Магнит для ангелов

– Приветствуем вас в Бюро Радикальных Развлечений. Если вы пришли по приглашению, просим вас сообщить имя пригласившего вас лица.

– Мне нужно это… к Вероломову, – сообщил Сева в темную, уходящую в бесконечность пустоту над головой.

Некоторое время было тихо. Затем сверху послышался свистящий звук, начавшийся с едва заметного очень высокого и постепенно переходившего в более громкий и низкий, как будто оттуда падало вниз что-то очень большое и тяжелое. От этого звука у Севы свело живот, он сжался и зажмурился, чуть было совсем не повалившись на пол. Звук всё нарастал и приближался, и в тот самый момент, когда это нечто должно было окончательно упасть, и, очевидно, прихлопнуть Севу как какого-нибудь клопа, с жутким грохотом открылась левая дверь и наступила полная тишина. Скрюченный Сева выждал ещё некоторое время, открыл глаза и огляделся.

В дверном проёме стоял среднего роста седеющий человек с очень правильными и красивыми чертами спокойного, немного грустного лица, с аккуратно подстриженной бородой и усами. Он был одет очень элегантно, хотя выглядел странно и весьма необычно. Его пиджак с воротником-стоечкой, был застегнут до самой шеи, причём весь ряд пуговиц находился не по середине, а слегка был сдвинут влево. Грудь была увешана странными золотыми косичками и непонятными значками, а на плечах красовались золотистые таблички с каким-то приделанными к ним знаками. Пояс был схвачен широким кожаным ремнём, на котором с правой стороны висел узкий длинный нож в ножнах. На ногах были очень широкие в бёдрах брюки, убранные в узкие высокие блестящие сапоги. В левой руке он держал дымящуюся сигарету с длинным бумажным мундштуком. Человек этот весьма спокойно и с достоинством выдержал паузу, подождав, пока Сева придёт в себя и встанет на ноги. Когда же тот поднялся, человек ещё некоторое время внимательно изучал лицо Севы, глядя ему прямо в глаза, слегка склонив голову набок. Наконец он протянул Севе руку с огромным золотым перстнем на указательном пальце и представился:

– Николай Александрович.

Голос человека был мягкий и очень спокойный. Сева собрался с духом, и со всем достоинством, на какое был в тот момент способен, пожал протянутую ему широкую сухую ладонь и представился в ответ.

– Сева… стьян Спрыгин.

Некоторое время они смотрели друг на друга. Потом Николай Александрович мягко убрал руку и затянулся своей сигаретой.

– Прошу Вас, Севастьян, проходите, пожалуйста. Прошу нас простить за это, быть может несколько резкое приветствие. И позвольте сразу предупредить Вас, чтобы Вы по возможности ничему тут не удивлялись. Наша компания занимается радикальными развлечениями, а это, знаете ли, дело совсем необычное. Едва ли во всем мире Вы встретите столь же неординарный и вместе с тем профессиональный подход к развлечениям. Вся эта современная виртуальная реальность по сравнению с тем, что предлагаем мы – всего лишь детская забава, жалкий суррогат истинных переживаний. Однако об этом мы, я надеюсь, ещё поговорим с Вами как-нибудь в другой раз. Сейчас же я хотел бы сразу перейти к сути нашей с Вами встречи.

Говоря всё это, Николай Александрович прошёл внутрь просторного квадратного кабинета, у одной из стен которого стоял массивный письменный стол и деревянное, резное, обитое кожей кресло. На столе стояла лампа с зелёным колпаком, лежали какие-то бумаги и различного вида странные приборы и приспособления. Половину стены напротив двери занимало окно, закрытое плотными занавесями, а у третьей стены стоял старинного вида диванчик, два кресла и маленький столик. На стенах висело несколько картин с изображением пейзажей, цветов, птиц и зверей. Над письменным столом висел портрет человека, одетого очень похоже на хозяина кабинета, в белом пиджаке и брюках, с саблей у пояса. Сева растерянно посмотрел по сторонам. Заметив его смущение, Николай Александрович жестом пригласил Севу присесть на диван, а сам позвонил в стоявший на столе колокольчик. Немедленно в комнату вошла девушка в белом передничке и остановилась у двери, той самой, через которую только что вошёл и сам Сева.

