Гвардии майор

– Все, Петя! – спохватился Александр Никифорович. – Простите ради бога, но я старше вас, так что не обижайтесь. Нам надо серьезно поговорить. Когда вы освободитесь?

– Мы уже закончили, – перевел я дух. – Устал страшно.

– Пойдемте, – сказал Прокофьев.

– Степан! – окликнул я унтера и, когда тот подбежал ко мне, приказал: – Веди людей в казармы! Всем отдыхать! Скажи интенданту, что я приказал дать солдатам по сто граммов водки.

– Слушаюсь, ваше благородие! – козырнул Степан и заторопился к уставшему взводу.

– Я к вашим услугам, – повернулся я к полковнику.

– Все правильно, – кивнул он в ответ. – Ладно, друг мой, давайте поторопимся.

Слегка обескураженный таким началом, я не стал задавать лишних вопросов. У меня было только одно желание: сесть и вытянуть ноги. Полковник быстро шел вперед, я еле успевал за ним. Слегка попетляв по разгромленным улицам, мы вышли к симпатичному зданию, в подвале которого, как оказалось, был небольшой кабачок, о котором даже местные жители слыхом не слыхивали. Не было ни вывески, ни пьяных на пороге. Обычная дверь, ведущая в полуподвал, каких тысячи. Такие же столы, лавки, посетители, отличало его только одно – здесь было чисто и тихо.

Я осмотрелся. Компания за столами была разномастной. Несколько сухопутных офицеров, но больше морских, что, принимая во внимание месторасположение города, вполне естественно. Более всего меня поразило, что здесь собрались люди самых разных званий – от мичмана до капитана первого ранга. До этого я считал, что такое невозможно. Присутствовал здесь и знаменитый матрос Кошка. К моему изумлению, чувствовал себя он в такой блестящей компании вполне по-свойски и что-то горячо рассказывал молодому капитану. Иногда у него проскальзывало: «Ваше благородь…» В ответ неизменно звучало:

– Полноте, Петр Маркович, здесь все свои.

Когда мы прошли от двери к столам, все с интересом уставились на меня. А Кошка даже попытался вскочить. Чья-то рука слегка придержала его за плечо. Я растерялся.

«Якобинцы[5], – мелькнула совершенно нелепая мысль, – а на внешний вид не скажешь… Все, сошлют на Сахалин».

Все, включая и Александра Никифоровича, неожиданно рассмеялись. Полковник, который чуть опередил меня, вернулся ко мне и объявил:

– Господа, позвольте представить вам моего будущего ученика.

Я уже совершенно ничего не понимал, а присутствующие начали нас поздравлять. Даже Кошка, оставаясь, впрочем, на месте, хитро подмигнул левым глазом, всем своим видом давая понять: мол, ничего страшного не случится, не съедят. Мы уселись за свободный столик, полковник сделал заказ, посетители тем временем вернулись к своим разговорам и перестали обращать на нас внимание.

– А теперь, Петр Львович, разрешите посвятить вас в мои планы, – произнес Прокофьев. – К сожалению, боевые действия начались раньше, чем я рассчитывал, посему не успел как следует подготовить вас к этому разговору. Главное, что вы должны понять: принуждать вас я не собираюсь. Как вы скажете, так и будет. Только прошу, выслушайте все до конца, а потом принимайте решение. Выбрал я вас потому, что вы кажетесь человеком разумным и не бросаетесь в любое дело очертя голову. А это те качества, которые нам требуются более всего. Для начала скажите мне – как вы относитесь к идее жить вечно?

– В каком смысле? – осторожно поинтересовался я.

– В том, что вы не будете стареть и жить сможете ровно столько, сколь жизнь будет вам интересна.

Такой ответ сбил меня с толку окончательно. Я не мог понять, шутит он или говорит серьезно. И это было самым неприятным.

– И что я должен для этого сделать? Продать душу дьяволу? – попытался пошутить я.

– Ну, допустим, на дьявола я не похож и душа ваша мне без надобности, – Прокофьев не принял моего тона, – просто предлагаю вам влиться в наше скромное сообщество.

