Конан-Киммериец и Соломон Кейн

– Почему он ненавидит Конана?

– Поэты всегда ненавидят власть имущих. Для них совершенство всегда за последним поворотом или за следующим. Они убегают от настоящего в мечтах о прошлом и будущем. Ринальдо – пылающий факел идеализма, стремящийся, как он думает, свергнуть тирана и освободить народ. Что касается меня, то несколько месяцев назад я начисто утратил все амбиции и мысленно надеялся только на то, чтобы всю оставшуюся жизнь совершать успешные налёты и грабежи караванов; теперь во мне просыпаются старые мечты. Конан умрёт, Дион взойдёт на трон. И тогда он тоже умрёт. Один за другим все, кто выступит против меня, умрут – от огня, или стали, или от тех смертоносных вин, которые ты так хорошо умеешь варить. Аскаланте, король Аквилонии! Как тебе это нравится?

Стигиец пожал широкими плечами и признал с нескрываемой горечью:

– Было время, когда у меня тоже были свои амбиции, по сравнению с которыми твои кажутся безвкусными и детскими. До чего же я докатился! Мои старые приятели и соперники вытаращили бы глаза, если бы увидели, что Тот Амон, владыка Кольца, служит рабом у чужеземца, к тому же преступника, и помогает мелочным амбициям баронов и королей!

– Ты уповал на магию и лицедейство, – небрежно парировал Аскаланте. – Я доверяю своему разуму и мечу.

– Разум и мечи – всё равно что соломинки против мудрости Тьмы! – прорычал стигиец, и в его тёмных глазах заплясали угрожающие огоньки и тени. – Не утрать я Кольца, наши позиции могли бы поменяться местами.

– Тем не менее, – нетерпеливо оборвал разбойник, – на твоей спине отметины от моего кнута и, вероятно, это продолжится далее.

– Не будь так уверен! – дьявольская ненависть стигийца на мгновение вспыхнула красным в его глазах. – Однажды, каким-то образом, я снова найду Кольцо, и когда это сделаю, клянусь змеиными клыками Сета, ты заплатишь…

Вспыльчивый аквилонец вскочил и сильно наотмашь врезал слуге по губам. Тот отшатнулся, из его губ потекла кровь.

– Ты слишком осмелел, псина! – прорычал разбойник. – Поостерегись, я все ещё твой хозяин, знаю твою жуткую тайну. Поднимись на крыши домов и крикни, что Аскаланте в городе строит козни против короля – если посмеешь.

– Я не осмелюсь, – пробормотал стигиец, утирая кровь с губ.

– Нет, ты не посмеешь, – мрачно усмехнулся Аскаланте. – Ибо, если я погибну из-за твоей хитрости или предательства, жрец-отшельник в южной пустыне узнает об этом и сломает печать на рукописи, которую я оставил у него в руках. И после прочтения в Стигию пронесётся шёпоток, и к полуночи с Юга подует ветер. И где же ты спрячешь свою голову, Тот Амон?

Раб вздрогнул, и его смуглое лицо стало пепельным.

– Хватит! – Аскаланте резко сменил тон. – У меня есть для тебя поручение. Я не доверяю Диону. Я велел ему ехать в его загородное поместье и оставаться там, пока не закончатся сегодняшние дела. Толстяк-дуралей сегодня не смог скрыть своего волнения перед королём. Поезжай за ним, и если ты не нагонишь его по дороге, отправляйся в его поместье и оставайся там, пока мы не пошлём за ним. Не упускай его из виду. Он обезумел от страха и может сбежать – может даже в панике броситься к Конану и раскрыть весь заговор, надеясь таким образом спасти свою шкуру. Вперёд!

Затаив ненависть в глазах, раб поклонился и отправился исполнять приказанное. Аскаланте снова занялся своим вином. Над украшенными драгоценными камнями шпилями поднимался рассвет, алый, как кровь.

II

Когда-то воином был я, в литавры били для меня,

а люди пыль златую ссыпали пред копытами коня;

но вот могучим королём стал я,

И люди принялись преследовать меня —

Мгновенно в винном кубке яд,

А сзади в спину мне вонзить кинжалы норовят!

