Тени Орестана. В поисках дома

– Триста.

– За канистру?

– Да нет, конечно, – засмеялся тот. – За пол-литра.

– Вы здесь с ума посходили! – с возмущением высказался Арам.

– Эй, мужик, не шуми. Здесь свои цены. Магазин – вон там, в городе. Можешь сбегать, если сил хватит. А если нет – принимай правила игры. Я бы на твоём месте не был так привередлив, – продолжил он, глядя на Тара. – Собачка твоя сдохнет через пару часов.

Арам молча закрыл окно. И, обернувшись, посмотрел на Тара – тот действительно выглядел измождённо.

– Крепись, братан. Скоро все обязательно попьём. Найдём какую-нибудь речушку.

– Может, я достану заначку и купим воду? – предложила Селма.

– Нет. Из принципа не купим, – возразил Арам.

Очередь из машин перестала двигаться. Они сидели в гробовом молчании и ждали.

Вдруг к ним подошла совсем маленькая девочка лет шести. На ней была куртка из коллекции прошлого столетия, пережившая не одно поколение, мешковатые штаны и вязаная шапочка, сползшая на ухо. Девочка явно была местная. Она тащила огромную канистру с водой, предлагая свою цену.

Она поставила канистру, посмотрела на Арама и крикнула:

– Триста!

Арам недовольно закатил глаза и отвернулся.

Девочка нагнулась, взяла канистру и уже собиралась уходить, но в окне заметила Тара, который тяжело дышал и с жадностью смотрел на сокровище в её руках.

– Ой, какой хорошенький! – воскликнула девочка. – Он, наверное, пить хочет.

– Конечно хочет. Но за триста рублей не будет у тебя покупать воду, – ответил Арам.

Девочка поставила канистру, самовольно открыла дверь и сказала, глядя на Селму:

– Дайте, куда ему налить.

Селма подала миску, лежавшую у ног, и девочка деловито налила в неё воды почти доверху.

Тар не смог удержаться – как только вода заструилась из канистры в миску, он выскочил и с жадностью начал лакать, шлёпая языком по прохладной поверхности.

Девочка была ненамного выше Тара, но она совсем его не боялась. Она запускала свои маленькие пальчики в его белую густую шерсть и восхищалась тем, какой он мягкий и пушистый.

– Мама говорит, – щебетала она, – жадничать нельзя. Всё к нам возвращается.

– Правильно твоя мама говорит. Ты слушай её, – улыбнулся Арам. – Может, и нам по стаканчику нальёшь?

Девочка кивнула.

– Лейла! – крикнул парень, который первым подошёл к ним с предложением воды. – Ты что там копаешься?!

– Извините, не могу, – сказала девочка, схватила канистру и побежала дальше.

– Ничего, – сказала Мейра. – Потерпим. Главное, Тар попил. В любом случае, пусть беда обходит её стороной.

И пока под колёсами потихоньку чавкала грязь, а ледяной ветер пробирался под одежду тех, кто торговал глотком, тенью и теплом по невменяемым ценам – девочка с канистрой напомнила, что человечность может появиться там, где совсем её не ждёшь.

Прошло пять долгих, изнуряющих дней. За это время очередь продвинулась всего на каких-то сто метров. Граница застряла не только в металлическом скрежете машин, но и в измождённых телах тех, кто шёл пешком, кто крутил педали, заплатив за старый велосипед цену трёх приличных зарплат.

Люди спали прямо на обочинах – короткими, тревожными отрезками по 15–20 минут, со сдавленным сердцем, не снимая обуви. Днём воздух прогревался до пятнадцати, а по ночам дыхание превращалось в иней.

Между машинами, точно река, струилась толпа. Казалось, что пешие и велосипедисты продвигаются быстрее. Кто-то, махнув рукой, бросал машину, как надоевший чемодан, и шёл дальше, сцепив зубы.

Иногда с неба срывался дождь, иногда – ледяной, колючий снег.

Тар, не понимая, почему всё стоит на месте, начинал беспокойно лаять, требуя движения. Его приходилось прижимать к себе, уговаривать, унимать.

За эти пять дней на четверых съели всё, что было: кусок халвы из бардачка, сухую лепёшку, три огурца, две пачки орехов и шоколадку. К Тару несколько раз подходила девочка и приносила кости, обглоданные куски чего-то съедобного – это и спасло пса.

Мейра так исхудала, что когда выходила из машины с Таром, казалось, что её легко может подхватить ветер и унести прочь, как сухой лист.

