Искупить кровью!

Этот диск тоже был укомплектован трассерами, и Андрею было прекрасно видно, как пули ложились точно в цель, окутав амбразуру пулеметного дота облачком бетонной крошки и пыли.

XVII

Волна атакующего «ура-а!» поднималась за спиной Аникина, и он, не оборачиваясь и ни на секунду не прерывая стрельбы, каким-то шестым чувством ощущал, как метр за метром цепь товарищей поглощала пропитанное смертью расстояние до немецких окопов. Причем массив этой звуковой волны никак не соответствовал реальной живой силе ринувшейся на штурм высоты штрафной роты. Это была последняя попытка собравшихся в кулак скудных остатков трех взводов добраться до опоясавших высоту тремя ярусами немецких позиций, глубоко эшелонированных расчетами легкой и тяжелой артиллерии. Атаку роты поддерживала лишь пушка «тридцатьчетверки». Танк, не двигаясь с места, замер у самых наших окопов. Видимо, у «тридцатьчетверки» подбили ходовую, но экипаж продолжал посылать снаряд за снарядом.

Шестиствольные минометы, те самые похоронные «скрипки», вместе с пулеметными гнездами наносили наступающим наибольший урон. Танкисты сделали свое дело, подавив расчет легкой пушки и минометную батарею, расположившиеся в глубине немецкой обороны справа от пулеметного дота. Но и сам экипаж подставил себя под удар. Беспомощно замершая машина стала готовой мишенью для пристрелки тяжелых гаубиц.

Стопятидесятимиллиметровые орудия ударили на этот раз залпом, по площадям. В центре квадрата тонны земли вздыбились, словно вытряхнутый половик, подбросив многотонную машину, как детскую игрушку. Но отчаянный бросок штрафников уже распрямлялся, как пружина, которую было не остановить.

Снова кто-то властный, совпадающий с этим накатывающим на спину «ура-а», словно за шкирку выгреб Андрея из воронки и бросил вперед, к умолкшей амбразуре пулеметного дота. Боковым зрением Аникин засек метрах в двадцати слева контуженного танкиста. Тот, как сумасшедший, бежал с перекошенным от крика ртом, стреляя из Саранкиной «мосинки». Сам Саранка несся рядом и тоже орал, что есть мочи, старательно прижимая к груди два пулеметных диска и бестолково размахивая зажатой в руке «СВТ».

Так, вместе с Саранкой, они и ворвались на позиции немцев. Аникин не чувствовал, как пот ручьями заливает ему глаза, он чувствовал лишь одно: как тяжелая сталь пулемета послушно содрогается в его руках. Огневая мощь «ДТ» обеспечила успех концовки атаки. До рукопашной не дошло: в траншее за дотом оказалось трое немцев. Андрей с Саранкой выскочили на них неожиданно, из-за дота, застав всех троих врасплох.

– Стреляйте, товарищ командир! – закричал Саранка и, бросив диск на землю, вскинул свою винтовку. Двое тут же подняли руки.

– Погоди! – Андрей навел на фашистов ствол, но мешкал нажать пальцем на курок. Третий, словно в столбняке, продолжал сжимать свой автомат.

– Хенде хох! – крикнул Аникин, махнув дулом.

– Дайте, я их в расход… – как ошалелый, кричал Саранка. – Помните, ротный приказывал никого не жалеть, а то они в спину выстрелят.

– Руки! – в беспамятстве, не слушая Саранку, кричал Аникин.

Но третий в последнюю долю секунды решился. Он даже не успел вскинуть свой «шмайсер». Две очереди, пущенные почти одновременно – Андреем из пулемета и Саранкой из автоматической винтовки, хлынув вдоль траншеи, смели всех троих.

Развернувшись влево, Аникин увидел, как танкист сцепился со здоровенным немцем на дне траншеи.

– Саранка, бегом – помоги танкисту!

