Время героев

– А чего их в тыл не вывезут? – удивился Александр.

– Ты ж «Икарус» по дороге небось срисовал? – спросил Димка. Александр кивнул. – Пытались вывозить. С той стороной даже договорились, та хиба с собакамы скаженнымы домовышся? Слава богу, на пробу пустили его порожняком: автобус белый, на крыше, на боках, сзади, спереди – здоровенные красные кресты, надпись «Дiти», дети то есть, на хохляцком… и посреди трассы эти тварюки по нему из «Града». Вывезли, мля…

Он чуть притормозил, «газон» как раз догнал колонну, но сразу же отвернул в другом направлении – вокруг уже был Бахмут, и им с их защитниками было уже не по пути.

– Как будто не мать их родила. Матов на них не напасешься, как ни назови – все мало. Это ж их дети! Ну хорошо, считают они нас сепарами, а в Бахмуте кто? А на Харьковщине, в Херсоне, где они своих вырезали районами да селами – не свои? Чужие? Так кто ж здесь оккупант – русские, которые гуманитарку раздают, или эти потерчата, что по машине с детьми из «Града» шмаляют? Я сам у того «Икаруса» за рулем был, едва не спекся, ну, слава богу, выбрался, видать, бережет меня с неба моя Галочка. А будь там действительно дети? – и Димка опять виртуозно выругался.

Глава 7

Я начинаю путь

– И как же ты будешь искать своего Сашку? – спросил Димка, когда они прощались. «Газон» стал под разгрузку, из его кузова четверо бойцов-ополченцев вынимали ящики с маркировкой Министерства обороны, таская их ко входу в подвал разрушенного цеха. Димка держал в руке раскрытый портсигар, но так и не достал из него сигарету.

– Расспрашивать буду, – ответил Александр, – фото показывать…

– Ты зря распечатанные не взял, – кивнул Димка. Фото Сашки-младшего Александр показал ему на своем телефоне, но тот парня не узнал.

– Ты не удивляйся, – добавил он. – Легенда на то и легенда – видел я его только мельком, навскидку похож, но божиться не буду.

– Спасибо, бача, – ответил Александр, пожимая руку Димки. – За то, что довез, да и вообще…

– Не за что, шурави… – сказал тот, отвечая на рукопожатие. – На меня ссылайся, если что. Ну, до встречи. Буду ждать тебя в обратку, да не одного, а с сыном.

– Спасибо, – повторил Александр, и голос у него дрогнул. Димка не ответил, и Александр, развернувшись, побрел к выходу.

– Ориентируйся на стрельбу, – донеслось ему вслед. – Где больше палят, там и Перекресток. Сейчас только вокруг «Самолета» да на АЗОТе воюют, ну, в городе, конечно, тоже постреливают, не без того.

– Хорошо, – ответил Александр, не оборачиваясь. Он не хотел прощаться с Димкой. Попрощаешься – и, может, навсегда: либо его косая заграбастает, либо тебя.

– И вот еще, – донеслось ему вслед, – будешь у Перекрестка, поспрашивай Сашку-Танкиста, он там южнее, у рынка и автовокзала, в убежище. Не только его каждая собака в Бахмуте знает, он и сам с каждой из них, похоже, знаком…

Александр действительно не знал, как будет искать сына, у него не было никакого плана – добраться бы до Бахмута, а там, мол, посмотрим. И вот он в Бахмуте. На город все это было мало похоже: ни одного целого здания, пепелища, пожарища, руины… каменные костяки домов, зияющие пустыми глазницами закопченных оконных проемов, через которые было видно грязно-серое небо, поскольку ни у одного дома не было ни одной целой крыши…

И канонада – казалось, она была повсюду, казалось, что Александр был в эпицентре какого-то урагана стрельбы. И все-таки в этой военной какофонии выделялись отдельные голоса – басовый кашель гаубиц, минометов, свист и хриплые разрывы эрэсов, цокот пулеметов и автоматов…

Потом диссонанс войны приобрел некоторую упорядоченность, почти что гармонию – Александр примерно определил направления, с которых доносилась основная канонада: север и северо-запад. Вспомнив карту Бахмута, он уверенно направился на северо-запад: зловещий Перекресток находился где-то там.

Далеко пройти ему не удалось – каким-то шестым чувством Александр понял, что нужно убраться с улицы, и метнулся в проход между руинами двух пятиэтажек как раз вовремя – прилет чего-то тяжелого, может быть снаряда РСЗО, сбившегося с курса, наполнил пространство между домами дымом и осколками металла, кирпича, асфальта… Придя в себя после грохота разрыва, Александр решил по возможности не выходить на открытые пространства и стал пробираться между домами.