У меня в голове промелькнуло все, что я знал о тайных обществах, в частности, о масонах. Словно прочитав мои мысли, Прокофьев поморщился и произнес:

– Масоны вам, батенька, вечную жизнь не предложат. А все полученное от них заставят оплатить втридорога. Если только вы не заинтересуете вышестоящую Ложу. Там тоже есть те, кто может предложить бессмертие, но они сдерут с вас еще больше. К тому же, как я понял, вы не намерены карабкаться к власти по головам, а значит, в Ложе вам делать нечего. Я же предлагаю не безграничную власть, а нечто совсем другое. Представьте себе, что в мире существует некоторое количество людей, которые могут жить сколь угодно долго, с легкостью переносят ранения, не болеют. А так как долго живут, то и знают гораздо больше, чем остальные. Вот к этому сообществу я и хочу вас приобщить. От вас же требуется только одно – жить по законам этого сообщества.

– Слишком все гладко и красиво. Мне как-то не верится, что вы предлагаете это совершенно безвозмездно. В чем все-таки подвох? – возразил я.

– Это не безвозмездно. Вы должны понять, что раз вы живете вечно, а большинство людей нет, то и отношения у вас с ними будут совершенно иными. Вот это и является платой. Цена, скажу я вам, достаточно высока. И еще вы должны будете помогать соратникам, которые станут вас окружать. А подвох? Подвох, конечно, есть. Ну как же без него – вы никогда не сможете иметь детей.

Я немедленно вспомнил о секте скопцов, которые добрались уже и до России со своими проповедями. Странно, полковник да и все посетители кабачка не походили на кастратов.

– Вы хотите сказать, что евнухи живут так долго? – ехидно спросил я.

– Помилуйте, – поморщился полковник, – мы ничего общего с этими извращенцами не имеем. Как вам такое могло в голову прийти?

Я совсем запутался. Предложение было более чем необычным – заманчивым и в то же время очень скользким. Сплошные блага и практически никаких неприятных последствий. Так не бывает. Прокофьев вновь ответил на мои мысли. На этот раз я даже не вздрогнул – наверное, начал привыкать.

– Извините, Петр Львович, у меня нет времени подготовить вас к этому шагу как положено. Война, знаете ли. А я не хочу, чтобы вы погибли в очередной перестрелке. Могу вам сказать только одно: мы почти всегда там, где идут бои, и только благодаря нам в этих жутких условиях погибает гораздо меньше людей, чем могло бы. Хотите пример? Извольте. Турки в свое время отказались от наших предложений, а на российских кораблях нашего брата достаточно, и Синоп показал это весьма наглядно. Ну а что касается минусов нашего положения, они, конечно, есть. Как же без них.

– Например?

– Пожалуйста. Для нормальной жизни нам регулярно необходима кровь.

– Какая? – не понял я.

– Да любая, – отмахнулся полковник, – что у быка взять, что у человека, разницы никакой. Но именно это способствует нашему долголетию.

– Ага, – хмыкнул я, – у нашего соседа болезнь какая-то была, так ему доктор прописал бычью кровь пить.

– Такое случается, – кивнул полковник, – но вполне возможно, что ваш сосед тоже был приобщен нами.

– И как же вы собираетесь меня приобщать? – поинтересовался я.

– Это уже технический вопрос. Однозначно скажу: убивать вас я не собираюсь, а вот воскресить, если что, смогу. И, кстати, никаких диких обрядов, как вы могли подумать, не будет. Главное – ваше принципиальное согласие.

– Я могу подумать?

– Можете, конечно. Только о чем? Вы же еще ничего не знаете.

– А как можно узнать подробней?

– Для этого я здесь и нахожусь. Но, как я понимаю, ваше согласие я получил?

Я задумался. Терять мне было нечего. Семьи нет, родственников нет, родители уже покинули этот мир, друзьями здесь я обзавестись не успел, если не считать того же полковника. Но на последних остатках благоразумия спросил:

– А если я передумаю?

– Смотря когда, если обряд начнется, его вспять не повернуть.

– Все-таки обряд! – не удержался я.

– Хорошо, операция. Если вам так спокойней. Проводить ее, между прочим, будет сам Пирогов…

Эта фамилия была знакома и успокоила меня полностью. Если им помогает Пирогов, значит, ничего злоумышленного здесь нет. Ну не может такой человек, как Николай Иванович, быть замешанным в чем-то неблаговидном. И я решился.

– Я согласен! Рассказывайте все! – потребовал я, глядя на Прокофьева.

И он рассказал. Рассказ длился долго, но я не замечал времени. Более всего, насколько помню, меня поразило самоназвание – вампиры. Я поежился. Название, честно говоря, не вдохновляло.

