Гвардии майор

От раздумий меня отвлекло приближение собратьев. Хоть я и ожидал их появления, но все равно не смог сдержать удивления, когда мне навстречу вышел… Тотлебен. Именно он, как выяснилось, и был Севастопольским Магистром. Увидев нас, он кивнул:

– Ждем-с, ждем-с, господа! Только прошу вас, побыстрее! Дел невпроворот!

Пока я пребывал в изумлении, меня ввели в палатку, где временно располагался Эдуард Иванович.

Само представление я запомнил плохо. Все происходило в спешке, все были чертовски заняты. Времени не оставалось совершенно. В памяти хорошо запечатлелось, как Эдуард Иванович, крепко пожав мне руку, сказал:

– Прошу прощения, молодой человек. Когда выдастся свободная минутка, мы обязательно встретимся с вами. А сейчас, извините, дела.

Он указал на бокалы с шампанским:

– Прошу! – Мы выпили, и он добавил: – Уводите господина поручика, господин Прокофьев, ему еще ко всему привыкать надо. Честь имею.

И тут я неожиданно для себя возмутился:

– Господин полковник! Ну что это такое! Все работают, один я бездельничаю! Позвольте принять участие в строительстве! Хотя бы по ночам!

– Похвальное рвение! – Тотлебен неожиданно улыбнулся. – Александр Никифорович, проследите, чтобы молодому человеку дали лопату или что-нибудь на ваше усмотрение. Но пока – без особых нагрузок! – С этими словами он повернулся к карте и принялся что-то чертить.

Выйдя из палатки, полковник хмуро глянул на меня и наставительно произнес:

– Я вас, милый мой, не для того выбирал из толпы, чтобы флеши рыть, это любой дурак сможет. А в нашем деле такие умения не требуются.

– Но Эдуард Иванович сказал, что я могу остаться…

– Магистр сказал, чтобы вы не переутомлялись, не более того. К тому же ваш учитель я, а не он. И я лучше знаю, чем вам надлежит заняться. А заниматься вам надобно тренировками! Опять же, сегодня у нас пусть небольшой, но банкет по случаю вашего приобщения. Так что поторопитесь.

Говоря все это, полковник быстро вел меня к нашим лошадям. А навстречу непрерывным потоком, словно муравьи, поднимались люди, нагруженные снаряжением; скрипели колеса телег; матросы и солдаты, туго хекая, толкали вверх по склону тяжелые пушки. Все это освещали костры, превращая людей в плоские тени. Почти спустившись с кургана, мы услышали звук лопнувших канатов, вопли людей и разъяренные крики унтер-офицера. Мы едва успели посторониться, когда мимо нас пронеслась пушка. Несколько совсем молодых матросиков пытались догнать ее, но пушка, словно живая, прыгала по ухабам, не желая ни останавливаться, ни тем более ловиться. От ее темной несущейся с сумасшедшей скоростью громады с трудом уворачивались идущие наверх солдаты.

– За мной! – скомандовал полковник, бросаясь в погоню. – Лови ее, пока не убежала!

Я с недоверием глянул на него. Но, судя по всему, он был совершенно уверен в своих силах и ждал того же от меня. В голове промелькнуло: «Кто-то говорил, что мне не следует утомляться!» А ноги уже сами несли меня за учителем.

К моему изумлению, пушку мы поймали, причем получилось это у нас достаточно быстро. Восторженные возгласы свидетелей нашего поступка были нам наградой.

– Вот так, Петя, поступать нельзя, – сообщил мне полковник, когда мы, закатив пушку на батарею, ушли, – именно таким образом возникают нездоровые суеверия. Готовьтесь к тому, что в ближайшее время нам влетит от Магистра…

Глава 3

Начало моего нового положения оказалось омрачено трауром. Во время первой бомбардировки города с суши погиб адмирал Корнилов. Последними его словами были: «Отстаивайте ж Севастополь!» Место, где был смертельно ранен адмирал, плачущие матросы отметили крестом из ядер, собранных здесь же, на батарее.