Мимо него по дороге проехал «Тигр», не немецкий танк, конечно, а современный российский джип – в обычном демисезонном черно-зелено-белом камуфляже, но с красными крестами медслужбы. Проследив за ним, Александр приметил, куда тот свернул, и направился туда же. Вскоре он оказался во дворе бывшей поликлиники. Правда, здание медучреждения было сильно разрушено прицельным огнем укропов, но само учреждение продолжало работать как лазарет, заняв обширное бомбоубежище во дворе. Об этом, правда, Александр узнал несколько позже, вначале его внезапно огрели чем-то сзади и повалили наземь. Сознание Александр не потерял и даже, вспомнив былые навыки, ухитрился извернуться, уклонившись от следующего удара.

На него напали двое в камуфляжных костюмах. В руках у них было оружие – «калаши», но какие-то необычные, Александр сразу понял – нерусские. А значит…

– Эй, мужики! – что есть мочи заорал Александр. – Я свой, чего вы деретесь?

С того места, где на Александра напали, уже был виден блокпост, на котором дежурила охрана госпиталя. Конечно, крик привлек их внимание: один из них поднял рацию и что-то быстро стал в нее говорить, другой вскинул автомат…

Из темных чрев окружавших проезд домов разом ударили автоматные очереди. Оба стоявших на посту солдата были то ли убиты, то ли ранены. Но произошедшее отвлекло напавших на Александра бойцов. Поняв, что это его последний шанс, Александр вскочил с земли, схватил одного из противников за автомат и рванул на себя, развернув в сторону другого врага. Вырвать автомат сначала не удалось, но второй противник, видимо с перепугу, спустил курок – очередь ударила по ногам его напарника, и тот рефлекторно выпустил оружие.

Завладев автоматом, Александр не стал сразу же стрелять, а бросился в один из темных дверных проемов – оттуда кто-то выбегал ему навстречу, и Северов на ходу врезал ему прикладом в живот. Сзади послышались выстрелы, рядом взвизгнули пули… развернувшись, Александр ответил очередью и даже попал – в того бойца, которого огрел прикладом в дверях. Тот как раз поднялся с земли – только для того, чтобы опять упасть, на этот раз замертво.

К сожалению, Александр немного подрастерял навыки и в спешке не проверил переводчик огня, а магазин автомата, по-видимому, был не полным – патроны закончились, а с улицы по нему продолжали стрелять. Вжавшись в стену, Александр пытался достать из планшета нож и тактический фонарь – он не знал, куда двигаться в этом темном чреве разрушенного здания, и хотел не быть совсем безоружным, когда его преследователи придут…

Он ждал атаки с улицы, а атаковали его из дома. В темноте кто-то внезапно крепко схватил Александра за шею. К тому моменту Северову почти что удалось достать нож, а почувствовав захват на горле, он выдернул его из подвеса на планшете и резко ударил им вниз и назад. Раздался характерный причмокивающий звук – лезвие вонзилось в чью-то плоть. Тот, кто схватил его, выдал какой-то неописуемый нечленораздельный звук, но захват не ослабил, а рукоять ножа предательски выскочила из пальцев Александра. Пока тот пытался нащупать ее, одновременно напрягая мышцы шеи, чтобы не дать себя задушить, ситуация снаружи изменилась. Александр узнал об этом не сразу – сначала его ослепил луч мощного фонаря из дверного проема, потом раздалось несколько выстрелов – и смертоносный захват ослаб.

– Спасибо, мужики, – прохрипел Александр, – я…

Но неизвестные, зайдя справа и слева, резко заломили ему руки за спину, пригибая к земле. И этот «почерк» был Александру хорошо знаком.

Когда в жизни человека происходит что-то судьбоносное, например на грани смерти, говорят, что перед его глазами проносится вся жизнь. А сейчас как будто само прошлое провожало Александра туда, куда он шел.

Его аккуратно, стараясь не причинять боли, но и не дать возможности вырваться, вывели на улицу. Глядя вниз, на берцы своих сопровождающих, подполковник в отставке Северов сказал:

– А вы чьих будете, соколята?

– Тебе-то какое дело? – ответил тот, что шел справа.

– А я вижу, что вы, кажись, софринские, – улыбнулся Александр Леонидович. – Угадал?

