Демон человеку – друг

– Я – другое.

– Не дл’угое! Почему с тобой мне можно гулять и игл’ать, а с дл’угими – нет! Это нечестно!

Гифт хлюпнула носом и опустила голову. Это и вправду было нечестно – нечестно и жестоко. Родители её никогда никуда не отпускали. Гифт даже в детский садик пошла только потому, что Друг попросил об этом её маму с папой. Это ведь что-то значило: если Друг настолько могущественный, что может уговорить родителей на что угодно, то он помог бы и в тот раз. Гифт тогда не понимала: почему он тоже говорит, что ей нельзя? Разве он не покупает ей мороженное, не водит в парк и к пруду кормить уточек, показывает лебедей и рассказывает много всякого про животных и людей? Разве не он берёт её за руку, когда забывает, что притворяется безразличным? Разве не он меняет цвет волос, только чтобы рассмешить её?

А может, теперь он не врал, и Гифт ему взаправду надоела? Но почему он просто об этом не скажет? Зачем он водит её на прогулку и позволяет за себя держаться? Почему у него в волосах начали вилять красные и оранжевые цвета?

Мыслей тогда было много. Гифт редко думала такими болотными, удушливыми красками. Ей всегда нравились глубокие океанические, космические, или яркие фейерверковые, даже если взрывались они кровавым красным или ядовитым зелёным. Она уже и не помнит, почему вдруг один из очередных отказов Друга вызвал у неё такое отчаяние, что она в один шаг упала в серые трясины.

Может, потому что в детском саду её тогда не очень любили, и приглашение девочки, которой было интересно с ней играть, было шансом увидеть что-то новое – что-то кроме квадратной комнаты и тинистых родителей. А Гифт в то время очень любила что-то новое и очень не любила тину.

А может, она уже тогда что-то понимала и чувствовала. Память отрихтовала намёки в разговорах родителей и Друга, сгладила несостыковки и в их поведении, игнорировала год от года возрастающее в доме нетерпение – но чутьё заострилось там, где затупилось сознание, и где-то внутри себя Гифт всё поняла ещё до того, как наступил её тринадцатый День рождения. И захотела взбунтоваться, вырваться за материковую линию, в отместку утопить всех в своём озёрном звёздном небе: в ответ на отталкивание – ринуться навстречу.

Но потом случилось что-то новое. Что-то важное и более поразительное: потому что все причины бунта, все причины слёз уже известны и уже в прошлом, а то, что сделал Друг, предвещало настоящее и будущее. Понаблюдав за её слезами и отчаянием, он присел перед Гифт на колени и посмотрел яркими зелёными глазами, горевшими и обжигающими, как упавшее в зрачки Солнце.

А потом он был честен:

– Послушай меня. – Демон вытер красные щёки ребёнка самыми кончиками пальцев. Он поморщился. Гифт до сих пор гадает – отчего это было. Было ли ему неприятно касаться человеческих слёз? Или ему было неприятно касаться слёз Гифт? – Тебе это не нужно. Когда тебе исполнится тринадцать лет, я заберу тебя с собой, и ты больше никогда не сможешь увидеть ни своих друзей, ни своих родителей. До этого момента осталось совсем немного. Не успеешь моргнуть глазом, как этот день придёт. И, когда я приду в последний раз, тебе будет очень грустно терять всех, кого ты знаешь. Разве ты хочешь грустить?

По прошествию лет его слова обрели куда больший смысл. Пережив свое тринадцатилетие и распрощавшись со всеми, кто был в прошлом, Гифт поняла, почему ей нельзя было никого подпускать к себе. Она не винила Друга, но Гифт не собиралась притворяться, что это не жестоко. А это было очень жестоко.

Особенно тогда, когда она изо всех сил хотела заплакать и не могла – зелёный неон задавил её слёзы, как придавленных могущественной ладонью и закупоренных в слишком тесные бутылки джинов. Словно это были духи, не имеющие права на свободу.

Жестоко. Жестоко. Больно.

– Но я хочу иметь Дл'узей…

Но Гифт всё равно рада помнить это.

Друг сделал вид, что не услышал. Схватив девочку за руку, он потащил её в парк, кататься на горках и каруселях, и до первого аттракциона Гифт больше не говорила и не плакала. Был ли рад Друг воцарившейся, наконец, тишине?

Если верить тому, что случилось потом, – нет.