Чувствовал я себя более чем странно. Я совсем не знал господина адмирала. А видеть мне его довелось только один раз, на параде, да и то издали. Но меня не оставляло такое ощущение, что я потерял бесконечно родного и близкого мне человека.

Невольно вспоминалось, как буквально пару недель назад полковник, посмеиваясь, рассказал, что охранять Владимира Алексеевича – негласно, разумеется, – был приставлен матрос Кошка. Петр Маркович весьма ответственно подошел к заданию. Он словно клещ вцепился в своего подопечного и следовал за ним по всему периметру обороны. Противник еще только строил свои укрепления, поэтому стрельба велась редко и неприцельно. Ружейные выстрелы практически не звучали, а пушки подавали голос, только когда очередная из них становилась в подготовленный редут. И вот тут шальная бомба залетела в окоп – прямо под ноги адмиралу. Все оцепенели. А Кошка спокойно подошел к страшному снаряду, подхватил его и, недолго думая, опустил в котел с кашей. Фитиль погас, взрыва не произошло. Для Кошки этот поступок мог обернуться трагедией – если бы бомба взорвалась у него в руках, он не выжил бы, даже будучи вампиром.

Когда все пришли в себя, Корнилов от души поблагодарил своего спасителя, а Кошка, донельзя довольный, лихо ответил:

– Доброе слово, ваше высокоблагородь, и Кошке приятно!

Эта фраза уже стала крылатой в городе. А на днях Кошку освободили от обязанностей охранника. И вот теперь никто, даже Кошка, не сможет поднять адмирала из гроба.

День похорон был скорбен и сумрачен. Погребальный звон разрывал душу. Этим вечером учитель вместо занятий пошел вместе со мной в наш кабачок, где собрались севастопольские вампиры во главе с Магистром. Сегодня все присутствующие вместо вина налили в стаканы водку. И стоя выпили за помин души адмирала. Никто не хотел говорить. В кабачке царило подавленное молчание. Здесь я получил еще один урок: несмотря на долгую жизнь и некоторую отстраненность от человеческого общества, вампиры высоко ценят талантливых людей и тяжело переживают их безвременную кончину. Посидев так около часа, мы потихоньку разошлись.

Учителю было легче, чем мне. Он мог отвлечься от тяжелых дум на передовой. А я сидел в номере и мрачно переживал случившееся. Как говаривала в таких случаях моя матушка, меня посетил приступ жестокой ипохондрии…

Именно в это тяжелое время меня навестил Кошка. Он ввалился в номер веселый, румяный и довольный жизнью. От него вкусно пахло порохом и табаком, а щегольские усики были лихо закручены вверх.

– Ну шо, ваше благородь, как дела? – весело спросил он.

Я тоскливо посмотрел на него:

– Какие к черту дела? Сижу здесь как прикованный! И вы еще тут, Петр Маркович, со своими шуточками!

– Ну не обижайся, тезка, – хитро прищурился Кошка, – лучше побачь, якый гостинчик я тоби прынис!

И жестом профессионального фокусника он развернул передо мной шикарный плед.

– Настоящий, шотландский! – присмотревшись, изумился я. – Это же целое состояние! Откуда?!

– Мало ли здесь шотландцев шляется, – лицо Кошки расплылось от удовольствия, – и у каждого, прошу заметить, плед.

– Так вы что, Петр Маркович, украли?

Кошка чуть не лопнул от возмущения.

– Я в жизни таким поганым делом не занимался! А это этот, как его, трофей! Я что, каждую ночь зазря к ним в тыл хожу? Значит, как штуцер[7] – это можно, это пожалуйста! А как плед – это «украл»?! Между прочим, их сюда никто не звал! А значит, они тут вне закона, и все, что у них есть – наше!