– Машенька, – обратился к ней Николай Александрович, – будь добра, пожалуйста, принеси нам чаю с лимоном и… – Он оценивающе смерил Севу взглядом, – графинчик вишнёвой. И молодому человеку – чего-нибудь перекусить…

Барышня покосилась на Севу, улыбнулась, кивнула и удалилась.

– Итак, молодой человек. Вы здесь потому, что Вы приняли решение стать свободным. – Николай Александрович внимательно посмотрел на Севу, ожидая его реакции.

– Строго говоря, – начал было Сева, – я сам такого решения не принимал. Два товарища, которых вы, может быть, знаете, Фридрих и Генрих… правда потом их, похоже, того… убили… Так вот два эти товарища…

– Полагаю, что сразу могу Вас обрадовать, сообщив, что Фридрих Германович и Генрих Эдуардович живы, целы и невредимы, и Вы в скором времени будете иметь честь снова увидеться с ними.

– Как! – удивился Сева, – а разве они не… разве их не… но я же сам видел…

– Господин Севастьян, я же Вас предупреждал, здесь Вам не следует ничему удивляться, – вежливо отрезал Николай Александрович. – Я бы хотел, однако, снова вернуться к своему вопросу: прав ли я, полагая, что Вы приняли решение стать свободным, или же это не соответствует в действительности Вашим намерениям?

– Я уже и сам не знаю, по правде говоря, – в нерешительности потупил взгляд Сева. – По правде сказать, я слишком мало понимаю в этом во всём, и мне в настоящий момент сложно на этот вопрос ответить однозначно. И потом, видите ли, за последнее время со мной столько всего произошло, что я теперь уж и не знаю, есть ли у меня собственно выбор и… Ведь у меня больше нету моего спецкостюма, понимаете. И вполне возможно, меня уже разыскивают Соответствующие Органы. Так что…

– Тогда позвольте мне задать Вам другой вопрос: что Вам нужно для того, чтобы принять окончательное решение по данному вопросу?

– Ну, знаете, – Сева наморщил лоб, – я подозреваю, что мне осталась только одна дорога… Хотя, в принципе, я и сам теперь уже не вполне уверен… Знаете, скажите мне, пожалуйста, вот что: всё ваше Братство вот это – ведь вы тоже из них, не так ли? – так вот это ваше Братство – это случайно всё не от дьявола? Я имею ввиду, простите, конечно, за прямоту, я хочу спросить… Ведь это всё как-то против Бога идёт, эта ваша свобода – это ведь какой-то бунт, какое-то насилие… Не знаю, как сказать… Я понимаю конечно, что вся наша жизнь… что тут много всякого такого, о чём я раньше не думал, что мне раньше и в голову не приходило, и всё наше общество… оно конечно, по сути своей… неоднозначно тут всё, я понимаю… но вы… кто вы, что вы, что вы хотите на самом деле…

– Ваши сомнения мне понятны, – Николай Александрович подошёл к письменному столу и присел на краешек, – и Ваше желание знать правду также вполне справедливо. Однако, к сожалению, вся правда в настоящий момент не может быть Вам раскрыта. И это не потому, что мы хотим что-то от Вас скрыть, дело лишь в том, что Вы не готовы сейчас воспринять её адекватно. Однако, я хочу сказать Вам, прежде всего, вот что. Наше «Братство Свободных Волей» исповедует Истинную Религию и целью всех наших стремлений является Абсолютная Свобода. Как бы Вы ни понимали себе сущность того, что Вы изволите именовать дьяволом, та Свобода, о которой мы говорим, подразумевает и предполагает свободу также и от него.