Арам почти не спал. Он был единственным, кто мог вести машину, и следил за очередью, боясь упустить хоть метр – если появлялся просвет, его тут же занимали те, кто заплатил за такой несправедливый ход.

Селма тоже не спала. Будила зятя, если он начинал клевать носом. Виновато думала о том, что так и не научилась водить. Иногда выходила из машины размяться, но всё чаще замечала, что не может выпрямиться. Потом и вовсе перестала пытаться.

На пятый день очередь вдруг дрогнула. Люди ожили, начали радостно обниматься. Кто-то залез на крышу автомобиля и пустился в пляс, у кого-то хлынули слёзы.

Увидев это, Тар вскочил и радостно залаял. Радость передалась и ему – она значила, что всё ещё может быть хорошо.

Но ликование оказалось недолгим. Границу снова закрыли. Шлагбаум опустился, пограничники закурили, развернулись спиной и ушли, будто всех оставшихся уже не существовало.

К вечеру, на покалеченном микроавтобусе подъехали местные – угрюмые, наглые, с уверенной походкой тех, кто знает цену чужой беде. Один, с хищной усмешкой, подошёл к Араму.

– Можем провести через лес, по тропам, – предложил он буднично, как будто говорил о прогулке.

– Сколько? – спросил Арам.

– Автомобиль, – прозвучало просто.

– Что?

– Машину отдаёшь – и мы вас вывозим. Нет – стойте, пока не одичаете. Границу закроют, никого больше не выпустят. Мы сейчас проводим несколько человек – и всё, потом прекращаем.

Арам замялся:

– Это всё, что у нас осталось.

– А у нас вообще ничего. – Улыбка была почти дружелюбной, но в чёрных, как угольки, глазах не было ни света, ни тепла – только затхлая пустота, звериная, голодная. Глаза те принадлежали не человеку, а существу, которое грызёт всё подряд, не разбирая – враг ты или просто прохожий.

Мейра и Селма, стоявшие рядом, всё слышали, но слова застряли в горле.

Арам посмотрел на «Орвис» – исцарапанную, ржавую, но свою. Он знал, как она пахнет, как гремит замок, как скрипит при поворотах. Она была их убежищем.

Но она не была дороже жизней.

– Ладно. Забирайте. Договорились, – сказал он твёрдо, хотя внутри что-то тихо и болезненно оборвалось.

Селма молчала. Она всегда молчала – особенно в те моменты, когда внутри всё рушилось.

Пальцы её дрожали, пока она складывала в старую сумку самое необходимое: пару платков, пачку влажных салфеток, дорожные лекарства, маленький фонарик. Остальное – не умещалось. Ни в сумку, ни в её новую, незнакомую жизнь.

Каждая вещь в машине была частицей прошлого. Она помнила, как выбирала эти подушки с кисточками, как тщательно перебирала кастрюли – не слишком тяжёлые, но надёжные.

В плетёной коробке лежали её маленькие сокровища, с которыми так не хотелось расставаться: вязаные вещи для внуков, которых она страстно ждала, но так и не дождалась, и фотография в старом конверте – на ней они ещё вместе, на дачной веранде, в тёплом солнце ушедшего лета.

Все эти вещи казались страшно важными – ни одна не была бессмысленной. Но идти нужно было налегке.

Она бросила взгляд на зятя. Он стоял у машины, разговаривал с теми, кто потребовал обмена. Лицо напряжено, губы сжаты в тонкую линию. Он держался из последних сил – ради её дочери, ради всех них. Не сын, нет. Но именно он сейчас был якорем – тяжёлым, но не дающим утонуть.

Селма медленно выдохнула. Взяла платок своей матери и сунула в карман пальто. Всё остальное… оставила. Взяла только то, что может пригодиться в дороге. Остальное – наживное.

– Это просто железо, – сказала она вдруг, будто себе. – Всё, что важно – идёт рядом.

И шагнула прочь от машины, не оборачиваясь.

Они стояли у кромки просёлочной дороги – четверо, с несколькими сумками, собакой и тревогой, что давила сильнее любого груза. Машины уже не было. Только ветер – сырой, весенний, колючий. В нём не было ни тепла, ни запаха надежды – только дым, пепел и неотступная неуверенность.

Проводник – молодой, угрюмый, с глазами цвета пепла – махнул рукой:

– Ждать нельзя. Через поля, потом лес. Главное – не отставать. И молчать.

