Тело-миллионник

Он посмотрел на свои руки. Большие, сильные руки психолога, которые должны были помогать, направлять, поддерживать. А теперь они стали ключом к чужим страданиям. Проклятие. Его эмпатия, всегда бывшая его главным инструментом и его же ахиллесовой пятой, вышла на какой-то запредельный, физический уровень.

И что теперь? Запереться? Спрятаться? Позволить этому страху парализовать себя?

Он вспомнил лицо Валентины – ее растерянность, ее пустоту. Вспомнил Андрея с его застарелой обидой. Вспомнил Евгению с ее липким страхом. Он помогал им. Медленно, трудно, но помогал. Это была его работа. Его призвание, как бы пафосно это ни звучало.

А та женщина из видения? Она была реальна. Ее боль была реальна. Пусть это случилось давно, пусть это просто «память стен»… Но разве от этого ее страдание становится менее значимым? Он, Кит, стал его свидетелем. Единственным свидетелем, возможно. И что, просто отвернуться? Сказать: «Это не моя проблема»?

«Эмпат хренов,» – пробормотал он с горькой усмешкой. Да, именно так. Он не мог просто так оставить это. Не мог зная, что хранится в этих стенах, просто жить дальше, старательно их не касаясь. Это было бы предательством. Предательством той женщины из прошлого. Предательством самого себя, своих принципов.

Что, если… что, если можно не только видеть, но и что-то сделать? Звучало бредово. Как он мог повлиять на прошлое, застывшее в стенах? Но если он может чувствовать эту боль, может ли он ее как-то… облегчить? Нейтрализовать? Рассеять? Впитать в себя, как он впитывал эмоциональную грязь своих пациентов?

Идея была безумной. И опасной. Что станет с ним, если он попытается вобрать такую концентрированную агонию? Вчерашние видения были секундными вспышками, но и они выбили его из колеи. А если погрузиться в это намеренно? Надолго? Что это сделает с его разумом? С его телом? Вчерашняя мысль о том, что он сам может стать ретранслятором, показалась детской страшилкой по сравнению с этим.

Но альтернатива – жить в страхе, избегая прикосновений, зная, что рядом, за тонкой преградой обоев, кто-то снова и снова переживает ужас – была еще хуже. Это было бы медленным самоубийством души.

Он поднялся с пола. Подошел к кухонному столу, допил залпом остывший, отвратительный кофе. Посмотрел на часы – времени до первого клиента еще было достаточно.

Решение пришло само собой. Тяжелое, пугающее, но единственно возможное для него. Он должен попробовать. Не ради эксперимента. Ради той женщины. Ради себя.

Кит медленно подошел к стене. Той самой. Остановился. Глубоко вдохнул, выдохнул, стараясь успокоить бешено колотящееся сердце. Он не знал, что будет делать, когда видение начнется. У него не было плана. Была только решимость не быть пассивным наблюдателем. Не отдергивать руку через секунду. Попробовать… что-то. Остаться там. Выдержать. Может быть, что-то изменить внутри себя, если не снаружи.

Он снова поднял руку. Пальцы замерли в сантиметре от обоев. Взгляд был прикован к стене, но видел он уже не обои, а тусклый свет лампочки и забившийся в угол силуэт.

«Хорошо,» – шепнул он в пустоту квартиры. «Давай попробуем».

И он прикоснулся. На этот раз – всей ладонью. Плотно прижав ее к прохладной поверхности. Готовый ко всему. Или думающий, что готовый.

Ладонь легла на стену, и мир вокруг Кита не просто моргнул – он растворился, схлопнулся, втянув его в себя, как черная дыра. В ушах зазвенело от резкой смены давления. Он стоял посреди той же комнаты, что и в прошлых видениях, но теперь ощущение присутствия было абсолютным, всепоглощающим.

Воздух был густым, тяжелым. Резкий, едкий запах дешевого табака смешивался с кисловатым перегаром вчерашнего алкоголя – пустые бутылки из-под пива и водки валялись у ножки дивана, покрытого прожженным пледом. Но сквозь эту завесу грязи и уныния пробивался другой запах – слабый, почти неуловимый аромат хозяйственного мыла и хлорки. Кит огляделся. Пол был вымыт, хоть и местами виднелись старые, въевшиеся пятна. На небольшом столике у окна стояла ваза с увядшими полевыми цветами – трогательная и неуместная попытка привнести жизнь в это царство упадка. Дешевые занавески на окнах были чистыми, но старыми, с парой аккуратно заштопанных дыр. Пыли почти не было, если не считать слоя на старых книгах, сваленных на верхней полке допотопного серванта. Кто-то явно пытался бороться с энтропией этого места, поддерживать хотя бы видимость порядка и чистоты, как последний рубеж обороны перед полным хаосом. Женщина. Это чувствовалось в каждой мелочи.