Тут Сева недоверчиво покачал головой. Николай Александрович встал, прошёлся по комнате, подошёл к столу, достал из стоящей на нем коробки сигарету с длинным бумажным мундштуком, и, размяв её своими длинными ровными пальцами, прикурил. Сделав в задумчивости несколько затяжек, он подошёл к занавешенному занавесями окну и, глядя как бы сквозь них куда-то вдаль, продолжал:

– Лично я вполне понимаю Вашу нерешительность. Для меня все подобные сомнения просто перестали существовать уже давно, когда я сам сделал свой окончательный выбор. Также как и Вы, я поначалу имел весьма извращённое понимание самой сути данного вопроса. Также как и Вы, я сомневался, полагая, что та жизнь, к которой я привык – это и есть жизнь свободного человека. Я осознавал, конечно, что моё социальное положение накладывает на меня некоторые обязательства, которые я обязан исполнять, однако я полагал, что моя свобода – это, прежде всего, служение народу, моему отечеству, и что раз уж я волею судеб призван исполнять этот долг, то свобода моя и состоит в том, чтобы исполнить его до конца и, по возможности, наилучшим образом.

– А разве это не так? Я вот, к примеру, тоже служу народу и своему биорегиону и считаю, что поступаю правильно, и считаю себя при этом вполне свободным, – тут Сева задумался, – вернее считал до последнего времени. Теперь же мне кажется, что всё-таки есть некоторые моменты, которые существенно меня ограничивают…

– Мда, – Николай Александрович снисходительно посмотрел на Севу и, затягиваясь сигаретой, продолжал, – так вот. Потом я, также как и Вы, столкнулся с некоторыми, так сказать, моментами, с ситуацией, в которой интересы моей личной свободы находились в явном противоречии с интересами того самого народа, которому, как я думал, я имею честь служить. Я увидел, что то, что они называют свободой, не имеет ничего общего с истинной свободой. И, кроме этого, я также осознал, что моё собственное видение сути данного вопроса столь же далеко от истины.

– И чем это всё закончилось? – полюбопытствовал Сева.

– Ситуация закончилась крайне радикально, но это, впрочем, не самое главное. Я же был вынужден признать, что тот идеал свободы, к которому я всегда стремился, мягко говоря, нуждается в пересмотре. И именно поэтому Братья нашли меня, и я стал одним из них.

– Понимаю, – задумчиво согласился Сева. – Но скажите, а зачем я вам нужен? Зачем я нужен вашему Братству?

– Видите ли, – Николай Александрович затушил сигарету в большую хрустальную пепельницу, – именно в этом и состоит суть моего к Вам вопроса. Лично я полагаю, и у меня есть для этого некоторые основания, что однажды Вы уже сделали осознанный выбор стать свободным. Сейчас же я ожидал услышать от Вас подтверждение этого, что формально означало бы, что Вы действительно готовы… Однако, если Вы считаете, что Вы не готовы, то я не стану Вас более задерживать…

– Ну, знаете… – тут Сева испытал странное раздвоение личности и надолго замолк, вперив свой взгляд в большой портрет, висевший над письменным столом. – Я боюсь, что теперь у меня уже точно нет выбора, – проговорил он, наконец. – Ведь мой спецкостюм… моя карьера… вся моя жизнь… И именно это меня как-то останавливает. Получается так, что выбор свободы мне как бы навязан, а это, на мой взгляд, не совсем правильно. С другой же стороны, я должен вам признаться, что мне уже и не очень хочется туда возвращаться. Я, правда, не знаю, чем я мог бы теперь заниматься, и как дальше сложатся мои обстоятельства, но если честно… этот телетранслятор… эти почитатели… все эти… б-р-р-р.

