Время героев

Первого апреля сорок второго года, когда Александр Леонидович старший сражался в Торопце, отражая контратакующую мотопехоту Гудериана, – в городе шли ожесточенные уличные бои, немцы, еще не распробовавшие как следует вкус поражения, атаковали с демонической яростью, наши же отстаивали, словно крепость, каждый дом на их пути, – в солнечном Ташкенте на свет появился Леонид Александрович, будущий отец Александра Леонидовича младшего. Через месяц после рождения сына дед Александр попал в госпиталь, но сумел вернуться в строй – аккурат к началу Сталинградской битвы.

О доме Павлова, наверно, знают все. Не только у нас в стране – было время, когда и за рубежом это название было хорошо известно. Франция сопротивлялась гитлеровцам сорок два дня – и капитулировала, имея большую армию, больше артиллерийских орудий, танков и самоходок, чем вермахт с союзниками; дом Павлова в Сталинграде продержался пятьдесят восемь дней и выстоял, уничтожив при этом, по слухам, больше нацистов, чем вся чуть ли не полуторамиллионная французская армия.

Дед Александра в доме Павлова не был, но в Сталинграде таких домов был не один десяток – в подвале мирные горожане, наверху – наши бойцы, и самая большая тревога – чтобы спасти тех, кто внизу. Старшина Северов по ночам выводил мирных жителей к Волге, где их забирали моряки Волжской флотилии, снабжавшие обороняющиеся войска боеприпасами, продовольствием, иногда подвозившие немногочисленное подкрепление. За это он получил прозвище (позывные, как и радиостанции, тогда были редкостью) Сашка-Экскурсовод. Сашку-Экскурсовода хорошо знали те, кто сражался у завода «Баррикады» и на острове Людникова.

Там, на острове Людникова, – острове не среди водной глади, а в самом сердце фашистского наступления на Сталинград, – Александр Леонидович и погиб седьмого января сорок третьего года, не дожив всего три дня до начала операции «Кольцо», двадцать шесть дней – до капитуляции фельдмаршала Паулюса и чуть меньше двух месяцев – до первого дня рождения своего сына…

Судьбы порой переплетаются самым причудливым образом – в составе армии генерала Батова, которая, как огромный молот, обрушилась на окончательно озверевших от голода, холода и упорного русского сопротивления нацистов, воевал молодой лейтенант Метлицкий, которому суждено было стать вторым дедом Александра Леонидовича. Во время разгрома Паулюса Максим Захарович был тяжело ранен в уличных боях, недалеко от знаменитого сталинградского фонтана. Ранение в голову, казалось, не оставляло молодому парню никаких шансов, но его буквально вытащили с того света хирурги военного госпиталя. Тем не менее долгое время лейтенант Метлицкий находился между жизнью и смертью и, скорее всего, ушел бы за этот порог, если бы не забота медсестры Вари.

Варвара Стретенская была из «неблагонадежных элементов» – отец у нее был священник, успел посидеть в начале тридцатых, распределен в СЛОН, печально известный Соловецкий лагерь, но едва не умер от ураганного воспаления легких. В тридцать пятом был амнистирован и сослан на поселение в Уренгой, вместе с семьей. Оттуда Варвара и ушла добровольцем – девушка еще до войны училась на фельдшерских курсах и надеялась стать врачом. Она им и стала – уже после войны, причем выбрала для себя сложную отрасль нейрохирургии.

На то были и личные причины. Максим Захарович Метлицкий, комиссованный по тяжелому ранению в августе сорок третьего, до конца жизни не полностью оправился от полученных им ран. Временами он впадал в состояние ретроградной амнезии, и тогда место профорга крупного завода Минсредмаша Максима Захаровича занимал лейтенант Максим Метлицкий, вновь и вновь идущий в атаку на нацистов у фонтана Бармалей на Привокзальной площади в Сталинграде…

И кандидат медицинских наук, доктор-невролог Варвара Метлицкая ничего не могла сделать, кроме того, чтобы быть рядом со своей успокаивающей заботой и лаской. Впрочем, через какое-то время появился еще один человек, в присутствии которого Максим Леонидович успокаивался и потихоньку приходил в себя, – его внук Александр, сын старшей дочери Максима и Варвары, Людмилы Метлицкой, которая вышла замуж за Леонида Александровича Северова, познакомившись с ним в студенческом стройотряде. Маленький Саша как-то умел одним своим присутствием возвращать деда из пылающего, полуразрушенного города в реальность семидесятых годов ХХ века. В награду за это он получал рассказы деда, и не просто рассказы – о Сталинградской битве ему рассказывал тот, кто только что, по его ощущениям, вернулся из этого ада.

