Полная версия
Нас вели. Не толкали, не тащили. Просто шли рядом, и ты сам шёл. Потому что что-то в этих фигурах ломало волю, заставляло подчиняться. Не страх – хуже. Полное подчинение, как у насекомого, которое попало под воздействие феромона. Мы шли.
Коридоры. Стены – обшарпанные, бетонные, влажные. Где мы – непонятно. Ни одного окна. Только лампы – тусклые, как больное солнце. Они жужжали, мигали, будто находились на грани перегорания. Кто-то из девушек шепнул:
– Нас ведут как скот.
Но никто не ответил.
Комната.
Когда мы вошли, сначала было только темно. Я почувствовал запах раньше, чем что-либо увидел: тухлая влага, кислота, ржавчина и что-то, что пахло жареными орехами, но так мерзко, что чуть не вывернуло.
Потом – звук. Мягкий, скребущий, как если бы по полу сыпались тысячи крошечных бусин.
Свет мигнул – и я увидел их.
ТАРАКАНЫ. ТЫСЯЧИ. НЕТ – МИЛЛИОНЫ.
Они покрывали всё. Пол был ковром из хитина. Стены – шевелились, как живая плоть. Потолок – переливался волнами, потому что насекомые двигались даже там.
– Господи… – выдохнула одна из девушек.
– Не шевелись, – прошептал худой, и я понял, почему: тараканы слышали. Или чувствовали вибрацию. Один неверный шаг – и их реакция была как лавина: волна тел двинулась в сторону шороха. Шуршание стало громче. Они ползли по нам, по обуви, по ногам, под одежду. Кто-то вскрикнул.
Из углов комнаты выползли металлические ящики. Они открывались как сами собой – и из них лились потоки: тараканы капали, срывались, цеплялись друг за друга. Маленькие, огромные – с крыльями, с рогами, жирные, прозрачные. Один упал на меня с потолка, ударился о лоб, и я почувствовал, как он ползёт по моему лицу, как у него шуршат лапки по коже. Я взмахнул рукой и сбросил его, но ощущение не ушло. Оно как будто впиталось в память тела.
– Мы здесь не останемся, – сказал коренастый. Его голос звучал ровно, но он сжимал кулаки до белых костяшек.
– Да кто бы спорил! – прошипела одна из девушек, отбивая с себя насекомых. У неё уже на шее сидели три таракана, и один исчез за воротником.
– Дверь! – крикнул кто-то, и мы бросились – не думая, не оборачиваясь. Никто из фигур в чёрных масках нас не остановил. Они остались в темноте, как будто всё это и было задумано – завести нас, проверить, и отпустить.
На улице было хуже.
Потому что теперь тараканы ползали внутри меня. Я чувствовал это. Как будто они остались. Я провёл ладонью по груди – кожа была сухой, чистой. Но нет. Они были там. Под ребрами. В спине. За глазами.
Я не сказал ничего.
Никто не говорил.
Молчание стало нашим языком.
Мы шли наугад. Город больше не дышал.
Только ветер, гулкий, с привкусом железа, шевелил выбитые жалюзи и пластиковые пакеты, зацепившиеся за провода, как мёртвые птицы.
Иногда я смотрел на них – на своих спутников, на девушек, что всё ещё были с нами. В глазах – пустота. Не страх даже. Притуплённость, как у тех, кто пересидел слишком много боли. Никто не спрашивал: кто мы? Что это? Где мы?
Они не верили в ответы.
И правильно. Потому что ответов не было.
Мы прошли мимо брошенных машин. Некоторые – со следами взлома. В одной торчала чья-то рука из окна, застывшая, будто кукольная. Кто-то из наших отвернулся.
Я знал, куда идти.
Не знал, зачем, но знал куда.
Это уже было.
– Мы свернём за парк, – сказал я.
Они не спросили, почему. Просто пошли.
Туман рассеивался с трудом, оседал на одежде. Капли на пальто были грязными, будто не из воды, а из чего-то старого, гниющего.
На углу стояла табличка – выгнутая, ржавая. “Улица Двенадцатого”. Название ничего не значило, но каждый раз оно будто резало внутри, как напоминание, которое я не мог сформулировать.
Мы прошли под виадуком. И тогда я услышал их.
Первые звуки не были пугающими. Хлюпанье. Скрежет металла. Лёгкое царапанье.
Но я уже знал.
Заражённые.