Глава 8

Свои…

В комендатуре, находившейся совсем рядом, на территории бывшего военкомата, разобрались быстро – усталый молодой офицер с повязкой на глазу просканировал документы Александра, дождался ответа, подтвердившего их подлинность… очевидно, с ответом пришла еще какая-то информация, точнее не какая-то, а очень даже определенная: именно в 21-й ОБРОН Александр Леонидович служил до своей отставки после ранения под Бамутом (на одну букву отличается! – все удивлялся Александр).

– Могли бы сразу к нашим обратиться. – Голос капитана был уставшим и каким-то раздосадованным, что ли, как у человека, потерявшего бумажник с премией. – Мы бы вам помогли… а кстати, зачем вы вообще сюда приехали?

– Сына я ищу, – лаконично ответил Александр Леонидович.

Капитан заинтересовался:

– Сына? Он из гражданских или…

– Или, – ответил Александр. – Воевал, ушел на задание, пропал без вести.

– Давно? – уточнил капитан.

– Две недели, – ответил Александр, – уже, почитай, три. Думаю, не найду живого, так хоть похороню останки…

– Тут этих останков на год разбирать, – проворчал капитан; определенно, его что-то беспокоило, может, он из-за глаза так нервничал? Очевидно, потерял он его недавно. – Мы-то своих сразу стараемся погребать по-человечески, гражданских тоже, да и укропов… тоже ведь люди, как ни крути, хотя по их поведению и не скажешь…

– Много навидались? – с пониманием спросил Александр. Комендатура – это не только проверка документов; те деликатные вопросы, о которых говорил капитан, тоже были в ведении этой структуры.

– Много, батя, – кивнул офицер. – Как только не поседел? Когда наши детей хоронили, на клочки порванных, те ночью на улице играли, а рядом, оказалось, корректировщик нациков крутился – подсветил место, бандеры по нему осколочной миной жахнули, сто шестьдесят миллиметров, мы такими в укрепрайоны шмаляем, а они по своим детям. А уж на освобожденных территориях чего только не находили…

Офицер отодвинул скрипучий стул и неуклюже встал – вероятно, одним глазом его проблемы не ограничивались.

– Пошли покурим, батя? Понимаю, что вы спешите, но пять минут ничего не решат. А про вашего сына я ребятам скажу; мы тут ДРГ ловим в основном… – Капитан скривился, как от внезапного прострела в зубе. – Сам видел; но наши бойцы есть по всему тылу. Узнают, расспросят. Если кто что видел, расскажут. Твой пацан где воевал?

– В ополчении, – ответил Александр, глядя, как капитан достает из-за шкафа самодельную трость с рукояткой от натовской винтовки вместо набалдашника. – Тебя-то как зовут, капитан? И где это тебя так приголубило?

– Михаил, – представился капитан. – Можно просто Мишка. Позывной не скажу, он хулиганский. Кстати, позывной вашего сына знаете? У ополченцев все с позывными, так легче найти…

– Не знаю, – пожал плечами Александр. – Может быть, Зодчий…

– Сашка-Зодчий? – Капитан повернулся к Александру здоровым глазом. – Ишь ты, а я думаю, откуда вы мне знакомы? Ну, то есть… как будто видел, но забыл где. Похоже на то. – Он вздохнул. – Ну, про Сашку лучше у ополченцев спрашивать, это их разведка, они не сильно откровенничают, где они и что. Ходят слухи, что он ушел на Перекресток, да с концами… но то такое, разведка – это ж особая статья. Может, рейд в глубокий тыл или что… Было такое, что группы уходили, их уж и со счетов списали, а они через месяц, через два к своим пробивались. Передок не овраг – где хочешь не перейдешь.

Они вышли на крыльцо: Мишка передвигался с трудом, припадая на ногу, тяжело опираясь на трость. Не привык еще, видать, к своему ранению.

– Будем искать, – резюмировал он, доставая из подсумка плоскую сине-зеленую пачку с силуэтом танцовщицы, наполовину закрытым угрожающей надписью не по-русски. – Угощайтесь, батя, трофейные. Давеча французов поймали, ну как французов – иностранный легион. Два негра, вьетнамец и какой-то «условно наш». Русский, сбежал после Крыма, сразу в легион пошел, мечтал со своими повоевать, гнида.

– На «Абрамсе» по Москве поездить? – спросил Александр.