Никто не ответил. Мейра молча поправила шарф. Селма тяжело вздохнула, прижала к себе сумку – одну из трёх, что настояла взять. Арам смотрел не на дорогу, а туда, где совсем недавно стояла их машина. Их прежняя жизнь. Их уют, их привычность, их безопасность – исчезли в один миг.

Тар пошёл первым – будто точно знал путь. Учув движение, втянул носом воздух, встрепенулся и потянул их за собой, как будто впряжённый в невидимую упряжку. Он не знал, зачем, но чувствовал: нужно идти. Нужно быть рядом.

Они двинулись. Молча, тяжело – словно тянули за собой не сумки, а весь свой прежний мир.

Селма шла медленно. Дыхание сбивалось, но она не жаловалась. Ни звука. Только прямой, упрямый взгляд, в котором уже не жила обида – ни на Бога, ни на людей, ни на судьбу. Всё это осталось позади. Как и дом. Как и тепло.

Сумка врезалась в плечо. Рука немела. Спина ныла. Но Селма не сдавалась – шаг за шагом, стиснув губы, будто каждый шаг был вызовом самой судьбе. Она не жаловалась. Никогда не жаловалась. Даже когда слёзы жгли глаза, как соль на ране.

Они остановились на привал – в стороне, среди зарослей между деревьями. Пахло мокрой корой, холодом и выжженной землёй. Арам молча поставил сумку. Мейра присела рядом с Таром, гладя его между ушами – пёс дышал тяжело, но терпеливо. Впереди, в просвете между елями, маячила фигура проводника.

Селма опустилась на поваленное дерево. Медленно расстегнула сумку. Пальцы дрожали, но аккуратно – почти по ритуалу – она стала выкладывать то, что носила с собой все эти пять дней. Платок с вышивкой. Маленькую коробочку с кольцом, которое давно не надевала. Конверт с пожелтевшими фотографиями – не в фокусе, но с родными лицами.

Затем – свёрток с книгами. Три. Все прочитаны до дыр, но расстаться с ними она не могла. Они пахли домом. Пахли вечерами при лампе, когда ещё был чай, был стол, было тепло, и чужие войны жили только в историях.

Селма прижала свёрток к груди, как младенца. Глаза наполнились слезами. Не от боли. От прощания.

Мейра подошла. Не стала говорить. Просто положила руки Селме на плечи и крепко сжала – так, как когда-то делала её мать, когда рушился весь мир.

Селма вздохнула. Осторожно, словно прощаясь с другом, положила свёрток под дерево. Оставила ещё одну вещь. Ещё одну часть себя.

А когда встала и пошла – её взгляд изменился. Не стал легче, нет. Но стал крепче.

Арам ничего не сказал. Просто взял её за руку, сжал ладонь – и повёл вперёд, помогая преодолевать корни, ветки, скользкий после дождя спуск.

Сумка всё ещё тянула плечо. Но уже не так.

Глава третья

Лес, что смотрит в душу

"Ты не выбираешь, кого встретишь на пути.

Но иногда без этой встречи ты бы не выжил."

Профессор Авалдарон стоял под голыми ветвями дерева, среди которых уже пробивались первые почки – крохотные зелёные знаки жизни, робко возвестившие о наступающей весне. Лицо его казалось спокойным, почти неподвижным, но под этой маской пряталась внутренняя борьба – тревожная, упрямая, изматывающая. Он был врачом и не раз держал в руках человеческую судьбу. Но сейчас, здесь, среди леса, где воздух казался плотным от сырости и тишины, он ощущал, как ускользает почва под ногами. Слишком многое было неизвестно. Слишком быстро таяло время. И в этих ясных, всегда сосредоточенных глазах теперь застыла серая усталость – не от возраста, а от бессилия.

Он поднял голову, встретив взгляд внучки.

Лия стояла чуть поодаль, сжав в руках свою книгу – ту самую, которую писала, словно вытравливая на бумаге правду. Она держала её близко, как щит и как компас одновременно. В этом предмете было нечто большее, чем просто страницы. Это была её вера, её путь. Но сегодня истина, к которой она стремилась, казалась далёкой, будто затуманилась за плотной завесой боли и разочарования.

Лия всегда была другой. Чересчур умной. Неудобной. С острым, непривычным взглядом на мир и опасной уверенностью в том, что всё ещё можно изменить. В её поступках жила дерзость – не легкомысленная, а выстраданная, и потому вызывающая тревогу. Авалдарон не мог не гордиться ею. Но гордость эта была горечью: отвага Лии шла рука об руку с её уязвимостью, и сейчас, среди голых ветвей, казалось, что она вот-вот треснет, как хрупкое стекло.