XVIII

Крикнув, Андрей спрыгнул в траншею. С двух сторон она подходила к двери дота. Дверь была наглухо заперта. Дав еще одну очередь в лежащих, Аникин подобрал возле одного из убитых гранаты с деревянной ручкой – немецкую «колотушку» и взобрался обратно на бруствер. Выдернув обе чеки, он запихнул гранаты в боковую амбразуру и прижался спиной к железобетонному колпаку дота. Послышались глухие хлопки. Саранка, подбежав к катающимся по земле, замер, не зная, что делать дальше. Немец, потеряв каску, вынырнул наверх своей ярко-рыжей шевелюрой. Подмяв под себя танкиста, он всей массой своего ражего тела навалился ему на шею. В этот миг Саранка и саданул его со всей мочи прикладом по рыжему затылку.

Саранкиных силенок не хватило даже, чтобы оглушить немца. Тот, бросив полупридушенного танкиста, как раненый медведь, кинулся на Саранку и схватил того за горло. Аникин метнулся ему на выручку. Но Андрей опоздал. Танкист, поднявшись сзади, остервенело схватил немца за лицо и всадил ему штык в горло. Кровь хлынула из артерии, залив гимнастерку и лицо Саранки.

Тяжело дыша, все трое на секунду замерли над упавшим немцем. Тот «доходил» – с кровавой пеной на губах, сучил ногами, хрипел и выплевывал бурые сгустки, хватаясь руками за землю и ботинки солдат.

А тем временем линия атакующих, смяв сопротивление на позициях, покатилась вглубь обороны немцев, к тяжелым гаубицам. Там вновь закипела беспорядочная стрельба. Судя по всему, фашистские артиллеристы не хотели сдаваться без боя.

Танкист первым вышел из оцепенения:

– Быстрее, вперед…

– Погоди, с дотом надо закончить. Может, они там, гады, затаились и сидят…

Но танкист, повернувшись к ним спиной, уже мчался вперед.

– Вот черт, он же не слышит ни хрена… – с досадой сплюнул Аникин и развернулся к доту.

– Ладно, давай раскурочим эту скорлупку! Гады, заперлись… – крикнул он.

XIX

Но сделать это оказалось не так легко, как сказать. С наскока Андрей дал очередь по двери, но массированная, бронированная, она не явила ни малейшего намека на желание открыться. Пули срикошетили от металла, чудом не задев обоих солдат.

– Врешь, не возьмешь… – секунду подумав, стиснув зубы, прохрипел Аникин. Он огляделся вокруг, словно в поисках чего-то.

– Вот!.. А ну, хватай… – Аникин подбежал к убитому немцу и взял того за руки. Саранка послушно кинулся к ногам фашиста.

– Зачем, товарищ…

– Много болтаешь!.. Тащи вот сюда… – огрызнулся Андрей.

С трудом они дотащили тяжеленного немца к доту и вывалили на бруствер, как раз напротив двери.

– Так-то, будет нам укрытие.

Взобравшись наверх, они залегли за трупом. Убрав пулеметные сошки, Андрей просунул ствол «ДТ» немцу под мышку и выцелил дверной замок, зону границы между краем двери и бетонным косяком дота.

– Перезарядите, товарищ командир! – Саранка протянул Андрею полный пулеметный диск. Заменив обойму, Аникин нажал на спусковой крючок. Утробный гулкий грохот наполнил траншею. Куски раздробленного бетона разлетались вместе с пулями. Андрей переждал несколько секунд, пока уляжется пыль.

– Смотрите, товарищ Аникин…

Дверной металл в месте, куда Аникин метил, вмяло, будто жестянку, по которой кто-то ударил кувалдой. В стене зияла выщербленная дыра. Куски бетона вырвало, словно мясо, оголив стальной скелет замочного механизма.

– Вдарьте! Товарищ Аникин, вдарьте!.. – нетерпеливо закричал Саранка.