– На «Леклерке», – уточнил Мишка. – Хотя, кажется, у французов сейчас тех «Леклерков» уже нет на ходу, воюют на этом колесном позорище, АМХ-10RC. Этого фраера сразу… – Мишка чиркнул ребром ладони по горлу. – Сам дал повод, пытался кочевряжиться; остальных троих сдали дэнээровцам, им тоже вышка будет, скорее всего, после суда. Того бы иуду тоже судили, но он предпочел сразу закрыть вопрос, почему бы не уважить? Патронов у нас на всякого власовца хватит…

Сигареты были крепкими, но мягкими на вкус, хотя Александр, давно не куривший и помнивший эту марку, «Житан», еще по девяностым, – тогда такие тоже брали как трофей у «патриотов Ичкерии», – ожидал большего.

– Скажу группе, чтобы провела вас до штаба на Перекрестке, – добавил Мишка, затягиваясь, – ну и остальным передам, пусть землю носом роют, но найдут…

– Будто вам нечем больше заняться, – возразил было Александр.

Но Мишка его поправил:

– Есть чем, но это тоже важно. У нас у многих шеврончики «Своих не бросаем», а у тех, у кого нет, все равно что-то такое прямо на душе нашито. Так что это наше первое дело, отец, помочь вашего сына найти.

Он затянулся еще раз:

– Вы меня спрашивали про глаз, про ногу… у бандер я побывал. Не только мы за ними, они за нами тоже охотятся: заманили патруль в засаду, пацанов удвухсотили, я – тогда еще старлей – трехсотый. Захватили они меня, пока я без сознания был, затащили куда-то в частный сектор за Ставками, на Морской, кажись, привели в себя и давай издеваться. Главный их говорит: «Пан майэ час и натхнэння[4]; мне от тебя ничего не надо, просто интересно москаля на кусочки порезать». Ногти на ногах вырвал, пальцы плоскогубцами по фаланге обкусывал, пару зубов выдрал, выколол глаз, паскуда… часов девять занимался, причем, падлюка, кровь останавливал грамотно, чтобы я не истек, значит. Хрен его знает, чем бы это кончилось, да я приметил, что эти твари подсумок с гранатами под лавку положили. Сделал вид, что отрубился, когда тот меня в чувство приводил, врезал ему головой в переносицу, кое-как схватил подсумок, руки-то связаны…

Патовая ситуация: у меня в руке за спиной граната без чеки, я ее бросить не могу, поскольку руки не выпрямлю, а уронить – так себе под ноги получится; думайте про меня как хотите, а жить я в тот момент хотел как не в себя – пальцев на обеих ногах нет, глаза нет, хорошо, эта падла удовольствие свое людоедское растягивала и ничего более важного не задела…

И самое главное – тварь тоже жить хочет и знает, что у меня в руке граната, а под ногой – целый подсумок таких же, выпусти я свою – все сдетонируют и хата превратится в яму с осколками, прошивающими все, что у них на пути…

Хорошо я тогда их отвлек: сбежался весь кагал на свою голову, когда вдруг на улице стрельба. А я ору: «Дернется кто – брошу гранату, смерть фашистам!» Они лопочут что-то, извиваются – и бежать хочется, и страшно; и на меня напасть – и боязно. Так и достояли до того, как окна в хате вынесли и наши ребята их скрутили. В штабе как узнали про засаду, сразу по следам бандер бросили, кто поближе, а ближе как раз ополченцы были.

Я стою, голова кружится, все в тумане – от кровопотери и шока; смотрю, как наши вяжут упырей, да гранату в руке тереблю, чеки не отпуская. Двое бойцов подошли, ополченцы; гранату отняли, развязали руки, один еще бегло кисти мне размял, я ж девять часов связан был, там все застоялось, рук потом, как адреналин схлынул, не чувствовал, словно отняли. Зато ноги болеть стали, да мне почти сразу обезбол вкатил второй, из тех, что меня развязывали.