Я видел их в прошлый раз – как они становились такими. Не внезапно. Медленно.
Как будто что-то в тумане вползало в них – сначала в лёгкие, потом в мысли. Потом – в движения.
Я остановился.
– Не шумите.
– Что там? – спросил худой.
– Просто… шагайте медленно. Без звуков. Пятки не стучите. Дышите через нос.
– Ты говоришь, как будто…
– Я просто знаю, – сказал я, и пошёл первым.
Фигуры в тумане были рваные. Не как силуэты людей. Как будто человек – но нарисованный нетвёрдой рукой. Как будто двигались не кости, а сама оболочка.
Их тела были изломаны. Один шагал боком. У другого голова была вывернута почти назад, и всё же он двигался уверенно.
Маски у них были другие – теперь белые, с нарисованными улыбками.
Нарочито нелепые. Как будто кто-то вырезал их из детского театра.
Мы крались мимо.
Каждый звук давался как приговор.
И всё же один из нас – коренастый – задел о металл. Звон был тихим. Почти ничтожным.
Но для них – как выстрел.
Их головы повернулись одновременно.
Я увидел глаза – чёрные, абсолютно. Ни белка, ни зрачка. Только дыры. Как воронки в воде.
И они побежали.
– БЕГИ! – крикнул я, и мы рванули.
Позади – визг, как будто ветер ревел сквозь тысячи флейт. И удары – быстрые, тяжёлые. Не шаги. Прыжки.
Кто-то споткнулся. Девушка в чёрной куртке.
Я развернулся.
Не думал. Просто поймал её за руку и дёрнул, таща на себя. Она вскрикнула – не от боли, от ужаса. Мы повалились вместе, грязь брызнула, но мы встали. Рванули дальше.
Один из заражённых прыгнул слишком близко. Его рука почти задела мою спину. Я чувствовал, как воздух сжался – он промахнулся на доли секунды.
Мы влетели в здание – первое, что попалось. Автоматика дверей сработала. Двери сомкнулись за нами.
Стекло треснуло – но выдержало.
Твари остановились.
Смотрели.
Не злились.
Просто ждали.
И тогда я понял: они не стремятся догнать.
Они выжидают.
Каждый наш бег, каждый поворот, каждое решение – часть цикла, которого я ещё не разгадал.
– Кто ты? – спросила девушка с распухшей щекой, с которой я бежал.
– Ты знаешь, что будет, да?
Я посмотрел на неё.
– Нет, – сказал я.
И это было почти правдой.
Потому что я знал не будущее. Я знал только повторение.
Как пластинка, что играет снова.
Но каждый раз – с новым шумом, с новой трещиной.
…
Мы остались внутри.
В зале, похожем на офис или фойе. Мёртвые стулья. Разбитый автомат с водой. Пыль в воздухе клубилась, как мысли, которые ты гонишь, но они возвращаются. Кто-то дрожал. Кто-то молчал, глядя в стекло. Я слушал тишину. Она снова была со мной.
Я подошёл к зеркалу, что висело рядом с лестницей. Долго смотрел.
В отражении был я.
Но… другой.
Что-то мелькнуло за спиной – тень?
Я обернулся. Никого.
Посмотрел снова – и увидел, как отражение улыбнулось.
Я не двигался.
Моё отражение – улыбалось. Широко. Медленно. Как будто знало что-то, чего я ещё не знал.
Я наклонился ближе к зеркалу.
Лоб почти коснулся стекла.
И вдруг – оно моргнуло.
Не я. Не мои веки.
Отражение.
Я отшатнулся.
Стукнулся плечом о стену.
Посмотрел на остальных – они не видели. Они были заняты собой.
Кто-то сидел на полу, уронив голову на колени.
Кто-то водил пальцем по треснутому кафелю.
Коренастый стоял у двери, прислушиваясь, сжав обломок ножки от стула – наш единственный «оружейный арсенал».
Я снова посмотрел на зеркало.
Теперь – обычное отражение.
Моё лицо. Мрачное, уставшее.
Но… где-то в глубине глаз всё ещё горело отражённое пламя, которого здесь не было.
Трещина пробежала по стеклу. Едва заметная. Тонкая, как паутинка.
– Пошли, – сказал я. – Здесь мы долго не выдержим.
Коренастый кивнул.
Девушки – без слов.
Худой подошёл ближе, поправляя куртку. Он тоже что-то видел в зеркале – по его лицу пробежала тень, но он ничего не сказал.