– Погоди… – Андрей затаил дыхание и дал очередь прямо в зияющую дыру. Скрежет раскуроченного металла прозвучал, как звук провернувшегося ключа. Стремглав соскочив в траншею, они распахнули тяжелую бронированную дверь. Шедшая следом, дубовая, оказалась раскромсана в щепки. Андрей двинул по ней сапогом.

– Погоди!.. – Аникин, успев ухватить, с силой отшвырнул назад ринувшегося было внутрь Саранку. И вовремя. Автоматная очередь прошла вертикальным веером, у самого носа отпрянувших к стенке солдат.

– Останься здесь… – прошептал Андрей в ухо Саранке. – Чтоб я тебя под горячую руку не укокошил…

Аникин перехватил пулемет и кинул в полутемный, пышущий жаром проем гранату. Две секунды, через которые прогремел взрыв, казалось, отсчитывались бесконечно долго. Сразу, в облаке пыли и неясных истошных криков на немецком языке, Аникин нырнул внутрь дота, по пути поливая углы и периметр наполненной дымом и пылью бревенчатой кубатуры.

Пыль быстро осела, открыв взгляду довольно просторное, четыре на четыре метра, помещение. Пол и стены в доте были деревянные. В углу, на ящиках, в неестественной позе лежал немец – черноволосый, с почерневшей от гари и копоти кожей.

– Быстро, обыщи его. – Аникин кивнул на мертвого. – Документы, ценные вещи, оружие…

– Не думал, что немцы бывают такие… Чернявые, – растерянно и даже с опаской остановился над ним Саранка.

– Ты поменьше думай. На войне, Саранка, действовать надо.

XX

Над ним, на вешалке, аккуратно висели две плащ-палатки, даже не тронутые взрывами и стрельбой. Вдруг раздался стон. Андрей и Саранка, не сговариваясь, вскинули оружие в ту сторону, откуда он донесся, из-за возвышавшегося на станке «МГ». Немец, совсем молодой, русоволосый, саранкиного возраста и комплекции, лежал под самыми амбразурами. Его окровавленные руки судорожно шарили по жирным и скользким внутренностям, вывалившимся из распоротого осколком живота. Он словно пытался затолкать их обратно, внутрь. Лицо его, белое и до жути спокойное, с закатившимися глазами, существовало будто отдельно от тела. Аникину вдруг, непонятно откуда, показалось, что смерть, словно издеваясь над немцем, напоследок заставила исполнить его жуткую роль слепого Бояна, подыгрывающего себе на гуслях. Пришел в гости к русским? Приобщись к русским былинам…

Одиночный выстрел оглушительно густо прозвучал в тесном пространстве дота, оборвав игру агонии.

Саранка шарил по ящикам, с растерянностью и даже опаской оглядываясь на Андрея.

– Не уразумею, товарищ Аникин… Только что троих немцев пожалели, и нас чуть не укокошили… А тут раненого пристрелили…

Аникин не ответил, бегло осмотрев «МГ». Тот возвышался на станке, как экспонат в музее, тычась в амбразуру перекривленным раструбом ствола.

Не иначе, Аникинский «ДТ» своей очередью свернул шею металлическому сопернику.

– Быстрее давай… «МГ» надо подорвать. Для надежности… – не вдаваясь в пояснения, поторопил бойца Аникин и принялся укладывать трофейную плащ-палатку на манер вещмешка.

Из внутреннего кармана убитого Андрей вытащил документы, письма и фотокарточку. Не разглядывая, Аникин сунул их в карман. После разберемся. В кителе немца, в боковом кармане, лежали часы – на массивной цепи, тяжелые. Похоже, золотые. Аникин нажал на пружину, и крышка с литой инкрустацией открылась. Стрелка тикала, а пространство разбитого дота наполнила механическая мелодия на мотив «Милого Августина».

Глава 2. В котле

I

Вечером, после поверки, выжившие из третьего взвода поминали своего командира и погибших товарищей. Из двадцати трех утром осталось семеро – цена взятия высоты 200.

