Тело-миллионник

"Я спросил, как у нее дела, она ответила – нормально. Поболтали пару минут… ну, ни о чем. О погоде, о новом проекте… Я видел – она не спешит уходить. Значит, вроде как… интерес есть?" – он вопросительно посмотрел на Кита, ища подтверждения своей интерпретации. Кит молча кивнул, предлагая продолжать.

"И я… я сказал. Так и сказал: 'Лена, может, выпьем кофе после работы? Тут рядом неплохая кофейня открылась'. Я старался говорить спокойно, уверенно. Как вы советовали. Не мямлить".

"И что она ответила?" – мягко спросил Кит.

Лицо Андрея помрачнело, плечи снова опустились. "Она… замялась. Сказала: 'Ой, Андрей, спасибо большое за приглашение, это очень мило, но… я сегодня не могу. У меня планы'. И улыбнулась так… виновато, знаете?"

"Понимаю".

"Я спросил: 'А может, в другой день? Завтра? Или на выходных?' Ну, чтобы показать настойчивость… но не слишком".

"И что она?"

"Она опять: 'Ой, Андрей, я сейчас такая замотанная, столько дел… Давай как-нибудь потом, спишемся'. И быстро так ушла, мол, ее ждут. Всё! Понимаете? 'Как-нибудь потом, спишемся'! Это же вежливый отказ, я же не идиот!" – голос его дрогнул от обиды. "Я же вижу! Она просто не захотела! Нашла стандартную отмазку!"

Он умолк, тяжело дыша. В комнате повисла напряженная тишина, наполненная его фрустрацией.

"Почему?!" – почти выкрикнул он, ударив кулаком по своему колену. "Почему опять?! Я же все сделал правильно! Был вежлив, не навязчив, предложил конкретное место… Я же не урод, не хам! Я нормальный, работаю, зарабатываю… Что им еще надо?! Почему они все выбирают каких-то… мудаков?! Я видел, как она вчера смеялась с этим… Витьком из IT-отдела! А он же… он же бабник известный, и двух слов связать не может без мата! А ей – нормально! С ним она, наверное, 'не замотанная'!"

Он откинулся на спинку кресла, лицо его исказилось от смеси гнева и отчаяния. "Вот видите? Я же говорил! Бесполезно! Они все одинаковые! Им не нужны нормальные парни! Им подавай драму, эмоции, чтобы их на руках носили, а потом бросали! А такие, как я… мы просто… фон. Удобный, безопасный фон, на который можно иногда опереться, но не более того!"

Он замолчал, уставившись в окно невидящим взглядом. Кит видел, как в нем снова ожил весь этот клубок обид, как каждая неудача лишь укрепляла его в мысли о собственной никчемности и враждебности мира. Он видел, как Андрей интерпретировал вежливый отказ Лены не как возможное стечение обстоятельств (может, у нее действительно были планы? может, она не готова к свиданиям сейчас? может, он просто не в ее вкусе, и это нормально?), а как очередное доказательство глобального заговора против «хороших парней» и лично против него. И эта уверенность была настолько сильной, настолько прочно впечатанной в его картину мира, что любые другие объяснения просто отскакивали от нее, как горох от стены.

Кит молча слушал тираду Андрея, не перебивая, давая ему выплеснуть накопившуюся горечь. Он видел не просто рассказ о неудачном приглашении на кофе, а кристально чистое проявление тех самых когнитивных искажений и защитных механизмов, над которыми они работали. Кит мысленно раскладывал ситуацию по полочкам, как опытный хирург анализирует рентгеновский снимок.

Катастрофизация и черно-белое мышление: Андрей воспринял отказ Лены не как частный случай, а как абсолютное подтверждение своей теории о том, что все женщины его отвергают и всегда предпочтут «подонка». Он не допускал полутонов: либо она немедленно соглашается (что означало бы «я хороший и нужный»), либо отказывает (что немедленно переводилось в «я ничтожество, а она такая же, как все»). Нюансы, такие как реальная занятость, личные предпочтения Лены, ее возможное смущение или просто неготовность к свиданию именно с ним – все это отметалось как несущественное перед лицом его глобального вывода.

