В этом аду – ты мой рай

– Данте, Данте… – протянул он с лёгкой усмешкой, будто называл не имя, а диагноз. – Она тебя зацепила?

Голос звучал легко. Но в нём уже стучало: “Ты проигрываешь, брат. И ты это знаешь.”

Я молчал. Просто смотрел. Не угрожающе – нет. Спокойно. Но так, что от этого становилось жарко в ладонях. Даже если ты умеешь держать ствол голыми руками – и не дрогнуть.

Некоторые вещи не нуждаются в оружии. Достаточно взгляда.

Он сглотнул. Заговорил.

– Она работает в галерее.

– Кем? – спросил я, коротко, без выражения. Как будто спрашивал – не для себя, а для досье.

Каждое слово теперь было уликой. Даже если мы оба делали вид, что просто болтаем.

Он достал телефон. Посмотрел в него – не торопясь, без суеты, без беглости взгляда.

Не врал. Я это видел. Такие вещи – не прячутся. Они дышат в движении.

– Искусствовед. Пишет тексты. Курирует выставки. Собирает смыслы – для чужих стен. Умная. С характером. Языком, как скальпель. Острая, но не для всех. И одна. Пока.

Он произнёс это как факт. Но в голосе – сквозила пауза. Как будто «пока» было угрозой или надеждой.

Я чуть приподнял брови.

– Почему?

Голос – спокойный, как гладь воды перед падением тела. Я не спрашивал. Я ждал, когда он объяснится сам.

Иногда вопрос – просто зеркало. И не каждый выдерживает отражение.

– Я не лез. – Голос был почти нейтральным, но я слышал осторожность между строк. – Сказала – с бывшим было тяжело. Ещё любит шампанское. Каблуки. Контроль.

Он посмотрел на меня чуть дольше, чем нужно:

– И да. Мы уходим в море. На три дня.

Последняя фраза не информировала. Она проверяла, сколько я выдержу, прежде чем сорвусь.

Я смотрел долго без комментариев. Без жеста. Без реакции. Просто – смотрел. Так, что воздух между нами стал плотнее, что каждое его слово теперь висело в пространстве, как нечто невозвратное.

Некоторые ответы не звучат – они давят и мой молчал именно так.

– Три дня? – спросил я, всё ещё не отводя взгляда.

– Угу. – Он кивнул, как будто между нами не было тока. – Я из-за этого и пришёл. Хотел, чтобы ты меня отпустил.

Сказал так, будто речь шла не о женщине. Не о риске. А о чём-то будничном. Хотя сам знал – ничто в этом не было обычным.

Я откинулся назад медленно. Настолько, чтобы он понял: босс ушёл из комнаты. Игрок остался.

Теперь это не вопрос власти. Это вопрос ставок. И я только что поставил фишки на стол.

– А зачем мне тебя отпускать?

Голос – ровный. Даже ленивый. Но в этих словах – вся сила, которую не нужно демонстрировать. Потому что она уже чувствуется в груди. Сдавливает. Прежде чем дойдёт до ушей.

Я не ждал ответа. Я создавал паузу, в которой он должен был объясниться – или сгореть.

– Потому что я никогда не отдыхаю. Даже когда могу. Я всё время работаю, Данте. Всегда. А сейчас я хочу свой чёртов отпуск. Заслуженный. Три дня.

Он выдохнул. Голос стал тише.

– Прошу тебя.

Не приказ. Не торг. Просто человек, который впервые за долгое время попросил – по-настоящему.

Я сел глубже в кресло. Упер локоть в подлокотник, подпер подбородок. Посмотрел на него – долго, спокойно. Как будто взвешивал. Не его слова. Его самого.

В этот момент я стал тем, кто решает. А он – тем, кто ждёт.

– Я остаюсь. Ты уходишь. С подругой Энн. Закат. Шампанское. Тело. А я – бумаги, цифры, бетон.

Голос – без злости. Без обиды. Просто сухая арифметика. Где он – на яхте. А я – под землёй, где строят фундамент.

Улыбка исчезла с лица Нико быстро. Почти незаметно. Как будто он вдруг понял: не время. Не та сцена. Не тот вес и в этом молчании – уважение. Или страх. Или оба сразу.

– Данте, я прошу… Меня можно заменить. Тебя – нет. Ты всегда здесь. Ты не отдыхаешь. Не выключаешься. Даже на минуту.

Он выдохнул, и голос стал мягче, почти дружеский:

– А сейчас – лето. Горячий сезон. Женщины в мини. Всё как ты любишь.

