Пробудитель. Восхождение тени

Александр Литвиненко

Пробудитель. Восхождение тени

Мир сновидений… зыбкая ткань, сотканная из воспоминаний, страхов и несбывшихся желаний. Для одних это спасительная гавань, для других – бездонная ловушка.

Но есть те, кто застрял между двумя реальностями, в серой зоне комы, где время теряет смысл, а сознание блуждает в лабиринтах подсознания.

Глеб видел то, что скрыто от глаз обычных людей. Он бродил по извилистым коридорам чужих сновидений, слышал безмолвные крики запертых в коме душ.

Его миссия – вернуть их к свету, убедить, что за гранью туманных видений есть мир, полный красок и возможностей.

Он разгадывал загадки повторяющихся снов, искал ключи к запертым воспоминаниям, терпеливо доказывал, что цикличность кошмара – лишь иллюзия, которую можно разрушить.

В его руках – хрупкая нить надежды, связывающая мир сна и яви.

Но чем глубже он погружается в сознание своих пациентов, тем тоньше становится грань между его реальностью и их снами.

Невидимая плата за его дар растет с каждым спасенным, приближая тот момент, когда и сам Глеб окажется заложником собственного подсознания, где его ждет встреча с тем, кого он никогда не ожидал увидеть.

Часть I: Работа, такая вот работа

Глава 1: Начало

Утреннее солнце, ленивое и золотистое, с трудом пробивалось сквозь густую пелену пыли, осевшую на лобовом стекле видавшей виды "Тойоты Короллы".

Его лучи падали внутрь салона неровными, сонными мазками, расчерчивая загрубевшие от долгого держания руля руки Глеба причудливыми полосами света.

Эти золотые отметины казались мимолетным прикосновением тепла к его застывшей позе, словно сама природа пыталась разбудить его, вырвать из плена тягучей усталости.

Машина монотонно гудела, словно старый, засыпающий зверь, послушно катясь по пустынной загородной дороге. Асфальтовая лента, серая и потрескавшаяся, вилась среди бескрайних полей, еще влажных от обильной утренней росы.

Влажный воздух за окном пахнул свежестью и едва уловимой горечью просыпающейся земли, но этот аромат почти не достигал Глеба, заглушенный затхлым запахом старого автомобиля и его собственной невыносимой усталости.

Этот непрекращающийся гул двигателя, казалось, проникал глубже кожи, въедался в самые кости, резонируя с той глубинной, выматывающей усталостью, которая давно уже стала неотъемлемой частью его существа, его второй натурой.

Это не была обычная сонливость после бессонной ночи. Нет, это было нечто иное, гораздо более тяжелое и липкое – психический осадок, словно тонкий, но прочный налет чужих снов и обрывков чужих, порой безумных реальностей, который не смыть никаким количеством крепкого кофе или бодрящего душа.

Эти ментальные отголоски, словно призрачные голоса, шептали в его подсознании, напоминая о пережитых чужих страхах, чужой боли, чужой радости, оставляя после себя ощущение эмоциональной опустошенности.

Глеб моргнул, чувствуя, как веки наливаются свинцом, силясь удержать ускользающий фокус на серой ленте дороги, убегающей вдаль.

Его взгляд скользил, мир вокруг казался слегка размытым, словно увиденным сквозь пелену усталости. Из динамиков старенького радиоприемника доносилось приглушенное бормотание утренней информационной программы.

Диктор что-то невнятно говорил про Институт сна, про очередной научный прорыв… «первый зафиксированный случай так называемого „взаимного сновидения“… уникальный феномен… теоретическая возможность…»

Кривая усмешка тронула сухие губы Глеба. Теоретическая возможность для них, для ученых, проводящих свои исследования в стерильных лабораториях, изучая графики и диаграммы.

Для него же это была суровая, каждодневная работа, погружение в самые темные и запутанные уголки человеческого подсознания. Опасная, непредсказуемая, изматывающая до предела, но, увы, единственная, которую он по-настоящему умел делать.

Единственная, которая, несмотря на всю свою тяжесть, давала ему странное, противоречивое чувство цели.

Внезапный тихий "пилик" раздался со стороны приборной панели. Привычный, короткий сигнал оповещения от его рабочего приложения.

Глеб бросил усталый взгляд на подсвеченный экран старенького смартфона, лежавшего рядом с рулем. Знакомый строгий интерфейс приложения «Somnus» – его рабочий инструмент, его связь с миром пациентов.

