Серебряные нити Шардена. Пепел и тис

Я кивнула, почти с благодарностью. Теневые отклики – отлично. Хоть что-то, что теперь можно сделать, не прячась под маской библиотекаря Розы.

– А мне? – притворно обиженно спросил Ирис, и в его голосе проскользнула лёгкая ухмылка, как будто ловкий солнечный зайчик скользнул по клинку.

– Ты нарываешь всё, что есть о краже в Молчунах. Что за лавка, кто держит, что украли, что говорят в самих Молчунах. Но смотри не вляпайся во что-нибудь, и лучше не попадайся лигатам – мы всё еще не можем доверять никому из них, даже несмотря на то, что ты Асессор. Я подозреваю, что стражники определённо замешаны во всех, без исключения, происшествиях – особенно, судя по твоим словам о том, как спокойно они вышли из лавки Мотыля и Черниля. Но пока это только мои домыслы, нужно обдумать серьёзнее, как подобраться к ним. Тебе, кстати, элериарх дала поручение?

– Обожаю, когда ты проявляешь заботу, – выдохнул он лукаво, и цепочки на его запястьях звякнули, будто в подтверждение. – Да, поручила, на завтра – я поэтому и пришёл позже всех. Поручила тоже самое, что и ты, Магистр. – Талькар ухмыльнулся. – Но. посмотрим, что я найду, и исходя из этого я уже буду решать, кому больше правды рассказать. Вдруг выяснится, что за всем этим ты стоишь?

Эврен кинул на меня быстрый взгляд и лишь согласно хмыкнул, игнорируя острую подколку Ириса. И, щёлкнув пальцами, зажёг неяркие магические светильники в кабинете, которые залили пространство тёплым оранжевым светом, играя бликами на дереве мебели. Вот это да! Мне для этого заклинание требуется, а он так виртуозно колдует невербальным способом. Я завистливо вздохнула, а кошка на душе лениво царапнула моё нутро своей когтистой лапкой.

От света стало уютнее – и желание свернуться калачиком, вызванное тяготами и сложностями сегодняшнего утра, в этом кресле становилось всё навязчивее. Желанию этому было сложно сопротивляться, и я тихо зевнула, совсем не грациозно, ещё сильнее подтянув ноги к груди и обняв их – благо, длинное платье представляло возможность сделать это достаточно целомудренно. Однако, Хаэль всё равно смерил меня колючим взглядом с лёгкой ноткой недовольства, мимолётно проскользнувшей внутри этой чёрной бездны.

Туманная площадь за окном уже потихоньку начала синеть к вечеру – осень, темнело рано. На форпосте горизонта закат уже обещал быть незабываемым и ярким, аккуратно, ненавязчиво раскрашивая небо багровыми всполохами. Мы умолкли, и, словно сговорившись, все обратили свои взоры к окну, на котором Магистр щелчком пальцем раздвинул тяжёлые портьеры. Вон мои «Пеплотравы», в которых тоже уже Торш зажёг светильники, унылые чёрные ленты и флаги, развевающиеся на ветру.

В кабинете тысяча сто одиннадцать стало еще тише, словно каждый из нас боялся нарушить звуком своего голоса очарование закатного солнца. Впрочем, а что ещё было обсуждать? Догадки? Версии? Пока что у нас, к великому сожалению, слишком мало вводных данных для этого, но много пищи для размышлений, что радовало. Мы молчали – и тишина эта пахла бумагой, пеплом и тисом, и чем-то древним, что просыпается только в полутонах между назревающими планами, рассуждениями, которые повисали в воздухе, не находя путных доказательств. Безмолвие среди нас троих было комфортным, лишь изредка нарушаемым звяканьем цепочек Ириса, сидевшего рядом, да звуком кожи об кожу – Магистр потирал ладони друг об друга, размышляя о чём-то.

О, как же важно – уметь молчать. Молчать не просто прикусив язык, а именно – молчать так, чтобы воздух не дёргался от неловкости, чтобы ни один из присутствующих не начал лихорадочно соображать, чем бы заполнить паузу в разговоре. Уметь молчать вместе – это искусство. В каком-то смысле даже магия.