Я не мог не признать правды в его мужицкой, твердо стоящей на земле логике. Хотя было в этих рассуждениях что-то варварское. Уловив мои мысли, Кошка прищурился и ответил:

– Молодой вы барин да шустрый. У вас отказу никогда ни в чем не было. А мы люди подневольные. Я тех слов, которые вы сейчас подумали, слыхом не слыхивал, пока меня учитель не нашел…

Судя по тому, что Кошка перешел на вы, он расстроился. Но и я тоже обиделся – на «барина». Вот уж кем я никогда не был. Мой отец, как дед и прадед, честно служил государю, но крепостных они не нажили. Да и насчет «отказу не было» – тоже относительно.

Матушка, сколь я себя помнил, всегда экономила. Мы не могли позволить себе лишнего, хотя кители отца, моя одежда и выходные платья матушки были всегда безукоризненны и дороги. Этого требовала честь мундира. Семья капитана не могла выглядеть бедно. Зато дома мы обходились лишь самым нужным. Никто из отцовских сослуживцев, насколько я знаю, так никогда и не догадался, как тяжело на самом деле нам приходилось. И теперь услышать о моем барстве было несказанно обидно.

– Слышь, Петр Львович, извиняй, что ль, дурака! – вздохнул Кошка, и его лицо стало печальным и усталым. – Пришел приятное сделать, а все как-то навыворот получилось. Тяжело мне, как и всем – вот и несу что попало. Ты-то, сразу видать – не из барчуков. А я ляпнул не подумав.

Глянув на его расстроенную физиономию, я не удержался от улыбки. Уж больно забавно выглядел огорченный Кошка.

– Это ты меня прости, – принимая его тон, отозвался я, – они, действительно, сами пришли к нам. Ну а я забыл, что война. Я ее пока только слышу.

– Успеешь еще, – утешил меня матрос, – че ж вы все так воевать рветесь? Ладно, давай по маленькой. – С этими словами он выставил на стол флягу, а из ранца извлек вареную баранью ногу. – Тоже трофей, – похлопывая по ноге, самодовольно сообщил он.

Мы расхохотались.

– Эх, – продолжал тем временем Кошка, быстро нарезая мясо, – все у нас хорошо, одно плохо: не выпьешь от души, как хочется. Ежели б сразу знал, шо во́мперам самогон пить нельзя, ни в жисть бы не пошел.

– Так, может быть, не стоит? – осторожно, боясь еще раз обидеть его, поинтересовался я.

– По глотку – ничего не будет! – успокоил он меня. – Пробовано! Вот ежели бутыль, тогда да. Я сперва думал – чудит мой капитан. А потом так худо было, решил – все, отвоевался. Спасибо учителю, помог. Правда, потом… – Он слегка передернулся, и я понял, что Федоров отчитал своего ученика по полной программе, а Кошка продолжил: – О! Чуть не забыл! – И на стол легло пяток соленых огурцов.

Мы выпили. Закусили трофейной бараниной с огурцами. Потом Кошка рассказал пару историй из жизни ночных охотников. Оказывается, так называли тех, кто каждую ночь отправлялся во вражеский тыл. Когда часы пробили одиннадцать, он заторопился к себе, время шло к полудню, и нам, как порядочным вампирам, пора было спать…

* * *

…Дочитав до этого места, я ошеломленно посмотрел на Катьку и страшным шепотом сказал:

– Тезка! Плед! Кошка! Я идиот!

– Почему? – с интересом спросила Катька.

– Да я же его видел! Он к нам в Массандру приезжал! И плед привез, понимаешь? Учителю в подарок!..

…Я живо вспомнил, как радостно хохочущий учитель бегом спускался к худощавому вампиру со щегольскими усиками над улыбающимися губами.

– Тезка! – весело вопил гость. – Вот и свиделись! Это ж сколько мы не бачили друг друга?

– Петро́! – Учитель облапил приезжего. – Какими судьбами?

– Да вот, – хитро прищурился тот, – подарочек тоби прывиз. Плед…

– Шотландский? – ахнул учитель.