Эти рассказы, конечно, повлияли на решение Александра стать военным. А потом на другое решение: быть учителем истории. Есть рассказы, которым нельзя позволить умолкнуть, которые должны передаваться из поколения в поколение. И рассказ лейтенанта Метлицкого о Сталинградской битве, в которой он чудом выжил и в которую, по воле тяжелого ранения, то и дело возвращался сорок лет, до 10 мая 1986 года, когда его не стало, не умолк с его уходом. И не должен был замолчать никогда.

Глава 12

Кто твой ближний?

Бахмут двадцать третьего, проносящийся за триплексовыми стеклами «Тигра», напоминал Александру Леонидовичу Сталинград восьмидесятилетней давности – такие же дома-скелеты, такие же разрушенные промзоны, такая же закопченная до мазутной черноты земля, местами подернутая лоскутами грязного от копоти снега. И здесь, как и там, под руинами теплилась жизнь. Тысячи, десятки тысяч жителей города, загнанные в подвалы вроде бы своей же армией, своими защитниками! Здесь, да и по всему Донецкому краю, эти «защитнички» использовали мирняк как живой щит. И у кого-то еще поворачивался язык называть «оккупантами» русских – тех самых русских, которые выводили в безопасный тыл пленников подвалов Бахмута, как когда-то Сашка-Экскурсовод, дед Александра, выводил из подвалов Сталинграда мирных жителей этого города-героя.

Кто свой? Кто чужой? Человека ограбили, избили и бросили умирать; священник и богатый человек – его земляки – прошли мимо, а помог чужеземец. Кто из них свой? Вопрос был задан еще две тысячи лет назад, и вроде бы всем понятен ответ, но…

В наше время те, кого называют «ордой», «оккупантами», спасают жизни людей, которыми их «защитнички» прикрываются от заслуженного возмездия. «Свои» бьют и грабят, «чужие» спасают и лечат – кто здесь оккупант?

Но визги с Запада о «пророссийской агрессии» не прекращаются…

Александр Леонидович настолько погрузился в свои мысли, что из этой задумчивости его вывел только сильный толчок в спину, буквально швырнувший его с сиденья, – хорошо хоть командир «Тигра» с Суетологом едва успели его подхватить, прежде чем мир вокруг них закрутился в каком-то адском калейдоскопе.

По своим характеристикам «Тигра» можно отнести к машинам класса MRAP – то есть таким, которые способны выдержать подрыв на мине. Конечно, в этом отношении он уступает более современным образцам, но не боится подрыва на противопехотных минах, а противотанковые на него не реагируют за счет низкой удельной нагрузки или срабатывают после того, как «Тигр» проедет над ними, в силу большой скорости автомобиля.

Остаются фугасы – радиоуправляемые или управляемые по проводам. Первые глушит встроенная станция подавления, но против взрывмашинки приема пока не придумали. С другой стороны, те, кто применяют такие фугасы, чаще всего смертники – от возмездия им не убежать.

Александр пришел в себя быстро – сознание он не терял, но какое-то время был под воздействием шока; он не различал звуки, слившиеся в один гул, почти не ориентировался в пространстве, тем более что отброшенный взрывом джип кувыркнулся несколько раз и упал на бок. Контроль за происходящим вернулся к нему уже тогда, когда командир и Суетолог вытащили его из машины и усадили под защитой ее корпуса.

Вокруг шел стрелковый бой – из кабины стрелял Валера-Возила, из-за корпуса лейтенант и Суетолог короткими очередями отвечали по невидимому врагу – один из них находился справа от Александра, другой слева.

В ушах звенело, зрение было нечетким, но Александр, как мог, оценил позицию. Она оказалась неожиданно удобной – машину отбросило к разбитой витрине магазина на первом этаже хрущевской пятиэтажки… нет, не магазина – судя по мебели, креслам, разбитым зеркалам и разбросанному инструменту, архаичным машинкам и ржавым филировочным ножницам, это была парикмахерская.

Здесь раньше уже был бой, об этом свидетельствовали пулевые пробоины в стенах, стреляные гильзы, разбросанные по полу, и частично разобранные баррикады в дверях и оконных проемах. Убитых не было, зато Александр нашел валяющийся у одной из баррикад «калаш», похоже, не российский, скорее всего польский или румынский. На пластиковом прикладе между едва заметными засечками запеклась кровь. Магазин был пуст, но даже с пустым магазином оружие может пригодиться.