– Дорога Королей

Зала была просторной и богато украшенной, с роскошными гобеленами на стенах, отделанных полированными панелями, толстенными коврами на полу цвета слоновой кости и высоким потолком, украшенным замысловатой резьбой и серебряными завитками. За письменным столом, инкрустированным слоновой костью и золотом, сидел мужчина, чьи широкие плечи и загорелая кожа казались неуместными среди этой роскошной обстановки. Он скорее казался частью солнца, ветров и высокогорья дальнего чужеземелья. Малейшее его движение говорило о стальных мускулах, органично связанных с острым умом и координацией прирождённого воителя. А в жестах человека не было ничего обдуманного или размеренного. Либо он был совершенно спокоен – неподвижен, как бронзовая статуя, – либо двигался, но не с судорожной быстротой перенапряженных нервов, а с кошачьей быстротой, затуманивающей зрение любого, пытавшегося уследить за ним.

Облачение мужчины состояло из дорогой, но обычно не вычурного, кроя материи. На нём не было ни перстней, ни украшений, а его ровно постриженную чёрную гриву перехватывала лишь серебряная лента.

Теперь он отложил золотое перо, которым что-то старательно выводил на вощёном папирусе, опёрся подбородком на кулак и с завистью уставился своими горящими голубыми глазами на мужчину, стоявшего перед ним. В данный момент он занимался своими делами, поскольку перебирал шнурки на своих украшенных золотой чеканкой доспехах и рассеянно насвистывал – ведя себя довольно необычно, учитывая нахождение в присутствии самого короля.

– Просперо, – произнёс человек за столом, – эти вопросы государственного управления утомляют меня так, как никогда не утомляли все сражения, в которых я участвовал.

– Это часть игры, Конан, – пояснил темноглазый пуатенец. – Ты король – и должен играть свою роль.

– Хотел бы я отправиться с тобой в Немедию, – с завистью обронил Конан. – Кажется, прошла целая вечность с тех пор, как я в последний раз брал лошадь под уздцы, но Публиус убеждает, что дела в городе требуют моего присутствия. Будь он проклят!

Когда я свёрг старую династию, – продолжал говорящий с той непринуждённой фамильярностью, которая существовала только между ним и пуатенцем, – это было довольно легко, хотя в то время казалось очень трудным. Сейчас, оглядываясь назад на тот дикий путь, который я преодолел, все те трудные дни интриг, кровавой резни и невзгод кажутся сном.

Я тогда много не задумывался о будущем, Просперо. Когда король Намедидес1 мёртвым слёг у моих ног, и я сорвал корону с его окровавленной головы и самолично водрузил на себя, то достиг наивысшего предела своих мечтаний. Я готовился к тому, чтобы завоевать корону, а не удерживать её. В старые добрые времена всё, чего я хотел, – это острый меч и прямой путь к своим врагам. Теперь прямых путей нет, и мой меч бесполезен.

Когда я свёрг Намедидеса, то был Освободителем, а теперь люди плюют в мою тень. Они установили статую этого борова в храме Митры, ходят, ноют и причитают перед ней, приветствуя её и обожествляя изображения святого монарха, убитого кровожадным варваром. Когда я наёмником вёл армии королевства к победе, Аквилония игнорировала то, что я чужестранец, но теперь не может простить меня.

Теперь в храм Митры, чтобы воскурить благовония в память о Намедидесе, приходят люди, которых его палачи искалечили и ослепили, – те, чьи сыновья умерли в его застенках, чьих жён и дочерей насильно затаскивали в его гарем. Забывчивые дурни!

– Во многом виноват Ринальдо, – пояснил Просперо, затягивая пояс с мечом ещё на одну петлю. – Он распевает песни, сводящие людей с ума. Вздёрнуть его в шутовском наряде на самой высокой башне в городе! Пусть сочиняет рифмы стервятникам.

Конан мотнул своей львиной гривой. – Нет, Просперо, он для меня недосягаем. Великий поэт могущественнее любого короля. Его песни сильнее моего скипетра, ибо, когда он решил спеть для меня, сердце чуть не вырвалось из моей груди. Я умру и меня позабудут, но песни Ринальдо останутся жить вечно.

– Нет, Просперо, – продолжал король, и в его глазах проскользнула тень мрачного сомнения, – здесь кроется что-то иное, некое подводное течение, о котором мы не подозреваем. Я чувствую это, как в юности чуял тигра, затаившегося в высокой траве. Во всём королевстве неспокойно. Я подобен охотнику, сидящему на корточках у своего костерка в лесу и слышащему тихие шаги во тьме и почти различающего блеск горящих глаз. Если бы я только мог ухватиться за что-нибудь осязаемое, – то, что мог бы разрубить своим мечом! Уверяю, это не случайность, что пикты в последнее время так яростно нападали на границы, а боссонцам пришлось обратиться за помощью, чтобы отразить их атаки. Мне самому следовало отправиться туда вместе с войсками.