– Ничего, завтра новых пригонят, – с полным ртом пробубнил Бесфамильный. Он никак не мог прожевать своим беззубым ртом кусок трофейного сервелата.

– Кхе, незабористый он какой-то… – даже не поморщившись от выпитого своим изрытым оспинами лицом, заметил Деркач. – Не то что наш первач… И клопами воняет.

– Сам ты, Деркач, клопами воняешь, – беззлобно отозвался Лобанов. Они с Деркачом были земляками, из-под Кирова, и вместе из окружения выходили, в одну штрафную роту и попали. На почве малой родины и возник у них спор, переросший в противостояние мировоззрений. Лобанов называл область на новый лад – Кировская, а Деркач упрямо стоял на старой Вятке.

– Сидел бы там в своем клоповнике и не узнал, что такое настоящий французский коньяк, – подзуживал земляка Лобасик.

– А вот и сидел бы… – с горячностью подхватил Деркач. – С превеликим удовольствием…

Бесфамильный захохотал и чуть не подавился колбасным куском, который он продолжал мусолить во рту.

– Кхе-хе… Не торопись, сесть ты всегда успеешь. Если тут не прихлопнут.

– Вот именно… – не унимался Деркач. – Лучше лес валить, чем…

Коньяком, колбасой и шоколадом Аникин и Саранка разжились в захваченном доте. Запасами шикарной снеди оказался до отказа забит один из ящиков немецкого пулеметного расчета.

Никто с Лобановым не стал спорить, как выходило обычно. Даже извечный его оппонент молча допивал из котелка свою порцию ароматной французской выпивки. Молчал и Бесфамильный, в другой ситуации не преминувший обязательно что-нибудь ввернуть насчет «отсидочки». Крагин выжил, и его отправили в госпиталь. Дружков Бесфамильного, Малявина и Гуцика, повыбило, и теперь, оставшись без «пахана», он вынужденно кучковался со всеми. Сразу после поверки он даже что-то одобрительно пробурчал Аникину про то, что он «правильный», что, мол, «пахан» ему рассказал, как Андрей спас ему жизнь. Впрочем, Аникина это мало согрело.

II

С Крагиным у Андрея не заладилось в первый же день его появления в роте. Аникин на всю жизнь запомнил ни с чем не сравнимый запах горячих макарон и настоящей свиной тушенки, распространявшийся над окопами. Андрей ни разу до этого не получал на фронте такой сытный ужин. Получив свою порцию мяса и макарон, а также ломоть настоящего ржаного хлеба и полкотелка чая из рук замкомвзвода Теренчука, он уже собрался накинуться на еду, но его прервал тихий, но наглый оклик:

– Эй, фраерок…

Обернувшись, он наткнулся на скалящуюся вовсю ширь украшенных железными фиксами зубов физиономию. Потом он узнал, что фиксатого звали Гуцик.

– Нехорошо, фраерок. Пришел к людям, а почтения не засвидетельствовал…

– Я командиру доложил… по форме, – несколько растерявшись, ответил Андрей и огляделся вокруг.

Солдаты сидели кто где, на приличном расстоянии и были заняты каждый своей тарелкой. Однако Аникин понял, что все исподволь следят за их разговором, отлично все слышат и наблюдают, что будет дальше.

– Командиру? Хе-хе… – Фиксатый оглянулся на группку, вальяжно расположившуюся с другой стороны окопа, на бруствере. Из троицы выделялся один – рослый, с крупными руками и трофейной, офицерской портупеей на выстиранной гимнастерке, он развязно полулежал, откинувшись на бруствер окопа, как на прибрежную морскую гальку.

– Слышь, недомерок… – Фиксатый вдруг сделался совершенно серьезен и даже грозен. – Вон твои командиры, а вон главный – Василий Федотович Крагин. Понял?.. Мясо ему отдай.

Сидящие по бокам от рослого кандидаты в аникинские командиры фыркнули от смеха, а рослый, тот, что претендовал на самого главного, одобряюще кивнул.