Он улыбнулся. Но знал – сейчас не флирт, а переговоры. И на кону не отпуск. На кону – моё «да».

– Плевать мне на этих женщин. Я не из тех, кто гонится за каждой. Мне нужна та, которая ушла не потому, что не заинтересована… А потому что слишком умна, чтобы просто лечь в мою постель, не выбив мне сначала мозги.

Голос сорвался не на крик – на тишину. На ту, в которой ты слышишь, что тебя уже ранили. И рана – живая.

Он замолчал и только тогда понял: разговор вышел из зоны шутки. Мы уже не обменивались фразами. Мы расставляли позиции.

Я встал медленно. Потянулся – не для тела. Для паузы. Чтобы дать ему почувствовать: момент закончился. Всё, что дальше – совсем другая сцена.

– И знаешь что? У меня тоже отпуск.

Он поднял взгляд – почти не веря.

– Данте? Ты – и отпуск?

Сказал это так, будто я предложил войну. Или любовь. Или то и другое – одновременно.

– Я хочу познакомиться поближе с твоей Энн, – сказал я спокойно. Почти лениво. Как будто речь шла не о женщине. А о чём-то, что можно взять в руки и проверить на вес.

Нико напрягся. Это было видно даже по тому, как он перестал дышать.

– Или всё-таки с Кейт?

Он спрашивал, но уже знал. Это был не вопрос. Это была ловушка, в которую мы оба уже вошли.

Я усмехнулся легко. Почти дружелюбно. Почти.

– И с Кейт тоже. Ты же знаешь меня.

Сказал так, будто напомнил правило. А на самом деле – перезаписал его.

Он закатил глаза, будто только этим мог выразить всё, что думал обо мне – и не сгореть.

– Ты невыносим, Данте.

Голос был раздражённый. Но в нём звучало то, что ни один враг не скажет – только брат.

– Скажешь Энн – она не пойдёт.

Я говорил спокойно. Почти ласково.

– А ты ведь не хочешь, чтобы всё сорвалось, Нико?

Это был не вопрос. Это был узел и я держал оба конца верёвки.

Он вздохнул тяжело, словно внутри что-то сдалось. Смотрел на меня, как на шторм, который уже идёт. Который не договорится и не спрашивает. Он знал: дальше – только держаться или уйти с пути.

– Я думаю… Что ты уже что-то натворил.

Он не повышал голос – не было смысла.

– Что ты, сукин сын, уже начал. Даже если ещё ни разу не коснулся.

Я подошёл к нему. Похлопал по плечу. Один раз медленно. Без слов. Без лишнего. Как ставят точку. Или прощение. Или предупреждение.

– Пока ещё нет.

Я посмотрел на него спокойно, почти мягко.

– Но, Нико… Море делает с людьми странные вещи.

Не слова – зыбь под килем. Не намёк – ветер перед штормом.

Он понял. Потому что уже слышал: я не шучу. Никогда.

Он ничего не сказал, знал – я иду ия не прошу, я беру. Так заканчиваются разговоры и начинаются последствия.

Секретарша вошла без стука. Так обычно делают те, кто уверен – их ждут или те, кому всё равно.

Я даже не повернул головы. Потому что знал: если человек входит так – у него либо новости, либо лишние нервы.

Ноги – как вызов.

Юбка – как заявление.

Взгляд – как привычка побеждать.

Она не входила. Она занимала пространство и сразу делала его своим.

Я знал её не по имени. По телу.

На столе.

Под столом.

В этом кресле.

Сейчас там сидит Нико и это ничего не значит. Просто статистика.

Как курс доллара.

Как влажность воздуха в Сингапуре.

Как количество раз, когда я был в ней —

и всё равно не запомнил, какого цвета у неё глаза.

Это не было равнодушие. Это была память, наточенная до безразличия.

Я даже не посмотрел на неё.

Знал, что это ранит и именно поэтому сделал это. Потому что боль – единственное, что у нас осталось от правды.

С ней у нас не было любви, была только власть и очень дорогая привычка.

Привычка стоила дороже, чем чувства. Но дешевле, чем я.

– Кофе, – сказала она. Голос ровный. Без дрожи.

Но я слышал: внутри она уже сгорела и это было прекрасно. Я не собирался быть её пожарной службой. Никогда не был. И, что важнее – она это знала. Иногда лучший ответ – тишина. Иногда – отсутствие спасателя.

– Поставь и выйди, – сказал я, не поднимая взгляда.