Мы вышли в коридор. Свет за дверью был серым, пульсирующим. Как будто здание само дышало.
– Что дальше? – спросила одна из девушек. Та, что всё ещё держалась на адреналине. Голос срывался.
– Мы найдём выход, – сказал я, почти автоматически.
Но сам знал – здание не выпустит нас, пока не решит, что мы – “прошли”.
Мы шли мимо старых кабинетов, сломанных лифтов, дверей, покрытых граффити, которые двигались, если долго смотреть.
На одной двери было написано:
«ГОВОРИ ШЁПОТОМ – ЗДЕСЬ ВСЁ СЛЫШИТ.»
Мы замерли.
Худой подтолкнул дверь – она открылась.
Внутри была детская.
Цветные стены. Пластиковые стулья. Игрушки.
Но всё… покрыто слоем пыли, как вековым.
На полу валялась плюшевая кукла.
Я наклонился – на ней не было глаз. Просто гладкое лицо, как у маски.
– Кто-то здесь жил, – прошептала одна из девушек.
– Или живёт, – добавил коренастый, указывая на стол.
Там стоял стакан с водой.
Полный. Без пыли. Свежий.
Мы развернулись сразу.
Из детской – тихий стук.
Как будто кто-то медленно постукивал ногтем по дереву.
– Идём, – сказал я.
Мы ускорились. Коридоры стали шире. Стены – темнее.
На полу появилась вода. Сначала лужи. Потом – слои.
Под ногами чавкало.
Вода пахла железом и лавандой. Противный, сладкий запах.
– Это всё… снизу, – пробормотал худой. – Здание течёт.
– Нет, – сказал я. – Оно плачет.
Мы дошли до широкой двери с символом.
Тот же, что был у людей в чёрных масках – перевёрнутая “R” с точкой.
Я толкнул дверь. Она поддалась.
Внутри – зал.
Огромный. Полукруглый. В центре – пьедестал, и на нём что-то, накрытое тканью.
Туман клубился даже здесь.
На стенах – экраны. Но не современные – словно старые ЭЛТ-мониторы, толстые, с мутным стеклом.
На каждом – наше изображение.
Кадры из коридора. Из зала. Из зеркала. Из детской.
Мы наблюдали за собой.
Кто-то уже видел нас. Всё. С самого начала.
– Это невозможно, – прошептала девушка.
– Это не запись, – сказал коренастый. – Это сейчас.
На одном из экранов я увидел себя, стоящего у пьедестала.
Я поднял руку, чтобы сорвать ткань.
Я в настоящем – не двигался.
Я на экране – тянулся.
– Нет, – сказал я. – Не трогай!
Но экран – не слушал.
Я увидел, как моя копия сдёрнула ткань.
И то, что лежало под ней… было моё лицо.
Свежее. Розовое. С закрытыми глазами.
Как будто я – спящий.
Как будто всё это – кошмар, который снятся мне.
Я шагнул назад.
Экран погас.
Все экраны погасли.
Свет исчез.
И тогда – тишина сжалась.
Не просто наступила. Она пришла.
Как будто кто-то наложил ладони на уши Вселенной.
Мы не слышали своих шагов. Не слышали дыхания.
Звук ушёл.
– Я… – попыталась сказать девушка, но губы двигались без звука.
Коренастый хлопал себя по груди, как будто что-то сломалось внутри.
Мы стали беззвучными.
Безмолвие – это не отсутствие слов. Это когда даже мысль глохнет.
Ты открываешь рот – и нет даже эха.
Мы бежали.
Потом – шли.
Потом – ползли.
Город стал тише. Не в смысле звуков – их было достаточно: ветер, стуки, хлюпанье, где-то вдалеке что-то падало или скрежетало. Но тут тишина была глубже. Как будто кто-то нажал на что-то внутри тебя и выключил всё лишнее. Мы не разговаривали. Не потому что не хотели – не могли. Голоса будто остались позади, где-то в коридорах, среди жужжания ламп и шороха лапок.
Каждое наше движение теперь было жестом без слов. Поворот головы – как вопрос. Взгляд – как ответ. Мы не знали, сколько времени прошло. Часы на телефоне показывали 04:13, но заряд уходил с каждой секундой. Будто он разряжался не от использования, а от близости к этому месту. Как будто даже технологии понимали, что здесь им делать нечего.
И вдруг – звук вернулся.
Сначала – звон. Как в ушах.