Суку бандеровскую, что меня пытала, ребята на месте приговорили. Повесили на ветке старой яблони у колодца, там еще обрывки веревки висели, должно быть, качель до войны была. Я запомнил потому, что урод меня на ней повесить грозился, да сам в петле очутился – вот тебе и бумеранг. Как там Христос говорил: не рой другому яму, кажется. Я не сильно верующий пока, так… по верхам…

А меня, значит, в госпиталь. Думали комиссовать, насилу упросил хоть в штаб, писарем. И вроде ничего такого – подумаешь, глаза нет да пальцев на ногах, тут ребята без рук да без ног воюют. Знаю одного дроновода – нет обеих ног, кисти левой руки, а воюет так – мама не горюй! И с личной жизнью у него все чин чинарем: недавно невеста приезжала из Москвы, прямо тут и расписались. Она в его тельняшке ходит…

Вы уж меня простите, понесло меня в эти воспоминания. Может, напряг я вас. Но выговориться хочется кому-то, а тут кому? Тут все такие, у каждого в загашнике своя такая история, что волосы дыбом встанут. Я к чему это все? Я ж военный, спецподготовка, то-се, и то в передрягу попал; а вы сколько уже в отставке? Считай, четверть века, правильно? Куда вам голову в петлю совать? Может, посидите в тылу, пока мы Сашку вашего найдем?

Капитан бросил под ноги окурок и попытался его раздавить по методу Моргунова из «Кавказской пленницы», но не смог, едва не споткнулся и удержался, схватившись за косяк двери. Александр помог ему выпрямиться:

– Нет, Миша, – сказал он мягко. – Спасибо, но нет. Я сам должен сына найти. И ты за меня не бойся, я тоже проходил сквозь все это.

Миша не стал спрашивать, когда это было, только кивнул и сказал:

– Тогда дождитесь группы, что пойдет к «Самолету», и отправляйтесь с ними. Я скажу ребятам, чтобы помогли.

Глава 9

На афганской проклятой земле…

Насчет пыток, кстати, чистая правда, хотя так жестоко его не пытали. Сколько же лет прошло? Трудно сосчитать, Александр Леонидович с арифметикой ладил плохо. А тогда, в далеком 1984-м, он, срочник-ефрейтор Советской армии, захваченный в плен раненым в канун Нового года, порой не мог отличить дня от ночи – ему не давали спать. Били отрезком кабеля. Прижигали кожу зажигалкой «Зиппо». Поливали холодной водой – в горном ущелье, на пронизывающем ветру. Загоняли спички под ногти…

Они хотели, чтобы солдат «тоталитарной красной империи зла» «выбрал свободу». Что за свобода, которую выбирают с иголками под ногтями, никто из них не думал. Для них он вообще, кажется, не был живым существом – он был объектом, над которым можно было безнаказанно издеваться, прикрываясь «политической необходимостью».

Пытали «сессиями» по два-три дня, иногда дольше, но ненамного. Потом оставляли в покое, гоняли на работу в депо. Там они разгружали и загружали вагоны. Среди прочего – «трофейным советским оружием», большая часть которого была китайская, из того арсенала, что США перегоняли моджахедам.

Среди этого хлама обнаружился ПКМ с почти полным магазином – патрон заклинило в патроннике, казалось, что намертво. Александр и еще пятеро – четыре русских и иранец – разобрали пулемет и по частям перенесли в барак вместе с патронами. Также собрали еще два «калаша» из нескольких испорченных.

В один прекрасный день их тюремщиков ждал сюрприз. Целая очередь сюрпризов калибра 7,62 мм. И Александр прекрасно понимал Мишку. Они тоже горланили «Интернационал» (все, кроме иранца, тот, кажется, молился): «Это есть наш последний и решительный бой…»

Но видит Бог – не о смерти думал тогда ефрейтор Северов. Он думал о том, как вернется домой. В родную Москву. Наступала весна, в парке Горького, наверно, таял снег, и ефрейтору Северову очень хотелось в Фили. Купить мороженого, пройтись по заросшей набережной, познакомиться на аллее парка с какой-нибудь девочкой в очках с роговой оправой, читающей «Анжелику»… такая чушь, но с этой чушью он, экономя патроны, сумел отправить к иблису, как выражался их мусульманский друг, иранец Омар, минимум пятерых бородачей. Они прорвались. Двое были ранены, Александру пуля оцарапала щеку, но они захватили старый американский БТР времен Второй мировой, но на ходу и вырвались из лагеря, подсадив еще два десятка пленных, остальные разбежались.

Навстречу им попалась колонна подкрепления – джип и три армейских грузовика с боевиками, но четырехствольный зенитный пулемет, стоявший на БТР, перемолол это подкрепление в фарш. А потом они ушли через границу с Ираном, сдались иранским погранцам, их передали через консульство своим, потом были допросы в КГБ, долгие, пристальные…

В Москву ефрейтор Северов вернулся осенью. Осенью восемьдесят восьмого, со снятыми обвинениями и рекомендациями для поступления на учебу в МВД. Потом были вуз и Софринская бригада. И бой у деревни, название которой отличалось на одну букву от названия этого города.