А потом он увидел их. Мужчина – тот самый, багроволицый, в засаленной майке – стоял посреди комнаты, его кулаки были сжаты, лицо перекошено от ярости. Он что-то кричал, слова были неразборчивы, сливались в сплошной поток агрессии. Женщина – худенькая, бледная, с растрепанными светлыми волосами – стояла у окна, спиной к нему, обхватив себя руками. Она не плакала, но ее плечи мелко дрожали. Казалось, она просто ждала неизбежного.

Кит ощутил волну адреналина, смешанного с яростью и страхом. Это было невыносимо – стоять здесь, быть невидимым свидетелем, пока разыгрывается эта сцена.

"Эй! Оставь ее!" – крикнул Кит, его голос прозвучал глухо, неестественно в этом чужом пространстве. Он сделал шаг вперед, но ноги показались ватными, словно он шел сквозь густой кисель.

Никакой реакции. Мужчина продолжал кричать, женщина – дрожать. Они его не видели, не слышали. Он был призраком в их трагедии.

"Я сказал, отвали от нее, ублюдок!" – снова крикнул Кит, вкладывая в голос всю свою злость, все свое бессилие. Он не отрывал ладонь от невидимой стены, которая связывала его с этим местом, чувствуя ее прохладу даже здесь.

Мужчина сделал шаг к женщине. Ее плечи дрогнули сильнее.

Кит хотел броситься между ними, закрыть ее собой, но не мог сдвинуться с места. Он был заперт в роли наблюдателя. Но он продолжал кричать, выплескивая свой гнев, свое отчаяние, свою эмпатию, направляя ее как луч на эти две фигуры. Он кричал до хрипоты, до боли в горле, не обращая внимания на то, что его не слышат. Он просто не мог молчать. Он держался за стену, как за якорь, не позволяя видению вышвырнуть его обратно.

Прошла минута. Две. Мужчина все так же нависал над женщиной, но его крики стали как будто тише, менее отчетливыми. Женщина все еще дрожала, но ее силуэт… он начал слегка колебаться, как изображение на старой пленке.

И тут Кит заметил странное. Фигуры начали терять плотность. Сначала едва заметно, по краям, словно их окутывала легкая дымка. Потом все быстрее. Мужчина, его багровое лицо, его сжатые кулаки – все стало прозрачнее, как будто растворяясь в затхлом воздухе комнаты. Женщина у окна тоже начала таять, ее дрожащие плечи превращались в размытое пятно. Запах табака и алкоголя стал слабее, уступая место странному, ни на что не похожему запаху – пыли, времени и чего-то еще, неуловимо-печального.

Комната вокруг тоже начала блекнуть. Стены, мебель, окно – все теряло цвет и четкость, превращаясь в серые, размытые тени. Последним исчез звук – гневный рык мужчины и тихое, отчаянное дыхание женщины стихли, оставив после себя звенящую пустоту.

Видение не оборвалось резко, как раньше. Оно медленно, неохотно истлело, как догорающий уголек.

Кит стоял посреди своей собственной гостиной, ладонь все еще была плотно прижата к стене. Сердце бешено колотилось, в ушах шумело. Он тяжело дышал, по лицу стекали капли пота. Он сделал это. Он выдержал. Он не отдернул руку.

Но что-то было не так. Он чувствовал странную слабость во всем теле, легкое головокружение. Но это было не просто физическое истощение. Было еще что-то. Непонятное, тревожное ощущение… неправильности. Словно внутри что-то сдвинулось, нарушился какой-то баланс. Пока еще неясно, что именно, но чувство было отчетливым и неприятным. Словно он заплатил какую-то цену за это погружение, за это растворение чужой боли, и пока не понимал, какую именно.

Головокружение не проходило, к нему добавилась тупая, ноющая слабость во всем теле, словно из него выкачали не только адреналин, но и часть жизненной силы. Кит оторвал ладонь от стены. Кожа на ней была холодной и липкой. Он потер ее о штаны, пытаясь избавиться от фантомного ощущения прикосновения к чужому кошмару.

