Антология Расщепления

– Это всё мы? – прошептала девушка с куклой. – Или… они?

– Это все мы, – ответил я. – Но из разных моментов. Разных концовок.

И тогда тишина вновь заговорила.

Не голосом.

Ощущением.

Скоро выбор.

Останешься – или пойдёшь дальше.

Поймёшь – или повернёшь.

Проснёшься – или замрёшь.

Но ты уже сделал.

И тут вода начала подниматься.

Глава 3.

ПРИЗРАКИ

Вода поднялась до колен.

Потом – до груди.

Я не сопротивлялся.

Когда она закрыла глаза – я понял: всё, что было, останется там, внизу.

Я тонул – не в воде, в себе.

Последнее, что услышал, – был смех.

Не злобный. Тихий. Как будто кто-то вспомнил старую шутку.

…

Я проснулся в другой одежде. В другой комнате.

Но с тем же телом. И тем же грузом внутри.

На мне была простая рубашка. Чистая. Белая.

Запах был странный – не дезинфекции, не свежести.

Пахло… школой. Старой бумагой. Чернилами. Человеком, который очень хотел казаться «нормальным».

Я сидел на жёстком стуле. Передо мной – стол. Лист бумаги. Ручка.

Надпись в верхней части листа:

«ПРОВЕРЬ, КТО ТЫ.»

Я посмотрел на свою подпись – она уже стояла там.

Я её не помню. Но она была моя.

Каждая линия – как порез.

– Ты закончил? – раздался голос справа.

Я вздрогнул.

Там сидел человек. В очках. В костюме, как у учителя.

Но глаза – не соответствовали лицу. Слишком тёмные. Слишком неподвижные.

– Не волнуйся, – он улыбнулся. – Всё это для твоего же блага.

– Где я?

– Ты возвращаешься. Мы просто наблюдаем за прогрессом.

Я посмотрел на свои руки. Они дрожали.

На запястьях – тонкие красные отметины, как от ремешков.

Я не помнил, чтобы был привязан.

– Я должен выйти, – сказал я.

– Конечно. – Он кивнул. – Как только подпишешь.

Я посмотрел на лист. Там было ещё одно поле:

«Подтверди, что ты согласен забыть.»

…

Я не знал, кем был.

Но чувствовал – если подпишу, стану кем-то ещё.

…Я положил ручку на стол. Она была тяжёлой, металлической, как будто сделана не для письма, а для чего-то более опасного.

Голос рядом стал мягче, почти отеческим:

– Мы не заставляем. Всё добровольно. Как всегда.

Как всегда.

Это слово что-то во мне всколыхнуло. Как эхо. Как ржавый гвоздь, который ты вытаскиваешь из стены, и за ним идёт не только пыль, но и запах прошлого.

Я снова взглянул на строку:

«ПОДТВЕРДИ, ЧТО ТЫ СОГЛАСЕН ЗАБЫТЬ.»

Что – забыть? Кого? Себя?

– А если я не подпишу? – спросил я.

Он посмотрел на меня с лёгкой жалостью.

– Тогда придётся пройти через всё сначала. Без гарантий, что ты останешься прежним.

Я встал. Стул заскрипел, как будто возразил.

Под ногами – плитка. Холодная, белая. Не было двери. Только стены.

– Где выход? —

– Где ты его оставил. – он не шутил.

Или шутил так, как не смеются вслух.

Я прошёл вдоль стены, положив ладонь на гладкую поверхность. Стена дышала. Не метафора – я почувствовал лёгкое биение, будто за ней кто-то был.

Кто-то… очень близкий.

Кто-то, кого я когда-то уже терял.

Вдруг я заметил на стене что-то вроде зеркала. Или не совсем.

Оно отражало не комнату.

А другую.

Там сидел я же – но моложе. У него была кровь на рукаве. И глаза ярче.

Он смотрел прямо на меня и шептал. Без звука. Но я понял:

Не подписывай.

– Ты всё ещё сомневаешься, – сказал мужчина, подходя ближе. – Значит, ты не готов. Это нормально.

Я хотел спросить, кто он. Почему всё это. Почему комната пахнет школьной бумагой, а тени не отбрасывают звука.