На экране горела короткая строчка:

Пациент #12: Стабильность 9% – вход возможен

Девять процентов. На самой грани. Сознание пациента едва удерживало целостность, балансируя на краю пропасти. Но формально вход был еще возможен.

Обычный вторник. Или, может быть, среда? Дни давно уже слились для Глеба в один бесконечный, изматывающий цикл погружений и мучительных возвращений, где грань между реальностью и сновидением становилась все более размытой.

Он снова медленно поднял глаза на дорогу, и мир вокруг него слегка качнулся, словно лодка на тихой волне. Голова закружилась от усталости, и на мгновение ему показалось, что серая лента асфальта перед ним дрогнула.

Глава 2: Сила сна

Прямо перед капотом машины, там, где всего секунду назад был лишь ровный, потрескавшийся асфальт, разверзлась идеальная, пугающе-черная дыра.

Не выбоина, не тень от пролетевшей птицы. Это была сама пустота, вырванная из самой ткани утра, словно кто-то небрежно проткнул реальность пальцем, оставив зияющую черноту.

Рефлексы, отточенные сотнями погружений в искаженные миры чужого подсознания, сработали раньше, чем мысль успела оформиться в голове. Руки сами собой, инстинктивно рванули руль влево.

Визг шин, протестующих против резкого маневра, разорвал сонную тишину утра, и реальность вокруг Глеба рассыпалась на мельчайшие осколки…

…превратившись в резкое ощущение ледяного ветра, хлестнувшего по лицу, и непривычную легкость руля под ладонями. Машина исчезла, словно ее и не было.

Теперь он нёсся на стареньком, скрипучем велосипеде по узкой тропе, вымощенной переливающимися пастельными плитками, напоминающими детскую мозаику.

Солнце над головой сияло нестерпимо ярко, отбрасывая короткие, резкие тени, а пейзаж по краям расплывался, терял чёткость, будто акварельный рисунок, забытый под проливным дождём. Но это не смутило Глеба. Привычно. До боли привычно.

Велосипед под ним вдруг дрогнул, неуловимо меняя форму, словно подчиняясь чьей-то прихоти, и вот он уже стоит на электро-самокате, на удивление устойчивом и маневренном.

Почти одновременно в его правой руке возникла рукоять меча – прохладная, тяжелая, ощущающаяся совершенно настоящей. Древняя сталь в мире сахарной ваты и пастельных оттенков.

«По расписанию», – мелькнула усталая, но ироничная мысль в голове Глеба, и тень усмешки тронула его сухие губы.

Он бросил взгляд на свое запястье – еще одна привычка, въевшаяся в его сознание даже здесь, в этом странном месте. Семь сорок восемь.

Цифры светились невозмутимо ровно на фоне абсурдного, сюрреалистического пейзажа.

– Семь сорок восемь… – пробормотал он вслух, и его собственный голос прозвучал неожиданно чисто и отчетливо в этом странном мире. – Хм. Я опять здесь?

И тут же, словно вырастая из расплывчатых акварельных холмов на горизонте, появился дракон. Огромный, чешуйчатый, с чешуей цвета изумрудного стекла, переливающегося на ярком солнце.

Из его ноздрей, в которые легко провалилась бы его старая "Королла", валил густой, черный дым, пахнущий серой и страхом. Старый знакомый. Или, скорее, старый спарринг-партнер?

Теперь на лице Глеба играла уже не просто усталая усмешка, а почти веселая, хотя и немного циничная улыбка. Эту часть он, по крайней мере, освоил.

Меч в его руке вдруг потеплел, словно отзываясь на его мысли, на его внутреннюю готовность к действию. Глебу не нужно было им взмахивать.

Достаточно было просто пожелать. Клинок сам собой, словно повинуясь невидимой силе, сорвался с рукояти, огненной кометой прочертив пастельное небо.

Ни звона стали, ни оглушительного рева – лишь беззвучное, чистое разделение.

Огромная голова дракона кувыркнулась в воздухе, теряя изумрудный блеск чешуи, а тело чудовища стало осыпаться мерцающей пылью, не успев даже коснуться земли, оставляя после себя лишь легкий, едва уловимый запах озона.

«Получилось», – подумал Глеб с тихим, почти механическим удовлетворением. Одной тенью меньше.