Глава 10

Тигры и собаки

По сравнению со старым «газоном» бронеавтомобиль «Тигр», по габаритам ему не уступавший, был словно лимузин по сравнению с «Запорожцем» – кто не знает, была такая машинка, при Советском Союзе выпускавшаяся на автомобильном заводе в Запорожье – совсем недалеко от Бахмута, но по военным меркам, к сожалению, и не близко. «Запорожец» считался самым убогим механическим транспортным средством СССР, хуже разве что инвалидная мотоколяска.

Что касается «Тигра», его создатели предусмотрели все, кроме разве что цветомузыки. Но, конечно, это была прежде всего боевая машина – об этом свидетельствовала установка с пулеметом и автоматическим гранатометом над люком, пусковая установка ПЗРК, лежавшая в кабине в укладке. Здесь она мирно соседствовала с «приблудой» – ручным противотанковым гранатометом итальянского производства, похожим на древнюю базуку, и честно изъятым у одной из бандеровских ДРГ…

– Был еще ПТУРС, – рассказывал молодой лейтенант, командир машины и отделения, – но мы его израсходовали о прорвавшийся «Твардый». Это поляки так наш Т-72 переименовали.

– С колес валили! – уточнил водитель Валера, позывной Возила. – Суетолог его прямо на ходу жахнул, хотя ПТУРС до этого в руках не держал.

Суетологом звали высокого сутулого парня, похожего на одного из арбатских музыкантов. Он оказался питерским художником, на досуге, по словам командира, нарисовавшим целую галерею – в основном портреты сослуживцев, но батальные сцены ему тоже удавались.

– Ему обещали в Москве сделать выставку, – говорил командир. – Обращались в Третьяковку, так эти крысы, типа: не наш профиль! Обещали выставить в «Арсенале», а пока его картины висят на Ходынке в соборе – там у них при соборе что-то типа музея Спецоперации будет, их настоятель нам очень помогает. Сам бывший военный летчик.

– Летал на Ми-24, – уточнил Суетолог, – Афган, Чечня… наш человек.

Кроме командира, Валеры-Возилы и спокойного, как сонный лев, Суетолога из состава отделения на борту был только грязно-серый длинношерстый пес – возможно, кавказская овчарка или московская сторожевая, судя по размерам, мирно дремавший в промежутке между ПЗРК и трофейным гранатометом. Звали пса Зенитчик.

– Чует беспилотники, – пояснил командир – этот молодой лейтенант был самым разговорчивым в экипаже, – прямо как Чудак, мягкой ему травы за радугой…

– У командира был пес, Чудак, – пояснил Валера. – На Черниговщине подобрали, так он беспилотники чувствовал: еще и не гудит ничего, а он лаем заходится.

– От беспилотника и погиб, – глухо сказал бывший хозяин Чудака.

– Какой-то малошумный был, – пояснил Валера, – на самом полете Чудак его почуял, прыгнул, схватил за крыло и поволок… а тот взорвался.

Они замолчали. Александр тоже молчал. В таких ситуациях он не знал, что говорить. Это в голливудских фильмах все просто: «I’am sorry», хотя все понимают, что тому, кто произносит эти заезженные слова, по большому счету пофиг. Как там было в «Брате-2»? – «Здесь все просто так, кроме денег…»

Не дай бог нам когда-нибудь стать такими! Но Александр всю свою поездку видел другое. Искреннее сочувствие, искреннее желание как-то помочь. Поддержка. Порой и без слов. Ему не должны были давать разрешения, но никто даже не думал не то что отказывать в выдаче – ворчать или отговаривать. Подсказали, как быстрей добраться – пришлось лететь в Волгоград, а оттуда уже военным бортом. Впрочем, крюк этот не был для Александра Леонидовича в тягость – в Волгограде у него было еще одно дело…

Глава 11

Эхо прошедшей войны

Отца Александра, Леонида Северова, бабушка воспитывала одна. Его отец, тоже Александр Леонидович, ушел на фронт чуть ли не из-за свадебного стола – свадьбу сыграли четырнадцатого июня, а двадцать третьего новобрачный уже был на призывном пункте. Ему давали бронь на заводе, он отказался, отпустили с тяжелой душой. Через два месяца бабушка Александра узнала, что беременна, а его дед и полный тезка в это время под огнем противника переправлялся через Днепр у Смоленска.