Но тогда увидел: в отражении за моим двойником стояли силуэты. Размытые. Без лиц. Как те люди в витринах.

Они были здесь тоже. С самого начала.

И один из них поднял руку, точно так же, как тогда, протягивая ладонь —

– но не ко мне. К зеркалу.

К моему отражению.

Они пришли за ним. Не за мной. Пока я ещё не подписал.

Я повернулся, взял ручку и провёл её по строчке.

«Я не согласен забыть.»

Комната дрогнула.

Словно стены отреагировали, как живое тело. Пульсация усилилась.

Голос мужчины стал далеким, искажённым.

– Тогда ты должен помнить всё. Даже то, что тебе не принадлежит.

Пол ушёл из-под ног.

…

Я снова падал.

Но теперь – не в воду.

В чужие воспоминания.

В лица, которых не знал, но которые помнили меня.

И что-то… ждало внизу.

…

Рывок

Резкий толчок – и я уже не я.

Руки – чужие.

Голос в голове не мой.

Пальцы другие – длиннее.

Руки – чуть загрубевшие, с тонкими шрамами у костяшек.

Тело – выше, массивнее. И ощущения… как будто я смотрю из глубины, как пассажир, заточённый под кожу.

Мир дрогнул, как старая пленка, отмотанная назад, а потом – вперед рывком.

Перед глазами – вспышка. Белый свет, будто кто-то раскалённым железом провёл по внутренней стороне век.

Голоса.

Приказ. Жёсткий, сжатый в зубах.

– Зачистка. Быстро, без следов.

Я двигаюсь с остальными, будто давно умею это делать.

Знаю, где носок сапога встретит дерево, как развернуться, чтобы прикрыть слева. Всё – как рефлекс.

Но внутри – паника: Это не я. Это не моё тело. Чьи руки тянут спусковой крючок?

Мы – группа вооружённых.

Не мародёры. Мы – зачистка.

Идём чётко, слаженно, будто это не впервые.

Всё в теле знает, куда шагать, когда прицеливаться, когда дышать тише.

Но моё сознание – как запертый наблюдатель внутри.

Я кричу в пустоту, но никто не слышит.

Мы заходим в дом.

Деревянный, обветшалый. Краска облуплена, стёкла выбиты.

Он выглядит брошенным, мёртвым – но пахнет свежим дымом.

Сквозь дощатые полы проходит скрип – не от нас.

Мы стреляем первыми. Несколько фигур падают.

Кровь на стене – пятно, будто нарисованное.

Тишина после выстрелов странная. Плотная, вязкая.

Как будто этот дом не принял то, что в нём произошло.

Не хотел.

Он сопротивлялся.

Командир – крепкий мужчина с седыми висками – сжимает губы в линию.

– Нас подставили.

Голос спокойный, как диагноз.

Один из бойцов – молодой, с веснушками, явно из тех, кто не должен был оказаться здесь. Он, по ошибке, выходит на улицу.

Щёлк. Один выстрел. Падает.

Как мешок с песком.

Я стою и не могу моргнуть. Внутри что-то обрывается.

Мы – всё. Мы не сущности. Нас больше нет.

Командир только хмыкает.

– Всё. Нас больше нет.

Я сажусь на ступени крыльца. Спина – к шершавой доске, пахнущей гнилью и солнцем.

Пальцы дрожат. Голова – шумит. Внутри – образы. Смотрю вперёд – туда, где ржавеет автобус. Советский, как из школьных фильмов.

Он будто дожидается тех, кто уже никогда не вернётся домой.

И тут всплывают лица.

Дедушка. В свитере. Лицо тёплое, родное. Молчит, но от него пахнет печкой, печеньем, старым деревом.

Маленькая девочка – сестра? – лет семи, с осьминогом под мышкой, в пижаме. Говорит тоненьким голосом:

– Обещай вернуться.

НО Я НЕ ЗНАЮ ИХ. ПОЧЕМУ ЖЕ ВНУТРИ ВСЁ РАЗРЫВАЕТ ТОСКОЙ?

…

Мы сбежали. Ушли. Прятались.

Потом нашли других. Потерянных, как мы.

И вот – особняк.

Он стоял на берегу. Огромный, светлый, весь из стекла, дерева и воздуха.