Её голубые глаза, когда-то полные решимости, теперь были тревожными, тусклыми. Лия вцепилась в книгу, как в спасательный круг, будто только она не давала ей утонуть. Паника накатывала волнами. Это был не просто страх за жизнь. Это был страх за правду, в которую она верила, – правду, которую мир, казалось, больше не хотел слышать.

– Дед… я не могу, – прошептала она, и голос её был еле слышен, как рвущийся ветер. – Я не могу дальше.

Авалдарон не ответил сразу. Он знал: сейчас она не ждёт ответа. Она не просит совета. Просто больше не может притворяться сильной. И в этом признании было больше мужества, чем в тысячах героических речей.

– Ты справишься, – произнёс он спокойно, с той спокойной твёрдостью, за которую она всегда цеплялась. Но сегодня даже эта твёрдость не давала ей опоры.

Лия прижала ладонь к груди, как будто пыталась вытолкнуть наружу то, что сжимало её изнутри. Её дыхание стало рваным, губы побелели.

– Я не могу, дед… Эти люди… Они все похоронены. А мы… разве мы не тоже мертвы?

Он подошёл медленно, без суеты, как привык ходить по жизни. Его шаги были почти беззвучны. Он положил ладонь ей на плечо – прохладную, уверенную, живую. И в этот момент, когда её мир снова крошился, эта рука была единственным, что держало от падения.

– Мы живы, – сказал он тихо, оглядывая окрестности, где едва угадывались следы их прежнего мира. – А раз мы живы, у нас ещё есть шанс.

Лия кивнула. Но в её взгляде была пустота – та, что рождается не от безразличия, а от переизбытка боли. Она боялась. Не так, как боятся люди, бегущие от угрозы. Её страх был тише, глубже, почти философским – страх потерять саму суть, веру, направление. Страх, что их мир исчез и больше не вернётся.

Место было непроходимым. Лес казался мёртвым – безжизненным, как выжженное поле. Они выбрались сюда, надеясь найти выход, но каждый шаг приносил только новые сомнения. Лия не могла не думать о том, как их жизнь буквально распадается на куски, и как они оказываются всё дальше от мира, который когда-то был их домом.

Они с дедушкой шли вместе, но между ними не было привычной близости – только молчание и страх, скрываемые под строгими лицами.

– Мы должны быть сильными, – прошептал Авалдарон. – Ты не одна.

Лия не ответила. Она просто смотрела вперёд, туда, где не было ничего, кроме тёмных деревьев с первыми почками и таинственных теней.

Лес был будто замерший. Только лёгкий ветер колыхал верхушки ветвей, и в этом безмолвии шаги были слышны особенно отчётливо. Профессор Авалдарон и Лия уже не раз слышали, как кто-то ходит неподалёку. Но теперь – это было близко. Слишком близко.

Два силуэта появились из тумана между деревьями. Мужчины в тёмной одежде, с грязными руками и наколками, выцветшими, но всё ещё угрожающими. Один был с лысым черепом и злобной усмешкой, другой – с поволокой в глазах и ножом на поясе.

– Ну здравствуйте, – сказал один из них, глядя на Лию с таким видом, словно уже знал, чего хочет. – А что это мы тут делаем? Прячемся?

Профессор выступил вперёд.

– Нам нечего вам дать. Уходите.

– Ой-ой, какой важный дедуля, – протянул второй, доставая нож. – А ну-ка глянем, что у вас там есть. Деньги, еда, девка…

Он перевёл взгляд на Лию и облизнул губы.

Лия не отступила. Она стояла прямо, сжав кулаки, её сердце билось в груди, как пойманная птица. Светлые волосы выбились из капюшона, а в голубых глазах читалось напряжение, но не страх. Она видела таких раньше. Знала таких. И знала – нельзя показывать слабость.

– Убери глаза, – сказала она холодно. – И руки тоже.

– Гляди, гляди, злая пташка, – хмыкнул первый. – Сейчас мы её научим послушанию.

Он резко схватил её за запястье, и она, не думая, ударила – кулаком в челюсть. Быстро, резко. Он взвыл, отшатнулся, но тут же вцепился в неё с новой яростью.

– Тварь! – заорал он и повалил её на землю.

Лия отбивалась. Она царапалась, пиналась, кусалась – но они были сильнее. Один из них схватил её за волосы и дёрнул вниз, прижав к земле, другой начал стягивать с неё куртку, дыхание его пахло дешёвой самогонкой и тухлым мясом.