Потом – капли. Шаги.
Воздух снова наполнился смыслом.
Мы стояли перед дверью.
На ней – надпись, процарапанная чем-то острым:
«ЗА ЭТОЙ ДВЕРЬЮ – ТОЛЬКО ВПЕРЁД.»
Я повернул ручку.
Свет.
Тёплый.
Почти естественный.
Мы вышли.
И стояли среди улицы.
Город был… не тот.
Небо – фиолетовое. Дома – гладкие, как из пластика. Машины – без дверей. Люди – без лиц.
Но это был выход.
Следующий уровень.
Следующая ловушка.
Глава 2.
Безмолвие
Город напоминал мозаику из чужих снов. Обрывки улиц, вывески с надписями на незнакомых языках, дома, которые словно сдвинулись с места и остановились посреди дороги. Машины, будто застывшие в миг эвакуации. В одной кто-то сидел – совершенно неподвижно, прямо на водительском месте. Маска на лице – белая, без рта. Только две точки вместо глаз.
– Он жив? – прошептала вторая девушка.
Я не ответил. Мы не проверяли. Нельзя было.
Каждое новое здание, которое мы проходили, дышало. Не в переносном смысле. ДЫШАЛО. Окна чуть пульсировали, как лёгкие. Фасады сдувались и втягивались.
Кто-то из наших отвернулся и зашептал что-то себе под нос.
Я не спрашивал.
Где-то за нами раздался свист.
Тонкий, ровный, почти детский. И сразу после – пение. Простая мелодия, как колыбельная. Голос женский, ровный, как пластинка, запущенная в замедлении.
– Не смотри, – сказал я, инстинктивно.
– Что? —
– НЕ СМОТРИ.
Мы ускорили шаг. Не бежали – бег привлёк бы внимание. Мы шли сквозь квартал, где дома были наполовину разрушены. На стенах – знаки. Рисунки. Не граффити. Предупреждения.
Глаз, перечёркнутый крестом. Человек с крыльями – но вниз головой. И снова – та самая буква, перевёрнутая «R» с точкой.
Теперь я видел её везде. Как клеймо. Как ключ.
– Это всё уже было, – сказал я, не понимая, кому именно.
– Что?
– Мы здесь уже были. Мы просто… не помним. Или не хотим помнить.
Мы свернули в переулок. Узкий, как горло. Впереди – лестница вниз.
И я знал: нам туда.
Там было Безмолвие. Настоящее.
Там, где даже мысли начинали шептать, а не говорить.
Мы спустились.
Пахло сыростью и старой бумагой. Как в архивах, которых не касались люди десятилетиями. Свет был – но странный. Он не исходил от ламп. Он был в воздухе, как биолюминеcценция, как отблеск на поверхности воды.
На стенах – слова. Сотни, тысячи слов, написанных разными руками. Кто-то гвоздём. Кто-то кровью. Кто-то углём. Фразы на всех языках мира и на тех, которых я не знал, но понимал.
«ОНИ ПРИШЛИ ИЗ ГЛУШИ»
«Я СКАЗАЛ ИМ СВОЁ ИМЯ – И ПОТЕРЯЛ ЛИЦО»
«МЫ ВСЕ – ЭТО ОН»
«НЕ СПИ. НЕ СПИ. НЕ СПИ.»
– Что это за место?.. – прошептала девушка.
Я коснулся стены.
Под пальцами – дрожь. Как у кожи под поверхностью.
Это было живое. Всё.
В конце коридора – дверь.
Мы подошли.
Я не знал, что за ней. Но всё в теле требовало: войти.
Я повернул ручку.
И тьма – настоящая тьма – обрушилась внутрь.
Без звука. Без воздуха.
Как будто ты шагнул в пустоту между мгновениями.
Мы вошли.
И всё, что было, осталось снаружи.
Я не помню, как отпрянул. Только звук – глухой, будто всё случилось в подушке. Колени ударились о кафель, рука соскользнула по стене, но я даже боли не почувствовал. Только это чувство – как если бы кто-то зашёл в комнату, где ты был один. Не шагами. Не звуком. Просто стал там. Был.
Я посмотрел снова.
Зеркало – пустое. Моё лицо – обычное. Ни улыбки, ни тени. Но глаза… мои глаза смотрели на меня как чужие.
Не то чтобы я не знал себя. Просто это был тот, кто был мной до. До чего – я не знал. Или знал, но не хотел вспоминать.