Чтение мыслей и персонализация: Он был абсолютно уверен, что знает, почему Лена отказала («просто не захотела», «нашла стандартную отмазку»), и что она думала («виноватая улыбка»). Он интерпретировал ее поведение исключительно через призму своего предполагаемого несоответствия и ее предполагаемой неискренности. Он также персонализировал ее отказ, воспринимая его не как ее выбор, а как атаку на него лично, как оценку его как мужчины и человека. Тот факт, что она могла отказать по причинам, не имеющим к нему никакого отношения, просто не рассматривался.

Проекция и обесценивание: Его гнев на «подонков» (в данном случае, на Витька из IT) и на Лену – это во многом проекция его собственной фрустрации и чувства неполноценности. Обесценивая предполагаемого соперника («бабник», «двух слов связать не может») и объект симпатии («такая же, как все», «им подавай драму»), он пытался защитить свое раненое эго. Если они «плохие» или «глупые», то их выбор не имеет значения, а его отвержение не так болезненно.

Экстернальный локус контроля: Вся ответственность за неудачу возлагалась на внешние факторы – на Лену, на «всех женщин», на «подонков», на несправедливость мира. Он совершенно не рассматривал возможность того, что его собственное поведение, его неуверенность, его транслируемая обида или даже просто отсутствие «химии» могли сыграть роль. Его позиция была пассивной жертвой обстоятельств, а не активным участником ситуации.

Скрытый контракт «хорошего парня»: В его словах («Я же все сделал правильно!», «Я же не урод, не хам!») сквозило убеждение, что соблюдение определенного набора правил «хорошего поведения» автоматически должно приводить к желаемому результату в отношениях. Он не видел, что привлекательность – это гораздо более сложная и иррациональная вещь, чем просто «быть хорошим». Его «правильность» могла восприниматься как скука, предсказуемость или даже как скрытое давление («я для тебя хороший, теперь ты мне должна»).

Кит понимал, что за всем этим стоит глубокий страх отвержения и низкая самооценка. Андрей так боится не понравиться, что заранее строит вокруг себя стену из цинизма и обвинений, которая, парадоксальным образом, и отталкивает от него людей. Он сам создает самосбывающееся пророчество: ожидая отказа, он ведет себя так (напряженно, обиженно, неуверенно под маской спокойствия), что этот отказ становится более вероятным. А получив его, говорит: «Ну вот, я же говорил!»

Задача Кита была не в том, чтобы переубедить Андрея словами или указать ему на ошибки. А в том, чтобы помочь ему самому увидеть эти паттерны. Мягко, шаг за шагом, подвергнуть сомнению его железобетонные убеждения, показать альтернативные интерпретации событий и, самое главное, сместить фокус с внешнего мира на его внутренний – на его страхи, ожидания и ту самооценку, которую он так отчаянно пытался защитить, разрушая при этом свои шансы на близость.

"Андрей," – начал Кит спокойным, ровным голосом, выдержав паузу после его гневной тирады. Он смотрел на него прямо, но без осуждения, скорее с внимательным участием. Перчатки на руках чуть скрипнули, когда он сцепил пальцы. "Я слышу вашу боль и ваше разочарование. Это действительно очень тяжело, когда вкладываешь силы, готовишься, идешь на риск – а в ответ получаешь то, что воспринимается как отказ. Это ранит. И злиться в такой ситуации – это нормальная реакция".

Андрей дернулся, услышав валидацию своих чувств. Он ожидал спора, нравоучений, но Кит начал с признания его боли. Это немного сбило его с толку. Он посмотрел на Кита с недоверием, но уже не с такой откровенной враждебностью. Он сделал короткий, прерывистый вдох.

"Да… это… несправедливо," – буркнул он, но уже тише.

"Давайте попробуем разобраться не в том, 'справедливо' это или нет – мир редко бывает справедливым, к сожалению, – а в том, что именно происходит с вами в такие моменты," – Кит мягко сместил фокус. "Вы сказали: 'Я же не идиот! Это же вежливый отказ!' Вы абсолютно уверены, что это был именно отказ? И что причина этого отказа – именно в вас или в том, что Лена предпочитает 'подонков'?"

Андрей напрягся. "А что же еще?" – он снова начал заводиться. "Все же очевидно! 'Как-нибудь потом, спишемся' – это классика!"

"Возможно," – согласился Кит. "Возможно, это действительно был вежливый способ сказать 'нет'. А возможно, у нее действительно были планы. Или она была не готова к такому предложению именно сейчас. Или, может быть, вы просто не в ее вкусе – такое ведь тоже бывает, и это не делает ни вас, ни ее плохим человеком, правда?"