Но сон не закончился. Там, где только что клубилась мерцающая пыль дракона, теперь пронзала пастельное небо невозможная, угольно-черная башня.

Ее вершина терялась в ослепительном сиянии солнца, казалась острием, пронзающим саму ткань мироздания. А на самой вершине, в столпе неземного света, стояла фигура. Принцесса. Всегда Принцесса.

Он почувствовал знакомый зов, неодолимую тягу, словно невидимая нить тянула его к этой темной башне, к этой светящейся фигуре.

Самокат под ногами исчез, растворился в пастельном воздухе, и Глеб просто полетел к башне, влекомый невидимым потоком. Ближе, ближе…

Пока не разглядел свет в ее глазах – слишком идеальный, слишком безмятежный, словно выточенный из холодного кристалла. Он остановился на полпути, повиснув в воздухе.

Резкое, острое напряжение сковало его, будто сигнал тревоги пронзил глубину его сознания. Не настоящая. Не цель.

Глава 3: Реальность

Воздух вокруг завибрировал, пастельный пейзаж пошел рябью, словно отражение в потревоженной воде, истекая цветом по краям.

Башня, принцесса, небо – все стало растворяться в ослепительной, всепоглощающей белизне…

…которая схлынула так же внезапно, как и появилась, оставив перед глазами знакомые акустические плитки потолка медицинской капсулы.

Глеб открыл глаза. Возвращение, как всегда, было резким, выдергивающим из небытия. Стерильный запах процедурной мгновенно вытеснил озоновый привкус сна.

Он чувствовал прохладную капельницу в вене, легкое, привычное давление диагностических датчиков на висках. Медленный, облегченный выдох. И широкая, почти мальчишеская улыбка сама собой расползлась по его усталому лицу.

– Получилось, – прошептал он охрипшим голосом. Что бы ни значил этот дракон – страх, сомнения, да хоть просто тяжесть понедельников – он справился. На сегодня.

Тихое шипение раздвижной двери вернуло его окончательно в реальность. В проеме стояла доктор Анастасия Коваленко, ее высокая, стройная фигура четко вырисовывалась на фоне более мягкого света коридора Института сомнологии и нейросна.

На ее лице, как обычно, была эта выверенная смесь профессиональной озабоченности и усталого понимания, которую Глеб научился безошибочно распознавать.

Даже сейчас, в… он скосил глаза на настенный хронометр… почти три часа ночи, она выглядела безупречно в своем белоснежном халате, хотя легкие тени под глазами выдавали ту цену, которую ей приходилось платить за управление этим сложным местом. Она протянула ему стакан воды.

Глава 4: Напутствие от Коваленко

– Тебе опять приснился дракон? – ее голос был тихим, ровным, без малейшего намека на удивление.

Глеб сел, принимая прохладный стакан. Вода была спасительно холодной, обжигая пересохшее горло.

– На этот раз я его уничтожил, – сказал он, все еще улыбаясь, чувствуя легкую эйфорию после удачного погружения. – С первой попытки.

Анастасия едва заметно вздохнула.

– Тебе нужно перестать делать из своей психотерапии голливудский блокбастер, Глеб.

– А ты попробуй быть в чьем-то подсознании шесть часов подряд и не сойти с ума, – возразил Глеб беззлобно, возвращая стакан. Они оба прекрасно понимали, о чем идет речь.

– Тут хоть дракон, хоть мюзикл – лишь бы не петля.

Петля. Ужасные, замкнутые круги сознания, в которых иногда находили пациентов – ловушки, из которых почти невозможно было выбраться, где время теряло всякий смысл, а разум медленно угасал в бесконечном повторении одного и того же кошмара или бессмысленного действия.

Глава 5: Лев, знакомство

Анастасия не ответила прямо. Она подошла к одной из гладких капсул из матового стекла, что стояли вдоль стены процедурной, излучая мягкое голубоватое свечение. Внутри, в этом успокаивающем свете, неподвижно лежала хрупкая фигура подростка, опутанная тонкими проводами.

– Это Лев, – сказала она, понизив голос до шепота. – Кома третьей недели. Мы считали, что у него классическая нейропетля. Но мозг ведет себя… странно.

Он начинает день заново, даже когда его вытаскивают из петли медикаментозно. Сознание отказывается просыпаться.

Глеб напрягся, отставляя пустой стакан. – Повторение с вариациями?

– Да. Значит, он не просто застрял. Он… прячется.