Двадцать три года

– Приходите к нам ещё!

Вытащенная из могилы Гифт ещё не знала, что через десять лет её дела пойдут так хорошо.

По крайней мере, достаточно хорошо, чтобы оплачивать жильё, еду и свободу. И что у неё даже будет возможность откладывать какой-то кусочек от прибыли на запланированное долгосрочное путешествие или покупку собственного колеса обозрения. Гифт ещё не до конца определилась с целью, но уже активно готовится.

Друг говорит, что Гифт всегда любила преувеличивать и создавать для себя долгоидущие цели. Но Гифт не считала это чем-то плохим. Наоборот: благодаря её жажде ставить долгоидущие цели, у них сейчас всё так хорошо. Хоть кто-то пожалел о создании творческой мастерской и открытии своего дела? Ведь ничто не может сравниться с тем чувством свободы, когда ты сам себе хозяин в своём деле. Сам себя отругал, сам себе пообещал, что всё исправишь, сам себя проклинаешь за то, что ты такой строгий начальник, а потом сам берёшь себя в руки и делаешь в два раза лучше, после чего сам себя за это похвалил и побаловал поощрением. Благодать!

Гифт устраивал их магазинчик, хоть и вырос он весьма спонтанно. Так же спонтанно из жёлудя вырастают сосны. Всё началось с брошенного вызова, тяжесть которого Гифт несла на себе последние пять лет, как будто она была очередным в этом мире Сизифом, взвалившим на себя миссию избавить мир от смерти.

Суть брошенного вызова, который люди чаще называли «хобби», состояла в том, чтоб выплести на неподатливый, упрямый в столь же степени, в какой и гибкий материал свои мысли и эмоции. Деревянные фигурки и изделия были не самым простым хобби, и давалось оно тяжелее, чем то же рисование или писательство, или хотя бы лепка из глины и пластилина. Хотя и эти занятия, по правде, были сложными. Воистину, дать тело чему-то внетелесному – та ещё мозголомательная головоломка. Что бы ты ни сделал, результат никогда не получается идеальным. Как Гифт ни рвалась, ни пыталась приблизиться к увиденному горизонту – так ни разу и не вышло. По началу она так расстраивалась, что пять раз даже бросала – по разу на каждый год существования вызова. Но потом желание пробуждалось в ней, и она пробовала ещё и ещё, пока не получалось что-то достаточно близкое, чтобы выразить Главное, но всё ещё далеко от полного совпадения.

В конце концов, пришлось прийти к мысли, что Душа иногда должна оставаться Душой, и Тело ей не чета, как не гни его и не издевайся. Также и наоборот, Душа не может стать Телом. Поэтому Гифт решила переосмыслить свой вызов. Она решила не выплетать невыразимое на неподатливом, а рассказывать неподатливому, что и кого хочет к нему подселить – и почему она решила, что это приведёт лишь к лучшему. Не насиловать, не стругать и придавливать, а давать прожить жизнь. Позволить совершать ошибки и себе, и творению. Позволить проявлять волю и творению, и себе.

И вдруг ей стало легче.

Может, не лучше, но определенно легче, потому что ей вдруг стало просто любить всё, что выходило из-под руки. Кривое и косое, больше напоминающие бесформенные пятна тьмы, которые видит только младенец; или по-настоящему удачные и детальные фигурки по мотивам живой природы, которые человеческий глаз не может наблюдать так чётко и подробно – каждое творение было стоящим и живым. Тепло легковесных, ласковых пальцев начало приживаться в деревянных морщинах старого господина-дерева, переродившегося в искусство, и стало её авторской подписью. Друг, увидев эту подпись, заинтересовался.

– Те, кто смотрят за действительность, сразу её почувствуют, – сказал он и тоже принял Вызов.

Они стали делать фигурки вместе. Точнее, Друг больше ударился в деревянные украшения: гладкие крупные бусины без единой зазубрины, браслетики из крошечных треугольников, кольцо с квадратной оправой – простые геометрические фигуры сменялись сворачивающимися в колье тессерактами; сложными загогулинами-уроборосами, поглощающими самих себя; ободки, напоминающих фракталы и крошечные лабиринты на деревянных душках пустых очков. То, что в глазах большинства показалось бы скучным и отдающим запахом серой пыли с учебников геометрии, в руках Друга обрело какую-то зачарованную таинственность, манящую с силой Космоса. Один «невозможные фигуры» чего стоили.