Позади кто-то дышал. Быстро, порывисто. Я обернулся – девушка, та самая, что упала, – сидела на полу, прижавшись спиной к стене. Лицо в грязи, волосы прилипли ко лбу. Она смотрела на меня широко раскрытыми глазами, но не говорила ни слова. Только дышала.
Я сделал шаг к ней – и она вздрогнула. Сжалась. Как зверёк.
– Всё в порядке… – сказал я, но голос прозвучал неуверенно.
Слишком мягко, как будто говорил не ей, а себе.
Слишком поздно.
– Ты… видел это? – спросила она.
Я не ответил.
Потому что если скажу «да» – она сломается.
Если скажу «нет» – совру.
Вместо ответа я сел рядом. Больно – в плече отдавало что-то после прыжка. Мы молчали.
Остальные тоже сидели – кто на полу, кто на обломках мебели. Тишина в помещении была вязкой, как старый клей. Даже если бы кто-то закричал – звук всё равно бы поглотился, не дойдя до потолка.
– Мы не выберемся, – сказал вдруг худой. Его голос прозвучал неожиданно чётко. Он сидел, сцепив пальцы, смотрел в никуда. – Мы не первые, кого завели сюда. И не последние. Это… цикл.
– Что ты несёшь? – огрызнулся коренастый. – Мы живы. Мы выбрались. Мы можем…
– Ты не слышишь? – перебил его худой. – Ты правда не слышишь?
Мы замерли.
И тогда я понял, о чём он.
Звук.
Он не был громким. Не был явным. Скорее – ощущение звука. Как фон. Как биение огромного сердца где-то под землёй. Бум… бум…
Иногда – будто голос в соседней комнате. Не слова. Интонация. Речь, которую ты не можешь разобрать, но знаешь, что она есть.
– Что это?.. – шепнула одна из девушек.
Я уже знал.
ЭТО БЕЗМОЛВИЕ.
Оно было не просто отсутствием слов. Это была воля, наблюдение, механизм.
Там, за стенами, в воздухе, в самих трещинах мира – оно дышало.
Не как зверь. Не как Бог.
Как структура, архитектура страха, алгоритм боли.
– Мы не первые, – повторил худой. – И не помним.
Он посмотрел прямо на меня. – Но ты помнишь. Не так ли?
Я замолчал. Но он знал.
И я знал.
Я умирал здесь раньше.
В этой комнате. В другой. На улице. Под дождём. Среди тараканов. Среди улыбок. Среди пения, которое звучит только в ушах.
Я умирал – и возвращался. Не весь. Не тот же.
Но – снова и снова.
Потому что что-то ждёт, чтобы мы дошли до конца. Чтобы мы завершили. Или сломались. Или… выбрали.
– А если мы просто… не пойдём? – спросила девушка с заплаканным лицом. – Просто останемся?
– Тогда это начнётся заново, – сказал я. – По-другому. Жестче.
Мы все замолчали.
Тишина сгустилась. Где-то наверху что-то щёлкнуло.
Потом – звук шагов. Один. Второй.
Чёткий. Размеренный.
Кто-то идёт.
И я знал – он идёт за нами.
Не чтобы убить. Не чтобы спасти.
Чтобы наблюдать.
И если он доберётся до нас – цикл начнётся снова. Только хуже.
– Вставайте, – сказал я. – Мы идём.
Кто-то прошептал:
– Куда?
Я ответил просто:
– Туда, где всё началось.
И мы двинулись.
По лестнице, в туман, обратно – в глотку мира.
Потому что только пройдя всё, можно узнать, что такое Безмолвие на самом деле.
И, может быть, впервые – ответить ему.
Мы шли, почти не слыша собственных шагов.
Потолок над головой всё ниже, воздух – тяжелее. Будто кто-то качает невидимую педалью насос, закачивая в нас страх, вязкий, как грязь. Лампы мигали, но не гасли – не из жалости, а потому что им интересно. Они тоже хотят знать, чем всё закончится.
Каждый из нас уже понимал: тут не бывает случайностей.
Комнаты, коридоры, трещины на стенах – всё расставлено, всё выверено. Даже звуки. Даже тишина.
Мы шли туда, где кончается логика. Где начинаются вопросы без ответов.
Комната была неотличима от предыдущих, но всё же другая.
Не мебелью. Не светом.
А… присутствием.
Ты входишь – и чувствуешь, будто кто-то только что отсюда вышел. Или вот-вот вернётся.
