. – Включи свой древний мозг. Это же не высшая математика, это почти комиксы. "Человечек с полной корзиной – неси сюда. Человечек с пустой корзиной – вали отсюда за новой порцией". Все просто, как угол этого недостроенного чуда света».

К удивлению Моше, Ур-нанше, немного подумав, решил попробовать. Возможно, его привлекла перспектива меньше орать. Или же в его не слишком обремененном интеллектом сознании мелькнула мысль, что этот странный чужеземец, похожий на ходячее недоразумение, может оказаться полезным.

И это сработало. Не сразу, конечно. Рабочие сначала путались в знаках, смеялись, показывали на Моше пальцами. Но постепенно, день за днем, новая система начала приживаться. Работа действительно пошла немного быстрее и слаженнее. Криков стало меньше, путаницы – тоже. Ур-нанше даже пару раз почти одобрительно хмыкнул в сторону Моше.

Это был крошечный, почти незаметный успех на фоне грандиозного хаоса Вавилонской стройки. Но для Моше он был огромен. Это было доказательство того, что его идея работает. Что он может влиять на этот мир. Что его лингвистический гений способен не только находить нестыковки в древних текстах, но и вносить вполне реальные изменения в окружающую действительность.

«Первый шаг сделан, – думал Моше, наблюдая, как рабочие Ур-нанше, используя его знаки, слаженно передают друг другу корзины с глиной. – Маленький шаг для одного заблудившегося во времени еврея, но, возможно, гигантский скачок для всего этого первобытного человечества. Или, по крайней мере, для этой конкретной бригады глиномесов. Главное теперь – не останавливаться. И постараться, чтобы мои "инновации" не привлекли внимания тех, кто повыше и позубастее Ур-нанше. А то ведь вместо лингвистического мессии я очень быстро могу превратиться во вредителя, достойного показательной порки. Или чего похуже».

Его заметили. Не только Ур-нанше. Другие надсмотрщики, видя, что бригада «этого странного с картинками» работает эффективнее, начали с любопытством приглядываться. Рабочие из других бригад подходили, спрашивали, пытались копировать знаки.

Реакция была неоднозначной. Кто-то откровенно смеялся над «детскими рисунками». Кто-то видел в этом колдовство и шарахался. Но были и те, кто проявлял интерес. Измученные непосильным трудом и вечной неразберихой, они инстинктивно тянулись к любому, даже самому примитивному, проявлению порядка и смысла.

Моше чувствовал себя одновременно и воодушевленным, и встревоженным. Его эксперимент начал выходить из-под контроля, распространяясь, как круги по воде. Это было и хорошо, и опасно. Но отступать он не собирался. Азарт исследователя и гордыня «оптимизатора» были слишком сильны.

Он еще не знал, куда приведут его эти первые шаги. Станет ли он тайным благодетелем этого мира, предотвратившим божественную ошибку? Или же его вмешательство приведет к еще более страшной катастрофе, чем та, что была описана в его священных книгах?

Пока он был просто Моше, чужак с картинками, пытающийся навести порядок в маленьком уголке большого вавилонского хаоса. И этот маленький уголок, казалось, начинал ему поддаваться.

Глава 11: Эффект домино и растущая слава (сомнительная)

Слава, как известно, дама капризная и часто приходит без приглашения, да еще и в таком виде, что лучше бы она оставалась дома. Слава Моше была именно такой – пыльной, пропахшей потом и глиной, немного нелепой и определенно сомнительной. Но она была, и это было фактом, от которого уже нельзя было отмахнуться, как от назойливой пустынной мухи.

Эффект домино, запущенный его скромными экспериментами с бригадой Ур-нанше, превзошел все его ожидания. Сначала один надсмотрщик, потом другой, видя, что у соседа дела пошли на лад, а криков стало меньше, начали с опасливым любопытством приглядываться к «этому чудаку с картинками». Ур-нанше, неожиданно для себя оказавшийся в роли передовика производства, раздувался от гордости и не слишком умело, но с важным видом объяснял коллегам преимущества «новой системы».