– Отож, – невозмутимо отозвался его товарищ.

Они переглянулись, явно вспомнив что-то известное только им, и согнулись от смеха…

– А ногу баранью? – выдавил майор.

– Звыняй, тезка, чего нема, того нема, – развел руками тот…

– …А у отца плед есть! Старый, весь уже светится! И именно шотландский! Он над ним трясется. – Я обиженно нахмурился. – Мог бы и объяснить, что за друг. А то: Петр Маркович, Петр Маркович. И все…

– Обидно, – согласилась Катька, – но это дело прошлое. Читаем дальше…

* * *

Этим вечером доставили записку от Пирогова. Он напоминал о необходимости посетить госпиталь, чтобы получить очередную порцию крови. В конце была приписка, сообщающая учителю, что им необходимо серьезно поговорить.

Я задумался. Чего хочет Пирогов? О чем он собирается говорить? Но сколько ни пытался, так и не смог понять, в чем дело. В то, что Николай Иванович решил присоединиться к нам, я не верил – он этим не интересовался. Точнее, интересовался, но с точки зрения ученого, встретившего непонятный ему феномен. Если бы Пирогов мог разобрать нас на части, чтобы понять механизм действия нашего организма, то был бы счастлив. Но такого удовольствия мы ему доставлять не собирались. Наконец, так ничего и не надумав, я сдался и стал ждать учителя.

Полковник появился ближе к вечеру. Я молча протянул ему записку. Он развернул ее, но сделал это скорее по привычке. Думал я слишком громко.

– Именно так, – устало улыбнулся учитель, – идемте, Петя, нельзя заставлять занятого человека ждать.

Уже выйдя из гостиницы, полковник задумчиво пробормотал:

– Мне и самому интересно, зачем я ему нужен…

Мы шли по израненным улицам. Измученный бомбардировками город отдыхал. Ночь принесла спасительный мрак и тишину. Но в госпитале было не менее оживленно, чем днем. Раненых подвозили постоянно. К моему удивлению, их после осмотра сразу сортировали на тяжелых и легких. Затем распределяли по разным палатам, проводили первичную обработку, часть из них сразу готовили к операции, часть отправляли в другие больницы.

– Это нововведения Николая Ивановича, – пояснил мне полковник.

В операционных, как я понял, операция следовала за операцией. Стоны измученных людей, запахи лекарств смешивались со страданием, болью и кровью. Я невольно вздрогнул.

– Вот это, Петя, и есть настоящая война… – С этими словами учитель увлек меня к кабинету Пирогова.

В кабинете нас встретила высокая статная девушка лет шестнадцати. Я еще не видел женщин с обрезанными волосами и в мужском платье. Но даже такой костюм и прическа не могли скрыть, как она красива. Когда мы вошли, она сидела около стола, устало уронив голову на руки. Услышав скрип двери, она вздрогнула и подняла голову.

– Николая Ивановича нет, он на операции, – тихо сказала она.

– Благодарим вас, – полковник ласково улыбнулся ей, – если позволите, мы подождем его.

Она нахмурилась. В ее хорошенькой головке промелькнула сердитая мысль о бессовестных людях, которые не дают отдохнуть доктору. Но тут же смягчилась, увидев мундир полковника, носящий явные следы пребывания на передовой. Извинившись, девушка предложила нам присесть.

Примерно через полчаса пришел Пирогов.

– Извините, господа, – устало сказал он, – срочная операция. Прошу вас, садитесь ближе к столу. Не будем терять время. Дашенька, – теперь он обращался к девушке, – приготовьтесь, сейчас вы будете мне ассистировать.

Она торопливо отошла в угол, к рукомойнику. А я во все глаза смотрел на ту самую Дашу Севастопольскую, которую уже знали и любили все в городе.

– Прошу вас, Петр Львович, закатайте рукав и положите руку на стол, – отвлек меня от размышлений Пирогов, открывая знакомую коробку со шприцами.