В этот момент дверь отворилась и вошла Машенька с подносом в руках. Молча и бесшумно, она подошла и поставила свой поднос на столик. Сева вдруг обратил внимание на её чудесные, пшеничного цвета, ниспадающие на плечи слегка вьющиеся локоны, её грациозные движения, её очаровательные большие голубые глаза и удивительно длинные густые ресницы… Залюбовавшись, он вдруг с удивлением обнаружил в себе странную глубокую привязанность к этой девушке, как будто он знал её уже очень давно. Между тем Машенька, не глядя на Севу, выставила на стол небольшой графинчик и две аккуратные рюмочки, разлила по чашкам горячий ароматный чай из высокого пузатого чайника, и, наконец, поставила перед Севой блюдо с тарталетками, заправленными всякой всячиной. После этого она, кротко потупив взгляд своих длинных ресниц, слегка поклонилась и бесшумно исчезла за дверью.

Её появление произвело в душе Севы некоторое странное движение. Вся эта сцена показалась ему какой-то очень знакомой. Его вдруг как будто парализовало, и он долго и растерянно смотрел на высокую массивную дверь с красивой золотой ручкой, за которой только что скрылась эта нежная барышня. Между тем Николай Александрович, внимательно наблюдавший за Севой всё это время, вдруг спросил:

– Не правда ли, Машенька – настоящее сокровище?

Этот вопрос привел Севу в ещё большее замешательство. Всё это уже явно происходило с ним раньше, но где, когда? В глубокой задумчивости он откинулся на спинку дивана, сделал глубокий вдох, и медленно, как будто выпуская скопившийся пар, выдохнул.

– Вы знаете, – неожиданно для самого себя признался он, – я, кажется, начинаю что-то понимать. Позвольте мне сказать вам, уважаемый Николай Александрович, что я совершенно теперь убеждён, что я действительно уже принял решение стать свободным, хотя и не знаю, и не могу вспомнить сейчас как, где и когда это произошло.

– Вот и замечательно, Севастьян Павлович, – с милой улыбкой ответствовал Николай Александрович, – позвольте же теперь предложить Вам рюмку этого чудесного, я бы даже сказал – волшебного – вишневого ликёра и эту скромную закуску. А после, если не возражаете, я буду Вам чрезвычайно признателен, если Вы окажете мне честь сыграть со мной партию в шахматы. Давненько, знаете ли, я не имел удовольствия…

Разлив тёмную густую жидкость по крошечным высоким узеньким рюмочкам, Николай Александрович кивком головы пригласил Севу присоединиться. Не говоря ни слова, глядя друг другу в глаза, они чокнулись и пригубили. Задумчиво посмаковав этот замечательный напиток, перешли к чаю. Изголодавшийся Сева принялся с удовольствием поглощать тарталетки, разнообразие начинок в которых ещё более подстёгивало его разыгравшийся аппетит. Тут была нежнейшая ветчина, изысканный сыр, рыба разных сортов, икра… Все они были заправлены удивительными соусами. Подобного вкусового наслаждения Сева, пожалуй, никогда прежде не испытывал. Всё это было для него чем-то совершенно новым.

– Знаете, а ведь действительно, если подумать, что мы теперь едим – это же ужас какой-то, – причитал Сева, с удовольствием проглатывая очередную тарталетку. – Все эти бутербродные меню, быстрые блюда из пакетиков… Я недавно увидел в продаже удивительнейшее изобретение современной кулинарной науки. Вы покупаете упаковку специальных крекеров и к ним – любой наполнитель. Разводите наполнитель специальным растворителем и кладёте в получившийся соус крекеры из упаковки. Получаются своеобразные котлеты, очень надо сказать, недурно на вкус. Удобство в том, что крекеры и растворитель всегда одни и те же, но зато вариантов наполнителей – более 200. Быстро и удобно. Срок хранения – 10 лет, т.е. свежесть продукта обеспечена практически навсегда! И при этом – все ингредиенты абсолютно натуральные…

Николай Александрович индифферентно внимал восторженным возгласам Севы, молча попивая чаёк. Затем он встал и, пройдясь по комнате, снова закурил, остановившись у занавешенного окна. В глубокой задумчивости, обхватив себя руками, он стоял спиной к Севе, как будто глядя вдаль сквозь плотно закрытые занавеси. Вдруг он спросил:

– Скажите, Севастьян Павлович, а Вы помните этот бал у графини… – и неожиданно осекшись, замолчал.