Андрей фыркнул, отводя взгляд. "Легко говорить…"

"Я не говорю, что это легко принять," – уточнил Кит. "Я предлагаю рассмотреть разные варианты, а не останавливаться только на том, который причиняет вам наибольшую боль и подтверждает вашу теорию о враждебности мира. Скажите, Андрей, когда Лена отказала, какие мысли первыми пришли вам в голову? Не потом, когда вы анализировали, а вот в ту самую секунду?"

Андрей задумался, нахмурив брови. Он потер подбородок. "Ну… Сначала… удивление, наверное. А потом… такая… пустота. И мысль: 'Ну вот, опять. Я так и знал'". Он сделал глубокий вдох, словно набираясь смелости признаться. "И… стыд, наверное. Что я вообще полез. Что выглядел глупо".

"Стыд…" – Кит повторил слово, давая ему повиснуть в воздухе. "Стыд за то, что проявили инициативу? За то, что рискнули?"

"Ну да… Получается, зря старался. Зря надеялся," – Андрей снова посмотрел на свои руки. Его пальцы нервно теребили друг друга.

"А что, если бы она согласилась? Что бы вы почувствовали тогда?"

Андрей на мгновение поднял глаза, в них мелькнуло что-то вроде удивления от вопроса. "Ну… Радость, наверное. Удовлетворение. Что… что я не зря все это затеял".

"То есть, ваше ощущение 'зря' или 'не зря' полностью зависит от ее ответа?" – Кит задал вопрос мягко, но прямо.

Андрей замялся. "Ну… а как иначе?"

"А что, если ценность вашего поступка – в самом поступке? В том, что вы решились. Что вы преодолели свой страх и сделали шаг. Независимо от ее реакции. Вы ведь готовились, вы проявили смелость, вы вышли из зоны комфорта. Разве это само по себе не заслуживает уважения? Вашего собственного уважения к себе?"

Андрей молчал, обдумывая. Эта мысль была для него новой, непривычной. Он привык измерять себя только через реакцию других. Он шумно выдохнул.

"Может быть…" – неуверенно произнес он.

"Давайте вернемся к Лене и Витьку из IT," – Кит снова сменил направление. "Вы видели, как она смеялась с ним, и сделали вывод, что с ним она 'не замотанная', в отличие от вас. Вы уверены, что знаете, о чем они говорили? Может, он рассказал удачный анекдот? Или они обсуждали рабочую проблему в шутливой форме? И значит ли ее смех автоматически, что она предпочтет его вам в романтическом плане?"

"Не знаю…" – Андрей пожал плечами, но уже без прежней уверенности. "Но выглядит это именно так".

"Выглядит – да. Наш мозг очень любит достраивать картину, особенно когда мы ищем подтверждение своим страхам," – пояснил Кит. "Мы видим улыбку – и додумываем флирт. Видим отказ – и додумываем отвержение нашей личности. Мы часто становимся заложниками собственных интерпретаций. Андрей, попробуйте на минуту допустить мысль, что отказ Лены – это просто отказ Лены на конкретное предложение в конкретный момент. Не приговор вам как мужчине. Не доказательство ее 'испорченности'. Просто… событие. Одно из многих. Как вы себя почувствуете, если посмотрите на это так?"

Андрей долго молчал. Он смотрел в окно, его челюсти были слегка сжаты. Кит видел, как в нем идет внутренняя борьба. Признать эту точку зрения – значило отказаться от привычной, хоть и болезненной, картины мира. Значило взять на себя часть ответственности за свои чувства и реакции. Это было трудно.

"Не знаю," – повторил он наконец, но уже другим тоном. Не таким категоричным. Более задумчивым. "Странно как-то… Если это так… то… на что тогда злиться?"

"Может быть, и не нужно злиться?" – мягко предположил Кит. "Может быть, можно почувствовать грусть? Разочарование? Но не глобальную катастрофу. А потом… попробовать еще раз? С кем-то другим? Или даже с Леной, но позже, когда ситуация изменится?"

Кит видел, что зерно сомнения было посеяно. Андрей все еще был напряжен, его тело выдавало внутренний дискомфорт, но взгляд стал менее затравленным, более осмысленным. Он глубоко вздохнул, как будто впервые за долгое время его легкие наполнились воздухом без примеси обиды. Работа только начиналась, но лед тронулся.