– НЕ ТРОГАЙ МЕНЯ! – закричала она, из последних сил пытаясь вырваться.

– Тише-тише, крошка, – приговаривал один из них, и его руки были уже слишком близко.

Профессор уже был связан ремнём, его рот заткнули тряпкой. Он бился, пытался закричать, глаза его метались от ужаса и ярости. Но он был бессилен.

– Урод… – хрипло прошептала Лия, её голос дрожал, но в глазах всё ещё горел огонь. – Я не кукла. Я вас…

– Заткнись, – шипел один, уже залезая рукой под её рубашку.

И в этот миг – из леса раздался дикий, хриплый крик.

– ЭЙ!!!

Шорох веток, тяжёлые шаги, а потом – фигура в чёрном с разбега сбивает одного нападавшего с ног. Второй оборачивается, но поздно: кто-то с размаху ударяет его по голове веткой.

Лия резко отползает в сторону, хватая воздух ртом. Её трясёт.

– Всё. Всё. С тобой всё в порядке, – говорит кто-то, твёрдо, без вопроса.

И всё произошло почти одновременно. Из темноты вынырнули люди.

Сначала двое мужчин: один высокий, крупный, светловолосый, с белой почти прозрачной кожей и светлой щетиной. Его волосы были слегка вьющимися, лицо – угловатым, суровым, но с каким-то внутренним светом. Второй – невысокий, юркий, худощавый, с русыми волосами и чёрными, бегающими глазами. На его лице читался ум: высокие скулы, пухлые губы, тревожный, напряжённый взгляд.

Они были в рыбацких куртках, один – в свитере, другой – в футболке. На них всё ещё были тюремные штаны – единственное, что напоминало об их прошлом. Цепи были сняты, но по одежде можно было понять: это беглецы.

Третий мужчина – высокий, худощавый, с тёмными волосами. Его глаза были зелёными, но сейчас это вряд ли кто-то заметил. Он двигался быстро, целенаправленно, словно знал, что делает. Одет был в тёмное.

За ними – женщина средних лет, с короткими тёмными волосами, и пожилая дама в шали, которая сразу бросилась к профессору. Она вложила в его руки платок, а потом осторожно дотронулась до плеча, будто говорила: «Вы живы. Всё хорошо.»

Пёс – белоснежный, лохматый, с потрёпанной шерстью и умными глазами – рыкнул, обойдя лежащих нападавших, и встал рядом с Лией, будто встал на стражу.

Лия стояла, почти не дыша, охваченная страхом, недоверием, облегчением. Всё внутри было в смятении. Но когда она подняла глаза и встретилась взглядом с тем высоким, крепким мужчиной – на секунду всё стихло.

Она не знала, кто он. Но в его взгляде было что-то такое… что-то живое, надёжное. Будто она знала его давным-давно.

Она никогда не позволяла себя сломать. Но сейчас – она просто выжила. Потому что кто-то пришёл. Кто-то оказался рядом.

Профессор обнял Лию за плечи, всё ещё не веря, что она цела. Он смотрел на людей перед собой – и не знал, кто они. Но чувствовал: эти пришли не грабить. Эти – пришли спасать.

Так среди ветра, тумана и боли, в сгустке темноты и страха, пересеклись пути тех, кто раньше не знал друг друга.

И, может быть, именно в этой точке – и началась история настоящей свободы.

Глава четвёртая

Когда пересекаются пути

Часть первая

"Когда ты смотришь на мир через призму «добро и зло», забываешь, что эти два понятия могут переплетаться в самый неожиданный момент."

Лия сидела на холодной земле, обхватив себя за плечи. Казалось, она всё ещё слышит хриплое дыхание этих уродов и чувствует их руки.

– Всё в порядке, они тебя больше не тронут, – произнёс глубокий, но удивительный, мягкий голос. В его тоне Лия почувствовала уверенность, которая сразу же помогла ей успокоиться.

Мариан представился и протянул ей свою куртку.

– Накинь, ты дрожишь.

Она взяла её машинально, хоть и дрожала от страха, а не от холода. Куртка оказалась тёплой, и от этого в груди всё сжалось. Словно что-то уютное и большое обволакивало её со всех сторон, с каждой секундой заставляя поверить, что с этого момента она в безопасности.

По штанам она заметила, что Мариан, как и те двое животных, был зеком. Но в нём было что-то доброе, настоящее и манящее для неё, то, чего ей так не хватало в последние месяцы.

