Сладкий вкус запрета

«Она – мой личный сорт безумия, моя погибель и мое спасение. И я готов без оглядки броситься в этот омут страсти, лишь бы быть рядом с ней.» Он повторил эту мысль про себя, как молитву, отгоняя назойливые напоминания о долге и королевском статусе.

Когда полночь, подобно безжалостному палачу, отрубила последний час приема, и кареты гостей спешно застучали по мостовой, в душе кронпринца забрезжила робкая надежда, хрупкая, как первый луч солнца после долгой ночи. Азалия… Он знал, она вернется в свое укромное гнездышко, затерянное в дальнем крыле замка, в крохотную комнатку, где царит полумрак и тишина. И он, как одержимый тайной, прокрадется к ней, чтобы утолить нестерпимую жажду, что выжигала его сердце изнутри, жажду прикосновения, слова, взгляда, одного мимолетного мгновения вместе. Он ощущал, как этот порыв разрывает его изнутри, противореча всему, что ему навязывали с рождения.

Прощание с отцом и гостями – безупречный поклон, выверенная улыбка, маска, скрывающая бурю. В этот момент он казался воплощением королевского достоинства, статуей, высеченной из гранита, не поддающейся эмоциям. Но за этой маской скрывался молодой человек, тоскующий по свободе и истинному счастью, юноша, мечтающий о простых радостях, недоступных принцу. Внезапно он отстранился, чувствуя на себе взгляд отца, тяжелый и проницательный, будто тот видел насквозь его фасад, выискивая хоть малейший намек на слабость или сомнение.

Как только последний камзол скрылся за дверью, принц, как призрак, скользнул из зала, стараясь не нарушить тишину, царящую в величественном зале приемов. Каблуки его сапог ступали бесшумно, боясь спугнуть сон, окутавший замок. Дворец, погруженный в сумрак, вздыхал под порывами ветра, старые балки стонали, предчувствуя неминуемое. В тишине дальнего крыла его сердце забилось с лихорадочной скоростью. Он прислонился к холодной каменной стене, переводя дыхание, пытаясь унять дрожь в руках. По запаху он узнал её комнату – слабый, успокаивающий аромат лаванды и сырой земли, запах, который он так любил. Сердце рвалось из груди, трепеща, как птица в тесной клетке. Рука замерла в нерешительности, не смея коснуться двери, покрытой невидимыми трещинками времени. Наконец, собрав осколки мужества, он неслышно толкнул дверь. Комната утопала в полумраке, одинокая свеча отбрасывала на стены причудливые тени, разыгрывая драму их любви. Лия… Она сидела на простом деревянном табурете, и её глаза – о, эти глаза, полные неизбывной боли и робкой надежды – пригвоздили его к месту, лишили дара речи, отняли волю. Сердце кронпринца оборвалось, замерло в мучительном предчувствии, и вновь забилось с неистовой силой, когда он переступил порог. Дверь бесшумно захлопнулась за спиной, окутывая их теплом и тайной, отрезая от остального мира, от долга, от королевских обязанностей.

– Ваше Высочество… – Служанка медленно поднялась с табуретки, ее движения были плавными, подобно дикой птице, которая только что поднялась с земли. В полумраке комнаты, освещенной лишь отблесками камина, ее лицо казалось еще более нежным и хрупким.

– Лия…– Горячее дыхание коснулось ее щеки, заставив ее вздрогнуть. – Я безумно скучал по тебе… Каждая секунда без тебя – вечность. – Руки нежно коснулись ее лица, пальцы пробежались по ее щеке, вызывая приятный трепет по всему телу. Он притянул ее к себе, не отрывая глаз от ее лица, собираясь выгравировать каждый изгиб ее черт в своей памяти. Его губы замерли в опасной близости от её губ. – Я ждал этого момента весь вечер…

– Я тоже скучала, мой принц, – в её глазах разгорелся ответный огонь, яркий и нетерпеливый, отражающий пламя его желания.

Вильям поднял руку и нежно, трепетно коснулся её губ большим пальцем, очерчивая их контур.