Дом, в котором ты хочешь жить, но понимаешь: не можешь. Потому что он не твой. Он чьё-то прошлое.

Мы вошли.

Внутри пахло сухой мебелью и солью.

Пахло чужими воспоминаниями.

Было тепло. Не физически – эмоционально.

Люди говорили.

Смеялись.

Делились историями, хотя знали: утром всё может исчезнуть.

Я ходил по дому. Ощупывал глазами стены, книги, полки.

Они были как декорации – слишком идеальные.

Я подошёл к шкафу.

На нём стояло фото.

Мужчина, женщина, ребёнок. Улыбаются. Слишком красиво. Так, как улыбаются на рекламах, когда никто не смотрит.

Я почувствовал, как по горлу прошлась пустота.

На кухне – блокноты. Детские.

Розовые, голубые, в стикерах и каракулях.

Открываю один – там солнце и домик.

Дальше – записи от руки, как голос ребёнка, пойманный в бумагу.

«Мам, я была хорошая? Я скучаю. Я скучаю.»

Рядом оказалась девушка с тёмными волосами.

Смотрит. Тихо говорит:

– Мило.

Это было единственное тёплое слово.

Во всём сне. Во всём мире.

Позже я нашёл аптечки. В тканевом шкафу, как в старых советских санаториях.

Взял три.

Принёс светловолосой девушке, сидящей у стены.

Открыл одну.

Игла – блестит.

– Это нужно забрать, – говорю.

Но она, как увидела – вжалась в стену.

– Убери. Убери это. Закрой, пожалуйста.

Мы собирались уходить.

Все – у окна. Торопливо. Молча.

Один уже перелез. Другой подаёт сумку.

Все – в панике. В спешке.

А я…

Я остановился.

Повернулся.

Смотрел назад.

На блокноты.

На аптечки.

На фото, где все улыбаются.

На окна, в которых отражался свет.

На дом, который мог бы быть настоящим, но был лишь вспышкой.

Сердце билось – как у человека, который понял: он останется.

Не физически. А частью чего-то.

Этого дома.

Этого сна.

Этой тишины.

Я сделал шаг назад.

И всё погасло.

Эпилог

безмолвие

Всё возвращается. Он снова здесь.

Свет – гаснет.

Словно мир устал притворяться реальностью.

Один за другим тускнеют лампы, звук уходит вглубь, как в вату. Остаётся только дыхание – своё, чужое, непонятное.

Скоро исчезнет и оно.

…

Мерцание. Холодный неон.

Он сидит в кресле. Мягком, удобном, как будто придумано специально, чтобы можно было забыться.

Кинотеатр.

Экран ещё не включился, но в зале уже темно.

Тусклые светлячки дежурного освещения ползут по стенам. Запах – пыль, старая обивка, чуть-чуть попкорна, которого никто не ел.

Рядом – двое.

Те же, что были тогда.

Те, с кем он когда-то (или не так давно?) пошёл на сеанс.

Лица – закрыты тенями.

Движений – почти нет.

Как будто ждут. Или знают.

Он поворачивает голову.

Хочет сказать:

– Уже было.

– Мы уже это видели.

– Это повтор. Это бракованный мир.

Но…

Молчит.

В горле – пусто.

Язык будто зарыт в соль.

Экран вспыхивает.

Не кадры, не сцены – белый шум.

Для остальных – просто фон. Перебитый сигнал. Мешанина.

Но он видит другое.

На экране – он сам.

Не тот, кем был, а тот, кто есть.

Жизни, которые прожил во снах.

Имя, которое когда-то значило что-то.

Глаза деда. Улыбка сестры.

Удар в дверь. Тараканы. Белая рубашка. Подпись, которую не помнит.

Особняк, где можно было остаться.

Зеркало, которое улыбалось раньше, чем он.

Кино идёт без звука.

Но он слышит всё.

Слышит, как плачет тот, кого больше нет.

Слышит, как смеётся отражение.

Слышит собственное дыхание – всё чаще, всё тише.

И вдруг…

Изображение дрожит.

Экран белеет.

Шум глохнет.

Затмение.

Экран пуст.

Зал – мёртв.

Он один.

И только когда всё исчезло —

Он, наконец, вспомнил.

Имя. Голоса. Тот смех, что слышал под водой.