Невероятный талант Друга стал для них началом. Гифт выставляла и свои работы на продажу. Со стороны могло показаться, что её простенькие формой и скромные видом работы до белизны поблекнут рядом с утончённой и сложной механикой Друга, но она была убеждена: тот, кто смотрит за действительность, найдёт что-то для себя и в её руках. Хотя её всё равно удивило, что таких людей оказалось больше, чем стоило надеяться. Хотя, может, они просто сочли работы Гифт подходящими для детской комнаты.

Друг говорил, что её фигурки очень дружелюбны и наделены теплом её воли. Демон, видящий чужие намерения и души, как человек видит лучи света и волнение жаркого воздуха, не мог ошибиться. Он также говорил, что есть люди, которые способны почувствовать силу внимания и уважения Гифт к её созданиям на интуитивном уровне. Жаль, Гифт не могла определить наверняка, кто среди многочисленных покупателей был таковым, а кто просто привлёкся внешней простотой – у неё всегда язык чешется расспросить об ощущениях и впечатлениях! Поэтому она на всякий случай забрасывает вопросами всех.

Друг говорит, что это отпугивает людей.

Один из наиболее частых покупателей сказал, что в работах Гифт и Друга есть нечто, что можно было назвать «каплей безумия». Гифт понравилось это определение. Оно показалось ей весьма точным, хотя Друг уверял, что клиент имел ввиду не то, о чём она подумала. Но в чём он не прав? Чем не безумие – эта любовь ко всему сделанному, эта жажда вдохнуть в него что-то от себя, какую-то свою собственную разумность, чувственность? Разве не безумием называют люди, когда ты склоняешься над верстаком и даже не моргаешь, пока не дойдёшь до последней стружки? Разве не безумие выглядывает между щелями и трещинами всего, что сделано Гифт, и всего, что она использовала для создания: быстро-медленный стиль резьбы, резко-плавные контуры, хаотично-упорядоченные мазки краски и лака? В форме фигур, иной раз так далеко уходящих от анатомически принятых в человеческом обществе образцов, что кажется, будто Гифт от них не отходила, а убегала, панически визжа? Может, безумие было в самих руках Гифт? Или в её голове?

Или во всём сразу.

И это было прекрасно! Это была – свобода! Принимать противоречия и прыгать в них, как в любовь к неправильному, как в оживление неодушевлённого!

Лучшая форма безумия была именно такой – из хаотично рассеянного по миру и выцеженная в кристалл внутри её сознания.

– Ты посмотри на себя. Снова оторвалась от тела? – Друг перехватил её окровавленную руку прямо в момент, когда Гифт очнулась от мыслей и заметила сочившуюся из порезанного пальца боль. Он требовательно потряс кисть, словно накачивал старый вредный матрас.

– Это так естественно, – заявила она улыбающимся голосом, пока Друг обрабатывал рану. На соседях и соседях соседей среднего пальца было много мелких бело-бежевых шрамиков и свежих пластырей. Гифт щедро сеяла порезы, словно её руки были непаханым полем, нагота которого возмущала и требовала тоже чем-нибудь себя заполнить. Если каждая фигурка – это Душа, получившая не совсем умелое и подходящее тело, то каждая рана – это мысль, не высказанная вслух, но пропущенная через себя, как день или ночь, или закат, или восход.

– Ты стала много отдавать, – Друг как-то ностальгично заржавел волосами. Он едва заметно улыбнулся, сжав в пальцах тонкие косточки Гифт. – И теперь ты столь непроизвольно перевариваешь и выплёскиваешь накопленное за долгие годы, что совсем отлетаешь от действительности.

Необычно немалая доля посетителей магазина «The Gift by your Friend» отмечала в созданиях Гифт эту «каплю», и от того страннее ей было замечать, насколько меньше из них видели «безумие» в работах Друга. Возможно, всё дело в том, что он слишком тщательно маскировал и прятал сущность своих созданий за идеальной формой. Гифт, отошедшая от создания Идеального Тела, не боялась давать безумию и любви оплёвывать всё снаружи и показывать себя настолько громко, насколько хочется. Друг же делал всё так тщательно и ровно – и при этом быстро – что можно было принять его произведения за работу машины. Некоторые клиенты поверили в оправданность цен изделий ручной работы только после того, как Друг у них на глазах вырезал пирамиду. Внутри куба. Поражающий любое осознающее рамки человеческих возможностей воображение талант Друга изрядно отвлекал от содержания. Но, кажется, это именно то, чего он и добивался.