Молчание – это не антипод речи. Это её форма. Более тонкая, более опасная, более честная. Потому что слова можно выстроить, как декорации: поправить, отредактировать, покрасить в более приятные оттенки. А молчание – оно распахивает душу. Оно сразу выдаёт всё: раздражение, любовь, усталость, презрение. Молчание – это когда ты уже вроде всё сказал, но голос для того, чтобы сказать ещё немного, тебе больше не нужен. Именно в молчании проверяются связи. Потому что, если между вами повисла тишина, и никому не надо её затыкать – значит, между вами есть доверие. Доверие глубокое, как корни старого дерева. Когда никто не боится быть скучным, странным, недостаточно остроумным. Когда ты знаешь: тебя слышат, даже если ты не говоришь. Есть особый сорт людей – редкий, почти вымерший – с кем можно молчать часами, и это будет разговор. Молчание с ними – как погружение в горячие воды – успокаивающее, расслабляющее. Молчание – это тоже форма близости. Тонкая, зыбкая, настоящая. Словно прикосновение души – без рук, без слов, без нужды объяснять.

Вот, например, Ирис. Со стороны кажется – молчит, потому что в его голове вечеринка: менестрель играет на лютне, девы танцуют в его честь, а он стоит в центре, блистая улыбкой, и спрашивает себя: «А не слишком ли я хорош для этого мира?» Шучу. На самом деле, если бы сейчас заглянуть в его мысли, там, вероятно, царило сейчас настоящее детективное расследование. Ирис Талькар, каким бы нарядным, острым на язык и легкомысленным он ни казался, всегда умел думать быстро, глубоко и всегда видел больше, чем другие люди.

Наверняка сейчас он прокручивает в голове все детали. Кто имел доступ к фероновой вязи лавки Мотыля и Черниля? Могли ли просто подставить кого-то из Совета? Если так, то кто мог передать перстень и кому? Кто мог выкрасть его? И главное – кому выгодно было оставить именно такой след. Какова конечная цель?

Иногда мне казалось, что Ирис носит все эти цепи, кольца, браслеты и кучу других украшений не ради красоты – а как маску. Чтобы никто не догадался, насколько он точен. Насколько расчетлив. Он может быть человеком-праздником, если надо, – но под мишурой всегда прячется стальной каркас. Что ж. В такие моменты – особенно приятно, что он с нами. Талькар порой становился настоящим спасательным плотом в нашем с Эльсой унылом болоте самокопания и экзистенциальных стенаний. Верин, конечно, та ещё хохотушка-веселушка – бриллиант на красных каблучках и по совместительству генератор хаоса, – но, если унюхает во мне хоть тень меланхолии, можно считать, что день насмарку. Подхватит этот настрой, как воробей крошку – весело, быстро и с непредсказуемыми последствиями.

Однажды мы с ней и Ирисом решили устроить ночёвку у меня – из разряда «просто поболтать, выпить по бокальчику, лечь пораньше». Ага, сейчас. В итоге, когда Ирис свалился спать, мы выбрались наружу и просидели до рассвета на крыше, закутавшись в пледы, и вели, как нам тогда казалось, философский диспут вселенского масштаба. Где границы свободы воли? Зачем люди вообще влюбляются? Почему бальзамы и масла для волос всегда заканчиваются быстрее, чем шампуни?

А в это время Талькар, благополучно храпя на моём диване, издавал такие звуки, будто пытался сыграть оркестр носом. Но под утро проснулся, обнаружил пустую кровать в спальне и, конечно, сразу вообразил самое худшее: нас похитили, убили или, упаси Этерна, увезли в какой-нибудь мрачный культ с чтением мантр и расписанием на месяц вперёд.

Он носился по дому, как гончая на горячем следу, отправил тенегласс Магистру, заглядывал в шкафы, чуть не проверил духовку. А мы – мы в этот момент лежали на холодной крыше, вдвоём, с последними силами обсуждая бренность бытия, и делили последнюю каплю бабушкиного вина. По бокам нас преданно маячили две пустые бутылки, словно памятники нашему философскому краху. Потом он нас нашёл, весь на взводе, с растрёпанной прической и глазами, полными отцовской тревоги.