Голос – ровный. Без гнева. Именно поэтому – окончательный.

Она поставила чашку слишком медленно. Как будто вспоминала, с чего начинаются пожары. Не словами. Движением. Тем, как пальцы касаются фарфора – чуть дольше, чем нужно. И в этой тишине уже пахло дымом.

Я ждал.

Она закрыла дверь медленно. С тем вниманием, с каким закрывают разговор, но оставляют между строк: «Ты ведь ещё можешь передумать». Как будто ждала – не закрою ли я следом за ней своё «нет».

Она оставила после себя запах кофе, парфюма и напоминание: секс с женщиной не делает её интересной – только доступной. А доступное… давно перестало возбуждать.

Как повторение.

Как реклама.

Как те, кто стонут одинаково – не потому что не могут сдержать, а потому что хотят понравиться.

Я знал этот сценарий. Скучал в нём. И давно перестал быть зрителем.

И всё, что осталось, – ещё одна галочка в списке женщин, которые верили, что могут стать исключением в жизни мужчины, у которого даже совесть работает по расписанию.

Я не виноват. Я просто не отклоняюсь от графика. Даже когда ломаю чужие ожидания.

Нико сидел и смотрел на меня долго. Внимательно. Так, как брат смотрит на брата, когда боится, что не выдержит ещё одну игру. Очередную. Последнюю. Ту, после которой ничего уже не останется – ни шутки, ни прощения.

Он не просил. Он просто надеялся, что я ещё способен остановиться.

– Я знаю тебя, – сказал он, голос стал тише. Но в этой тишине было больше, чем в крике. – Ты выбираешь. Всегда. Кого ранить. Кого оставить. Кого – уничтожить. И каждый раз делаешь это так, будто ничего не произошло.

Я обернулась, чуть наклонила голову – как будто разглядывала что-то любопытное. Не опасное. Не важное. Любопытное.

В этом движении не было страха. Только интерес. И лёгкое напоминание: я тоже умею смотреть.

Он смотрел на меня – весь из себя правильный. Лояльный. Верный. Как будто броня из долга и дисциплины.

А внутри – дрожал. Не телом. Решением.

Как будто знал: я вижу всё. Даже то, что он сам в себе прячет.

– Ты боишься её, Нико? – спросил я.

Он посмотрел прямо. Без бегства. Без паузы.

– Я боюсь не её, Данте. Я боюсь тебя. Потому что ты не знаешь, как отступать – даже когда стоит. Ты не умеешь отпускать. Ты умеешь добивать.

Слишком точно. Слишком близко.

– Она тебе дорога? – спросил я.

Нико выдохнул медленно. Словно готовился к чему-то, что сам себе запрещал.

– Она… Чистая. Добрая. Та, с кем можно… не сжигать. А строить.

Он не смотрел на меня, потому что знал – если я это услышал, то уже слишком поздно.

Я кивнул без слов, словно где-то внутри я тоже устал от золы. От обугленных стен. От дыма в лёгких. От того, что остаётся после тех, кого нельзя было трогать – но всё равно тронул.

И в этот миг мы с Нико были одинаковыми. Хоть и слишком разными, чтобы признаться.

Он замолчал смотрел в пол или в себя.

– Данте… Она не твоя. Не должна быть. Ты спал с каждой на этом этаже. С подругами моих бывших. С любовницами отцов.

Он поднял глаза – и там не было гнева. Была только просьба, слишком усталая, чтобы звучать жёстко:

– Но можно, пожалуйста… хотя бы одну – оставить?

Я усмехнулся. Тихо. Но не зло.

– Всё будет чисто. Не волнуйся. Она не слабая и точно не та, кого можно взять силой.

Нико смотрел внимательно. Слишком внимательно.

– А если она захочет?

Вопрос повис, как оружие, положенное на стол. Не ради угрозы. Ради честности. Ради того, чтобы посмотреть – кто отведёт взгляд первым.

Я повернулся. Смотрел прямо на него без тени насмешки. Только с усталой ясностью.

– Я смотрю на тебя, Нико, и вижу влюблённого мальчика, который всё ещё верит, что любовь – это договор. Что если ты будешь честным, верным и добрым, тебя не предадут. Но мир так не работает. И женщины – тем более.

– А ты всё ещё думаешь, что это – битва?

Я усмехнулся усталым углом рта.

– Нет. Я думаю, что это – единственное, что стоит проигрывать.

Тихо. Чётко. Словно в этом признании было больше силы, чем в любом победном тосте.