– Мехди, это Юсуф. – Лейтенант засел за машиной, чтобы переставить магазин, и воспользовался паузой, чтобы связаться со штабом. – Чо, чо – накаркал, накрыли нас возле Рынка. Угол Мира и Свободы, ага. Я знаю? Стволов десять работает. Нет, все целы, и пассажир. Фугаску под колесом взорвали, но сплоховали… ща…

Пристегнув магазин, который он достал из подсумка, отстегнув и «уронив» пустой, лейтенант с нерусским позывным Юсуф высунулся из-за «Тигра», угостил противника короткой очередью и опять свалился за машину, попутно подобрав уроненный им магазин и отправив его в пустую ячейку подсумка:

– Нас отшвырнуло, но «тигруша» выдюжил, – продолжил лейтенант. – Сидим за ним, Возила в кабине, мы за корпусом, отстреливаемся. – Он снова вскочил и дал очередь в сторону противника.

В ладонь Александра уткнулось что-то холодное; он скосил взгляд и увидел Зенитчика. Пес был весь в побелке, словно поседел. Александр машинально погладил пса по макушке, почесал за ухом…

И почувствовал, что шерсть на загривке Зенитчика подымается. Быстрый взгляд на подрагивающие губы собаки, под которыми виднелись клыки, подтвердил – пес что-то учуял.

Не говоря ни слова, Александр с разряженным автоматом осторожно пошел вслед за собакой, направившейся к двери в бывший, судя по всему, дамский зал. На пороге зала пес напрягся словно для броска…

Александр решительно шагнул вперед, переключая режим стрельбы, будто у него был полный магазин патронов:

– Руки вверх!

Двое молодых ребят в каком-то убогом тряпье, но с оружием, машинально подняли руки. Один из них уронил свою тарахтелку, кажется немецкий MG или один из его натовских клонов (но, судя по всему, также разряженный в ноль), другой так и не успел снять телепавшийся за его спиной раритетный АК-47. Готовившийся к этому бенефису Зенитчик седой молнией перемахнул баррикаду, сшибая в прыжке этого второго.

– Чого тобi, дiду? – голос разоружившегося пулеметчика дрожал от страха: – Забери свого пса, ми зара москалiв на гвалт вiзьмемо, тай по тому![5]

«Диду, – повторил про себя Александр. – Для этих сопляков я уже дед. Надо действовать, пока они не поймут, что к чему».

Он переступил через прореху в баррикаде, не опуская направленного на бандеровца автомата, и процедил:

– Дырку ты у меня от бублика получишь, а не Шарапова. Стой, не рыпайся, козлина!

Противник Александра был молод и сильно растерян. Он не знал, что делать: то ли помогать напарнику, который попытался было зацепить пса финкой, да не сумел, и финка оказалась на полу, а рука нациста – в крови; то ли напасть на «дiда» с риском получить пулю…

А Александр шел прямо на него – фактически без оружия, а у бандеровца, несмотря на брошенный им пулемет, был как минимум пистолет в расстегнутой кобуре милицейского образца и штык-нож в ножнах. Приблуды, конечно; на войне все по возможности обвешиваются оружием, ствол и нож лишними никогда не будут…

– Не дергайся, – посоветовал Александр как можно спокойнее, глядя, как пальцы нацика нервно скребутся по кобуре, как бы не решаясь достать оружие. – Хуже будет, я Афган прошел…

– Мiй тато був у Афганi, – неожиданно бандеровец как-то обмяк. – Я у сiм’i наймолодший, четверо братiв вже загинули хто де – Аеропорт, Марiуполь, Херсон, Балаклiя… суча вiйна![6]

– Тут ты прав, – заметил Александр, с размаху ударяя парня прикладом под дых, а потом подхватывая его, чтобы не упал. Свободной рукой он при этом изъял и пистолет, действительно видавший виды милицейский «макаров», и, спрятав его, штык-нож. – Так, расслабь грудь, не хватай воздух ртом, шок пройдет, я не сильно тебя приложил, года не те уже.

Он осторожно усадил бандеровца в изломанное парикмахерское кресло, в котором, возможно, несколько лет назад девочки-парикмахеры делали супер прически школьницам к выпускному балу, отшвырнул пулемет в сторону и, достав пистолет, снял его с предохранителя. Второй бандеровец, суча по грязному полу ногами, закрывался разодранными в кровь руками от Зенитчика, который стоял у него передними лапами на груди и деловито урчал. Вид у пса был довольный, пожалуй, даже гордый.