И как давай на нас ворчать! Что, мол, вы с ума сошли, нельзя же так пугать нормального человека! Хотя, откровенно говоря, ничего нормального в нём в тот момент не было – особенно с одним тапком на ноге. Второй он, кажется, кинул в штору от волнения.

Но с тех пор мы хотя бы оставляем ему записки, если решаем залезть на крышу и снова побеседовать о вечном. В конце концов, у каждого свои ритуалы: кто-то медитирует, кто-то варит травяной чай. а кто-то лежит пьяным на крыше, глядя на рассвет и делая вид, что понял смысл жизни.

Магистр – другой случай. Он всегда молчит так, как будто молчание – часть древнего ритуала. Вот потирает ладони – может, пытается поймать ускользнувшую мысль. Или решает, с чего начать разбирать хаос, который теперь зовётся его работой в Совете. Хотя он как будто бы прямо и не скажет, жаловаться не будет, конечно же. Он, конечно, никогда прямо не скажет, что устал. Не пожалуется. Не перекатит в голосе тень горечи – и не потому, что не чувствует, а потому, что считает это недопустимым. Он – тот самый, кто научился не просто подавлять чувства, а декларировать их в пределах, допустимых для какого-то, одному ему известного, внутреннего регламента. Ни разу не слышала от него никаких жалоб, даже после восстания Тихого Круга. Даже тогда, когда он своими руками убивал своих же друзей.

Даже его молчание как будто прошло три стадии редактуры, прежде чем стать частью атмосферы комнаты. Он такой, зараза, бюрократически выверенный, как формулировка Совета в одобренных документах.

А я. Я молчу, потому что, пожалуй, в эту секунду впервые за весь день никто не пытается возложить на меня судьбу Шардена. И что больше сегодня, надеюсь, не придётся обсуждать самоубийство, кражи и другие проблемы Иль-де-Вирела – на данный момент эта мысль пахла самой настоящей роскошью. Как чашка кофе в одиночестве на террасе, украденная у тёплого, июньского, раннего утра. Как вкусный, вредный бутерброд в три часа ночи без лишних свидетелей. Как возможность полежать и не быть нужной никому хотя бы минуту.

Всё было хорошо, пока Ирис не чихнул, громогласно разрывая уютную пелену тишины, накрывшую тысяча сто одиннадцатый кабинет мягким, тёплым одеялом.

– Будь здоров, – буркнула я, неохотно разлепляя веки.

– Спасибо, – тот шутливо поклонился, бряцнув своими цацками. Иногда мне кажется, что ещё немного и он себе в волосы начнёт цепочки заплетать.

Магистр вздохнул, потёр лоб и оглушительно хлопнул в ладоши, чем окончательно сбросил мою милую, тихую, очаровательную ленность. Я вздрогнула от громкого звука и вопросительно воззрилась на Хаэля – тот кинул взгляд на – конечно же, чёрные с серебром, – наручные часы, а затем – на нас.

– Можете идти, – кивнул он. Я лениво выползла из кресла и зашнуровала ботинки. – Талькар, завтра жду тебя в девять – не отправляйся в лавку сразу, лучше дождёмся официального донесения от лигатов с подробностями дела, это будет всяко быстрее, чем ты будешь наобум разбираться.

Ирис кивнул и, подхватив своё пальто, подал мне мой плащ.

– Мирст, – Эврен бросил в меня кинжал в виде своего взгляда. Острый, хищный, без возможности уклониться. – Задержись на пару минут.

Я почувствовала, как спина покрылась холодком – будто ветер неосязаемым касанием прошёлся по позвоночнику. Кивнула Ирису: иди, мол, друг, иди. Он вскинул густые брови, словно хотел возразить, но не стал. Просто коротко кивнул Хаэлю и вышел, прикрыв за собой дверь так бережно, будто оставлял меня в комнате с чем-то невероятно хрупким.

Я поправила плащ, который успела накинуть на плечи – почти автоматически, как солдат перед выговором, – и вопросительно посмотрела на Эврена. Что я натворила? В чём провинилась на этот раз?

Он встал. Не просто поднялся с места – а внезапно вырос, словно тень в зените, заполняя собой всё пространство между нами. Обогнул стол, неторопливо, будто отмерял шагами моё оставшееся время перед казнью. Опёрся спиной и ладонями на край столешницы. Спокойно, с угрожающей неподвижностью змеи перед броском.