– Тебе и макарон хватит, – отчетливо и чуть ли не с заботой о ближнем произнес он.

Тут фиксатый добродушнейше улыбнулся и настойчиво толкнул Андрея в плечо: давай, мол, двигай к главному, не задерживай порцию.

– Хорошо-хорошо, будет вам мясо, – как ни в чем не бывало ответил Андрей и, уже принявшись жевать первую ложку с макаронами, обильно приправленными вкуснейшей тушенкой, с набитым ртом ответил: – Только сейчас оно жесткое. Вам жевать неудобно будет. Зубы-то беречь надо, и так вон, железные. Будут вам через пару часов – котлеты…

Фиксатый непонимающе оглянулся на своих корешей, потом снова – на Аникина.

– Какие котлеты? – все еще не понимая, почти растерянно спросил он.

– Известно какие… Из фарша, – объясняюще, как бы досадуя на непонимание собеседника, уточнил Аникин.

– Фарш за пару часов приготовится… – Аникин похлопал себя по животу и продолжил: – А там – и котлеты готовы…

Оглушительный хохот раздался со всех сторон, подтверждая, что почти весь взвод наблюдал за разговором.

– Ах ты гад!..

Андрей ждал этого выпада. Фиксатый попытался схватить Аникина за шею, но тот резко наклонился вперед, и Фиксатый, ухватив воздух, не совладал с инерцией и кубарем скатился в окоп. Хохот прокатился с новой силой. Дружки фиксатого дернулись было вперед, но рослый остановил их:

– Тихо вы… Теренчук катит…

Взгляд его, кипящий злобой, буравил Андрея насквозь, и тому стоило немалых усилий не отвести глаз в сторону.

– А тебе, падла, не жить, – полушепотом цедил рослый. – Из тебя котлеты наделаем…

В этот момент к ним подошел замкомвзвода.

– Шо тут зробылось? – сурово, отрывисто спросил он.

Аникин, все также держа тарелку и ложку, вытянулся во фрунт:

– Все в порядке, товарищ сержант. Боец вот оступился…

Из окопа выбрался фиксатый, весь пунцовый, извалявшийся в пыли, он старался не смотреть ни на Аникина, ни на дружков.

– Шо, Гуциревич, ножки ослабли? – еле сдерживая за суровостью нотки смеха, спросил Теренчук. – Може, треба тоби усиленную порцию питания выбить? А, котлеты, к примеру?..

Гуцик, красный как рак, продолжал отряхиваться, бросая исподлобья на Аникина ненавидящие взгляды.

– А ты, Аникин, – за мной…

Не дожидаясь ответа, замкомвзвода повернулся и с удивительной для его кряжистого, тяжеловесного тела быстротой пошел вдоль окопа.

По дороге замкомвзвода, не сбавляя суровости, отчитал Аникина:

– Шо ты? Не успел прийти в роту и борзеешь? Со своим отделением треба макароны трескать, а не шариться по позициям…

– Так я же, товарищ сержант…

– Отставить!.. Так я же… пошукал, с кем связаться… с цим… Чикнут тоби враз. Це ж не просто части. Це ж ШУ-РА!.. Зрозумил?

– Виноват, товарищ сержант. – Аникин замялся, переминаясь с ноги на ногу. – Не понял…

– Не понял. Як с уркаганами собачиться вин понял… Позывной Шу-Ра. Штрафная рота…

Сержант вдруг прервал свой наставнический ликбез и хмыкнул.

– А гарно ты им пятаки утер… Котлеты! Ладно, тикай до сержанта Бережного. Це твой командир отделения. И от него – ни на шаг! Вона его лысина из окопа сияет.

III

Оказался он в роте всего месяц назад. По окопным меркам – целая вечность. Но все равно Аникину иногда не верилось, что всего несколькими неделями раньше он мало чем отличался от Саранки. Что ж, прав был Колобов, бросив ему при первой встрече: «Ничего, казак, атамана тебе не обещаем, а солдата из тебя выправим».