Сеанс с Андреем подошел к концу. Он уходил не таким просветленным, каким, возможно, хотел бы его видеть Кит, но определенно другим. Задумчивым, менее колючим, с проблеском сомнения в своей железобетонной картине мира. Прощаясь, Андрей даже мельком встретился с Китом взглядом – прогресс, пусть и маленький. Он забрал свою аккуратно сложенную куртку и тихо вышел, оставив после себя лишь легкое эхо своей фрустрации и… надежды.

Кит закрыл за ним дверь и на несколько минут остался стоять в прихожей, прислонившись спиной к двери. Сеанс вымотал его. Не только интеллектуально, но и эмоционально. Чувствовать чужую боль так остро, как он начал ее чувствовать, было истощающим, даже несмотря на перчатки, которые, казалось, лишь немного приглушали фоновый шум чужих эмоций, но не убирали его совсем. Он чувствовал себя опустошенным, словно отдал Андрею часть своей энергии, чтобы помочь ему пробить брешь в его защитной стене.

Он снял перчатки, потер руки. Кожа под ними была влажной. Пластырь на предплечье неприятно напоминал о себе. Боль под лопаткой тоже никуда не делась – тупая, ноющая, постоянное напоминание о цене его новой «способности».

Нужно было переключиться. Через час придет Евгения. Совершенно другая история, другой клубок страхов и боли. Если Андрей строил вокруг себя стены из цинизма, то Евгения жила в постоянном тумане тревоги, боясь каждого шороха, каждого намека на возможную потерю.

Кит прошел на кухню. Механически сполоснул чашку из-под утреннего кофе, налил себе стакан воды. Пить не хотелось, но нужно было восстановить баланс. Он посмотрел на коробки с пиццей, оставшиеся с вечера. Есть тоже не хотелось. Аппетит пропал на фоне утренних событий и рабочего напряжения.

Он вернулся в гостиную. Поправил подушки на кресле, где сидел Андрей, словно стирая его энергетический след. Проветрил комнату, впустив струю свежего, прохладного воздуха. Нужно было очистить пространство – и физически, и ментально – перед приходом следующего клиента.

Он сел в свое кресло, снова надел перчатки. Закрыл глаза. Попытался отстраниться от переживаний Андрея, от собственных тревог по поводу меняющегося тела. Нужно было настроиться на Евгению. Вспомнить ее историю, ее страхи, ее хрупкость. Представить ее внутренний мир – мир, где любовь и безопасность кажутся чем-то временным, ненадежным, что нужно постоянно заслуживать и удерживать из последних сил.

Он глубоко дышал, стараясь вернуть себе состояние профессиональной эмпатии – сочувствующей, но не захлестывающей. Он должен быть для Евгении спокойной гаванью, надежным якорем в ее бушующем море тревоги. Он должен помочь ей найти опору не в муже, не во внешних подтверждениях, а в самой себе.

Задача была сложной. Особенно сейчас, когда его собственная реальность трещала по швам. Но он должен был справиться. Ради нее. Ради себя.

Он открыл глаза. Взгляд был собранным, спокойным. Он был готов. Готов встретить Евгению и ее страхи. И готов к тому, что ждет его самого после этого дня.

Глава 5. Хрупкое равновесие

Звонок в дверь прозвучал иначе, чем у Андрея. Тише, короче, почти нерешительно. Словно палец задержался на кнопке лишь на долю секунды, боясь потревожить. Кит поправил ворот водолазки, провел ладонью в перчатке по кардигану, разглаживая несуществующие складки, и пошел открывать.

На пороге стояла Евгения. Внешне она была воплощением аккуратности. Светлая, идеально выглаженная блузка с небольшим воротничком-стойкой, строгая юбка-карандаш чуть ниже колена, туфли на невысоком, устойчивом каблуке. Волосы – русые, без единого седого волоска – были собраны в тугой, безупречный пучок на затылке, ни одна прядь не выбивалась. Легкий, почти незаметный макияж – тон, немного туши, бледно-розовая помада. Она держала в руках небольшую кожаную сумочку правильной геометрической формы, сжимая ее ручку так, что костяшки пальцев побелели. Все в ее облике кричало о контроле, об усилии выглядеть «правильно», «нормально». Но эта безупречность была хрупкой, натянутой, как струна.