«Вот, гляди, – тыкал он пальцем в нацарапанный Моше на куске глиняной таблички знак, изображавший человечка, согнувшегося под тяжестью корзины. – Это значит "тащи сюда быстро, ленивая твоя печенка!". А вот этот, где человечек пустой, – "проваливай за новой порцией, да поживее!". Все просто. Даже такой баран, как ты, поймет».

Бараны, как ни странно, понимали. Или, по крайней мере, делали вид, что понимают, потому что начальство, в лице еще более старших надсмотрщиков, заметившее реальное, пусть и небольшое, ускорение работ на отдельных участках, начало ненавязчиво, но настойчиво «рекомендовать» внедрение «передового опыта».

Так Моше, сам того не ожидая, превратился в нечто вроде местного гуру по оптимизации трудовых процессов. К нему подходили, спрашивали, просили «нарисовать что-нибудь такое же понятное» для их специфических нужд. Кто-то смотрел на него с уважением, кто-то – с откровенным подозрением, видя в его знаках колдовство или просто очередную блажь чужеземца. Дети рабочих бегали за ним гурьбой, выпрашивая «смешные картинки».

«Ну вот, – думал Моше, отмахиваясь от очередного просителя, жаждавшего получить универсальный знак для команды "копай глубже, а то хуже будет". – Кажется, я становлюсь популярным. Еще немного, и начну автографы раздавать на свежих кирпичах. "Моше – ваш гид в мире эффективной коммуникации. Быстро, понятно, с гарантией (но это не точно)". Главное, чтобы эта популярность не привлекла внимания тех, у кого плетки длиннее и зубы острее. А то ведь от народной любви до народного же линчевания здесь, похоже, один шаг. И не всегда в нужную сторону».

Его самомнение, надо признать, немного подросло. Видеть, как твои идеи, пусть и такие простые, находят применение и приносят реальную пользу (или, по крайней

мере, ее видимость), было приятно. Это льстило его интеллектуальному тщеславию. Он чувствовал себя почти демиургом, пусть и в масштабах одной большой стройплощадки. Демиургом, который, в отличие от некоторых других, известных ему из священных текстов, старался действовать логично и эффективно.

Однако у этой растущей славы была и оборотная сторона. Чем больше людей знали о нем и его методах, тем выше становился риск. Не все были в восторге от его «инноваций». Некоторые старые, закостенелые надсмотрщики видели в нем выскочку, нарушающего привычный, веками устоявшийся порядок, где главным инструментом управления был зычный голос и тяжелая рука. Жрецы, как ему передавали шепотом, тоже начали косо посматривать на чужака, который осмелился вмешиваться в «богоугодное» дело строительства Башни своими непонятными знаками, больше похожими на каракули демонов, чем на благочестивые письмена.

Моше понимал, что ходит по тонкому льду. Один неверный шаг, одно неосторожное слово – и его «гениальный план» по спасению человечества от лингвистического хаоса мог закончиться весьма прозаично где-нибудь в яме для провинившихся рабов.

Но отступать было поздно. Да и не хотелось. Азарт был слишком велик. Он уже видел, как его система, его «универсальный язык знаков и команд», охватывает всю стройку, делая работу слаженной, быстрой, эффективной. Он представлял себе, как Башня растет не по дням, а по часам, устремляясь к небесам без всяких божественных помех.

«Ладно, Моше, – подбадривал он сам себя, в очередной раз рисуя на глиняной табличке какой-то новый, особо хитроумный символ. – Скромность, конечно, украшает. Но не тогда, когда ты стоишь на пороге изменения мировой истории. Просто будь осторожен. И постарайся, чтобы твой нимб "лингвистического мессии" не слишком ярко светил в темноте. А то ведь на такой свет слетаются не только мотыльки, но и всякие неприятные хищники».