Он встал. Положил ладонь на спинку кресла. Смотрел на меня секунду – может, две. Как будто пытался запомнить, каким я был до того, как всё пошло к чёрту.

– Если ты правда идёшь с нами… Возьми что-нибудь светлое. Не этот твой вечный чёрный. Надоел. И, ради всего святого, будь милым.

Это звучало как шутка, но в его голосе была просьба. Последняя. Пока ещё не поздно.

Я усмехнулся. Упер локоть в подлокотник, подпер подбородок. Неспешно. Как всегда.

– А я умею по-другому?

Голос – лёгкий. Но за ним – сталь. Не вопрос. Напоминание.

– Ты умеешь разрушать, Данте. Пожалуйста. Хотя бы в этот раз – не строй из пепла.

Я взглянул на него. Прямо. Без улыбки.

– Влюбился – и сразу спрятался. Думаешь, так безопаснее? Нет, Нико. Так – глупее.

Потому что любовь, спрятанная за страхом, умирает раньше, чем начинается. А я, в отличие от него, умел смотреть в огонь. И идти в него.

Он ничего не сказал. Но я видел: в груди у него уже кипело. Там, где пряталась злость, обида и то, что он не хотел признавать – ни мне, ни себе.

– Ладно, – сказал я. – Вернёмся к делу. Что с гостиницей?

– Всё в порядке. Новый шеф открыл террасу. Номера заняты. Сезон. Люди едут.

– Казино?

– В плюсе. Пару жалоб на персонал. Разберусь.

– Клуб?

– Там… хаос, как всегда. Но прибыль идёт.

Я кивнул.

Как всегда. Контроль – есть. Жизни – нет.

А вот Кейт… Кейт была другой. Потому что не поддавалась контролю. Никакому. Даже моему.

А это значит – она могла меня сломать и потому я не знал, чего хочу больше: быть с ней или исчезнуть до того, как станет поздно.

– Я пошёл, Данте.

Я ничего не ответил просто кивнул. Но только себе. Нико уже вышел.

А я остался – с чашкой, которую не пил, и именем, которое звучало как шрам: Кейт.

И в этой тишине не было покоя. Была только память.

И желание, которое знал – сожжёт всё.

Платье, в котором я больше не прячусь

Иногда нам просто нужно лечь под солнце и позволить себе не быть никем – ни спасательницей, ни умной, ни правильной.

Просто телом.

Кожей.

Силуэтом в шляпе и солнцезащитных очках, который не интересуется ничьими историями.

Даже своей.

Я вышла на пляж после завтрака – солнце уже не щадило.

Я взяла книгу, положила полотенце, заказала коктейль.

Пина колада – слишком банальна.

Маргарита – слишком прямолинейна.

Я выбрала апероль-спритц.

Потому что он был как я в этот момент: чуть горький, немного игристый и абсолютно отказывавшийся участвовать в чужих сценариях.

На мне был раздельный купальник болотного цвета, с тонкой линией на талии.

Сверху – светлый пекинец: лёгкий, почти невесомый.

Очки – огромные, словно маска.

Чтобы замечать всех – но не позволить никому разглядеть меня.

Я втирала крем для загара с пугающей скрупулёзностью, будто это могло спасти.

И начала читать.

Или, скорее, смотреть на страницы, прерывая себя, чтобы наблюдать, как вокруг жила жизнь: влюблённые целовались, дети бежали с криками, кто-то делал селфи, кто-то ругался с официантом, кто-то падал в песок от смеха.

И всё это было не мной.

Я провела почти весь день именно так: в тишине, в книге, в коктейле – меняя очки на взгляд, взгляд – на вздох, вздох – на нежелание возвращаться в себя.

Когда солнце стало мягче, а песок – прохладнее, я поднялась, накинула пекинец и пошла в гостиницу – в шлёпанцах, в тишине.

С кожей, которая наконец чувствовала тепло не от кого-то, а от самой себя.

Дверь в номер я открыла с обычным «я дома» на кончике языка.

Но внутри… внутри было не совсем «дом».

Энн лежала на постели.

С Нико.

Они целовались – глубоко, нежно.

– Ой. Простите. Я не знала, что ты здесь, Нико. Я думала, у тебя есть отдельный номер, где… ну, всем этим можно заниматься.

Энн расхохоталась, как будто я только что прочитала шутку из Cosmopolitan.

– Мы думали, ты ещё на пляже.

– Я целый день была на пляже.

– Вот. Я и говорила. Солнце, коктейли, мальчики… думала, ты уже кого-то зацепила и сейчас мы идём в клуб.