"Здравствуйте, Никита Сергеевич," – ее голос был тихим, мелодичным, но с едва уловимой дрожью, которую Кит, с его обостренным восприятием, уловил мгновенно. Она сделала попытку улыбнуться – уголки губ чуть дрогнули, но глаза остались напряженными, тревожными.

Ее взгляд… это было отдельное поле для наблюдения. Он не был прямым и оценивающим, как у многих. Он был сканирующим, быстрым, почти лихорадочным. Ее глаза метнулись к лицу Кита, задержались на долю секунды, словно пытаясь считать его настроение, его оценку, а затем тут же соскользнули на его руки в перчатках. Кит увидел, как в ее зрачках мелькнуло мимолетное беспокойство – новая деталь, отклонение от привычного ритуала сеанса. Любое изменение, любая неопределенность для нее были потенциальным источником угрозы. Она не спросила про перчатки, но ее пальцы на ручке сумочки сжались еще крепче.

"Добрый день, Евгения. Проходите, пожалуйста," – ответил Кит как можно мягче.

Она шагнула в квартиру почти на цыпочках, боком, стараясь занимать как можно меньше места. Сняла легкое пальто, тщательно расправила его и, прежде чем повесить на предложенный крючок, вопросительно посмотрела на Кита, словно прося разрешения на это простое действие. Получив его молчаливый кивок, она аккуратно повесила пальто, еще раз одернула его, проверяя, ровно ли висит.

Пока они шли в гостиную, Кит ощущал исходящее от нее напряжение почти физически. Это было не агрессивное давление, как у Андрея, а скорее… статическое поле тревоги. Оно вибрировало в воздухе, делая его плотным, труднопроходимым. Евгения двигалась осторожно, словно боясь что-то уронить или сломать – не только предметы вокруг, но и само это хрупкое равновесие, которое она так отчаянно пыталась поддерживать.

Она села в кресло – не так, как Андрей, на краешек, а наоборот, глубоко, словно пытаясь спрятаться в нем. Но ее поза не была расслабленной. Спина была прямой, плечи напряжены. Сумочку она поставила рядом с креслом на пол, но руки ее не нашли покоя – она то теребила край рукава блузки, то разглаживала невидимые складки на юбке, то сжимала и разжимала пальцы на коленях. Ее взгляд снова начал блуждать – по книжным полкам, по картине на стене, по ковру, лишь изредка возвращаясь к лицу Кита, и тут же снова ускользая.

Кит сел напротив. Он видел перед собой женщину, которая жила в постоянном ожидании удара. Ее безупречный внешний вид был броней, но броней тонкой, как яичная скорлупа. Под ней бился панический страх – страх быть недостаточно хорошей, страх быть отвергнутой, страх остаться одной. Этот страх определял каждое ее движение, каждое слово, каждый взгляд. И Кит, ощущая эту всепроникающую тревогу почти как свою собственную, понимал, какая тонкая и деликатная работа ему предстоит, чтобы помочь ей хотя бы немного ослабить эту мертвую хватку страха.

Кит смотрел на Евгению, и за ее внешней безупречностью, за ее тихим голосом и бегающим взглядом он видел сложную, многослойную структуру ее личности, искаженную тревогой. Он мысленно собирал пазл ее психотипа, опираясь на прошлые сеансы и на то, что он видел и чувствовал сейчас.

Тревожно-избегающий тип привязанности: Это было ядро. Евгения демонстрировала классические признаки человека, который в раннем детстве, скорее всего, не получил стабильного, надежного отклика от значимых взрослых. Возможно, ее потребности игнорировались, или родительская любовь была условной, зависела от ее «хорошего» поведения. Как результат, у нее сформировалось глубинное убеждение, что она недостойна любви просто так, что близость опасна и ненадежна, и что ее вот-вот бросят, как только она перестанет быть идеальной или удобной. Этот страх покинутости стал центральным в ее картине мира.

Перфекционизм как защитный механизм: Ее безупречный внешний вид, стремление все делать «правильно», контролировать каждую мелочь – это не просто черта характера. Это отчаянная попытка заслужить любовь и предотвратить отвержение. В ее подсознании живет установка: «Если я буду идеальной (идеальной женой, хозяйкой, сотрудницей), то меня не за что будет бросить». Она постоянно ходит по канату перфекционизма, и любой срыв, любая ошибка воспринимается ею как предвестник катастрофы – потери любви и одобрения.