– Это как раз, – улыбнулся Прокофьев, – самое незначительное. Ну, сами подумайте: раз необходима кровь – значит, вампир. Это правда. Чего уж от нее бегать. Нового слова для этого не придумали. А вот то, что, приобщив, я отвечаю за вас, а вы очень долго будете зависеть от меня, – это более важная правда. Вы ученик, а я ваш ментор, согласитесь ли вы с этим?

Я удивился. Он так и сказал – «ментор». Обычно учителей так не называют. В голове у меня теснились сотни вопросов, но задал я самый глупый и бестактный. Кивнув в сторону худощавой фигуры матроса Кошки, я спросил:

– А… э-э, Петр Маркович, тоже… – Я запнулся: как-то не вязалось слово «вампир» с молодыми, полными сил и энергии людьми, сидевшими за столами.

Вдобавок один из офицеров смерил меня очень сердитым взглядом.

– Я что-то не так сказал? – осторожно поинтересовался я. – Почему господин капитан на меня так смотрит?

– Просто Петр Маркович – его ученик, – улыбнулся Прокофьев. – А вы, Петр Львович, чуть было не отозвались о нем в пренебрежительном тоне. А это недопустимо. Кстати, раз вы согласились стать одним из нас, то должны понять, что среди вампиров нет рабов и господ. И тот, кто когда-то был крепостным, среди нас может цениться гораздо выше вас. Сможете ли вы это принять, вот в чем последний вопрос…

…На следующий день Александр Никифорович, воспользовавшись затишьем, привел меня в госпиталь, где нас уже ждал Пирогов. Я пришел в восторг, что мне представился счастливый случай познакомиться с ним. Но сам Николай Иванович не был расположен к долгим беседам.

– Прошу! – Он провел нас в небольшую палату, где стояла казенная койка, несколько столиков с медикаментами, там же лежали какие-то стеклянные цилиндры с угрожающе торчащими из них иглами. Ставни были плотно закрыты, и в дополнение к этому на окнах висели темные шторы. – Ложитесь, – приказал мне Пирогов.

Я замялся, вопросительно глядя на Прокофьева. Больница всегда вызывала у меня опасение и недоверие, как у всякого здорового человека, а уж сейчас тем более. Ожидание чего-то неизвестного, странные приспособления… Спокойствия все это мне не добавляло. Полковник кивнул с непроницаемым лицом. Пришлось подчиниться. Вытянувшись на кровати во весь рост, я уставился в потолок и крепко сжал кулаки. Прокофьев продолжал стоять рядом, а доктор позвякивал чем-то у столика.

– Александр Никифорович, можно вас?

Полковник, успокаивая, коснулся моего плеча и молча отошел. Прошла еще пара минут, и в поле моего зрения появился Пирогов. Он поставил рядом со мной медицинский лоток, ловко перетянул мне руку чуть выше локтя тонким ремнем, затем закатал рукав и, протерев локтевой сгиб эфиром, взял с лотка стеклянный цилиндр с иглой, наполненный чем-то темно-красным.

– Надеюсь, молодой человек, вы не боитесь крови? – мягко спросил он.

И тут я самым постыдным образом потерял сознание.

Пришел в себя я от резкого запаха нашатыря. Увидев, что глаза мои открылись, Пирогов заткнул пузырек пробкой. Рядом с ним стоял учитель (почему-то именно так я и назвал его в этот момент). Они внимательно смотрели на меня. Я смутился.

– Ну-с, господин поручик, и как вы собираетесь воевать, – с легкой иронией спросил доктор, – если от простого укола в обморок падаете?

– Это с непривычки, – заступился за меня Прокофьев, – следующая процедура пройдет легче.

– Как! – Я невольно вздрогнул. – Еще укол?

– А как вы себе все это представляете? – Пирогов неодобрительно посмотрел на меня. – Вы что, хотите кровь пить? Но это неэффективно и долго! К тому же здесь вам не средние века!

– Это и есть та плата, о которой вы спрашивали, – полковник улыбнулся, – я, между прочим, об этом говорил. Слушайте, пожалуйста, меня более внимательно. Повторю еще раз. Если мы вампиры, то значит, нам нужна кровь. Не часто, но регулярно. Сейчас вам перелили мою кровь, чтобы начались необходимые изменения в вашем организме. Позже это будет обычная кровь, поскольку моя свою работу уже выполнит.

– Кровь? – растерянно переспросил я. – А как она все делает? Почему?