Андрей сразу почувствовал, что к его взводу среди сослуживцев особое отношение. За глаза взвод в самой роте звали «штрафным». Все – из-за взводного. Колобов единственный из всего комсостава роты сам был штрафником. Разжалованный в рядовые из подполковника, он был направлен в штрафбат. По дороге, по непонятным причинам, о которых было известно, наверное, только ротному и парторгу, а сам Колобов не распространялся, его перевели в штрафную роту.

Скорее всего, попросту из-за нехватки командного состава во вновь созданных после сталинского приказа «Ни шагу назад!» подразделениях. Навыков руководства подчиненными в бою Колобову было не занимать. И в быту, и в бою взводный старался беречь солдат, в замы назначил себе запасливого Теренчука, который дружил со своим земляком, ротным старшиной Диденко. Так что хозяйственное обеспечение взвода наладилось лучше не придумаешь – прямиком с армейских складов, и даже водка поступала в третий взвод неразбавленной, что вызывало законную зависть у марчуковцев, командир которых на той же земляческой почве со старшиной поцапался.

Да и боевую задачу взводный планировал с умом, тактически, под каждый конкретный случай, с учетом местности и взводных силенок. В общем, людей без толку под пули не посылал. Наверное, из-за этого на него постоянно обрушивался гнев ротного. И не только из-за этого. У майора Углищева был пунктик по поводу трусости и уголовного прошлого своих подчиненных. Кто знает, может, в прошлой, довоенной, жизни его квартиру обчистили воры или избили хулиганы? Только майор считал делом принципа не жалеть трусов и уголовников, которые по документам, собственно, и являлись личным составом отдельной штрафной роты. Получая приказ из штаба дивизии, он не особо задумывался над его тактическими воплощениями, всем остальным предпочитая свое любимое: «В лобовую атаку крупными силами». Конечно, мало кому будет приятно терпеть у себя под носом комвзвода, разбирающегося в тактике и стратегии ведения боя, который к тому же не боится высказывать свою точку зрения в лицо старшему по званию. Это «старшинство по званию» было еще одним пунктиком майора Углищева. К месту и не к месту он любил подчеркивать особый – «отдельный армейский» – статус роты, что автоматически возвышало его, майора, до самого командира полка. Как тут вынести своеволие взводного, который, к тому же, в «режиме реального», нештрафного, времени является выше тебя по званию?

Всю эту предысторию Теренчук как-то разом выложил Аникину после ста граммов водки, пока тот помогал тащить в расположение продукты. По мнению Теренчука, «це и стало» причиной того, что командир роты майор Углищев вдруг назначил рецидивиста Крагина главным по ротной разведке и прикомандировал того вместе со всей «пальцы веером» разведгруппой к третьему взводу. Создал, так сказать, взводному головную боль на ровном месте. «Зробил подлянку», – подытожил, как отрезал, сержант.

Особо о довоенных лагерных заслугах Крагина замкомвзвода не распространялся. Аникин с первых дней пребывания в роте догадался, что о собственном прошлом тут болтать не принято, а уж тем более расспрашивать. Кому припрет, у костра, да после ста граммов водки, сам разоткровенничается. Единственное, о чем помянул Теренчук, так это то, что за Крагой, среди прочих «заслуг», есть «мокрое» и что двое – Гуцик и Бесфамильный – прибыли вместе с ним по этапу и уже тогда у него, как выразился замкомвзвода, «в холуях ходили».

Номинально Крагин подчинялся ротному, а довольствие на себя и подельников получал в третьем взводе. Отсюда и пошло противостояние взводного и Краги. Теперь один отправлен в госпиталь, а другой – на тот свет. Что ж, при отправке с передовой выбор пунктов назначения не богат.

IV

Аникин вдруг вспомнил про еще один путь. Тот самый, который и привел его в штрафную роту. Плен, бегство, возвращение к своим, потом Смерш… Воспоминания особого энтузиазма не прибавили. Да и то, что он видел вокруг, не особо радовало.