Высокая чувствительность к критике и отвержению: Из-за низкой самооценки и страха покинутости Евгения гиперчувствительна к любым намекам на неодобрение. Нейтральное замечание мужа она может интерпретировать как критику ее личности. Его молчание – как признак охлаждения. Его занятость – как свидетельство того, что он ищет кого-то на стороне. Ее мозг постоянно находится в режиме «поиска угроз» в отношениях, и она находит их даже там, где их нет.

Склонность к слиянию и потере себя в отношениях: Парадоксально, но при всем страхе близости, она склонна растворяться в партнере. Ее самооценка настолько зависит от его одобрения, что она подстраивает свои желания, интересы, даже мнения под него, лишь бы сохранить отношения. Она теряет собственные границы, собственное «я», становясь эмоциональным придатком мужа. И чем больше она теряет себя, тем больше боится его потерять, ведь без него она рискует остаться не просто одна, а вообще «никем».

Подавление собственных потребностей и эмоций: Чтобы быть «удобной» и «идеальной», Евгения научилась подавлять свои негативные эмоции (злость, раздражение, обиду) и игнорировать собственные потребности. Она боится конфликтов, боится выразить несогласие, так как это может (в ее представлении) привести к разрыву. В результате внутри нее копится огромное напряжение, которое не находит выхода и лишь усиливает ее фоновую тревогу.

Как она запустила этот недуг? Кит предполагал, что корни уходят в детство. Возможно, эмоционально холодная или чрезмерно критикующая мать. Возможно, отец, который ушел из семьи или был эмоционально недоступен. Возможно, опыт предательства или резкого отвержения в ранних романтических отношениях, который реактивировал детские травмы. Триггером для обострения ее состояния могло стать любое событие, пошатнувшее ее хрупкое чувство безопасности – например, рождение ребенка (и страх, что муж теперь любит не только ее), успехи мужа на работе (и страх, что он найдет кого-то «более достойного»), или даже просто наступление среднего возраста с его переоценкой ценностей.

Конкретный механизм запуска был не так важен, как то, что этот «недуг» стал самоподдерживающейся системой. Ее страх порождал тревожное поведение (контроль, подозрительность, потребность в постоянном подтверждении любви), которое создавало напряжение в отношениях. Это напряжение она интерпретировала как подтверждение своих страхов, что еще больше усиливало ее тревогу. И так по кругу. Она сама, не осознавая того, создавала условия для реализации своего самого большого страха.

Кит чувствовал исходящую от нее вибрацию этой глубоко укоренившейся тревоги. Это было похоже на низкий, постоянный гул страха, который пронизывал все ее существо. И его задача была – помочь ей услышать этот гул, понять его источник и найти способ его уменьшить, не разрушив при этом ее хрупкий мир окончательно.

"Евгения, как прошла ваша неделя?" – начал Кит мягко, стараясь голосом создать атмосферу безопасности.

Евгения вздрогнула, словно вопрос застал ее врасплох, хотя она знала, что он прозвучит. Она сделала короткий вдох, ее пальцы нервно сжались на коленях.

"Прошла…" – она замялась, подбирая слова. "Тяжело, Никита Сергеевич. Очень тяжело". Ее голос был тихим, почти шепотом, словно она боялась, что ее слова услышит кто-то еще.

"Расскажите, что было тяжелым?" – Кит подался чуть вперед, показывая свое внимание.

"Он… он снова задержался на работе," – начала она, и ее глаза быстро метнулись к лицу Кита, ища реакцию. "Два раза. Во вторник и в четверг. Говорит – совещание, потом отчет срочный… Я же понимаю, работа… Но…" Она снова замолчала, губы ее дрогнули.

"Но?" – подтолкнул Кит.

"Но я не могла найти себе места," – выдохнула она. "Я приготовила ужин… его любимый. Жду. Шесть – его нет. Семь – нет. Звоню – сбрасывает. Потом присылает смс: 'Занят, перезвоню'. И все. Я сижу одна в квартире, смотрю на этот ужин… и в голову лезет всякое…"

Она снова умолкла, теребя край рукава. Кит видел, как в ее глазах плещется паника при одном воспоминании.