– Можно? – выдохнул он, дрожа от волнения. Взгляд скользнул по её губам, обжигая их своим желанием. Он ждал, затаив дыхание, тело напряглось в предвкушении, каждый мускул был готов к движению. Лия, словно цветок, тянущийся к солнцу, едва заметно наклонилась вперед и жадно, страстно впилась в его губы. Она не просто поцеловала его, она отдалась этому чувству, растворилась в нем. Глаза Вильяма закрылись, и он утонул в этом долгожданном поцелуе, как в омуте, глубоком и таинственном. Руки обхватили её талию, притягивая все ближе и ближе. Принц чувствовал, как теряет контроль, как разум затуманивается от эмоций, как границы между реальностью и мечтой стираются. Внезапно он отстранился, словно очнувшись ото сна, глаза распахнулись, грудь тяжело вздымалась от прерывистого дыхания.

– Я жажду тебя… каждой клеточкой, каждой каплей крови.

Мир вокруг поплыл, теряя очертания. Не удержавшись на ногах, Азалия рухнула спиной на кровать, увлекая его за собой, как в водоворот. Вильям тут же навис над ней, его глаза сверкали безудержным желанием, тело прижимало её к мягкой перине, словно стремясь раствориться в ней. Он вновь жадно набросился на её губы, и поцелуй стал еще более страстным, еще более неистовым, языки сплетались в безумном танце. Пальцы обводили контуры её тела, вызывая трепет и заставляя её изгибаться под ним в порыве страсти.

Её руки судорожно впивались в его плечи, притягивая к себе, как к спасительному глотку воздуха после долгой засухи. Из самой глубины его души, измученной жаждой, вырвался тихий стон. Принц, охваченный трепетным порывом, торопливо, словно боясь спугнуть мгновение, принялся освобождать ее от пут платья. Пальцы, дрожа от волнения и нетерпения, неумело сражались с неподатливыми шнурками корсета. Наконец, побежденный корсет пал, и ткань платья, словно лепестки увядшего цветка, осыпалась с ее плеч, являя взору её пленительное тело, укрытое лишь тонкой пеленой ночной сорочки. Вильям смотрел на нее сверху вниз, и в его глазах плескалось не просто желание, а обожание, трепетное поклонение её красоте. Каждая линия её полуобнаженного тела, увиденная впервые, вызывала в нем бурю чувств, от которых перехватывало дыхание.

Лия лежала под его пристальным взглядом, заливаясь краской, нежная и беззащитная, как робкий цветок, распускающийся навстречу первым лучам солнца. Она чувствовала себя открытой и уязвимой, но в то же время – невероятно желанной.

Из груди Вильяма вырвался тихий рык – смесь вожделения и отчаянной, всепоглощающей любви. Сбросив с себя оковы одежды, он прижался к ней горячим, дрожащим телом, обжигая её своим жаром. Они чувствовали, как падают в бездну наслаждения, мир вокруг сузился до ощущения кожи, биения сердец, слившихся в едином порыве страсти, в едином крике любви. Они тонули в этом безумии, отдавались во власть неистовой любви, забывая обо всем, кроме друг друга.

После бури страсти, принц, обессиленный, но наполненный умиротворением, прильнул к Лии, утопая лицом в изгибе её шеи. Азалия чувствовала, как тепло его тела проникало через кожу, позволяя ощутить биение его сердца и пылкие порывы дыхания – каждый вдох и выдох, клятва безусловной любви и преданности. Они были насыщены друг другом, их тела и души слились в едином состоянии абсолютной гармонии, истощены до предела, но одновременно обрели долгожданный внутренний покой. Можно было сказать, что это были два измученных путника, которые нашли свой приют в нежных объятиях друг друга, почувствовав, что их соединение стало для них тем самым спасительным островком среди бушующего моря жизни.

– Азалия… любовь моя, – мягко прошептал кронпринц, и в его голосе слышалась дрожь, вызванная океаном сильных чувств, что захлестнули его сердце, как волны на скалах. Веки отяжелели, погружая в безмятежный сон, согретый не только теплом ее тела, но и безграничной любовью к женщине, ставшей его божеством.

Лия, подобно ангелу-хранителю, едва коснулась губами его волос, благословляя на мирный покой, и трепетно укрыла его легкой простыней, ограждая от любых тревог и невзгод.

– Спите сладко, мой принц, – её глаза, наполненные безграничной любовью и нежностью, медленно закрылись, унося её в крепкий сон, сотканный из тепла его тела и преданности её сердца, становясь свидетельством самой сильной и чистой любви, которая могла объединить двух таких особенных людей в мгновение вечности.