– Публиус опасался заговора с целью заманить тебя в ловушку и убить на границе, – пояснил Просперо, разглаживая шелковую накидку поверх блестящей кольчуги и любуясь своей высокой гибкой фигурой в серебряном зеркале. – Вот почему он уговаривал тебя остаться в городе. Эти сомнения порождены твоими варварскими инстинктами. Пусть люди огрызаются! Наёмники за нас, и Чёрные Драконы, и каждый негодяй в Пуатене клянётся тебе в верности. Единственная опасность для тебя – покушение, но оно невозможно, ибо люди из императорских войск охраняют тебя днём и ночью. Чем ты там занимаешься?

– Картой, – с гордостью ответил Конан. – На дворцовых картах достоверно изображены страны юга, востока и запада, но на севере они расплывчаты и неточны. Я сам добавляю северные земли. Вот Киммерия, где я родился. И…

– Асгард и Ванахейм, – Просперо взглянул на карту. – Клянусь Митрой, я почти верил, что эти страны лишь легенды!

Конан свирепо ухмыльнулся, невольно коснувшись шрамов на своём смуглом лице. – Ты бы знал, что это не так, если бы провёл свою юность на северных границах Киммерии! Асгард находится к северу, а Ванахейм – к северо-западу от Киммерии, и на границах постоянно идут войны.

– Что за люди эти северяне? – поинтересовался Просперо.

– Высокие, светловолосые и голубоглазые. Их бог – Имир, ледяной исполин, и у каждого клана есть свой король. Они своенравны и свирепы. И способны сражаться целыми днями, пить эль и всю ночь горланить свои дикие песни.

– Тогда, я думаю, ты такой же, как они, – рассмеялся Просперо. – Ты много смеёшься, много пьёшь и горланишь залихватские песни; хотя я никогда не видел другого киммерийца, пьющего что-нибудь, кроме воды, или который хотя бы рассмеялся, либо запел что-то, кроме заунывных песнопений.

– Возможно, это влияние земли, на которой они живут, – объяснил король. – Более мрачной местности никогда не бывало – сплошь холмы, покрытые тёмными лесами, под почти извечно серыми небесами, с тоскливыми ветрами, стонущими в долинах.

– Неудивительно, что люди там становятся угрюмыми, – пожал плечами Просперо, думая о залитых солнцем равнинах и синих ленивых реках Пуатена, самой южной провинции Аквилонии.

– У них нет надежды ни здесь, ни в будущем, – ответил Конан. – Их боги – Кром и его мрачная раса, правящие бессолнечным местом вечного тумана, миром мёртвых. Митра! Образ жизни и верования асиров мне более по нраву.

– Что ж, – ухмыльнулся Просперо, – мрачные холмы Киммерии остались далеко позади. А теперь я ухожу. Я осушу за тебя кубок белого немедийского вина при дворе Нумы.

– Хорошо, – буркнул король, – но целуй танцовщиц Нумы только украдкой, не привлекая внимания и не смешивая это с государственными делами!

Его раскатистый смех последовал за выходящим из залы Просперо.

III

Под сводами пещер старинных пирамид,

свернувшись кольцами, Сет-повелитель спит;

Среди теней гробниц народ его зловещий по-прежнему скользит.

Из скрытых бездн, не ведающих солнца, я Слово оглашу,

Услышь меня, Чешуйчатый, сияющий! Молю я и дрожу!

– Пошли слугу мне ради излияния ненависти моей, прошу!

– Дорога Королей

Солнце садилось, ненадолго окрашивая зелень и дымчато-туманную синеву леса в золотистый цвет. Угасающие лучи светила поблескивали на толстой золотой цепи, которую Дион из Атталусса непрестанно покручивал в своей пухлой руке, сидя в пышущем буйством красок саду распустившихся бутонов и цветущих деревьев. Он поёрзал своим толстым телом на мраморном сиденье и украдкой огляделся, словно в поисках затаившегося врага. Вельможа находился в окружающей роще стройных деревьев, чьи переплетающиеся ветви отбрасывали на него густую тень. Неподалёку серебристо журчал фонтан, а другие невидимые фонтаны в разных уголках огромного сада выводили нескончаемую симфонию.