И тут он почувствовал это. Острая, пульсирующая боль в одной точке на спине, чуть ниже правой лопатки. Не сильная, но настойчивая, как будто под кожу загнали раскаленную иглу. Он попытался дотянуться, почесать, но боль не уходила, а только усиливалась от прикосновения через ткань футболки.

Что за черт? Потянул мышцу, пока стоял в напряжении? Или это что-то другое? Тревога, смешанная с дурным предчувствием, снова начала подниматься изнутри.

Шатаясь от слабости и головокружения, Кит побрел в спальню. Там, на дверце шкафа, висело большое зеркало в полный рост. Он подошел к нему, вглядываясь в свое отражение. Бледное лицо, растрепанные волосы, темные круги под глазами – выглядел он паршиво.

Он повернулся спиной к зеркалу, пытаясь через плечо разглядеть источник боли. Не получалось. Тогда он стянул через голову футболку, бросив ее на пол. Снова повернулся.

И замер.

Там, на гладкой коже правой лопатки, было… что-то. Что-то неправильное. Не синяк, не царапина, не прыщ. Это был небольшой, белесый, твердый на вид… отросток. Размером и формой он до жути напоминал верхнюю фалангу человеческого пальца, только без ногтя. Он лежал почти плоско на коже, мягко изгибаясь по рельефу спины, так что почти не выпирал, но был отчетливо виден. Гладкий, чуть блестящий, как старая кость или фарфор. Он выглядел абсолютно чужеродным на его теле.

Кита замутило. Он протянул руку и осторожно коснулся отростка. Тот был твердым и холодным, как камень. Никаких нервных окончаний – прикосновение не вызвало боли, только волну ледяного отвращения. Та боль, что он чувствовал раньше, исходила откуда-то изнутри, из-под этого нароста.

Он быстро отвернулся от зеркала, пытаясь отдышаться. Что это?! Что это, мать его, такое?! Результат его «эксперимента»? Плата за растворение чужой боли? Его тело… оно начало меняться?

Взгляд упал на его правую руку – ту самую, которой он касался стены. На предплечье, ближе к локтю, появилось небольшое пятно. Размером с пятирублевую монету. Кожа там стала… другой. Она не была воспалена или раздражена. Она приобрела текстуру и цвет старой, выветренной кирпичной кладки. Мелкие трещинки, шероховатая поверхность, тусклый, красновато-коричневый оттенок. Это было похоже на невероятно реалистичную татуировку, но Кит знал – это не тату. Это была та самая стена. Частичка той стены теперь была на его коже.

Паника снова начала затапливать сознание. Он поднес руку ближе к лицу, рассматривая жуткое пятно. Нет. Этого не может быть. Это сон. Иллюзия. Он должен от этого избавиться.

Ногтем большого пальца он попытался сковырнуть это «кирпичное покрытие». Ноготь царапал, но текстура не поддавалась. Он нажал сильнее, уже не разбирая боли. Кожа вокруг покраснела, под ногтем появилась кровь. Он продолжал ковырять, сдирая верхний слой эпидермиса, добираясь до мяса. Кровь текла сильнее, смешиваясь с грязью под ногтем. Но под содранной кожей… под ней была та же самая кирпичная текстура. Твердая, чужеродная, въевшаяся в его плоть. Она не была нарисована. Она была настоящей. Часть стены стала частью его руки.

Кит отшатнулся от зеркала, глядя то на свою кровоточащую руку, то на спину, где под кожей теперь рос кусок чужой кости. Головокружение усилилось, к горлу подступила тошнота. Это был не сон. Это был боди-хоррор. Его собственный, персональный боди-хоррор. И он только начинался.

Кровь капала с разодранного предплечья на пол спальни, оставляя маленькие темные пятна на светлом ламинате. Кит зажимал рану другой рукой, но смотрел не на нее, а куда-то в пустоту, сквозь отражение в зеркале. Боль от содранной кожи смешивалась с пульсирующей болью под лопаткой и тошнотворным ужасом от того, что он увидел на своем теле.

Первая реакция – паника, отвращение, желание вырезать эти чужеродные элементы из своей плоти, как раковую опухоль. Стереть, уничтожить, вернуть все как было. Но как можно вырезать кость, растущую изнутри? Как содрать стену, ставшую твоей кожей?

Мысли метались, как обезумевшие звери в клетке. Что это? Наказание? Проклятие? Побочный эффект? Или… или это и есть цена? Та самая цена, о которой он подумал перед тем, как снова прикоснуться к стене?

Он медленно опустился на край кровати, продолжая зажимать рану. Голова гудела. Он попытался заставить себя думать логически, как привык на работе. Анализировать.