И всё равно – если бы кто-то спросил Гифт – она бы ответила, что никакая удивительная и шокирующая форма не способна спрятать то, что прячет в себе Душа каждого изделия Друга. И она не идёт ни в какое сравнение с «каплей безумия» Гифт, потому что «капля безумия» Демона – всё равно, что океан, являющейся каплей разве что глазами Галактики.

Так или иначе, общим совещанием плату с «капли безумия Демона» было решено не взымать. Людей надо радовать маленькими сувенирчиками.

Друг обладал куда большим арсеналом «безумия», чем Гифт когда-либо будет способна, или чем когда-либо могла себе представить. Друг сказал, что у него не всегда было достаточно на столь разнообразные фокусы. Он сказал, что это во многом её заслуга, и почему-то сразу менял тему, синея локонами. Гифт позволяла ему уйти, когда он хотел уйти, и не обращала глаза к ночи тринадцатого дня рождения – всего за несколько часов до того, как он обратился в похороны.

Они предпочитали жить настоящим. Не обсуждали прошлое, не загадывали будущего. Они открыли магазин четыре года назад, стоило Гифт окончить школу и побудить Друга принять Вызов, изменивший их жизнь.

Это вполне устраивало обоих, и Гифт признаёт, что в кругу деревянных зародышей разных мастей и жёсткости, держа в руках перерезающий пуповину ножик, созидающие сущее инструменты для резьбы и краски; встречая Солнце ранним утром и провожая уставшую звезду за горизонт каждый вечер; всегда находясь рядом с Другом в любую погоду, в любой ситуации и в любом состоянии… Чувствуя любовь вместо одиночества и больше не упираясь в тесноту гроба, будь он настоящим или мысленным, – Гифт могла назвать это состояние тем чувством, которое люди величают Счастьем. И хотя она не знала, что Оно для других людей, для неё это – Творение, Наблюдение и Друг.

Гифт знала, что и он это чувствует.

В один из дней, достаточно обычный, чтобы быть спокойным, но недостаточно, чтобы быть таким же, как предыдущий, в магазин зашёл молодой человек, который был известен в этих стенах под кодовым именем «Постоянный Покупатель» или же ПП – сокращённо.

ПП пользовался уважением первый месяц своего прибывания, когда в его голове было много идей для заказов, а в кошельке – денег для покупок. Он и сейчас был достаточно ценным клиентом, Гифт всегда была рада принимать у него заказы и выполнять их. Часть из них была достаточно далека от неё: они не будоражили воображения и не будили поток мыслей, пропахивающих на её пальцах новые дорожки и вкладывающих в деревянные изделия вместе с кровью новые Души и чувства. И всё же они были просты, быстры в изделии и по-своему очаровательны в своей приземлённости. Гифт любила и их, и была рада отдать их в руки, которые бы ценили их наполнение от всего сердца, ведь оно было им близко.

Словом, не было причин жаловаться на уважаемого ПП, но был нюанс…

Он начал оказывать Гифт те-самые-знаки-внимания. ПП приносил цветы – преимущественно розы и преимущественно розовые, угощал конфетами самой популярной марки и не раз приглашал прогуляться вместе до ближайшего торгового центра. Ничто из этого не было интересно Гифт. Все эти вещи очаровательны в своей заземлённости, но если бы их можно было также передать в более достойные и подходящие им руки, как она делала это с созданиями для ПП, то она бы без заминки так поступила.

И дело даже было не в этом, и не в самом ПП, который, в сути, являлся хорошим человеком, а в том, что Гифт попросту не увлекалась романтическими отношениями, а мысль о свиданиях и прогулках в кино с симпатичным молодым человеком даже в подростковом возрасте не вызывала у неё трепета и сладостного ожидания, как это должно быть.

Но донести сию новость до настойчивого молодого человека оказалось до странного непросто. Он был свято убеждён, что Гифт просто пытается не показаться доступной и смущается чужого внимания. Хотя, Друг будет свидетелем, она выражалась вполне прямо и не увиливала. Гифт вообще не любила и не умела увиливать, и всегда говорила всё, что на уме – даже когда Друг часто сетовал на это. Но лучше уж «сношать мозг случайным прохожим бессмысленно длинными и сложными предложениями», чем оставаться для них недопонятой.