Он еще не знал, что один такой «хищник», пусть и не самый крупный, но достаточно влиятельный, уже обратил на него свое внимание. И внимание это обещало Моше не только новые опасности, но и новые, совершенно неожиданные возможности.

Глава 12: Покровитель из неожиданного квартала

«Хищник», как и следовало ожидать от создания, привыкшего охотиться в мутных водах вавилонской бюрократии, появился не сразу и не с громким рыком. Он действовал тоньше. Сначала до Моше стали доходить слухи. Слухи о том, что некий Бальшум, «великий надсмотрщик южного сектора» – должность, звучавшая для Моше примерно так же осмысленно, как «главный по тарелочкам в небесной канцелярии», – заинтересовался его «картинками». Потом ему стали перепадать чуть лучшие куски еды – не объедки со стола рабочих, а вполне сносная лепешка с финиками или даже кусок вяленого мяса, переданные через Ур-нанше, который при этом делал таинственное и многозначительное лицо.

«Так-так, – размышлял Моше, с подозрением разглядывая неожиданное угощение. – Кто-то решил меня прикормить. Интересно, это прелюдия к чему? К тому, чтобы я нарисовал ему личный гороскоп на ближайшие сто лет, или к тому, чтобы меня по-тихому вывели за ограду и прикопали как потенциального смутьяна? В этом благословенном месте оба варианта кажутся одинаково вероятными».

А затем, в один из дней, когда солнце пекло с особым остервенением, а пыль на стройке стояла такая, что, казалось, ее можно было резать ножом и намазывать на хлеб вместо масла, за Моше пришел посыльный. Не простой рабочий, а человек в относительно чистой тунике и с бронзовой бляхой на груди, обозначавшей какую-то мелкую должность. Он передал Моше, что «великий Бальшум желает его видеть». Без объяснения причин. Просто «желает видеть».

«Ну вот, началось, – подумал Моше, покорно следуя за посыльным и стараясь на ходу привести в относительный порядок свою и без того не слишком презентабельную внешность. – Похоже, пришло время платить за финики. Надеюсь, процентная ставка не слишком высока. И что в качестве валюты не принимают человеческие головы».

Бальшум оказался мужчиной средних лет, плотным, коротко стриженным, с цепкими, умными глазами, которые, казалось, видели Моше насквозь, включая все его потаенные мысли и невысказанные сарказмы. Он не восседал на каком-нибудь импровизированном троне, а сидел на простом табурете в тени большого навеса, раскинутого неподалеку от одного из строящихся хранилищ. Перед ним на грубо сколоченном столе лежали глиняные таблички с какими-то расчетами и несколько «шедевров» Моше – копии его знаков, перерисованные, видимо, Ур-нанше или кем-то из его подручных.

Он не стал тратить время на пустые любезности.

«Ты – тот чужак, который рисует эти… знаки?» – спросил он, указав на таблички. Голос у него был низкий, спокойный, но с металлическими нотками, не предвещавшими ничего хорошего для тех, кто осмелился бы ему перечить.

Моше кивнул, решив, что отрицать очевидное – не лучшая тактика. «Если под "этими знаками" вы подразумеваете попытку внести немного порядка в хаос общения на стройке, то да, это моих рук дело. Или, по крайней

мере, моего ума».

Бальшум хмыкнул, внимательно разглядывая Моше. «Порядок… Хаос… Громкие слова для того, кто еще вчера, как мне доложили, питался отбросами и спал под открытым небом. Но, должен признать, – он снова кивнул на таблички, – в этих твоих каракулях что-то есть. Работа на участках, где их применяют, действительно идет… живее. Меньше пустых криков, больше дела».

«Ага, – отметил про себя Моше. – Значит, он не просто слышал, он проверял. И, похоже, остался доволен результатами. Это уже неплохо. По крайней мере, пока не достали плетку».

«Я всегда считал, – скромно заметил Моше, – что хорошо продуманная система коммуникации – залог успеха в любом начинании. Даже в таком грандиозном, как… это». Он неопределенно махнул рукой в сторону Башни.