Дион был один, если не считать огромной смуглой фигуры, которая, развалившись на мраморной скамье, наблюдала за бароном глубокими мрачными глазами. Дион почти не обращал внимания на Тот Амона, смутно осознавая, что это раб, которому Аскаланте очень доверял. Однако, подобно многим богатеям, Дион почти не обращал внимания на людей из низших социальных слоёв общества.

– Тебе не стоит так нервничать, – высказался Тот. – Заговор не может провалиться.

– Аскаланте может ошибаться так же, как и любой другой, – отрезал Дион, обливаясь потом при одной мысли о неудаче.

– Только не он! – свирепо ухмыльнулся стигиец, – иначе я был бы не его рабом, а его хозяином.

– Что это за разговоры? – раздражённо отозвался Дион, лишь наполовину погружаясь в суть сказанного.

Глаза Тот Амона сузились. Несмотря на все его железное самообладание, он был близок к тому, чтобы лопнуть от долго сдерживаемого стыда, ненависти и ярости, готовый рискнуть и пойти на любой отчаянный шаг. Чего он не учёл, так это того факта, что Дион видел в нём не человека с мозгами и сообразительностью, а обычного раба, и как таковое, существо, не заслуживающее внимания.

– Послушай меня, – сказал Тот. – Ты станешь королём. Но ты плохо знаешь Аскаланте. Ты не сможешь доверять ему, как только Конана убьют. Я могу помочь тебе. Если ты защитишь меня, когда придёшь к власти, я помогу тебе.

Выслушай меня, милорд. На юге я был величайшим колдуном. Люди говорили о Тот Амоне так же, как и о Раммоне. Король Стигии Ктесфон оказал мне великую честь, низвергнув магов с высот, чтобы возвысить меня над ними. Они ненавидели меня, но боялись, ибо я управлял существами Извне, приходящими по моему зову и выполнявшими мои приказы. Клянусь Сетом, мой враг не ведал часа, когда он мог проснуться в полночь и почувствовать когтистые пальцы безымянного ужаса на своём горле! Я творил чёрную и ужасную магию с помощью Змеиного кольца Сета, которое нашёл в тёмной гробнице в лиге под землёй, забытое ещё до того, как первый человек выполз из моря слизи.

Но вор украл Кольцо, и моя сила была сломлена. Маги восстали, чтобы убить меня, и я бежал. Переодетый погонщиком верблюдов, я путешествовал с караваном по земле Котх, когда на нас напали разбойники Аскаланте. Всех в караване перебили, кроме меня; я спас свою жизнь, открыв Аскаланте, кто я такой, и поклявшись служить ему. Горьким было это рабство!

Чтобы удержать меня в повиновении, он написал обо мне на пергаменте, запечатал его и отдал в руки отшельника, обитающего на южных границах Котха. Я не осмеливаюсь вонзить в спящего Аскаланте кинжал или выдать его врагам, ибо тогда отшельник разломит печать, вскроет пергамент и прочтёт – так наставлял его Аскаланте. И он произнесёт слово по-стигийски…

Тот снова вздрогнул, и его смуглая кожа приобрела пепельный окрас.

– Людям в Аквилонии я неизвестен, – признался он. – Но если мои враги в Стигии узнают о моём местонахождении, то даже полмира, разделяющего нас, не уберегут меня от такой участи, которая вырвала бы душу и из бронзовой статуи! Только король, у которого есть замки и полчища воинов, мог бы защитить меня. Итак, я раскрыл тебе свой секрет и настоятельно прошу заключить со мной соглашение. Я могу помочь тебе своей мудростью, а ты сможешь защитить меня. И однажды я найду Кольцо…

– Кольцо? Кольцо? – Стигиец недооценил абсолютный эгоизм аристократа-собеседника. Дион даже не вслушивался в слова раба, настолько он был поглощён своими мыслями, но последнее слово всколыхнуло его эгоцентризм.

– Кольцо? – повторил он. – Это заставляет меня вспомнить о моём кольце удачи. Я купил его у вора-шемита, который клялся, что украл его у волшебника далеко на юге и что оно принесёт мне удачу. Митра свидетель, я заплатил ему достаточно. Клянусь богами, мне нужна вся возможная удача, учитывая, что Волмана и Аскаланте втягивают меня в свои кровавые интриги – я позабочусь о кольце.