Настроение у всех было подавленное. Давило даже не то, что погибли товарищи, а что все это – смерть товарищей и кровавый пот – оказалось зря. Вечером, уже после разгрома артиллерийских расчетов, штрафники вернулись на свои утренние позиции, покинув растерзанные немецкие траншеи. Ротный получил соответствующий приказ от командования дивизии «ввиду перегруппировки сил и невозможности удержаться на новом рубеже». Еще, чего доброго, прикажут в обратном направлении реку форсировать.

– Какого черта, если… – опять завел пластинку Деркач.

– Какого черта?.. – вопросом оборвал его Андрей. – А такого, что Колобов погиб, а ты выжил, сидишь тут и жрешь шоколад и нос от коньяка воротишь… Так что не ной и не скули, а радуйся…

– Верно Андрей говорит, – поддержал Бесфамильный. – Такие, как ты, Деркач, везде скулят – что в окопе, что на лесоповале. Посмотрел бы я, как ты в лагере заголосил бы…

Лобанов улыбнулся и кивнул на Иванчикова.

– Бери пример вот с Саранки. Пока вы тут лясы точите, он времени зря не теряет. Колбасу уминает со скоростью пулемета…

Саранка, захмелев после первых же глотков, даже не отреагировал на внимание к его персоне, вперемешку с колбасой набивая рот шоколадом.

– Ничего, Саранка пулеметные скорости заслужил… – одобрительно проговорил Аникин, разливая по котелкам вторую бутылку коньяка.

– Одно беспокоит… – отозвался Бесфамильный. – Как бы не повторилась история с тушенкой, но уже в другом варианте.

Дружный смех огласил позиции, вызвав волну замечаний и реплик.

– Ага, в шоколадном!..

– Ха-ха… Будет у тебя, Саранка, жизнь в шоколаде!..

Андрей сам был не в силах сдержать смех. Сколько уже раз он убеждался в том, насколько скоротечны на фронте скорбь и прочие унылые эмоции. Потеря товарища, отзываясь болью, одновременно означала еще одно: если ты чувствуешь эту боль, значит, ты жив. Смерть и так ходила вокруг да около, кружила над головами. Мысли о ней отогнать было невозможно, но заводить разговоры на эту тему считалось последним делом. Подсознательно пытаясь отгонять, всеми силами цеплялись за малейшие поводы жить и из любой заунывной темы, так или иначе, все равно обращались к шуткам и воспоминаниям о мирной жизни.

– Ну, что… будем…

– Будем…

– Слышали, усатовских к деревне переводят? – сказал вдруг Лобанов, принимаясь за шоколад. – Во Владимирском, говорят, девки есть…

– Откуда ты все знаешь, Лобасик? – удивленно поинтересовался Аникин. Казалось, никаким тяготам и лишениям окопной жизни не по зубам неунывающий характер Лобанова. В самой беспросветной ситуации он так или иначе находил что-то жизнеутверждающее. Девки, которых, по словам Лобанова, на гражданке у него было пруд пруди, были излюбленной темой его разговоров.

– Известно, откуда. Цыганская почта… Яшка, пулеметчик у Усатого, родом из-под Уржума. Короче, наши, вятские…

– Из третьего взвода? – примирительно уточнил Деркач.

– Ага… Так он уже познакомился с одной, самоходом два раза у ней был. Пять км туда, пять обратно… Ядреная, говорит, аж трещит на ней одевка…

– Видать, он одевку-то с нее дюже быстро снимает. Вот она и трещит… – заметил под общий хохот Бесфамильный.

– Вот бы нас тоже… в деревню… – мечтательно произнес Саранка, чем вызвал новую волну смеха.

– Сам ты деревня, Саранка… – охая от смеха, шептал Лобанов. – Кто же штрафников в деревню переведет. Нам и близко к населенным пунктам подходить нельзя. Установка такая. С самого верху.