Даша внимательно наблюдала, как хирург перетянул мне плечо, протер локтевой сгиб (по кабинету поплыл запах эфира) и, взяв первый шприц, ввел иглу в вену. Чтобы лучше видеть, девушка наклонилась так низко, что я почувствовал на коже ее легкое дыхание.

– Вот так, – тем временем объяснял Пирогов, – теперь снимаем жгут и аккуратно вводим кровь. Вам понятно?

– Да, – коротко ответила она. – Могу я попробовать?

– Всенепременнейше, прошу.

Николай Иванович выдернул иглу, чуть прищурившись, проследил, как затянулась ранка, и уступил ей свое место. Я даже не удивился, почему-то во мне с первого слова жила уверенность, что подопытным кроликом буду именно я. Даша сосредоточенно повторила его действия. Слегка замешкалась только с самим уколом. Я услышал, как она подумала: «Не попаду!», и тут же игла вошла в вену. Даша просияла такой радостной, совершенно детской улыбкой, что я не удержался и тоже улыбнулся.

– Великолепно, моя дорогая, – похвалил ее доктор. – Этому молодому человеку еще два шприца. А я, если вы не возражаете, господин полковник, займусь вами.

Наконец экзекуция окончилась, Пирогов собрал шприцы и отправил Дашу отнести их на обработку. Когда она вышла, доктор взволнованно начал:

– Господин полковник, я хочу поговорить об этой девушке. Пожалуйста, приобщите ее к вашему сообществу.

Полковник озадаченно крякнул. А Пирогов продолжал:

– Умоляю вас! Эта девочка на позициях с первого дня войны. Она переоделась в костюм отца, срезала косы и отправилась на передовую. Ее повозка на Альме стала первым перевязочным пунктом. Когда я увидел людей, которым она обработала раны, я поразился. Ведь ее ничему не учили, но она прекрасно поняла, что и как надо делать. У нее всегда есть уксус, бинты, чистая вода, травы. Я пытался отправить ее в тыл, но она отказывается уходить с позиций. Я каждый день жду, что ее убьют. Это только вопрос времени. А ей всего пятнадцать. Я…

– Одну минуту, – прервал его учитель, – все понятно. Но, как вы могли видеть, у меня уже есть ученик. И пока он не достигнет зрелости, увы…

– Вы в городе не один! – бесцеремонно перебил его врач. – Найдите ей патрона.

– Вы говорили с ней?.. – Полковник сделал многозначительную паузу.

– Только в общих чертах, – ответил Пирогов.

– Хорошо, вы не будете против, если я побеседую с ней?

– Конечно нет! Сколько вам угодно!

Дождавшись Дашу, учитель поговорил с ней минут десять. Потом встал:

– Благодарю вас, Дашенька, рад был познакомиться. Жду вас у себя, как договорились. До свидания, Николай Иванович. Ничего не обещаю, но постараюсь. Честь имею!

Мы откланялись и покинули госпиталь. Полковник какое-то время шел молча, в задумчивости хмуря брови. О чем он думал, я не слышал. Учитель мог спокойно закрывать свои мысли от посторонних. Я так еще не умел. Потом он посмотрел на меня, улыбнулся и сказал:

– Петя, сегодня в вашу тренировку входит пробежка к нашему кабачку. Найдете там господина Гольдбера, он уже приехал. Если его там не будет, узнаете, где он, и найдете. Я жду вас в гостинице.

И я побежал…

Мне повезло. Гольдбер был на месте и с удовольствием общался с друзьями. На меня он посмотрел с интересом, сразу почуяв новобранца. Остальные встретили меня совершеннейшим образом дружелюбно. Я в очередной раз смутился. Нет, причину я понимал очень хорошо. Учитель уже объяснил, что последние два-три века они практически не брали учеников. Слишком глубоко было невежество и мракобесие. А те несчастные, кои не хотели учиться, но считали себя венцом природы и вели себя совершенно непотребно, были уничтожены самими вампирами. Так что нас было очень мало. Прирастать в количестве мы начинали только сейчас. Поэтому любой новый член нашего общества был на вес золота и над ним все тряслись до умопомрачения. Но я еще никак не мог привыкнуть к такому положению вещей.