Все лица. Все страхи.

Всё – не его.

Он просто жил чужую жизнь.

Пока свою – не забыл окончательно.

И в тишине зала, среди белого шума,

Он понял:

Обратно пути нет.

МНОЖЕСТВО

«И если ты смотришь на меня, ты тоже

смотришь на себя.»

ГЛАВА 1.

ОСТАВШИЙСЯ

Когда я просыпаюсь, свет не там, где должен быть.

Он соскальзывает по стенам, как будто пространство сменило кожу. Мои глаза открываются с натяжением, как дверцы старого шкафа, и первое, что я чувствую – это не моё тело. Оно слишком лёгкое. Или слишком тяжёлое. Оно пульсирует в местах, где раньше была тишина. Пальцы на ногах не откликаются, будто ждут чужой команды.

Сон уходит неохотно, оставляя после себя чёткий образ: я стою на краю крыши, ветер тянет за спину, и напротив – я. Тоже на краю. Тот – улыбается. Я – не могу двинуться. Потом падение. Но не моё. Он прыгает. Я просыпаюсь. Уже третий раз за неделю.

Вода в кране сегодня пахнет металлом. Я стою перед зеркалом в ванной и замечаю, как отражение задерживается на полсекунды дольше, чем должно. Оно улыбается, когда я не улыбаюсь. Я моргаю, оно нет. Но стоит отвести взгляд и снова вернуться – всё на месте. Почти.

На улице прохладно, но солнце слепит. Люди проходят мимо с выражениями, которые не хочется читать. Слишком внимательные. Будто знают что-то, чего не знаю я. Один прохожий, молодой мужчина с пустыми руками, останавливается на мгновение, будто хочет заговорить. Но проходит. Я слышу, как он тихо шепчет: «А ты…» и замолкает.

На работе всё не так. Документы не на тех местах. Столы немного сдвинуты. Коллега спрашивает, как дела, но произносит моё имя неуверенно, будто подбирает его из десятка других. В обеденный перерыв я смотрю на чашку с кофе – в ней отражение потолка, но не моего лица. Только потолка. И я точно помню, что вчера эта чашка была синей. Сегодня – бордовая.

Ночью мне снится лестница. Бесконечная, бетонная, с жёлтым светом ламп. Я поднимаюсь, и с каждым шагом за спиной становится всё громче чьё-то дыхание. Я оглядываюсь – пусто. Но дыхание рядом. И вдруг – стена, на которой написано: «ОСТАВШИЙСЯ». Просыпаюсь с криком, но голос не мой. Глухой, хриплый.

В ящике стола утром – письмо. Без марки, без подписи. Почерк мой. Строки: «Если ты читаешь это, значит, я ещё жив. Но ты – уже не я». Бумага старая, края потрёпаны. Она пахнет влажной землёй. Я не писал этого письма. Я уверен. Почти уверен.

Я пробую вспомнить, где был вчера. В голове – пустоты, как вырезанные куски фильма. Есть начало, и есть конец. Между – только шорох и красный свет светофора.

На остановке старуха говорит мне: «Ты снова здесь». Я спрашиваю, откуда она знает меня. Она смеётся, как будто это не вопрос.

Кошка в подъезде не отрывает взгляда, пока я иду мимо. Её глаза чёрные, как туннель.

Вечером я иду на мост. Это странный порыв. Просто ноги несут туда. Стою у перил. Машины проносятся подо мной. В груди пульсирует странный жар. И тут – взрыв звука в голове. Крик. Не мой. И снова вижу его. Себя. На другой стороне моста. Он смотрит. Он кивает. И исчезает.

Я иду домой, будто что-то прилипло к спине. Ощущение – будто я не один. Смотрю в витрину – отражение слегка отстаёт. Миг. Но я чувствую: оно осталось. Снаружи. Или внутри.

С тех пор всё меняется. Люди на улицах больше не здороваются. Двери в квартире начинают скрипеть, хотя раньше молчали. Воду невозможно пить. Она тёмная. В ней двигается нечто.

Во снах – он. Я. Снова и снова. Разные сцены. Пожар, в котором он умирает. Глубокий бассейн, где он тонет. Башня. Кольцо метро. Всегда смерть. Не моя.