В центре – стол. На нём – пять предметов: часы, кукла, ключ, фотография и камень.
И надпись на стене. Не краской. Не мелом.
Кровью. Но не нашей.
«ВЫБЕРИТЕ ТО, ЧТО БЫЛО ВАШИМ.»
– Что за бред?.. – прошептал кто-то. – Это игра?
– Это испытание, – ответил я. – Или ловушка. А может, и то и другое.
Все молчали.
Никто не хотел подходить ближе.
Но предметы уже выбрали нас.
Я двинулся первым. Протянул руку – к фотографии.
Она была чёрно-белой, слегка размытая. Но я узнал себя.
Я стоял на крыше. Позади – ночь. Рядом – силуэт женщины. Ни лица, ни деталей. Но я знал её. Знал, как пахли её волосы. Как звучал её голос.
Я не помнил её имени.
Но помнил, что потерял её здесь.
Худой взял ключ. В его глазах мелькнул ужас.
– Это от двери… той самой. – Он посмотрел на меня. – Где я не успел.
Девушка с грязным лицом выбрала куклу. И вдруг – тихий вскрик.
Она держала её, как младенца. А потом начала шептать:
– Прости… прости… я не знала, что ты там…
Все замерли.
Коренастый молча взял камень. Он сжал его в руке, и кровь пошла из ладони. Он не дрогнул.
Последняя – осталась с часами. Они не тикали. Но стрелки крутились.
Вперёд. Потом назад. Потом снова вперёд.
– Мы все… были здесь, – произнёс я.
– Были. – Ответила она. – И не один раз.
Внезапно за спиной захлопнулась дверь. Резко. Как выстрел.
Мы обернулись – но за дверью уже был не коридор. А глубина.
Внутри – лестница вниз. Без перил. Без света.
Просто шахта, уходящая вглубь. В самую суть.
Я понял, что это и есть конец. Или начало. Или – предел.
– Кто пойдёт первым? – спросил я.
Ответа не было.
Потому что ответ был не нужен.
Мы уже знали: вниз идут все.
И если повезёт – не впервые.
Шаг за шагом – вниз.
Шахта глотала свет. Стены были сырые, пахло землёй, металлом, чем-то органическим. Воздух – густой, вязкий, он будто не хотел нас впускать, но и не выталкивал. Просто наблюдал.
Каждый шаг был как удар в грудь – не от усталости, а от чего-то глубже. Внутри начинало пульсировать воспоминание, которое не было моим. Или было. Я уже не был уверен.
– Сколько ступеней? – прошептала девушка с куклой.
– Слишком много, – ответил коренастый. Он шёл сзади. – Как будто лестница не ведёт вниз, а растёт под нами.
Мы спускались долго. Настолько, что время потеряло форму. Оно больше не шло – оно жило рядом, как существо. Часы в руках девушки теперь тикали. Но не совпадали с нашими сердцами. Иногда – опережали. Иногда – отставали.
На одной из ступеней я остановился.
Не потому что устал.
Потому что услышал.
Сначала – плеск. Будто кто-то шагнул в воду. Потом – дыхание. Тяжёлое. Рваное. Как будто лёгкие у того, кто дышал, были чужими, плохо подошедшими по размеру.
– Там кто-то есть, – сказал я. – Или что-то.
И тогда мы увидели свет. Еле заметный, серый, как утро в больничной палате. Он шёл снизу. Как зов.
Последние ступени прошли почти бегом. Не от страха – от нетерпения.
Как будто надо было уже дойти. Что-то внутри подталкивало: быстрее. Быстрее. Пока не закрылось.
Внизу была вода.
Затопленное помещение. По щиколотку. Холодная. Не мутная – наоборот, слишком чистая, зеркальная. Так что ты не видишь дна, только – своё отражение.
Мы стояли на краю.
Я посмотрел вниз.
И увидел себя.
Но… не просто себя.
– Это не зеркало, – сказала девушка с часами. – Это петля.
– Что? – не понял коренастый.
Она посмотрела на него:
– Там ты – такой, каким ты стал бы, если бы остался.
– Остался где?
– Там. В начале. В зале. В тишине.
Мы молчали.
Потом один за другим начали видеть. Кто-то – себя, обнимающего того, кого потерял. Кто-то – себя, идущего по пустому дому с горящими окнами. Кто-то – себя, мёртвого. В форме, в белой комнате, в кресле.