– Все дело в составе, – вмешался Пирогов, – думаю, в ней есть какой-то элемент, позволяющий полностью изменять человеческую натуру. Главное – его найти и выделить. Но я ничего не обнаружил, даже под микроскопом. Ничего. Но все-таки не приходится сомневаться, что именно благодаря ей вы практически не болеете, она не сворачивается, но любые, даже самые тяжелые раны и внутренние повреждения быстро закрываются и заживают, не оставляя шрамов. Ваша кровь, господин полковник, просто находка для медицины.

– А вот об этом, господин доктор, мы не договаривались, – засмеялся Прокофьев. И, обращаясь ко мне, добавил: – Теперь, Петя… Вы позволите себя так называть?

– Конечно, – кивнул я.

– Отлично! Так вот, лежите здесь, если надоест, можете походить, но из палаты ни шагу. Шторы и ставни не открывать. Помните, что я вам вчера рассказывал?

Я только кивнул. Полковник продолжал:

– Скоро вам захочется пить. Сразу зовите Николая Ивановича. Я приду вечером. До свидания. – И добавил, обращаясь к Пирогову: – Благодарю вас. Честь имею.

Когда мы остались одни, я не выдержал и спросил:

– Николай Иванович, скажите, а вы тоже?..

– Нет! – отрезал он. – Меня это не интересует. Ваши фокусы – это прекрасно, но для большинства людей неприемлемо. Однако там, где есть вы, раненых много меньше, и мне это нравится. Посему считаю своим долгом помогать вам и изучать, насколько возможно. К тому же вы все достаточно прогрессивные люди, ваши идеи не грех и использовать. А теперь извините, Петр Львович, кроме вас у меня есть еще другие пациенты. Причем настоящие. Когда я вам понадоблюсь, позвоните. За дверью дежурит сиделка.

И я остался один. Состояние мое было не самым приятным. Перед глазами плыли красные круги, рот пересох. Помаявшись еще чуть-чуть, я попросил позвать Николая Ивановича. Минут через пятнадцать появился Пирогов. Он принес с собой блестящую коробочку, в которой лежали уже знакомые мне цилиндры, доверху наполненные кровью.

Доктор опять закатал мне рукав и молча сделал очередной укол. На этот раз все прошло гораздо легче. Мне даже понравилось. Нет, не сам укол, это все-таки довольно больно, особенно четыре раза подряд. А те ощущения, которые принесла кровь, плавно растекаясь по моим жилам.

– Через час я подойду снова. – С этими словами Пирогов удалился.

До наступления темноты мне сделали еще пять или шесть процедур, я точно не помню, потому что все время спал. Вечером пришел полковник. Как ни странно, я понял, что он уже здесь, еще до того, как он появился в палате. И видел я все прекрасно, хотя на улице уже стемнело, а свечи еще не принесли.

– Ну что, Петя, как вы себя чувствуете? – осведомился Прокофьев.

Я задал этот вопрос сам себе: а как же я себя все-таки чувствую? По всему выходило, что как-то странно. Во всех членах была неожиданная легкость, казалось, оттолкнись от пола – и взлетишь. В общем, если верить тому, что рассказывали мои сослуживцы, меня, судя по всему, накачали кокаином. Все это я и выложил полковнику.

– Остроумно, – улыбнулся полковник. – А насчет взлететь – поосторожней, друг мой, теперь вам придется заново учиться ходить и владеть своим телом.

Я не успел обдумать его слова, потому что неожиданно понял, что мне срочно надо выйти по малой нужде, но как это сделать, если выходить запрещено?

– Сейчас можно, – заверил меня Александр Никифорович, – поскольку уже наступила ночь. Но, по-видимому, мне придется вас проводить.

Я сел и практически сразу обнаружил себя на четвереньках посреди комнаты. Создавалось впечатление, что меня швырнула вперед какая-то невидимая пружина.

– Ну я же просил вас: осторожней, – укорил меня полковник, – и ради бога, делайте все очень медленно, пока не привыкнете…

Неделя в госпитале пролетела незаметно. В промежутках между уколами я спал, ел и учился ходить. Диету для меня держали жесткую. Отварные, всмятку, яйца и бифштексы с кровью. Хлеба практически не приносили, но мне его и не хотелось. На гарнир почти всегда была гречневая каша, а также грецкие орехи в немыслимых количествах и хорошее красное вино, сильно разбавленное водой…

* * *

…Дочитав до этого места, мы с Катькой переглянулись и поняли, что с трансформацией Ермоленко повезло больше, чем нам. По крайней мере, на момент инициации он был здоров. Хотя… постоянные уколы вместо капельницы – это сущий ад. Придя к такому выводу, мы вернулись к записям…

* * *

…Первые сражения я пропустил из-за невозможности выходить днем на улицу.