Нико поднялся с кровати.

Встряхнул майку.

Улыбнулся.

Тотально довольный собой.

– Кейт, ты загорела.

– Да, я быстро. Я вообще всё делаю быстро, кроме глупостей.

Я скинула пляжную сумку. Пошла к ванной. Включила воду.

Мне нужно было смыть день с кожи. И всё, что не говорилось – с плеч.

И тут Нико подошёл ближе.

Встал у двери.

– Кейт…Мы с Энн подумали. Вечером идём в клуб. Все. Отказы не принимаются.

Я вздохнула.Посмотрела на него. И… улыбнулась.

– Ну а почему бы и нет? Это же отпуск. Вино, музыка, неудачные танцы. Опять напиться. Опять танцевать.

Я вошла в ванную.

Горячая вода запела.

И я уже не думала.

Я просто плыла по течению.

– Только я голодная, – крикнула я сквозь шум воды. – Сначала ресторан.

– Я приглашаю, – ответил Нико. – Жду вас внизу.

Он ушёл.

И через секунду в дверном проёме появилась Энн.

С лицом девчонки, которая только что получила поцелуй из будущего.

– Кейт…Он же прелесть, да?

Я не ответила.

Только позволила воде стекать по шее.

Потому что иногда, чтобы не соврать – нужно просто молчать.

Иногда я смотрю в зеркало – и не понимаю, кто на меня смотрит.

Такая красивая.

Слишком красивая, чтобы чувствовать то, что чувствую я.

Словно я – витрина, в которую вложили всё самое дорогое, но забыли приложить инструкцию по уходу.

Кожа – тёплая, как песок после заката. Ровная. Живая.

Губы – блестящие, полные.

Немного приоткрытые – как будто я всегда собираюсь что-то сказать, но в последний момент передумываю.

Глаза? Вот с ними – всё не так просто. Они слишком яркие. Слишком синие. Слишком… уверенные.

Они лгут.

Каждый день.

Потому что внутри я – не океан.

Я – вода в бокале, в которой давно растаял лёд. Прохладная. Чистая. Но не дающая утонуть.

Я знаю, как на меня смотрят мужчины.

Я научилась быть женщиной, от которой невозможно отвести взгляд.

И это, как оказалось, гораздо легче, чем быть женщиной, к которой хочется подойти.

Я умею держать подбородок.

Улыбаться уголками губ.

Уходить – не оставляя следов.

И делать больно тем, кто думал, что я останусь.

А правда?

Правда в том, что за этим макияжем, блеском и загаром живёт девочка, которая однажды научилась быть сильной – чтобы никто не заметил, насколько ей было страшно, когда она впервые осталась без защиты.

Смотрю на своё отражение.

И думаю: Ты – красивая. Но будешь ли ты сегодня – настоящей? Потому что я устала быть только красивой.

Я хочу, чтобы кто-то посмотрел на меня и сказал не: “Ты эффектная”, а: “Я вижу, как тебе одиноко.”

И не испугался этого.

Есть платья, которые ты носишь – потому что хочешь понравиться. А есть платья, которые ты надеваешь, чтобы напомнить себе: ты больше не боишься быть замеченной.

Это было именно оно.

Я провела пальцами по ткани – она казалась холодной, как чужая постель после разбитого сердца, и гладкой, как ложь, сказанная с улыбкой.

Каждый кристалл блестел, как крошечное «да», разбросанное по моему телу.

Я натянула его медленно.

С уважением.

Потому что такое платье – не просто ткань.

Это – заявление.

Это – угроза.

Это – вопрос к каждому мужчине: Ты уверен, что выдержишь меня такой?

Оно обтянуло мои бёдра, как будто было сшито по следу моих шагов.

Подчеркнуло талию.

Обнажило плечи.

И сверкало на загорелой коже так, словно кто-то специально окутал меня светом вечернего города.

Я не была в этом платье – оно было на мне.

Как броня.

Как предупреждение.

Как точка невозврата.

В этом платье мои глаза стали ярче.

Вся синева в них заиграла в ответ на каждую искру.

А губы – казались ярче без помады.

Оно не прятало меня.

Оно меня обнажало.

Но только внешне.

Внутри я была той же Кейт.

Только с прямой спиной и с улыбкой, которую никто не получит просто так.

Я подошла к кровати.

Вытащила из чемодана туфли.

Высокие каблуки.Тонкий ремешок на щиколотке. Цвет – серебро с пеплом. Никаких бантиков.