Кроме Гольдбера сегодня в кабачке находились еще двое неизвестных мне господ, вероятно, как и он, прибывших только сегодня, но времени для знакомства и беседы у меня не было – с наставником, если он что-то приказывает, лучше не шутить. Поэтому я слегка поклонился незнакомцам, с сожалением отказался от приглашений присоединиться к ближайшей компании и поторопился выполнить поручение.

– Господин Гольдбер? Позвольте представиться – Петр Львович Ермолов, ученик полковника Прокофьева. – У Гольдбера удивленно приподнялись брови, но он промолчал, а я продолжил: – Наставник настоятельно просит вас посетить его. Если возможно, немедленно. По очень важному делу.

– Прошу меня извинить, господа, – вставая, сказал Гольдбер, – увидимся в другой раз. Пойдемте, молодой человек, раз уж дело такое важное.

К гостинице мы шли молча. Подробности в моем изложении Гольдбера не интересовали, за что я был ему благодарен…

Полковник ждал нас. Причем не один. Рядом с ним сидела Даша. Когда мы вошли, Гольдбер скользнул по девушке отсутствующим взглядом. Мне на секунду показалось, что в его лице что-то дрогнуло, но в этом я не был уверен. Полковник встал, они молча пожали друг другу руки и на мгновение обнялись.

– Иосиф Дитрихович, – сказал Прокофьев, – я бы очень хотел, чтобы вы посмотрели эту девушку.

Гольдбер сел на стул, закинул ногу за ногу и, как настоящий профессионал, спросил:

– Итак, дорогая моя, на что жалуемся?

Даша опустила голову и густо покраснела.

– То, из-за чего вы покраснели, будет происходить с вами ежемесячно не менее тридцати лет подряд. В этом смысле вы абсолютно здоровы.

По лицу Даши я видел, что она готова расплакаться. Мне показалось, что сейчас она вскочит и убежит. Полковник успокаивающе сжал ее ладонь и, глядя на товарища, укоризненно покачал головой. Мысленный диалог, который я уловил, был гораздо более бурным.

– Ну так бы сразу и сказали, – вслух произнес Гольдбер, – а то: «посмотрите, поговорите». – И уже в сторону Даши произнес: – Теперь о главном. Что вы умеете?

Даша попыталась ответить, а Иосиф Дитрихович нетерпеливо заметил:

– Спасибо, я понял. Скажите, пожалуйста, вы к этому сами пришли или кто-то подсказал? Дорогая моя, достаточно. Говорить не обязательно. Ну что ж, раз просит сам Пирогов, я, пожалуй, соглашусь. А теперь давайте разберемся, согласитесь ли вы… – Тут он посмотрел на нас, словно увидел впервые и не понял, почему мы здесь находимся. – А, собственно говоря, что вы здесь делаете? Оставьте нас, пожалуйста, наедине.

В некотором замешательстве мы покинули собственный номер.

– Пойдемте, Петя, раз нас выгнали, займемся тренировками, – тихо посмеиваясь, сказал учитель.

Вернулись мы часа через два. Заплаканные глаза Даши говорили, как ей было тяжело понять и осознать то фантастическое предложение, которое ей только что сделали. Тем более что все случилось слишком неожиданно. А довольное лицо Гольдбера лучше всяких слов сказало нам, что она согласна.

– Ну что ж, Дашенька, – вставая, сказал он, – давайте навестим вашего крестного. Нам необходимо провести несколько процедур.

– Николай Иванович сейчас спит. Его нельзя будить. Ему же хоть пару часов поспать надо, – едва слышно пролепетала Даша.

Она отчаянно боялась и этого странного человека, и нас, и того непонятного поворота в ее жизни, на который она согласилась, но отдых Пирогова был для нее священным, и прерывать его она не могла.