Бой на реке Альме, в котором принимал участие и мой полк, наполнил душу черной тоской. Да и как можно было отнестись к тому, что произошло? Имея выгодные позиции и достаточное количество солдат, мы из-за наличия старого, никуда не годного вооружения, а главное, из-за ошибок командующего армией Меншикова проиграли. Мужество и героизм бойцов позволили армии удержаться на позициях, где она приняла бой. Но потери были слишком велики, и ночью после сражения наши части были вынуждены отступить.

Я никак не мог понять, почему, получая донесения, добытые нашими разведчиками, зная, что Англия, Франция и Турция официально объявили войну России, Меншиков так и не предпринял ни единого шага для укрепления береговой линии Крыма. Он только весело смеялся и отмахивался от любых предупреждений. Он как заведенный твердил, что противник никогда не рискнет на высадку десанта в преддверии зимы. Именно об этом он и докладывал в Петербург. Можно сказать, что только один человек, не считая Нахимова и Корнилова, портил блаженную картину, нарисованную Меншиковым для ставки. Это был прибывший недавно в Севастополь Эдуард Иванович Тотлебен. Он не переставая требовал начать укреплять Крым. Наконец, чтобы отвязаться от него, Меншиков поручил Эдуарду Ивановичу заняться укреплением Севастополя и благополучно забыл о нем. Поэтому высадка вражеского десанта в Евпатории прошла под бравурные марши и песни. Город был занят практически без единого выстрела, в недоуменной тишине. Для нашего командования это было полной неожиданностью. А уж появление противника под Севастополем оказалось подобно внезапно разорвавшемуся снаряду.

К моменту выписки я находился в самом мрачном расположении духа и, что греха таить, весьма сетовал на то, что господин полковник решил приобщить меня именно сейчас. Ну как, скажите на милость, я могу появиться в полку, если мне еще полгода нельзя выходить на улицу днем? Наконец я услышал приближение учителя.

Полковник вошел в палату, посмотрел на меня, понял, в чем дело, но промолчал.

Николай Иванович, пришедший вместе с ним, сообщил, что я полностью здоров и господин полковник может забрать меня прямо сейчас. Поблагодарив доктора, мы ушли.

Выйдя из госпиталя, я задохнулся от восторга и изумления. Ночь совершенно преобразилась. Я и представить себе не мог, что такое возможно. Мне показалось, что я слышу музыку высших сфер, которая плыла над миром. Я скользил по волнам этой вселенской симфонии и благодаря учителю теперь не был глухим и слепым, более того, я ощущал себя деятельной частицей этого невообразимого, невозможного и такого реального мира. Я был так поражен, что некоторое время мог только стоять, впитывая все, что видел и слышал.

– Нравится? – тихо спросил учитель (теперь мне было гораздо легче называть его так).

– Да, – только и смог отозваться я.

Мы еще немного постояли, а потом он мягко подтолкнул меня вперед.

Полковник жил недалеко, поэтому извозчика мы не брали. К тому же все ваньки[6] уже были поставлены на военную службу.

Мы шли по Екатерининской, которая, несмотря на поздний час, была довольно ярко освещена, да и людей на ней хватало. Правда, теперь здесь преобладали военные, но попадались и штатские, и даже изредка дамы. Настроение мое совершенно изменилось. Теперь я понимал младенцев, которые с наивной радостью исследуют открывшиеся перед ними просторы, но, в отличие от них, я осознавал и понимал явившееся мне чудо. Поэтому к гостинице Томсона, где жил полковник, я подошел, весело улыбаясь, с любопытством прислушиваясь, приглядываясь и, неловко сказать, иногда принюхиваясь.

Временами я ощущал спешащих куда-то вампиров, порой чуть не сталкивался с ними. Мелькнули несколько офицеров, виденных мной неделю назад в кабачке перед посвящением. Они весело приветствовали нас, но не задерживались.

– Все потом, – несколько туманно пояснил Прокофьев.