И что теперь делать?

– Другие ваши в здании есть? – спросил он у младшего брата из несчастливой бандеровской семейки.

– Нi, – ответил тот. – Нас з Сашком двох послали, з тилу зайти. У нас людей катама, всього дванадцять душ у групi[7]…

– И все бестолочи, – заметил Александр. – Говорят, вас по натовским стандартам учат; если у НАТО такие стандарты, то с Россией ему лучше не загрызаться. Звать-то тебя как?

– Мыкыта, – ответил бандеровец, хлюпая носом. Александр покосился на второго бандеровца – тот понял, что лучше не дергаться, и притих, только дрожал да поскуливал, точно собакой был он, а не Зенитчик. «Сашко… подумать только, тоже, выходит, тезка. Ну, да в семье не без урода…»

К сожалению, это была правда. Ладно еще Украина, тамошнему люду головы промывали с девяностого, а уж если совсем точно, то с 1917-го, если не раньше. Поколения выросли на лжи, вот как этот Никита на букву «эм». Отец, говорит, в Афгане был, бача, как Мишка Ризниченко, с которым они вместе из плена бежали, – тоже был из Винницы. А дед этого Никиты, скорее всего, тоже бил нацистов – мало их было, выходцев из УССР, на всех фронтах Великой Отечественной? У деда Максима во взводе были Полищук и Выговский, первый из Нежина, второй – из Переславля-Хмельницкого. Выговский погиб, бросился под немецкий танк в последних числах декабря сорок второго, когда фашисты попытались деблокировать окруженную армию Паулюса…

И откуда же у таких отцов и дедов такое гнилое потомство? А в России что, мало было таких, кто в панике помчался в нерезиновый Верхний Ларс, хотя их никто и не думал призывать в армию? Мало «испуганных патриотов», намочивших штанцы при мысли, что Родину надо защищать? Да даже среди тех, кто именует себя «патриотами», мало таких, кто смакует наши проблемы, настоящие, но по большей части выдуманные, кто радуется нашим неуспехам и критикует наше руководство просто потому, что в глубине души не верит в Россию?

Из этого теста и лепятся манкурты вроде этого Мыкыты, которому сначала поменяли русское имя на созвучное, а потом и русское сердце – на кусок грязной ледышки. Ладно, Мыкыта, он хоть безобиден, а те, кто выколол глаз и отрезал пальцы капитану из комендатуры? Тоже ведь не пришельцы с Марса, не бесы из преисподней, а бывшие русские люди.

БЫВШИЕ РУССКИЕ. БЫВШИЕ ЛЮДИ.

Бывший человек – это труп. Зомби. Нежить. Что нужно было сделать с людьми, чтобы они стали такими зомби? Одним «безвизом и кружевными трусами» тут точно не ограничилось. И зачем «Мыкыте» кофе в Венской опере?

Не в этом, наверно, дело…

Глава 13

Нисхождение

Занятый своими мыслями (но не спускающий при этом глаз со своих пленников), Александр не сразу заметил, что стрельба стихла. А потом в бывший женский зал ворвались командир, Суетолог и Возила. У командира левая рука висела плетью, у Возилы на лбу была длинная царапина, только Суетолог выглядел так, словно только что пил тот самый кофе в Венской опере.

– Слава богу, вы тут! – обрадовался капитан и осекся, увидев пленников. – Ого… братва, вы только гляньте, кто тут у нас попался!

– Не добили, значится, – со злобой сказал Возила. Суетолог молча передернул затвор своего автомата, должно быть только что магазин поменял.

Оба пленных бандеровца побелели как полотно.

– Та не ссыте, херои, никто вас и пальцем не тронет! – ободрил командир раненного Зенитчиком. – Считайте, что вам свезло – остальных ваших мы задвухсотили, с божьей помощью. А вы, Александр Леонидович, ого-го! Старая гвардия!

Александр смутился и ответил:

– Один из двоих, тот, что на полу, на счету Зенитчика. Не будь его, не знаю, справился ли бы я.

– Справились бы, – буркнул бандеровец, сидящий в парикмахерском кресле. Вышеупомянутый Зенитчик тем временем встревожился, его уши двигались как локаторы системы ПВО.