– Хочет остаться во сне?

– Или не может выбраться, потому что его реальность страшнее сна.

Анастасия взяла со стола плоский черный браслет – интерфейс для подключения к подсознанию. Глеб на секунду замер, глядя на этот знакомый предмет, потом перевел взгляд на капсулу со Львом. Он знал, что это значит.

– Ты первый, кто вошел глубже второго уровня и вернулся с устойчивыми воспоминаниями, – тихо сказала Коваленко, ее голос был полон серьезности. – Только ты сможешь разобраться, что удерживает Льва.

Глеб медленно выдохнул. Ощущение триумфа после победы над драконом мгновенно улетучилось, сменившись знакомой тяжестью ответственности, которая всегда ложилась на его плечи перед сложным погружением.

Он протянул руку и взял прохладный браслет. Холодный металл привычно лег на запястье.

– Значит, пора в школу, – сказал он больше себе, чем ей, защелкивая замок браслета.

Часть II: Эхо прошлого

Глава 6 Вокзал

Глеб лег на прохладную, гладкую поверхность кушетки внутри капсулы. Крышка плавно закрылась, отсекая резкий свет и приглушенные звуки процедурной, погружая его в мягкую, обволакивающую темноту.

Лишь слабое синее свечение исходило от браслета на его запястье, едва проступая сквозь закрытые веки. Он сделал глубокий вдох, пытаясь отпустить напряжение прошедшего дня, готовясь к неизбежному переходу.

В ушах начал нарастать знакомый гул – ритмичный, как мерный стук колес поезда, уносящего его прочь из привычной реальности.

Стандартный протокол погружения, призванный облегчить диссоциацию, отделить сознание от тела. И где-то на грани слышимости, или, может, просто в глубине памяти, всплыли слова Коваленко, ее обычное напутствие перед особенно сложным погружением:

– Ты ищешь не монстра, Глеб. Ты ищешь смысл». Он мысленно кивнул в темноте. Смысл. Или хотя бы выход для этого потерянного мальчишки, Льва. Синий свет браслета стал ярче, гул перешел в ровный, успокаивающий шум, и ощущение собственного тела начало медленно растворяться…

…уступая место резкому, неприятному запаху давно немытого вокзала – едкой смеси дешевого кофе, машинного масла и чего-то пыльного, неопределенно-тревожного, витающего в спёртом воздухе.

Глеб стоял посреди шумной, но какой-то неестественной толпы на станции с безликим названием «Привокзальная».

Мир вокруг был написан блеклыми пастельными красками, словно выцветший от времени рисунок, контуры предметов слегка расплывались, словно смотришь на мир сквозь мокрое, запотевшее стекло.

Люди с поношенными чемоданами безучастно текли мимо, но их движения были слишком размеренными, почти механическими, а обрывки фраз, долетавшие до них, повторялись с унылой, пугающей точностью. «…билет до…», «…осторожно, двери закрываются…», «…вещи не оставляйте…» – калейдоскоп зацикленных действий, лишенных всякой живости.

Над платформой бесстрастно гремел хриплый громкоговоритель, снова и снова монотонно объявляя о задержке поезда четыреста пятьдесят три на девятую платформу, словно сломанная пластинка.

«Нейропетля», – констатировал Глеб про себя, ощущая знакомое чувство холодка. Классика жанра. Сознание, застрявшее в одном дне, в одном бесконечном ожидании, бессмысленно прокручивающее его до бесконечности, словно белка в колесе.

Он медленно пошел вдоль платформы, внимательно сканируя безликие лица в толпе, выискивая якорь – пациента, Льва.

И вот он. На потертой деревянной скамье, чуть в стороне от основного безжизненного потока, сидел подросток лет шестнадцати.

Лев. Худощавый, с взъерошенными темными волосами, он судорожно сжимал в руках небольшой старомодный чемоданчик и запечатанное пожелтевшее письмо.

Взгляд его был неподвижно устремлен на мертвое табло прибытия поездов, и на бледном, измученном лице застыло выражение такой хрупкой, почти болезненной, отчаянной надежды, что у Глеба на мгновение сжалось сердце.

Он ждал. Каждый цикл этого сна он обреченно садился на эту скамью и ждал поезда, который никогда не придет.

Глава 7. Отец Льва

Глеб подошел и осторожно присел рядом, стараясь не спугнуть хрупкое равновесие этого застывшего дня. Мальчик даже не повернул головы, словно не почувствовал его присутствия.