Тот Амон вскочил, кровь прилила к его лицу, а глаза вспыхнули ошеломлённой яростью человека, внезапно осознавшего всю глубину непроходимой свинской глупости болвана-собеседника. Дион не обратил на него внимания. Подняв потайную крышку мраморного сиденья, он некоторое время рылся в куче всевозможных безделушек – варварских амулетов, кусочков костей, безвкусных украшений – талисманов и заклинаний, которые суеверная натура этого человека побудила его собирать.

– А, вот и оно! – Дворянин торжествующе поднял кольцо необычной формы. Оно было сделано из металла, похожего на медь, и имело форму чешуйчатой змеи, свернувшейся в три кольца и держащей хвост во рту. Его глаза походили на жёлтые драгоценные камни, которые зловеще сверкали. Тот Амон вскрикнул, как будто его ударили. А Дион обернулся и разинул рот, его лицо внезапно побелело. Глаза раба сверкали, рот широко раскрылся, а огромные смуглые руки вытянулись, словно когти.

– Кольцо! Клянусь Сетом! Кольцо! – Вскричал он. – Моё кольцо, которое у меня украли! – В руке стигийца блеснула сталь, и поведя своими могучими смуглыми плечами, он вонзил кинжал в жирное тело барона. Высокий тонкий визг Диона перешёл в сдавленное бульканье, и всё его дряблое тело обмякло, как растаявшее масло. Оставаясь тупицей до конца, он умер в безумном ужасе, сам не зная почему. Отшвырнув в сторону скрюченный труп, уже забыв о нем, Тот схватил кольцо обеими руками, его тёмные глаза полыхали безграничной алчностью.

– Моё кольцо! – прошептал он в исступлённом возбуждении. – Моя сила!

Как долго он склонялся над зловещим артефактом, неподвижный, как статуя, впитывая его зловещую ауру в свою тёмную душу, не знал даже стигиец. Когда он очнулся от своих мечтаний и отвлёкся от ночных поисков в безднах, где блуждал его разум, взошла луна, отбрасывая длинные тени на гладкую мраморную спинку садовой скамьи, у подножия которой распростёрлась тёмная тень, некогда бывшая повелителем Аттала.

– Хватит, Аскаланте, хватит! – прошептал стигиец, и его глаза во мраке вспыхнули красным, как у вампира. Наклонившись, он зачерпнул пригоршню запёкшейся крови из лужи, в которой лежала его жертва, и втёр её в глаза медной змеи, пока жёлтые искры не скрылись под тёмно-красной маской.

«Закрой свои глаза, мистический змей, – произнёс он нараспев леденящим шёпотом, от которого кровь застыла в жилах. – Закрой свои глаза от лунного света и открой их на более тёмные бездны! Что ты видишь, о змей Сета? Кого ты зовёшь из бездн Ночи? Чья тень падает на угасающий Свет? Призови его ко мне, о змей Сета!»

Поглаживая чешую особым круговым движением пальцев, – движением, всегда возвращавшим пальцы в исходное положение, он ещё больше понизил свой голос, шепча тёмные имена и ужасные заклинания, забытые во всём мире, кроме мрачных глубин мрачной Стигии, где чудовищные фигуры монстров скользили в сумраке гробниц.

В воздухе вокруг колдуна возникло какое-то движение, похожее на водоворот, возникающий в воде, когда какое-то существо всплывает на поверхность. Безымянный леденящий ветер на мгновение подул на стигийца, словно из открытой двери. Тот Амон почувствовал чьё-то присутствие у себя за спиной, но не оглянулся. Он не сводил глаз с залитого лунным светом мраморного пространства, на котором парила едва заметная тень. По мере того, как маг продолжал шептать заклинания, тень становилась всё больше и отчётливее, пока не обрела различимые и ужасающие черты. Её контуры мало чем отличались от очертаний гигантского бабуина, но ни один подобный бабуин никогда не ступал по земле, даже в Стигии. Тот Амон по-прежнему не присматривался, но, вытащив из-за пояса сандалию своего господина, которую всегда носил с собой в смутной надежде, что сможет использовать её подходящим образом, бросил её за спину.

– Запомни это получше, раб Кольца! – воскликнул он. – Найди того, кто носил это, и уничтожь его! Загляни в глаза и забери его душу, прежде чем разорвёшь глотку! Убей его! Да, – возопил маг в слепом порыве страсти, – и всех остальных, оказавшихся вместе с ним!

На залитой лунным светом стене Тот Амон увидел, как чудовище наклонило свою бесформенную голову и принюхалось, словно какая-нибудь отвратительная гончая. Затем жуткая голова откинулась назад, существо развернулось и унеслось сквозь деревья, словно ветер. Стигиец вскинул руки в безумном ликовании, и его зубы и глаза зловеще сверкнули в лунном свете.