Гифт было почти жаль очередной раз разочаровывать уважаемого ПП. Хотя Друг посмеивался с ситуации, не стараясь прятать в голосе щепотку ехидства, а его волосы желтели – признак зловредности – и становились такими кислотными, что глаза болели. Кажется, с каждым годом он становился всё вреднее. Старость?

И вот, ПП снова пришёл сегодня с букетом роз. Гифт снова не приняла их.

– Здравствуй, – улыбчиво произнёс ПП. – Как начался твой день?

Гифт бойко ответила:

– Ну, этим утром небо отличалось от того, каким оно было вчера. Ветер согнал облака и открыл синь, но земля за сутки повернулась вокруг своей оси ровно на круг, поэтому небо этого утра можно назвать тем же пространством, которое было в предыдущее утро, однако то самое пространство, о котором мы рассуждаем, тоже движется, поэтому, скорее всего, за это время оно встало к нам другой стороной, не такой же, какой вчера. Поэтому я могу ответить, что этот день начался так же, как и предыдущий, но при этом – совсем по-иному!

ПП улыбнулся. Слегка пришибленно.

– Что мне нравится в тебе, так это то, что каждый твой ответ на такой банальый вопрос… не такой же банальный. Обычно отвечают: «нормально» или «хорошо», знаешь об этом? – в голосе ПП прослеживалась насмешка, отскочившая от каменной улыбки Гифт.

– Зачем повторять одно и то же изо дня в день, если можно находить что-то новое, просто открыв глаза? Всё вокруг нас каждую минуту немного меняется, хотя и остаётся в сути тем же, чем оно являлось секунду назад. Поэтому наша жизнь так противоречива и наполнена.

Гифт моргнула.

– Вот видишь! Я моргнула, и мир уже немного другой. – она указала пальцем на лицо ПП. – Волос из твоей чёлки сдвинулся немного влево.

ПП растерянно моргнул, невольно потянувшись к своим волосам. Гифт улыбнулась шире, а ПП, кажется, почувствовал себя неловко настолько же, насколько чувствует себя баран на коленях фото-модели: бедняжка не знает, зачем он здесь и что ему делать с этими острыми костями под животом.

Тем не менее, надо отдать ему должное – ПП быстро взял себя в руки. Он улыбнулся и повторно протянул букет роз, который Гифт намерено не замечала. Один раз она допустила ошибку, приняв подарок. Вот с того самого момента ПП и разучился слушать.

– Что ж, так ты окажешь мне честь сегодня вечером? Я забронировал билеты на один ужастик… Ты же любишь ужастики?

Гифт снисходительно вздохнула. Она ужасно редко чувствовала усталость – в основном лишь тогда, когда ей начинало становиться скучно. Случалось это теперь очень редко, но нынешнее положение было ужасно близко…

– На мой вкус они больно утрированы. – Гифт, конечно, не могла ручаться, но она была уверена, что этот мужской голос точно принадлежал не ей. Должно быть, из комнаты отдыха вышел Друг, только если у неё вдруг не случился выброс гормонов, и голос не сломался. – Что ни демон – то чудовище и убийство. Как правило, никакого разнообразия. Хотя среди человеческого искусства есть и исключения.

Улыбка ПП застыла. Букет в его руках чуть задрожал. Если бы Гифт не почувствовала вибрацию его смешанных эмоций, то она бы подумала, что они просто не выдержали и решили закричать, требуя освобождения или последней милости.

– А Вы?..

– Друг, – представила его Гифт. Мгновенно забыв, что «Друг» является именем только для неё.

– Просто друг? – уточнил ПП, и в его глазах показалось облегчение.

– Да, – ответил за неё Друг. Он вошёл в поле зрение Гифт, и та смогла понять, что он в довольно издевательском настроении – его волосы были задорно рыжеватые, с проблесками ехидной кислотной желтизны, а глаза зеленели ярче адского пламени (хотя Гифт его ни разу не видела, но уже знала, какое оно). – Правда, больше шансов у Вас от этого не станет, молодой человек.

На благо им всем, уважаемый ПП не стал делать вид, что не понимает, о чём ведётся речь. Щёки его от стыда порозовели, словно высосали из роз держащиеся на чистой совести пигменты.