– Ты все еще ждешь? – мягко спросил Глеб, стараясь проникнуть сквозь стену его отчаяния.

Лев вздрогнул, словно его грубо выдернули из глубокого транса, но взгляд его остался пустым, невидящим, устремленным в никуда. Узнавания не было.

– Он обещал… – голос был тихим, почти механическим, лишенным всякой эмоциональной окраски. – Сегодня точно приедет. Я это знаю. Он не мог просто исчезнуть…

Стандартный ответ петли. Глеб чуть наклонился, стараясь поймать ускользающий взгляд мальчика. – А если ты уже встречал его? Просто не хочешь вспоминать?

Едва заметная дрожь пробежала по худому телу мальчика. Пастельный свет вокруг них словно поблек на мгновение, краски стали тусклее, а тени – гуще. Реакция. Подсознание услышало угрозу привычному, мучительному порядку.

Лев еще крепче вцепился побелевшими пальцами в пожелтевшее письмо.

Я не хочу знать, что там, – прошептал он, его голос дрожал. – Если я открою – все закончится.

– Что будет, если ты откроешь письмо? – Глеб задал вопрос тихо, но настойчиво, внимательно наблюдая за малейшим изменением в его состоянии.

Глава 8. Письмо

Лев замер, взгляд его остекленел, устремившись в какую-то внутреннюю бездну.

– Я пробовал… один раз, – прошептал он, и Глеб увидел, как мелко дрожат его пальцы, сжимающие заветный конверт. Мальчик опустил голову, словно стыдясь своих воспоминаний.

– Как только я снял печать… появилось что-то. Черный туман. Он… он не хотел, чтобы я знал. Он гнал меня… туда, в депо. Я едва успел добежать, спрятаться за старый вагон…

Он судорожно вздохнул, словно пытаясь унять подступившую истерику.

– А потом день снова начался. Снова вокзал, снова это мучительное ожидание.

Защита сна, – понял Глеб. Мощная, агрессивная. Подсознание отчаянно боялось правды, запертой в этом письме, и создало стража, чтобы не подпустить к ней сознание.

Глеб присмотрелся к печати на пожелтевшем конверте. Простой сургуч, но на нем был оттиснут странный, тревожный символ – разорванный круг и ноль внутри. Что бы это значило?

– А если мы откроем его вместе? – предложил Глеб, осторожно протягивая руку к письму.

В то же мгновение ровный, монотонный гул вокзала сменился низким, вибрирующим гудением, которое нарастало с каждой секундой, болезненно давя на уши.

Воздух вокруг них пошел рябью, словно поверхность кипящей воды. Из стен, из пола, из самих теней начал сочиться густой, маслянистый черный туман.

Он клубился, медленно полз, словно живое существо, пожирая блеклые пастельные краски сна, превращая знакомый вокзал в угольно-черный, пугающий кошмар.

Люди-конструкты, что безучастно брели по платформе, попадая в него, беззвучно рассыпались, словно их стирали гигантским ластиком.

И из глубины этого зловещего тумана раздался голос – искаженный, многократно усиленный жутким эхом, но с едва уловимыми, болезненно узнаваемыми отцовскими интонациями: – Не смотри. Не готов…

Туман стремительно ринулся к ним. – Быстро! – Глеб схватил похолодевшего от ужаса Льва за руку.

– Где ты обычно прячешься? Куда бежал?

– Платформа тринадцать! – выкрикнул Лев, запинаясь от страха.

– За старым вагоном! Она… она в тупике, там нет табличек!

Они сорвались с места, словно спасаясь от неминуемой гибели. Туман клубился за спиной, жадно тянулся к ним черными, липкими щупальцами.

Пол под ногами дрожал и проваливался, открывая бездонную черноту, стены вокзала изгибались, превращая знакомое пространство в живой, враждебный лабиринт, рожденный животным страхом самого Льва.

Они неслись по мерцающему перрону, похожему на палубу тонущего корабля.

Плиты под ногами то исчезали, открывая клубящуюся черноту внизу, то вспыхивали призрачным, холодным светом.

Стены вокзала плыли и изгибались, коридоры вели в никуда, а потом снова выплевывали их на ту же платформу, только теперь она казалась длиннее, уже, безнадежнее.