Его хозяева тут же это заметили:

– В подвал надо спускаться, – сказал Суетолог, доставая пачку сигарет без фильтра. («Неужели такие еще выпускают?» – подумал Александр.) – Бандеры уже смекнули, что их глупе… группе гаплык, и по традиции приголубят поле боя чем-нибудь тяжелым. Да и Зенитчик волнуется, а он прилеты за десять минут до начала вычисляет.

– Зенитчик, рядом! – скомандовал лейтенант, и пес послушно подошел к хозяину. Возила помог подняться Сашку, попутно отняв у него автомат, оказавшийся без магазина, и штык-нож. – Вы, двое, идете впереди. Здесь должен быть ход в Нижний Бахмут. Тут, почитай, в каждом доме такой.

Бандеровцы под охраной Возилы и Зенитчика послушно двинулись к бывшему служебному ходу; Суетолог протянул лейтенанту зажженную сигарету и подкурил другую.

– Нет, все-таки вы, батя, молодец, – сказал он, выпустив дым. – Почитай, голыми руками, с муляжом автомата и собакой взять в плен двух бандер! В ваши-то годы! Респект и уважуха. Хотите цыгарку?

Александр думал было отказаться, но потом махнул рукой и взял протянутую Суетологом сигарету без фильтра.

Сигарета еще дымилась в уголке губ Александра, когда подвал, куда они спустились, сильно тряхнуло, так, что можно было потерять равновесие. Человек непривычный, наверно, перепугался бы насмерть, да и привычному человеку в этой ситуации было бы страшно – все-таки один из самых базовых страхов homo sapiens, напрочь опровергающий теории о его происхождении от животных, – страх быть погребенным заживо. Когда и без того тесное помещение без окон еще и ходит ходуном, когда с потолка сыплются жалкие остатки побелки, а пол под ногами дрожит, как трескающийся лед, – этот подсознательный страх накрывает в полный рост. Тем не менее никто из сопровождавших Александра не выказал боязни, да и сам он внешне оставался спокойным. Плавали, знаем: пусть и прошло четверть века, но Новый год в Грозном забыть невозможно. Как и бой в ущелье Герата, который мало чем отличался, только и того, что над головой ночное небо – далекое, чужое, словно нарисованное на крышке гроба…

– Прилет, – спокойно сказал Суетолог, засовывая свой окурок в щель между кирпичами стены. – Не запылились.

– Ага, запылятся они, – зло сказал лейтенант, покручивая в пальцах здоровой руки инъектор с обезболом. – У них традиция – если ДРГ перестает давать обратку, сразу крыть по ее последнему месту тяжелой артой. Следы заметают, с-суки…

– Почему? – спросил Александр. Дом вздрогнул еще раз, но они уже подходили к площадке лестницы, уводящей еще ниже, под подвал.

– Потому что коллеги наших Сашка и Мыкыты многое могут рассказать о своих художествах, особенно если пообещать им жизнь и перевод в обменный фонд, – пояснил Возила, глядя на манипуляции командира со шприцом. – Иногда приходится отпускать матерых головорезов – в обмен на ценную инфу. Те же петушки с Азовстали такого накукарекали, мама не горюй… слышь, Юсуф, не морочь уже пачку маргарина, коли обезбол, че ты как пацан?

– Да оно не так сильно и болит, – потупился лейтенант, хотя, может, он просто глядел себе под ноги – они спускались в темноту по старой, хотя и крепкой бетонной лестнице, освещая себе путь табельными фонарями. – Только онемело и дергает немного…

– Слышь, Возила, хочешь анекдот про Юсуфа? – спросил Суетолог и, не дождавшись ответа, продолжил: – Приходит лейтенант в санчасть и говорит: «Сеструха, у меня спина болит…»

Подвал опять тряхнуло, но слабее, чем раньше, наверно, просто потому, что они спустились глубже.

– …она ему: «Повернитесь», – как ни в чем не бывало продолжил Суетолог, шаря по подсумку на поясе. – Он повернулся, а у него в спине топор. Сестричка и говорит: «Вам же, наверно, ужасно больно?» А он ей: «Не, только когда смеюсь…»

Пока Суетолог рассказывал байку, он потихоньку догнал командира, а заодно нашел то, что искал. Без предупреждения он всадил лейтенанту в руку найденное в подсумке – еще один пакет с обезболом:

– Вот так. Нечего зубы стачивать, если болит. Обезбола ему жалко…

– А если тебя ранят, дурепа? – возмутился лейтенант…

– Если-фигесли, – передразнил его Суетолог. – У меня еще есть, я запасливый. А ты, между прочим, хоть кровь и остановил, но болевой шок с отсрочкой никто пока не отменял. Нам с Возилой что, тащить тебя на закорках да еще и этих пасти? – Он кивнул в сторону плетущихся перед Возилой пленных.