Сева замер и ошарашено посмотрел на Николая Александровича. Напряжённое молчание повисло в воздухе. В этот миг на столе зазвонил большой чёрный аппарат. Николай Александрович встрепенулся и, бросив быстрый взгляд на Севу, снял трубку. Некоторое время он вслушивался, приставив её к своему уху, а потом вдруг сказал:

– Хорошо, я согласен, но только прошу Вас, любезнейший, будьте осторожны. В наше время подобные игры, сами знаете, могут закончиться весьма неоднозначно… Будьте здоровы, и да храни вас Господь!

Положив трубку, он откинулся в своем огромном красивом кресле и как-то отрешённо посмотрел на Севу, который в полном изумлении с погружённым внутрь себя взглядом так и сидел с половиной недоеденной тарталетки в руке. Опять наступило долгое молчание пока Николай Александрович, наконец, не прервал его:

– Прошу простить меня, Севастьян Павлович, если я невольно смутил Вас своим неожиданным воспоминанием. Я, право же, полагаю, Вы не станете на меня за это сердиться. – Он сделал вежливую паузу и проникновенно посмотрел Севе в глаза. – Я, к своему великому сожалению, должен просить вашего извинения. Я вынужден сейчас Вас покинуть в связи с одним очень важным для меня делом. Я, однако, смею надеяться, что нам ещё представится случай сыграть ту партию в шахматы, которую Вы столь любезно мне сегодня пообещали.

Он позвонил в колокольчик. Дверь открылась, но, вопреки ожиданиям Севы, на пороге возник бородатый мужик, в котором он, к своему полному изумлению, узнал Михеича. Николай Александрович выжидательно посмотрел на вконец обезумевшего Севу, встал, подошёл к нему и протянул руку с перстнем:

– Был сердечно рад встрече с Вами, дорогой Севастьян Павлович. Вы уж простите, что я вынужден так неожиданно просить Вас оставить меня. Михеич вас проводит. – Он помолчал и прибавил: – Очень хорошо, что Вы всё же вспомнили… желаю Вам всяческих успехов на вашем… пути.

До Севы, наконец, дошло, что ему нужно идти. Он встал и, аккуратно положив на поднос недоеденную половину тарталетки, крепко пожал протянутую ему руку. Направляясь к выходу, он вдруг неожиданно обернулся и поинтересовался:

– Скажите, Николай Александрович. Простите великодушно мне этот странный вопрос и моё, может быть не вполне уместное, любопытство. Почему вы всё время держите свои занавеси закрытыми? Что там у вас…

– Занавеси? Какие занавеси? – удивился Вероломов и, следуя направлению глаз Севы, посмотрел на окно. – То есть вы видите здесь занавеси? Ну что же, понятно. Дело тут в том, что вы пока просто не можете видеть того, что за ними. Впрочем, не смущайтесь. Всё тайное когда-нибудь обязательно становится явным, Севастьян Павлович, – после некоторой задумчивой паузы учтиво пояснил Николай Александрович. – Но не сейчас, – добавил он и кивком головы дал понять, что аудиенция закончена.

Михеич, улыбаясь во всю бороду, пропустил Севу вперед, и сам вышел следом, закрыв за собой дверь. К своему полнейшему удивлению, Сева оказался вовсе не в том тёмном предбаннике, из которого попал в кабинет Николая Александровича. Он обнаружил себя стоящим посреди цветочной оранжереи. Вокруг пышно благоухали хризантемы и розы, незабудки и лилии. Перед самым Севиным носом пронеслась огромная разноцветная бабочка. Остановившись и пытаясь собраться с мыслями, он в задумчивости наблюдал за резкими взмахами её крыльев.