– Почему же это?

– Уважаемый Постоянный Покупатель, – вмешалась Гифт. – Я уже говорила Вам причину. Не раз.

– Ну, да… – смущённо начал ПП, жестикулируя болтающими головками розами. Это были уже не крики, а конвульсии. – Но… Стоп, как Вы меня назвали?

– Нефильтруемый поток мыслей этого человека рано или поздно утомит тебя или же сведёт с ума, – улыбнулся Друг довольно для себя тепло. – С большой вероятностью. Но главной причиной остаётся незаинтересованность Гифт.

– Но я… Просто не понимаю, почему? – ПП просяще обратился к Гифт, и та даже порывалась ответить, но в этот же момент голова человека резко качнулась назад к Другу. Словно не по своей воле, точно невидимая рука дёрнула её назад за ниточку, тоньше паутинки.

– На то есть много причин, и не все доступны Вашему разуму, – размыто пояснил Друг. Два зелёных огонька в его глазницах лениво моргнули, волосы потемнели и посинели, а звук его голоса стал медленней и плывучей. Так он когда-то говорил с родителями. Ну, разве что, ещё холоднее. – Но для Вас будет достаточно знать и того, что Вы просто не во вкусе Гифт.

ПП замер, уставившись на Друга совсем новым взглядом. Гифт проследила, как голубые глаза ПП, будто поссорившись между собой, разъехались в разные стороны, и, тут же вспомнив о благоразумии, сошлись на переносице, дабы заключить перемирие. Мгновением позже они вновь вернулись в нормальное положение.

Ещё одним мгновением позже ПП глубоко вздохнул, пораженчески кивнул и обратился к Гифт:

– Простите за доставленные неудобства. Я не хотел быть навязчивым.

– Всё в порядке, – уверила Гифт его удаляющуюся от прилавка спину. Когда колокольчик над дверью зазвенел, Гифт крикнула ему вслед: – Приходите ещё!

Гифт верила, что это был последний раз, когда он пришёл с букетом и очередным приглашением. Розы, благо, он забрал с собой. Ей стало настолько жалко их замученного вида, что она была готова копать могилу на ближайшей клумбе.

– А теперь, – обратилась она будничным тоном к Другу. – Что ты сделал?

– Поумерил его гордыню и подпил энергию, – ответил таким же тоном демон. – И того, и другого было в нём слишком много. За ними я не почувствовал привязанности к тебе, в противном случае я бы не смог прогнать его просто так.

– То есть, он не мог отступить из гордости? – спросила Гифт. – А энергию зачем? У людей же от этого болит голова.

– Просто на всякий случай. И он сам виноват, что обратил на меня такое ревностное внимание… Мне тоже не чуждо чревоугодие и желание ухватить с ветрины последний кусок торта, – волосы Друга окрасились в апельсиновый в розовую крапинку. Гифт рассмеялась от его вида. – Я всё ещё жду «спасибо» за оказанную помощь. Ты уже давно научилась человеческим манерам.

– Ты не человек, но ты прав, – Гифт улыбнулась Другу, слегка склонив шею в его сторону. – Спасибо тебе за помощь. Мне было жалко обижать его, но другого выхода не было.

Улыбка Друга перебежала в один угол рта, превратившись в ухмылку. Его волосы стали обычными рыжими, похожими на волосы Гифт, а блеск потускнел до той степени, чтобы его глаза вполне можно было принять за человеческие.

Это был не первый и не последний неожиданный поклонник, притянутый к Гифт по необычным причинам. Людей привлекала её энергия, как мотыльков привлекал свет. Как детей манит что-то неизведанное и чужое, что хочется узнать получше. То же чувство, что манит их к демонам, на их благо или беду.

И это не значит, что она желала общаться с кем-то, кому от неё нужна лишь энергия, а не сама Гифт. Многие – и не только Друг, – говорили ей, что она не от мира сего, но и у неё были желания, ценности и гордость. Друг, будучи настоящим Другом, понимал это.

– Гифт, – обратился Друг к Гифт, подцепив пальцем яблоко из вазочки на стойке. – Ты же знаешь, что я не буду тебе препятствовать, когда ты найдёшь кого-то, кого полюбишь.

Гифт знает.

– Конечно, Дружище, – Гифт крепко хлопнула Друга по плечу. – Но мне важно, чтобы и ты был со мной. Если ты хочешь.