Я не очень понял его, но согласно кивнул. В гостинице, куда мы вошли, располагалась одна из лучших кондитерских города. В нее мы заглядывать не стали, хотя, пожалуй, я не отказался бы перекусить. Но перед тем как подняться к себе в номер, учитель небрежно напомнил проходящей мимо горничной о заказе, который сделал перед уходом.

– Так что, милочка, – пробасил он, – ужин принесите прямо сейчас.

– Сию минуту, господин полковник! – Девушка присела в реверансе и добавила: – Я постелила в кабинете, как вы и приказали.

– Благодарю. – Полковник потянул меня за собой.

Номер был роскошен. О таких я только слышал, но доселе никогда не видел. Гостиная, спальня, кабинет, ванная комната. Я растерянно замер. А учитель негромко сказал:

– Осмотритесь пока, Петя, – и скрылся в спальне.

Дверь он не закрывал, и я, не удержавшись, заглянул внутрь. Полковник стоял у шкафа и выбирал рубашку. Меня он, конечно, чувствовал, но даже не обернулся. А я смутился. Почему-то меня поразила обыденность его действий. А, собственно говоря, почему? Ведь переход в новое качество не отменяет повседневной жизни и ее забот. Я тихонько прикрыл дверь. Неудобно-то как. С детских лет не подглядывал, и вот – на тебе.

Чтобы хоть как-то прийти в себя, я решил последовать совету учителя и отправился дальше. Гостиная мне понравилась, хотя такое обилие лепнины – только пыль собирать. Матушка всегда старалась, чтобы в комнатах было как можно меньше углов, где могла скопиться грязь. Убирала у нас, конечно, служанка, но маман всегда помогала ей. На отцовское жалованье достойное количество прислуги нанять было трудно. А ведь еще приходилось содержать дом, растить меня, ну и мало ли еще какие расходы нужны в семье. С такими мыслями я покинул гостиную и заглянул в кабинет. Он мне понравился гораздо больше.

Здесь я увидел огромный стол, заваленный бумагами и книгами, книги стояли и в шкафах вдоль стен, а часть томов лежала в больших ящиках прямо посреди кабинета. Видимо, полковник путешествовал со всеми удобствами. У стены против шкафов находился большой диван. Он был полностью застелен, как я понял, для меня.

Я вздохнул. Спать не хотелось совершенно, можно было только удивляться, как быстро мой организм приспособился к новому режиму и тем изменениям, которые произошли в нем за последнюю неделю.

В дверь постучали. «Горничная», – почувствовал я, а через минуту учитель позвал меня к ужину. Уже входя в гостиную, я вдруг понял, что этот зов прозвучал не вслух, а прямо в голове. Полковник, обернувшийся при моем появлении, увидел мои вылезшие из орбит глаза и, добродушно усмехнувшись, заявил:

– Это мне надо глаза таращить, друг мой. Вы что, Петя, думаете, в госпитале я все время говорил? Честно признаюсь – удивлен, могу добавить к вашему сведению: в столь нежном возрасте ментальные способности еще не проявляются. – Он вздохнул и добавил: – Давайте быстренько ужинать – и на позиции. Магистр там сейчас днюет и ночует. А с представлением тянуть нельзя.

Наскоро перекусив, мы покинули гостиницу. Около крыльца нас ждали оседланные кони. Благодаря этому мы довольно быстро добрались до Малахова кургана. Здесь кипела непрекращающаяся работа. Люди, словно муравьи, вгрызались в твердую землю круглые сутки. Стройка не останавливалась ни на минуту, уставших солдат сменяли свежие силы, и дело двигалось вперед семимильными шагами. Я невольно вспомнил, как выглядели подступы к городу всего несколько месяцев назад.

До приезда в Севастополь Тотлебена оборонительных сооружений как таковых не имелось, они были лишь условно обозначены на карте, но не более.

Пока мы ехали на курган, учитель рассказал, что днем были затоплены корабли, а значит, попыток высадить десант непосредственно в бухте мы можем не опасаться. Также с сегодняшнего дня город считался осажденным, поскольку противник подтянул к Севастополю основные силы.

Правда, я очень удивился, что союзники разбили лагерь с южной стороны, в общем, там, где фронт осады был меньше, а оборонительных сооружений, по донесениям их разведки, просто не было. Думаю, завтра они будут очень разочарованы, увидев, как мы подготовились к их прибытию. А уж когда они поймут, что именно на Северной стороне находятся все корабельные стоянки и дороги, связывающие город с остальным миром – будут «обрадованы» еще больше.