Глава вторая

Золотые нити восходящего солнца, как река небесного огня, медленно покидали небосклон, когда Азалия открыла глаза. Комната была наполнена тихим, утренним сиянием, пробивающимся сквозь тяжелые протертые шторы. Собрав свою волю в кулак, она заплела непокорные пряди в косу, чувствуя, как легкое покалывание энергии струится по ее пальцам. Она накинула простое платье из льняной ткани, слегка потрепанное годами, но всегда чистое и опрятное – символ ее скромного положения. Ее взгляд упал на безмятежно спящего Вильяма, чье лицо казалось еще более нежным и беззащитным в полумраке. Волна нежной, всепоглощающей любви наполнила ее сердце до краев, заставив ее замереть на мгновение, очарованная его красотой и покоем. Бесшумно приблизившись, она коснулась его лба губами, вкладывая в этот поцелуй всю свою заботу, всю свою преданность, желая, чтобы этот утренний дар принес ему спокойствие и хорошее настроение.

Покинув свою скромную обитель, девушка подставила лицо первым робким лучам, пробивающимся сквозь цветные витражи, рисуя на ее коже причудливые узоры из красного, синего и золотого. Утренний воздух был прохладным и влажным, наполненным запахом цветущей глицинии и свежескошенной травы. Она направилась быстрым шагом по древнему крылу замка, где скрипучие каменные ступени отзывались эхом ее спешки. В воздухе витал гул ожидания – слуги готовились к новому дню, предвкушая новые обязанности и строгие указания.

Дверь со скрипом распахнулась, словно неохотно впуская в знакомую, но всегда напряженную атмосферу служебной комнаты полной ожидающих лиц. Прислуга, повара, садовники, все выстроились в ряд, словно ожидая приговора, их лица были сосредоточены и насторожены. Напряжение в комнате висело плотной пеленой, как перед началом сложной придворной церемонии или важного спектакля, где малейшая ошибка могла стоить дорого.

– Лия, опять проспала? – прозвучал знакомый, слегка поддразнивающий голос Линды. – Снова последняя! Неужели опять засиделась за своими любимыми романами до рассвета? – Лия зарделась, как маков цвет вспоминая свои ночные «увлечения». Прочистив горло, она виновато взглянула на подругу, ожидая легкого упрека или даже смеха.

– Да… опять увлеклась. – призналась она, опуская взгляд.

– Эх, ты, нужно знать меру! – В ее голосе не было злости, скорее – ласковое снисхождение, будто она устала повторять это наставление.

– Знаю, Линда, знаю… Но ничего не могу с собой поделать, – Азалия беспомощно пожала плечами.

Линда, с пониманием взглянув на подругу, нежно коснулась ее руки. В ее глазах читалась не только привычная насмешка, но и легкая грусть, будто она разделяла бремя Азалии. Она знала, как сильно та тосковала по иной жизни, по миру, где не было места тяжелой работе и беспрекословной покорности. Линда всегда восхищалась неукротимой душой Азалии, ее способностью видеть красоту в самых простых вещах, даже в этой серой, монотонной жизни служанки, и тайком завидовала ей.

– Ладно, не будем о грустном, – голос звучал мягко, словно шепот ветра.

Вместе они пробрались сквозь толпу служанок, чувствуя на себе оценивающие, часто злорадные взгляды. Лия старалась не обращать на них внимания, пригибаясь, чтобы казаться ниже ростом, но ее сердце бешено колотилось в груди. Она знала, что многие завидуют ей, ее молодости и грации, но особенно – особому отношению кронпринца Вильяма, шепотом рассылаемому по всему замку. Шепот сплетен, обвинений, подозрений… Но они не понимали, какую тяжесть она несет на своих плечах, какую цену платит за каждый миг, проведенный рядом с Вильямом, за его тайные улыбки, нежные прикосновения. Они не видели, как этот единственный свет озаряет ее существование, как он – единственное, что удерживает ее от полного отчаяния. Этот свет был ее тайной, ее надеждой, ее бременем.

В комнату вошла главная служанка, госпожа Элоиза, высокая и статная женщина с пронзительным взглядом. Ее лицо выражало крайнюю степень недовольства, и Лия почти ощущала на себе ее презрение. Каким-то образом она всегда знала, когда та опаздывает, как будто у нее были свои собственные шпионы, внимательно следящие за каждым ее шагом. Лия почувствовала, как холодный пот выступил у нее на лбу, оставляя на коже липкий, неприятный слой. «Сегодня будет непростой день», – промелькнуло у нее в голове, и в этот момент она почувствовала необъяснимую тревогу, предвещающую беду.