Черный туман не отставал, он полз за ними, как живая, разумная субстанция, пожирая пространство, стирая детали мира Льва. И из его клубящейся глубины начали вылетать кошмарные фигуры – скелеты.

Не просто кости, а нечто сотканное из мрака и отчаяния, с рваными, чернильными крыльями, беззвучно хлопающими в абсолютной тишине.

– ЗАБВЕНИЕ… – прошипел один, пикируя на Льва, его пустые глазницы горели холодным, неживым огнем.

– ЕГО ВЫБОР… – Вот этого я еще не видел… – пробормотал Глеб, но времени на удивление не было.

Он схватил обломок какого-то металлического шеста, валявшийся среди обломков перрона, и с силой отшвырнул приближающуюся тварь.

Скелет ударился о невидимую стену и рассыпался в горсть черной пыли, но туман вокруг них лишь сгустился, словно разозлившись от их сопротивления.

– Быстрее! – крикнул Лев, его голос срывался от паники.

– Платформа тринадцать… она в конце тупика, где нет табличек! Они рванули вниз по шатающейся лестнице, ступени которой крошились под ногами.

Внизу их встретил хаос дорожных знаков, противоречащих друг другу: «СТОЙ», «ВЫХОД ТУДА», «ОБРАТНО». Тупик.

– Это лабиринт из твоих решений… – быстро сказал Глеб, перекрикивая гул тумана.

– Ничего не говори. Не смотри на знаки. Просто думай о дороге. О той платформе. Представь ее.

Лев зажмурился, его бледное лицо исказилось от напряжения. Глеб тащил его за собой, выбирая путь почти наугад, но стараясь следовать за едва уловимым ощущением… правильного направления, которое исходило от сосредоточенного мальчика, словно невидимая нить.

Вдруг – они вырвались из путаницы коридоров, словно вынырнули из кошмарного сна.

Глава 9. Убежище

Перед ними была короткая, тускло освещенная платформа, упирающаяся в глухую кирпичную стену. А на ней стоял он – старый, обшарпанный пассажирский вагон.

Окна заколочены грязными досками, ржавые бока испещрены яркими, детскими рисунками – наивные солнышки, неуклюжие человечки, кривоватые цветы, словно осколки давно ушедшего счастья. Островок цвета и жизни посреди разрушающегося кошмара.

Они подбежали к единственной двери, дернули за ржавую ручку. Открыто. Ввалились внутрь, и Глеб с силой захлопнул тяжелую, скрипучую дверь.

В тот же миг снаружи раздался глухой, сотрясающий удар – туман врезался в преграду. Еще удар, еще. Вагон содрогался, дребезжали стекла, но дверь держала.

Тьма снаружи выла и скрежетала, но проникнуть внутрь не могла. Они были в безопасности.

Глеб тяжело дышал, прислонившись спиной к холодной, металлической двери. Снаружи все еще слышались глухие удары тумана, но здесь, внутри, царила оглушительная, невозможная тишина и… странный, необъяснимый покой.

Он выпрямился и огляделся, моргая от резкой смены обстановки. Они были не просто в вагоне. Это была комната. Маленькая, невероятно уютная детская комната, словно каким-то чудом втиснутая в старый, ржавый вагон.

Мягкий, теплый свет лился из-под абажура старой лампы, заливая пространство успокаивающим сиянием. На стареньком диване лежал плед с выцветшими рисунками медвежат.

У стены стоял пузатый телевизор с видавшим виды видеомагнитофоном наверху – привет из давно ушедшего века.

Стены были оклеены потрепанными плакатами с динозаврами, а на полу громоздилась открытая коробка с рассыпанным конструктором.

И воздух… воздух пах чем-то давно забытым и родным – слабым ароматом какао и запахом старого дерева. Лев замер на пороге, широко раскрыв глаза.

Он медленно повернул голову, его взгляд скользил по знакомым, до боли знакомым вещам, и на бледном лице отражалась буря эмоций – шок, узнавание, неверие.

Взгляд его остановился на пыльной полке у окна. Там стояла фотография в простой деревянной рамке: маленький мальчик лет шести, сияющий от счастья, сидел на плечах у высокого, улыбающегося мужчины.

Улыбка отца на фото была такой живой, такой теплой, что, казалось, могла согреть эту тихую, наполненную воспоминаниями комнату.

– Ты прячешься там, где было по-настоящему тепло, – тихо сказал Глеб, наблюдая за мальчиком.