Она посмотрела на семью с собакой. Они с сожалением и беспокойством оценивали произошедшее, а лица их были вполне дружелюбными. Мать и дочь с мужем. Лия завидовала тому, что у этой тонкой, изящной девушки была мама. Для Лии это слово было роскошью, после того как она потеряла родителей. Их устранили за активное участие в сопротивлении, и для них с дедушкой это стало огромной трагедией. Он потерял дочь, она – мать.

Они старались помочь друг другу пережить это горе. Но время шло, а чувство никак не хотело притупляться. Они носили в себе эту боль, и сейчас ей так хотелось обнять эту тёплую, прекрасную, почти родную женщину, которая заботливо предложила ей платок и мягким прикосновением отряхнула с её волос землю и мусор, застрявшие после нападения.

Пёс увидел, что Лия обратила на него внимание, завилял хвостом и, подойдя к ней, ткнулся в колено носом, будто проверяя, всё ли с ней в порядке. Она просунула руку в его шерсть, и от этого стало ещё более уютно и безопасно. Тар сел рядом и облокотился на неё, намекая на то, что неплохо было бы ещё его немного погладить.

С другой стороны профессор Авалдарон прижимал внучку к себе со словами:

– Слава всем богам. Спасибо вам огромное. Страшно представить, что было бы, если бы не вы.

Лея впервые за всё это время заплакала от облегчения, осознав, что она жива, что кто-то её услышал и спас.

Мариан тихо наблюдал за ней, и его спокойствие не оставило Лию равнодушной. Несмотря на то, что он был явно измучен, он казался каким-то уверенным, неспешным и надёжным.

Лия вспомнила о преступниках, напавших на неё, и стала искать их глазами. Она обернулась и увидела Комария, который активно продолжал связывать злодеев. От неожиданности она впала в ступор. Это было не просто лицо из толпы – это был он, тот самый человек, который когда-то был частью её жизни. Как только взгляды встретились, в её душе вспыхнула буря воспоминаний – буря, которая была такой же сильной, как и всё, что связывало их когда-то. Эти чувства были непростыми, они были тяжёлыми, запутанными. Он был женат, а их отношения были сложными и недоступными. Но, увидев его сейчас, она почувствовала, как внутри всё перевернулось.

Лия отвела взгляд, стараясь не дать эмоциям захватить её полностью. Это было не время для воспоминаний, и точно не время для вопросов, которые она по большому счёту не хотела себе задавать. Это был пройденный этап. Она снова взглянула на Мариана, который продолжал стоять рядом. Его взгляд был спокойным и невозмутимым. Лия глубоко вздохнула, стараясь собрать мысли. Вокруг неё было много людей, и каждый из них что-то значил, но пока все эти чувства смешивались в голове, она предпочла не углубляться в них. Было важно другое – её спасли, и она жива.

Вскоре они двинулись по лесу. Арам и Комарий шли немного позади, следя за тем, чтобы никто не нарушал порядок.

Комарий, казалось, был сосредоточен. Его лицо оставалось спокойным, но глаза внимательно осматривали местность, пытаясь уловить любые возможные угрозы.

Арам, почувствовав, что нужно что-то сказать, начал разговор:

– Я хочу поблагодарить вас, – сказал Арам, сдержанно, но искренне. – Если бы не вы… мы бы не выбрались. Нас просто бросили. Обещали провести, а в итоге – мы в этом лесу, одни.

Комарий молча кивнул, выслушав его до конца.

– Понимаю, – тихо ответил он. – На тех, кто даёт обещания, не всегда можно положиться. Но, если мы здесь, значит, для чего-то это нужно. Ты в это веришь?

Арам замер. Его взгляд блуждал среди деревьев, словно он искал в ветвях и тенях ответ.

– Наверное… – пробормотал он. – Машину я отдал. Думал, главное – выбраться. А вышло… Мы просто остались ни с чем. Эта машина – я её собрал сам, с нуля. Своими руками. Она была для меня не просто транспортом. Она была частью меня.

Комарий взглянул на него внимательно. Он слышал – в голосе Арама звучала не только горечь утраты, но и что-то глубже. Это была боль человека, потерявшего не вещь, а то, во что он вложил душу.

– Я понимаю, – наконец произнёс Комарий. – Иногда мы теряем не вещи, а кусочки себя. Но, если не можешь отпустить, постарайся хотя бы не зацикливаться на том, чего уже не вернуть. Это всё, что я могу сказать.