– Азалия, – сурово произнесла главная служанка, ее голос был подобен звону разбитого стекла, – ты знаешь, что опоздания недопустимы, особенно для той, кто получает такие привилегии. Сегодня ты будешь помогать на кухне, чистить овощи, и притом, без передышки. И помни, любое упущение, малейшая оплошность, будет строго наказана. – Слова прозвучали как приговор, холодное и безжалостное обвинение. Лия подняла глаза, но в ее взгляде не было ни мольбы, ни сопротивления – только тихая, почти потушенная искра. Она склонила голову в знак согласия, готовая принять любое наказание, вынести любые унижения, лишь бы сохранить в своем сердце ту тайную, запретную любовь, что согревала ее в самые темные времена, словно маленький огонек, освещающий путь в кромешной тьме.

После указаний Азалия направилась на кухню, где ее уже ждала гора овощей, казавшаяся непроходимым хребтом. Она взяла нож, обхватывая его прохладную рукоятку, и принялась за работу, погрузившись в свои мысли. Даже в самой тяжелой, монотонной работе она находила свой способ бегства от реальности, свой маленький мир, где она могла мечтать и любить принца Вильяма, где он был не кронпринцем, окруженным охраной и церемониалом, а просто Вильямом – молодым человеком, который мог бы улыбнуться ей по-настоящему, без необходимости, без условностей. И в этом маленьком мире, сотканном из мечты и надежды, она на мгновение забывала о своей участи.

Время выползало из тени, подобно раненому зверю, пока Вильям с трудом вырывался из цепких объятий сна, вязкого, как туман растерянности. Поднявшись, он провел рукой по лицу, словно стирая остатки грёз, и взгляд его скользнул по пустому пространству рядом – месту, где еще недавно витала тень её присутствия. Воспоминания о минувшей ночи вспыхнули в душе ярким костром, и робкая улыбка заиграла на его губах, согревая сердце нежным теплом надежды.

Сбросив с себя грубую простынь, он поднялся на ноги, предвкушая новый день, его шаги пружинили от радости, словно он был мальчишкой, а на губах играла счастливая улыбка. Он, как ускользающая тень, покинул комнату Лии, облаченный во вчерашнюю одежду, в которой еще жил аромат её кожи. Добравшись до своих покоев, он торопливо направился к гардеробу, где его ждал строгий костюм принца, но даже безупречный крой не мог скрыть бурю, бушующую в его душе. Теплая волна нежности нахлынула на него, согревая каждую клеточку тела, и улыбка, как луч солнца, никак не хотела покидать его лицо. Закончив приготовления, он направился в столовую, пряча свои сокровенные чувства под ледяной маской хладнокровия и неприступности, тяжелую, как королевская корона

Величественное пространство обеденного зала с длинными столами, уходящими в бесконечность, и высокими потолками, казалось, подавляло своим великолепием. Солнечные лучи, проникая сквозь высокие окна, озаряли комнату холодным, безжалостным светом, и столовое серебро отблескивало осколками льда. Ароматы свежеиспеченного хлеба и жареного мяса, обычно такие манящие, казались сегодня приторными и чужими. Шеф-повар, добродушный мужчина с открытым лицом, кивнул ему в знак приветствия. Принц приблизился к столу, где его уже ждали король Фредерик – каменный истукан, и его старшие братья, Кейл и Райкер, в глазах которого, словно в темном омуте, плескалась неприкрытая ненависть, разъедающая его изнутри, ведь именно Вильям, самый младший из братьев, стал наследником престола, что было невыносимо для его гордой души. Сохраняя невозмутимое выражение лица, принц занял свое место рядом с отцом, ощущая на себе прожигающий взгляд брата. Он понимал его боль, его разочарование, но не мог не чувствовать укол раздражения от его постоянных, мелочных попыток унизить его. Сделав глубокий вдох, он отбросил собственные эмоции, словно ненужный груз, и сосредоточился на предстоящем дне, на обязанностях, которые давили на него, как бремя.

– Доброе утро, отец, – произнес он спокойным, ровным голосом, стараясь придать ему оттенок уважения. – Надеюсь, вы хорошо себя чувствуете? – Он взглянул на отца, пытаясь прочесть в его глазах хоть тень расположения, и затем перевел взгляд на братьев. – Доброе утро, Кейл. Райкер. – Его тон был вежливым, но нейтральным.