Только намёк на силу.

Такие каблуки не носят, чтобы идти. Их надевают – чтобы не убежать.

– Ну, Кейт… – сказала я себе в отражение. – Сегодня ты – не для безопасности. Сегодня ты – для огня.

Я поправила волосы.

Распущенные.

Как мои намерения.

И губы накрасила блеском.

Потому что блеск – это не просто косметика.

Это способ сказать: “Да, я знаю, как ты на меня смотришь. И мне – плевать.”

Когда я вышла, Энн только присвистнула:

– Чёрт. ты – стихийное бедствие.

Я улыбнулась.

Когда мы вышли из номера, Энн посмотрела на меня, покачала головой и сказала:

– Если ты останешься одна сегодня… то только потому, что будешь выбирать слишком долго.

Я не ответила.

Потому что чувствовала, как платье двигается вместе со мной.

Как будто оно знало: ещё немного – и я перестану быть просто гостьей этого вечера. Я – его смысл.

Нико ждал нас внизу, за столиком на террасе ресторана.

Он открыл шампанское, когда мы подошли.

Не спеша.

Уверенно.

Как человек, который умеет радовать женщин – и не считает это подвигом.

Он встал.

Подошёл к Энн, отодвинул для неё стул. Потом – ко мне.

Сказал:

– Я уже заказал. Салат с манго, пармезаном и орехами. И курицу – тает во рту. Я думаю, вам понравится.

Я кивнула.

Сделала глоток шампанского.

Оно было холодное, чуть горькое, и ударило прямо в воспоминания, где никто не был прав.

Только я – и это платье.

Потом была машина.

Кожа сидений – белая.

Запах – дорогой, чистый.

Нико держал руку Энн.

Она смеялась.

Я смотрела в окно.

Море – чёрное.

Город – золотой.

А внутри – будто что-то вибрировало.

Ожидание. Без имени.

Клуб был не просто клубом.

Он был как сцена.

На берегу.

С открытыми, стеклянными стенами, в которых отражалась каждая вспышка, каждое движение, каждая рука, каждый шаг.

Свет падал с потолка – розовый, синий, белый, как будто ночь решила поиграть в радугу.

Люди танцевали, пили, целовались, делали вид, что не ищут никого – и ждали.

Каждый – чего-то.

Кого-то.

Какую-то эмоцию, которую потом можно будет винить за всё.

Мы вошли.

Сначала – Нико. Он держал Энн за руку и вёл её уверенно, словно с рождения знал, где находится вход, как двигаться в толпе, и каким тоном нужно дышать, чтобы быть своим в любом месте.

А я… Я шла позади.

И когда вошла – платье сделало всё за меня.

Я не играла – я входила.

И с каждым шагом мужчины оборачивались, повороты их голов были почти синхронны, словно в зале пронёсся запах, который не может не заставить смотреть.

Кто-то поперхнулся виски.

Кто-то щёлкнул пальцами другу, как будто хотел сказать: “ты это видишь?”

А кто-то просто смотрел – не отрываясь, не пытаясь угадать, а просто принимая факт: она пришла.

Я знала: это не я.

Это – то, как я иду.

Как платье ложится на бедро, как волосы касаются плеч и как я – не улыбаюсь, но всё равно создаю в глазах других вопрос: а что нужно, чтобы она стала счастливой?

Я подошла к стойке и села первой – не для того, чтобы доминировать, а потому что никто не сомневался, что это моё место.

Нико заказал напитки.

Первым был коктейль с маракуйей и белым ромом – кисловатый, яркий, с тем привкусом дерзости, что остаётся на губах, как шутка, сказанная слишком громко и нарочно не дождавшаяся ответа.

Энн смеялась, а Нико уже держал её за талию, уверенно уводя на танцпол – в свет, в музыку, в их собственную историю.

А я осталась.

С коктейлем.

С блеском на губах.

С лёгким одиночеством, которое ещё не стало грустью.

И с ощущением – почти кожей – что где-то позади, ещё вне поля зрения, но уже на расстоянии дыхания, есть мужчина, которого я пока не вижу, но чьё внимание чувствуется точно и бесспорно.

Как приближение.

Как момент до прикосновения.

Я сделала второй глоток.

Неторопливо.

Как будто сама разрешала этому моменту произойти.

И подумала: если он появится – я не скажу «привет».

Я просто посмотрю.

И этого будет достаточно,

чтобы он понял: всё уже началось

Ниже гордости. Глубже желания.

Я не планировал появляться в городе сегодня.