Гольдбер внимательно посмотрел на нее, удовлетворенно улыбнулся и, вернувшись на место, согласился с будущей ученицей:

– Хорошо, подождем до рассвета.

– Может быть, и Дашенька пару часов поспит? – поинтересовался полковник. – Ей ведь тоже отдых необходим. Она сюда с позиций пришла. Петя, будьте так добры, проводите Дашу в мою спальню.

Вернувшись, я застал самый разгар беседы.

– …подкузьмили вы меня, Александр Никифорович, право слово. Вот уж не ожидал на старости лет.

– Кто бы говорил, – хмыкнул полковник.

– Ах, да, да, совсем забыл! – отмахнулся Иосиф Дитрихович.

– К тому же, – продолжал полковник, не обращая внимания на высказывания собеседника, – девочка, сумевшая за полтора месяца боев заслужить звание Севастопольской, дорогого стоит. Это звание ей народ дал!

– Потому и согласился. Такой бриллиант упускать нельзя. Но его, извините, еще гранить и гранить надо… – задумчиво отозвался Гольдбер.

– Вам и карты в руки, – широко улыбнулся учитель, – к тому же кто-то, если мне память не изменяет, уже несколько лет ученика ищет! И вообще! Можно подумать, я не вижу, что тебя аж в дрожь бросило, что могут перехватить! Так что хватит ходить вокруг да около. И кстати, что это за манера брюзжать по любому поводу? И возраст… между прочим, тут и постарше есть!

– Ну извините, привычка! – пожал плечами Гольдбер и внезапно добавил: – А сейчас дайте на ваше новое приобретение посмотреть.

Я совершенно растерялся от такого хамства.

– Петенька, не обращайте внимания. Все инквизиторы такие, – успокоил меня учитель.

– В каком смысле – «инквизитор»? – изумился я.

– В буквальном, молодой человек, в буквальном. И вообще скажите спасибо, что живы еще. – Гольдбер состроил мрачную мину.

– Ну-ну, Иосиф Дитрихович, я бы на вашем месте не задавался, – осадил его полковник. – Кстати, что вы здесь будете делать?

– Чем может заниматься врач на войне, – пожал тот плечами, – тем более что Пирогов уже организовал несколько полевых госпиталей. Один из них мой. Там мне и с Дашей удобно будет работать…

И тут, испугавшись собственной смелости, я влез в разговор:

– Господин Гольдбер, извините. Насчет инквизиции… можно поподробней?

Оба вампира озадаченно замолчали. Потом я краем сознания уловил: «Сударь, вы что, ему ничего не рассказываете?»

– Можете не стараться, – полковник улыбался с видом кота, забравшегося в миску со сметаной, – у мальчика выдающиеся ментальные способности. Могу спорить, он вас отлично слышал. А за полтора месяца всего не расскажешь.

Гольдбер с гораздо большим интересом глянул на меня. Я скромно потупился, хотя похвалой учителя был несказанно доволен. А наш собеседник задумчиво посмотрел на часы и, вздохнув, пробормотал:

– Ну что ж, кое-что расскажу…

* * *

Детство и юность Исаака промелькнули смутно. Темные стены дома в Кракове. Мощные двери и ставни на окнах призваны были пережить погром, а не защититься от воров. Строгое иудейское воспитание, Тора, шаббат[8], праздники, не совпадающие с праздниками остальных горожан, их злые глаза при виде маленького еврея и тихий голос отца, внушающий, что богоизбраный народ не нуждается в любви чужаков. Наоборот, это люди нуждаются в том, что есть у евреев. Поэтому с иноверцами надо ладить, но нельзя забывать, что это нечистые, лишенные истинного бога и веры создания, а значит, относиться к ним следует соответственно. Чужих можно обманывать, обирать, можно даже убивать. Ибо убийство нееврея – дело благое. Но делать это просто так не следует. Иначе жертвой мести может пасть вся община.