– Ну что, лопушок, ха-ха, – вдруг совершенно бесцеремонно прервал Михеич глубокомысленно-созерцательное состояние Севы, – пора тибе, лопушок, просыпатьси. Щас я тебя лягонько жбамсну, ты уж не серчай… – и в следующее мгновение Сева рухнул на пол от чёткого удара сзади по голове. Перед глазами тут же появился белый экран, на котором замельтешили буквы, из которых, в конце концов, образовалась фраза: «Конец сеанса… выход». Сева дёрнулся и открыл глаза. При этом белый экран с надписью никуда не пропал. Сева сидел привязанный к креслу, с нахлобученным на голову шлемом. Сзади что-то щёлкнуло, экран погас, и кресло вдруг резко развернулось.

Перед ним стояли два уже знакомых ему человека – Фридрих Германович и Генрих Эдуардович – и с любопытством его разглядывали.

– Ну-с, молодой человек, – проговорил, наконец, Фридрих, – ка-ак вы себя чу-увствуете?

– Развяжите меня, – первым делом потребовал Сева, – тогда поговорим.

– Разумеется, разумеется, – Генрих принялся развязывать ремешки, прочно державшие Севу в кресле, – теперь в этом нет уже никакой надобности. И поверьте, всё это нужно было лишь для того, чтобы вы не вывалились из кресла во время сеанса. Но, должен вам заметить, вы держались молодцом. И действовали замечательно…

– …Настолько замечательно, что мы с моим коллегой о-очень за вас порадовались, – подхватил Фридрих, – нам кажется, что в очень скором времени мы смо-ожем вами гордиться. А пока, позвольте предложить вам чаю или кофе. Или может быть…

– …Может быть вы, Севастьян Павлович, желаете чего-нибудь покрепче? – Генрих весело подмигнул Севе, заканчивая его окончательное освобождение от пут.

Едва получив свободу двигаться, Сева вскочил на ноги и прошёлся по огороженному ширмами закутку. Он чувствовал в себе небывалый прилив энергии. Всё его тело буквально вибрировало, и мышцы требовали немедленной разминки. В задумчивости он даже несколько раз высоко подпрыгнул и выполнил несколько приседаний, помахал руками, покрутил головой. Немного успокоившись, он повернулся и пристально посмотрел на близнецов.

– Я требую объяснений, – уверенно заявил он и потряс сжатыми в кулаки руками. – Вы обязаны всё мне рассказать, немедленно!

– По-моему, молодой человек в замечательной форме, – Генрих кивнул головой в сторону Севы и хитро посмотрел на Фридриха, – что вы думаете, коллега?

– Я полагаю, мы не можем не удовлетворить любопытства молодого человека, тем более что сейчас он, кажется, вполне готов к объяснениям, – Фридрих задумчиво расправил усы и важно пошевелил бровями, – и между тем чашечка чая, по моему мнению, не будет лишней! Надеюсь, вы не возражаете, Севастьян Павлович?

– Я не возражаю. Только, пожалуйста, хватит водить меня за нос. Вы всё время пытаетесь мной манипулировать. Мне это не нравится. Либо вы немедленно объясните мне все, либо… – тут Сева осёкся, подыскивая какую-нибудь убедительную альтернативу.

– Либо вы, возможно, приметесь ломать нашу мебель? – с улыбкой предложил ему вариант Генрих, – а может быть…

– А может быть, вы будете угрожать нам физической расправой? – подхватил Фридрих. – Может быть, стоило бы предложить вам воспользоваться бластером?..

Наступила тишина. Сева начал постепенно приходить в себя. До него вдруг дошло, что часть из пережитого им за последнее время происходила, видимо, где-то не в этом мире. И хотя он приблизительно помнил всё приключившееся с ним и ничуть не сомневался относительно фактической реальности всех этих событий, лишь только теперь он начал осознавать, что, похоже, никуда не выходил из этого просторного подвала с тех самых пор, как попал сюда вместе с Михеичем… Он ещё раз внимательно пригляделся к близнецам, потом недоверчиво протянул руку и потрогал Фридриха за плечо.