Кейл кивнул брату в ответ на приветствие, король, как всегда, одарил его холодным, безмолвным взглядом, пронзающим насквозь, а Райкер презрительно фыркнул, словно выплеснул в лицо яд. Не дрогнув ни единым мускулом, принц позволил лишь мимолетному раздражению промелькнуть в глубине глаз, вызванному неуважением старшего брата. Он проигнорировал его фырканье, как укус комара. Тяжелый взгляд короля был ему знаком, он привык к нему, как к неизбежному. Он научился встречать его спокойно, с достоинством, зная, что молчание отца – это вечная проверка его характера, его стойкости, его воли. Он выпрямился, положил руки на стол, словно в ожидании приговора, и стал ждать завтрака.

Двери столовой распахнулись, и слуги внесли в комнату множество блюд, щедро расставленных на серебряных подносах. Азалия вошла следом, неся поднос с пышными, румяными оладьями, источающими восхитительный аромат. Ее взгляд невольно упал на спинку стула, где сидел Вильям, и сердце замерло, словно оборвалось. Лёгкий толчок спину вернул её в реальность.

– Чего замерла? Давай иди! – услышала она над собой грубый голос одного из слуг. Сделав несколько глубоких вдохов, она подошла и поставила тарелку на стол. Она не сдержалась, и ее взгляд метнулся к Вильяму. Кронпринц, заметив ее боковым зрением, почувствовал, как изнутри его разрывало желание прикоснуться к ней, заключить в объятия, осыпать поцелуями ее прекрасное лицо, стереть с него печать страдания. Но он не мог. Не здесь, не сейчас. Он должен был сохранить видимость, играть роль холодного, неприступного принца, хозяина своей судьбы. Поэтому он отвернулся, его взгляд скользил по комнате, не выражая ни единой эмоции. Азалия быстро выпрямилась, как сломленная тростинка, и покинула обеденный зал вместе с остальными слугами, оставив после себя лишь шлейф горечи и тоски. Принц смотрел на тарелку, его движения были механическими. Челюсти были сжаты до боли, он боролся с эмоциями, которые грозили вырваться наружу. Сделав глубокий вдох, он попытался успокоиться, призвать на помощь самообладание, и продолжил есть, сохраняя на лице маску спокойствия.

Завтрак тянулся мучительно долго. Каждый звук – звяканье столовых приборов, приглушенные голоса слуг, даже собственное дыхание – казался Вильяму оглушительным. Он чувствовал на себе взгляд отца, холодный и оценивающий, и это ощущение давило на него с непомерной тяжестью. Он был принцем, наследником трона, и должен был демонстрировать силу и самообладание. Но какой ценой? Ценой собственного счастья, ценой любви, которую он вынужден был скрывать в самых потаенных уголках своего сердца.

Азалия, оказавшись за дверями столовой, прислонилась к стене, пытаясь унять дрожь в коленях. Она видела его страдание в глубине его глаз, чувствовала его боль, как свою собственную. Ей хотелось броситься к нему, обнять его, сказать, что она рядом, что он не один. Но она знала, что это невозможно. Их любовь – запретная, опасная, способная разрушить все, что им дорого. И все же, несмотря на все препятствия, она не могла перестать любить его. Он был ее светом, ее надеждой, ее единственной отрадой в этом жестоком мире.

Когда завтрак подошел к концу, Вильям встал, поклонился отцу и, не говоря ни слова, покинул столовую. Ему необходимо было вырваться из этой удушающей атмосферы, вдохнуть глоток свежего воздуха, пусть и пропитанного предчувствием беды. Он шел по коридорам замка, словно по лабиринту, где каждый поворот таил в себе опасность. Сердце бешено колотилось, в груди клокотала буря, и только усилием воли он сдерживал рвущиеся наружу чувства. Оказавшись в своих покоях, он рухнул в кресло, закрыл лицо руками и позволил себе на мгновение проявить слабость. Он любил Азалию больше жизни, но долг перед королевством, перед своим народом, сковывал его, словно цепями. Он понимал, что их любовь – это запретный плод, искушение, которое может обернуться катастрофой. Но как отказаться от самого дорогого, как предать то, что делает его живым?