Солдат, стоявший на страже у стен, вскрикнул от ужаса, когда огромная скачущая чёрная тень с горящими глазами перемахнула через стену и пронеслась мимо него в вихре порывистого ветра. Но это исчезло так быстро, что ошеломлённый воин остался гадать, не было ли это всего лишь сном или галлюцинацией.

IV

Когда мир был молод, а люди столь слабы,

и демоны Ночи гуляли по свету свободно, я стал избранником Судьбы —

сражался с Сетом сталью я, огнём и соком дерева анчара;

сплю в чёрном сердце я горы и не подвержен чарам.

Века берут своё… Неужто битвы древности пропали даром?

А все воспоминания о том, кто душу человечью спасал,

когда в сражениях со Змеем древним совладал,

Истаяли, развеясь вместе с тем кошмаром?

– Дорога Королей

Один в огромном спальном зале с высоким золотым куполом король Конан дремал и видел сны. Сквозь клубящийся серый туман он услышал странный зов, слабый и далёкий, и хотя не понимал его, казалось, не мог ему противостоять и игнорировать. С мечом в руке киммериец пошёл сквозь серый туман, как человек может идти сквозь облачную дымку. И по мере того, как он продвигался вперёд, голос становился всё отчётливее, пока варвар не разобрал произнесённое им слово – это было его собственное имя, которое произносили через бездны Пространства и Времени.

Теперь туман рассеялся, и Конан увидел, что находится в огромном тёмном коридоре, казалось, вырубленным в цельном чёрном камне. Света здесь не было, но благодаря какому-то волшебству варвар мог всё ясно рассматривать. Пол, потолок и стены выглядели тщательно отполированными и тускло поблескивали, на них виднелись высеченные горельефы древних героев и полузабытых богов. Киммериец содрогнулся, увидев огромные тёмные очертания Безымянных Древних, и каким-то образом осознал: ноги смертных не ступали по этому коридору уже столетия.

Он наткнулся на широкую лестницу, вырубленную в цельной скале, а стены шахты виднелся орнамент из эзотерических символов, столь древних и ужасающих, что кожа короля Конана покрылась мурашками. На каждой ступеньке имелось вытесанное отвратительное изображение Древнего Змея, расположенное таким образом, что при каждом шаге варвар наступал пяткой на Змеиную голову, как это задумывалось с давних времён. Но от этого он чувствовал себя не менее непринуждённо.

Но голос продолжал призывать его, и наконец, в темноте, которая была бы непроницаема для его обычного взора, киммериец вступил в странный склеп и увидел смутную белобородую фигуру, сидящую на надгробии. Волосы Конана встали дыбом, и он схватился за меч, но фигура заговорила замогильным голосом.

– О, смертный, ты меня узнаёшь?

– Только не я, клянусь Кромом! – выругался король.

– Смертный, – заявил старец, – я Эпемитреус.

– Но Эпемитреус Мудрый мёртв уже полторы тысячи лет! – пробормотал Конан.

– Слушай! – повелительно произнёс собеседник. – Как камешек, брошенный в тёмное озеро, посылает рябь к дальним берегам, так и события в Невидимом мире, подобно волнам, разбиваются о мой сон. Я хорошо запомнил тебя, Конан из Киммерии, и на тебе лежит печать великих событий и деяний. Но по земле бродят роковые силы, против которых твой меч бессилен.

– Ты говоришь загадками, – с обеспокоенностью произнёс Конан. – Дай мне увидеть моего врага, и я раскрою ему череп до зубов.

– Выплесни свою варварскую ярость на врагов из плоти и крови, – ответил старец. – Я должен защищать тебя не от людей. Существуют тёмные миры, о которых человек едва догадывается, где бродят бесформенные монстры – дьяволы, которые могут быть привлечены из Внешних Пустот, дабы по приказу злых магов обретать материальную форму, разрывать и пожирать. В твоём доме завёлся змей, о король, – гадюка в твоём королевстве, пришедшая из Стигии, с тёмной мудростью теней в своей мрачной душе. Как спящему человеку снится змея, которая проползает рядом с ним, так и я ощутил отвратительное присутствие неофита Сета. Он опьянён страшной силой, и удары, которые он наносит своему врагу, вполне могут разрушить королевство. Я призвал тебя к себе, чтобы даровать тебе оружие против него и его своры адских гончих.