– Вы совершенно правы, молодой человек, – отрезвляюще поддержал его Фридрих, – это я, Фридрих Германович, собственной персоной. Я цел и невридим, и вы находитесь в том самом месте, куда час назад вас привел Михеич. Вы ведь хорошо помните, как попали сюда?

– Да, но… – замялся Сева, – Час назад?.. Вы говорите… всего час?.. А как же госпиталь? А как же Бюро развлечений и… Николай… Алесандрович?..

– Всё это было. Можете не сомневаться. Весь пережитый вами опыт абсолютно реален и имеет не меньшее, если не большее, значение для вас лично, как, впрочем, и для нас тоже, – заверил его Генрих и предложил: – А теперь, если вы не возражаете, давайте перейдём в более подходящее для бесед пространство и мы с коллегой с удовольствием и по возможности обстоятельно ответим на все ваши вопросы. Хотелось бы только напомнить вам один момент: что бы ни происходило, пожалуйста, ничему не удивляйтесь. Вы можете стать свидетелем событий, к восприятию которых ваш разум ещё не вполне адаптирован. Со временем…

– …Со-о временем всё образуется и многие моменты перестанут вас шо-окировать, но пока что мы вы-ынуждены будем напоминать вам о том, что та реальность, в которой вы сейчас находитесь вместе с нами, немного о-отличается от той, к которой вы привыкли. – Фридрих взял Севу под руку и вывел его из заширмованного закутка. – По мере того, как вы будете становиться свободнее, рамки реальности, в которой вы существуете, также станут расширяться, и вы поймёте…

– …Вы поймёте, почему мы не можем рассказать вам всё прямо сейчас, почему некоторые моменты мы вынуждены обходить стороной, – Генрих подхватил Севу под другую руку, – и пусть сейчас вас это не беспокоит. Дело в том, что между вашим разумом и вашим непосредственным восприятием существует некоторая грань, преодолеть которую вы пока не в силах. И никакие методы не в состоянии изменить эту ситуацию. Только ваше собственное внутренне стремление к свободе, только ваша вера с Себя, могут что-то изменить. Мы с коллегой…

– …Мы просто, скажем так, пробудили в вас ту цель, которую вы сами, Севастьян Павлович, однажды себе поставили… – с этими словами Фридрих подвёл Севу к небольшой дверце и, остановившись, посмотрел на Генриха. Тот достал из кармана связку ключей и, выбрав один из них, отпер встроенный в дверь замок. Близнецы ещё раз переглянулись и внимательно изучали Севу некоторое время. Затем Фридрих толкнул дверь и жестом предложил Севе пройти.

Ничего не подозревая, Сева прошёл в дверь и остолбенел. Он снова оказался в той самой оранжерее, из которой несколько минут назад ударом по голове его неожиданно вывел Михеич. Осмотревшись, Сева понял, что в тот самый момент он стоял на этом самом месте. Тут прямо мимо него пропорхнула большая разноцветная бабочка. У Севы слегка закружилась голова, он чуть качнулся, но Фридрих с Генрихом снова ловко подхватили его под руки и провели в небольшую, увитую каким-то лианистым растением беседку, спрятавшуюся в углу оранжереи за высокими экзотическими кустами, и там усадили его на скамеечку. Посередине беседки стоял круглый столик, и пока Сева переводил дух и с наслаждением глубоко вдыхал благоухающий тысячей различных ароматов воздух, Генрих поставил на стол чашки и красивую фарфоровую вазу с печеньем. А Фридрих в это время, покопавшись в другом углу беседки, повернулся, держа в руках высокий пузатый чайник, и разлив по чашкам крепкий ароматный чай, поставил его на стол. Сева уже почти совсем не удивился мысли о том, что это был тот самый чайник, который Машенька принесла им в кабинет Николая Александровича.