Что произошло? Я прикоснулся к «заряженной» стене. Видение стало интенсивнее, продолжительнее. Я не отступил, а остался, выплескивая свои эмоции. Видение… растворилось. Не оборвалось, а именно истлело. А потом… появились они. Отросток на спине. Пятно на руке.

Связь казалась очевидной. Он не просто увидел чужую боль. Он как-то… взаимодействовал с ней. Возможно, абсорбировал часть? Или нейтрализовал? И этот процесс оставил физический след на его теле. Ужасный, отвратительный, но… след.

И тут пришла другая мысль, неожиданная и странная в своей простоте. А что стало с той болью? С тем видением? Оно исчезло? Насовсем? Или просто затаилось, чтобы проявиться снова? Он не знал ответа. Но оно растворилось. Впервые.

Сердце снова забилось чаще, но на этот раз не только от страха. От чего-то еще. От… надежды?

А что, если… Мысль была настолько дикой, что он сначала отогнал ее. Что, если это… работает? Что, если я действительно могу как-то… очищать эти места? Не просто видеть чужую боль, а… стирать ее?

Он вспомнил Валентину. Ее захламленную квартиру, ее пустые глаза, ее паралич воли. Сколько боли ее матери было впитано в те стены? Той самой тихой, удушающей боли, которую он мельком увидел вчера. Что, если он сможет прикоснуться к ее стенам и выдержать? Растворить этот ядовитый осадок прошлого?

Станет ли ей легче?

Этот вопрос завис в воздухе. Психологическая теория говорила, что исцеление идет изнутри. Что нельзя просто «убрать» травму извне. Но то, что происходило с ним, выходило далеко за рамки известной ему психологии. Это была какая-то… психо-мистическая хирургия. Если среда, в которой живет человек, буквально пропитана эхом его травмы, если стены кричат от боли – может ли очищение этой среды принести облегчение? Хотя бы частичное? Убрать этот постоянный фон, который давит, напоминает, не дает двигаться дальше?

Он не знал наверняка. Но интуиция, его проклятая эмпатическая интуиция, подсказывала: да. Возможно, да. Возможно, это может помочь. Не заменить терапию, но… дополнить ее. Убрать невидимые путы, которые держат человека в прошлом.

И если да… Готов ли он платить такую цену? Смотреть в зеркало и видеть, как его тело превращается в жуткий коллаж из чужих страданий? Чувствовать, как под кожей растут кости, а на руках проступают трещины старой штукатурки? Терпеть боль, отвращение, страх?

Он посмотрел на свою кровоточащую руку. На место под лопаткой, где скрывался костяной отросток. Цена была высока. Чудовищна.

Но потом он снова подумал о Валентине. О той безымянной женщине из видения. О сотнях, тысячах других людей, запертых в своих невидимых клетках боли, эхо которой оседало на стенах их домов, их городов.

«Когда человек получает силу помогать, он обязан помогать».

Эта мысль, почти максималистская в своей простоте, пришла сама собой. Это было кредо? Оправдание? Или просто констатация факта его собственной природы? Он был эмпатом. Он чувствовал чужую боль как свою. И теперь, когда эта связь стала физической, когда у него появился – пусть ужасный, пусть опасный – но инструмент, мог ли он просто отвернуться? Спрятать этот «дар» (или проклятие) под перчатками и толстыми свитерами? Жить дальше, зная, что мог бы помочь, но испугался цены?

Нет. Он не мог.

Страх никуда не делся. Отвращение к собственному меняющемуся телу было почти невыносимым. Но под ними разгоралось что-то другое – странная, мрачная решимость. Если это его путь, его ноша – значит, он понесет ее. Если ценой помощи другим будет его собственное тело, его собственный комфорт, его собственная… нормальность… значит, он заплатит эту цену.

Он встал с кровати. Подошел к аптечке в ванной, достал перекись, вату, пластырь. Аккуратно обработал рану на руке, стараясь не смотреть на жуткую кирпичную текстуру под кровью. Заклеил ее широким пластырем. Боль под лопаткой никуда не делась, но он решил пока игнорировать ее.

Нужно было собираться. Скоро придет Андрей. А потом – Евгения. А после них… возможно, он снова навестит Валентину. Не как психолог. А как… кто? Чистильщик? Экзорцист поневоле? Он не знал. Но он знал, что должен попробовать. Он был эмпатом. Эмпатом хреновым, который теперь носил чужие стены и кости на собственном теле. И, кажется, это было только начало.