Однажды я спотыкаюсь на лестнице и падаю. Сильно. Голова бьётся о ступень. Кровь. Боль. Я должен был умереть. Но нет. Я встаю. И в этот момент понимаю: я не один. Что-то проскользнуло внутрь. Ощущение, будто часть мозга принадлежит не мне.

Зеркала больше не лгут. Они честнее, чем я сам. В них я вижу страх. Но не свой. А чужой. Как будто кто-то внутри меня боится выйти наружу.

Последняя ночь этой главы – ночь без снов. Я лежу в темноте, и чувствую дыхание. Не своё. Внутри.

Я шепчу: «Кто ты?»

И в ответ – мой собственный голос, изнутри:

«Я тот, кто остался».

ГЛАВА 2.

МНОГИЕ

Я просыпаюсь в комнате, которую не узнаю. Обои серые, с узором, которого я не помню. На стене висит часы – тикают громко, как капли в пустом зале. Я поднимаюсь, чувствуя, что ноги движутся быстрее воли. Будто тело запомнило маршрут, а я – нет.

В зеркале сегодня – чужое лицо. Моё, но с другим взглядом. В нём усталость, которой я не помню. И когда я отвожу глаза, я всё ещё ощущаю, что отражение смотрит.

Голоса приходят в середине дня. Тихие. Сквозь мысли. Они не кричат, не требуют. Они – часть фона. Но с каждым часом становятся громче. Одна из них – жалобная, тонкая: «Я утонул». Другая – сухая, как бумага: «Я сгорел». И ещё одна – шёпотом: «Ты должен был умереть».

Я нахожу записку в кармане пальто. Бумага мятая, написано от руки: «Запомни лестницу. Они идут». Не мой почерк. Или… уже мой? Я не помню.

Комнаты перестают быть постоянными. Я открываю дверь в кухню – и попадаю в спальню. Ту, которой не было. Я поворачиваюсь – дверь исчезла. Только стена. Только дрожащий свет.

Письма начинают появляться. Под дверью. В книгах. В карманах. Всегда без конвертов. Всегда разными почерками. Некоторые – печатные, стерильные. Другие – на клочках с заломами и пятнами. Все говорят одно: «Ты не тот. Тот – мы».

Зеркала теперь двигаются. Не в буквальном смысле – но их изображения меняются чуть раньше, чем я двигаюсь. Или позже. Иногда я вижу, как отражение моргает, когда я нет. Или улыбается. Или держит руку на плече, которой нет в комнате.

Я перестаю есть. Еда пахнет землёй. Гниением. Люди на улицах становятся всё меньше. Как будто я – вырастаю. Или они – исчезают. Некоторые проходят сквозь меня. Я не чувствую их, но вижу, как лица искажаются на миг. Как будто узнают. Как будто помнят то, что я забыл.

В одной из комнат, в которой я просыпаюсь, я нахожу ящик. Внутри – сотни писем. Все от меня. Разные даты. Некоторые старше моего рождения. Я читаю их ночами. Один повторяется чаще других: «Если ты читаешь это – нас слишком много. Надо остановить. Надо вернуть».

Я начинаю слышать шаги. За стенами. Внутри стен. Шепот под полом. Иногда – смех. Высокий. Детский. Мой?

Я говорю с зеркалом. Оно отвечает. Мимикой. Оно – не я. Оно – один из них. Он. Один из погибших. Он открывает рот – и я слышу его голос в груди. «Ты должен был умереть в той ванне. Ты забыл, но мы – помним».

Я падаю на колени. Хочу плакать. Но глаза – сухие. Я не знаю, чьи они.

Кульминация приходит в старой квартире, где я однажды проснулся. Там темно. Там пахнет солью и кровью. В центре комнаты – он. Один из мёртвых. Точно я. Лицо обожжено. Глаза пусты. Он говорит:

– Ты – ошибка. Кто-то другой должен был жить. Ты остался вместо нас. Мы – погибли за тебя. Но ты продолжаешь. Почему?

Я молчу. Потому что не знаю. Я не выбирал. Я просто живу. Я просто… остался.

Он улыбается. Широко. И говорит:

– Мы строим ловушку. Для тебя. Для нас. Для этого мира. Ты – сбой. Ты – вирус. Но мы – возвращаемся.