«Ты не так прост, как кажешься, чужеземец, – Бальшум чуть прищурился. – Говоришь складно. И, похоже, не боишься. Это хорошо. Или очень плохо. Зависит от обстоятельств». Он помолчал, постукивая пальцами по столу. «Мне нужны люди, которые умеют думать. И которые могут заставить других работать эффективнее. Эта стройка… она пожирает людей и ресурсы с чудовищной скоростью. И любой, кто поможет хоть немного упорядочить этот процесс, будет полезен. Полезен мне».

Он сделал ударение на последнем слове.

«Я могу предоставить тебе… лучшие условия, – продолжил Бальшум. – Еду. Крышу над головой. Защиту от мелких неприятностей. Взамен ты будешь работать на меня. Упорядочивать коммуникацию на моем секторе. Обучать надсмотрщиков. Придумывать новые… знаки, если понадобится. И докладывать мне обо всем, что покажется тебе важным или подозрительным».

Моше молчал, обдумывая предложение. Это был шанс. Шанс не просто выжить, но и получить доступ к ресурсам, к информации, к возможности влиять на процессы в гораздо большем масштабе, чем он мог себе представить. Это приближало его к осуществлению его безумного плана. Но у всего была своя цена. И цена этой «защиты» и «лучших условий» могла оказаться слишком высокой. «Докладывать обо всем подозрительном» звучало не слишком приятно.

«Значит, он хочет не просто консультанта по картинкам, а еще и личного шпиона, – размышлял Моше. – Ну что ж, вполне ожидаемо. Власть всегда любит тех, кто готов доносить. Вопрос в том, смогу ли я играть в эту игру, не испачкавшись сверх меры. И не станет ли мой "покровитель" в один прекрасный день моим же палачом, когда я перестану быть ему полезным или стану слишком опасным».

«Ваше предложение… щедрое, великий Бальшум, – наконец произнес Моше, тщательно подбирая слова. – И я ценю ваше доверие. Упорядочивать хаос – это то, что мне всегда было по душе. Особенно если за это еще и кормят регулярно». Он позволил себе легкую усмешку.

Бальшум тоже чуть улыбнулся, но глаза его оставались холодными и внимательными. «Значит, договорились. С этого дня ты под моим покровительством. И под моим же надзором. Помни об этом, чужеземец. И постарайся не разочаровать меня. Я не люблю разочарований».

Так у Моше появился покровитель. И вместе с ним – миска горячей похлебки каждый вечер, угол в бараке для младших начальников, где не так сильно дуло по ночам, и относительная свобода передвижения по южному сектору стройки. А еще – новая, сложная и опасная игра, в которой ему предстояло лавировать между своими тайными целями и интересами человека, который видел в нем лишь полезный инструмент.

Моше понимал, что это лишь временная передышка. Но он был готов использовать ее по полной. Ведь его собственный «Лингвистический Дивертисмент» только начинался.

Глава 13: «Академия» Моше и первые ученики (не всегда способные)

Бальшум был человеком дела. Не успел Моше толком привыкнуть к своему новому статусу «личного консультанта по оптимизации хаоса» и регулярному питанию, как его покровитель подкинул ему новую задачку.

«Твои знаки, чужеземец, – заявил он однажды утром, когда Моше, наслаждаясь редким моментом покоя, пытался изобразить на глиняной табличке символ, обозначающий «не кантовать, внутри хрупкое и, возможно, проклятое», – действительно работают. Даже те болваны, что раньше могли только орать и размахивать плеткой, кажется, начинают понимать, что существуют и другие способы управления стадом… то есть, я хотел сказать, уважаемыми рабочими». Бальшум слегка кашлянул, поправляя свою бронзовую бляху. «Поэтому я решил, что твой… э-э… талант не должен пропадать даром. Ты обучишь других надсмотрщиков моего сектора. Особенно тех, у кого производительность труда напоминает скорость засыпающей черепахи».