Тихий стук прервал тишину его комнаты. На пороге возник Дженкинс – пожилой и преданный дворецкий, будто чувствующий душевную боль принца. Его мягкие шаги были уверенными и бесшумными, он нёс в руке чашку с ароматным чаем, словно ангел-хранитель, приходящий с утешением. С самого рождения он был рядом с Вильямом, и его забота, поддержка и верность были неиссякаемыми. Дженкинс прекрасно знал о тайной любви принца к Азалии, и не раз рисковал, чтобы помочь ему сохранить это чувство в тайне. Он отлично понимал, как важен для принца этот светлый уголок его сердца. Бесшумно приблизившись к креслу, где сидел Вильям и боролся с внутренним напряжением, он аккуратно поставил чашку на маленький столик рядом и мягко произнёс:

– Мой господин, прошу, выпейте. Это поможет вам обрести покой и окинет вас теплом и умиротворением.

Вильям медленно убрал руки с лица, и его глаза встретились с морщинистым, полным заботы лицом слуги. В сердце проснулся поток облегчения и бесконечной благодарности этому человеку, который был рядом с ним всю жизнь Он взял чашку, его пальцы дрожали в лёгком нервозе, но тепло фарфора дарило утешение. Вкус и аромат чая окутал его, насыщая каждую клетку тела. Закрыв глаза, кронпринц тихо вздохнул, чувствуя, как напряжение покидает его.

– Спасибо, Дженкинс. Ты всегда знаешь, что мне нужно, – в взгляде засияла мягкая, почти незаметная улыбка. – Ты больше, чем просто слуга, Дженкинс. Ты – мой друг.

– Что вы, Ваше Высочество, я всего лишь скромный дворецкий, исполняющий свой долг. –Дворецкий склонил голову с поклоном, его лицо выражало искреннее смирение и теплое уважение.

На лице принца появилась легкая усмешка, его сердце наполнилось теплом и уютом в присутствии этого человека, ставшего ему не только наставником, но и родной душой, настоящим оплотом покоя.

– Ерунда, Дженкинс. Ты был со мной с самого детства. Ты знаешь меня лучше, чем кто-либо в этом замке. Ты мой доверенный человек, мой друг… мой отец, во многом. – Он замолчал, сделав еще один глоток чая. – И я бесконечно благодарен тебе за это. Искренне. – Он посмотрел на дворецкого серьезно, его глаза встретились с его глазами. – Я не знаю, что бы я делал без тебя. Ты – опора в моей жизни, скала, на которую я всегда могу положиться.

– Мой господин, я тронут вашими словами. Я всегда буду рядом, чтобы служить вам. – Дворецкий приложил руку к сердцу и поклонился.

– У меня есть к тебе одна просьба, Дженкинс. Некая задача, требующая твоей особой осмотрительности и верности, – принц наклонился чуть вперёд. – Мне необходимо, чтобы ты внимательно присматривал за моей драгоценной Азалией.

– Не волнуйтесь, господин, я уже неустанно оберегаю эту юную особу. И, признаюсь, она вызывает во мне искреннее восхищение. Госпожа Элоиза, старшая служанка, несправедливо обременяет её работой, что обусловлено вашим особым расположением к Азалии. Так же это вызывает неприязнь и у остальной прислуги. Но она стойко переносит все тяготы и невзгоды. Меня также тревожит распространившиеся слухи. Ваше Высочество, по замку ходят мерзкие подозрения, ведь только ей вы позволяете касаться себя. Вы должны скрывать свою привязанность к ней на людях. Вероятно, и Ваш Отец уже осведомлен об этих слухах.

Лицо Вильяма исказилось от боли, он откинулся на спинку кресла, и тень тревоги застлала его взгляд. Руки массировали виски, пытаясь унять подступающую головную боль.

– Я знаю… я слышу этот змеиный шепот, – пробормотал он, сдерживая дыхание. – Пытался не обращать внимания, но чувствую, что скоро это станет невыносимым бременем. – Его плечи опустились, и его лицо выражало абсолютную усталость. – Я не знаю, что делать, Дженкинс. Как объяснить им, что Лия – вовсе не такая, как все? Что она – единственная, кто может унять мою душевную боль, прикосновением, которое не жжёт, а лечит… – В его голосе слышалась тоска и отчаяние. – Ты, безусловно, прав. Мне нужно быть осторожнее, но трудно подавлять чувства. Она – словно луч света в моей тёмной жизни. Единственная, кто заставляет меня чувствовать себя живым… – Он боролся с эмоциями, его голос задрожал. – Постараюсь держаться в рамках приличий… буду сдерживаться на публике. Но прошу, продолжай охранять её, следить, чтобы с ней ничего не случилось. Я не переживу этого…

– Не беспокойтесь, мой господин. Я буду на страже, и в дальнейшем. Вы можете на меня положиться, – дворецкий склонился в поклоне и покинул покои принца.