– Да сколько тут идти! – скривился лейтенант. – Это ж Рынок, тут рядом убежище у автостанции, а там все – и помощь, и транспорт.

– А почему, кстати, Юсуф? – спросил Александр. – Вы же на вид не из мусульман.

– Это такая местная хохма, – пояснил Возила. – В эфире мы разыгрываем укропов, типа мы иранцы. Чушь полнейшая, но хохлы ведутся, у них все телеги забиты тем, что в Бахмуте КСИР воюет. То, что шахиды между собой на чистом русском ботают, им вообще ни о чем. Мы с ребятами думаем еще корейцами прикинуться, пусть совсем обос…ся со страха.

– Валерка, фильтруй базар, что ли! – посоветовал лейтенант. – С нами гражданские лица, ху… в смысле, зачем ты материшься?

– Я отставник, – заметил Александр. – И служил пятнадцать лет, так что мне этот ваш профессиональный жаргон хорошо известен.

– А вы в каком звании ушли в запас? – уточнил лейтенант. Насколько Александр мог видеть в неверном свете фонарей, его лицу, дотоле бледному, возвращался естественный цвет.

– Полковник, – ответил Александр. – И не в запас, а сразу в отставку. Признали непригодным, у меня половины легкого нет. В ковид от этого чуть не загнулся, даже на аппарате лежал…

«И Сашка все время был рядом, – подумал Александр. – Волонтером пошел, чтобы в красную зону вход иметь. Как же я могу его бросить здесь?! Разве я, отец, не должен пытаться защитить сына, пусть и взрослого, самостоятельного, пусть даже легендарного?»

За прошедшие несколько дней вопрос, зачем он едет в Бахмут, ему задали не меньше сотни раз. Он все время отвечал на него, и теперь, даже если его не спрашивали, он все равно искал все новые и новые аргументы в пользу этого.

Он ведь три раза сам просился на СВО, и трижды получил отказ. Это можно было понять – в спокойной обстановке старая рана почти не давала о себе знать, но уже в Бахмуте Александр сполна ее ощутил, а ведь он еще не был в бою. Увы, свое он уже отвоевал. И сына он хоть и отговаривал, но понимал прекрасно. Не мог его мальчик, его плоть и кровь, оставаться в стороне, когда Родина в опасности. А то, что она в опасности, не видеть мог только слепой или тот, кто сам себе зашил глаза, чтобы не видеть реальности.

Не армия Украины противостояла им, хотя и армию Украины, ведущую свою родословную от русской и Советской армии, несокрушимой и легендарной, бравшей Париж и Берлин, не стоило сбрасывать со счетов. Ирония судьбы, но самой боеспособной и опасной среди всех сателлитов НАТО оказалась часть бывшей Советской армии, некогда готовившейся воевать с этим самым НАТО.

Но даже новенький немецкий пулемет, отобранный у Мыкыты (Валера, несмотря на возражения Юсуфа, тащил его с собой, ибо приблуда же!), свидетельствовал о том, что все силы НАТО были сейчас брошены против России. И наивно думать, что, не ударь мы первыми, они бы не нанесли свой удар – те, кто семь лет долбили по мирным городам Новороссии, по Донецку и Горловке, по детсадам, школам, библиотекам и рынкам.

Война была неизбежна, и то, что мы опередили врага, – Божья благодать и огромная заслуга нашего Верховного главнокомандующего, заслуга генштаба и Министерства обороны, для которых у наших «патриотических» СМИ не находится доброго слова.

– Знаете, а я этого боюсь, – внезапно сказал лейтенант. – Не того, что убьют, а того, что комиссуют по ранению. Как я смогу жить на гражданке, когда тут такое?

– А другие как живут? – спросил Возила. – Взять твоего кума, у которого СТО…

– Нормально будешь, – вторил ему Суетолог. – Будешь работать, детей растить. У нашего Юсуфа двое уже. Месяц назад еще один был, так этот живчик съездил в отпуск прошлой весной…

– Вы как обращаетесь со старшим по званию?! – возмутился лейтенант, машинально поднимая раненую руку, будто защищаясь от подколок подчиненных. – Я это… ну…