– Айлин, – произнёс он, и я вздрогнула. Будто кто-то коснулся не моей кожи, а напрямую имени. Той части меня, что пряталась под всеми слоями внешней колючести, которая прикрывала чувствительное нутро. – Я утром как-то слишком спустил тебе с рук твою выходку, не находишь?

Я вспыхнула. Пламя стыда моментально разлилось по щекам алыми всполохами. Прах… я думала, мы это уже забыли, как-то проскользнув между упрёком и прощением. Он продолжал, не повышая голоса, но каждое слово било меня, как пощёчина:

– Хоть я и отнёсся с пониманием к этому, и твои подозрения, конечно, имели место быть. Да, ты проявила большую внутреннюю силу, я не спорю. Я горжусь тем, что смог воспитать в тебе это – и как наставник, и как недолго пробывший в шкуре твоего опекуна. Но если бы я действительно был тем, кто за всем этим стоит? Пепельница ты глупая, неужели ты не подумала, что я мог бы тебя просто элементарно сжечь в мгновение ока?

Я опустила взгляд. Проклятая тень. Он был прав. Конечно, я не думала. Я только чувствовала – и бросилась, как бросаются с обрыва. Безрассудно, быстро, не думая о последствиях. Кто бы среагировал быстрее? Я, с натянутой тетивой и пустотой в голове? Или он – с магией, что не нуждается в представлении, с тенью, что может испепелить в мгновение ока?

«Дура, дура», – шорохом ветра пронёсся глас совести в голове, позволяя своему другу – стыду – с аппетитом поедать грудную клетку, как ливень— нежные лепестки цветущей вишни. Зачем я вообще пошла на такое? Ради чего? Ради справедливости? Или потому что боялась. чего?

Он всё ещё смотрел на меня. Его взгляд был ледяным светом луны на воде – спокойным, но слишком проницательным. От него не укрыться.

– Но твоя смелость не отменяет того факта, – продолжил он, – что то, что ты сделала, недопустимо даже по иерархии. Ты всё ещё моя подопечная, а я – твой куратор. Который отвечает за твою дурную голову своей головой. Ты понимаешь это?

Я кивнула, едва заметно. Слова не проходили через горло. Внутри клокотала стыдливая смесь вины и чего-то… детского, уязвимого. Как будто я снова, в очередной раз провинившаяся, стояла перед наставником Райсом в Тихом Круге – только вместо его гнева передо мной был лёд Магистра. Холод, от которого горит кожа. Я хотела сказать, что жалею. Хотела – но не могла. Горло сжалось. Сердце билось в груди, как птица в клетке. Он был прав.

– Понимаю, – хрипло сказала я, гордо вскинув ту самую дурную голову, будто это могло скрыть тот колкий жар, что поднимался от шеи к скулам. Обсидиановые бусинки в моих волосах звякнули, как упрёк. Я хотела выглядеть уверенной, хотела быть камнем – но, кажется, была всего лишь комком пыли, что издалека лишь смахивал на камень. – Но я бы сделала это снова. И снова. Магистр, если не я, то кто бы тебя раскрыл, если бы это действительно была твоя рука?

Слова мои прозвучали отчаянно твёрдо и наивно, но внутри всё дрожало, как огонёк свечи в ураган. Всё же он знал, знал, что я пошла бы на это ещё раз. Смотрел сквозь меня. И если бы захотел – разве не раздавил бы меня утром, как назойливое насекомое?

– Пойми, Мирст, твои методы. весьма и весьма специфичны. Ты могла бы просто поговорить со мной, – его голос был не обвинением, но резал без ножа. Холодный, точный, лишённый ненужной, несдержанной злобы. – Думаешь, я не согласился бы?

Я хотела отмахнуться, усмехнуться, спастись, скрыться в остроте и шутке, как в доспехе, но сдержалась. Потому что он был прав. Больнее всего было слушать правду, когда она звучала спокойно, без симфонии крика и оскорблений.

– Поговорить? С потенциальным государственным изменником? – я вспыхнула, как спичка, подбирая Велатр и колчан со стрелами у подножия кресла, на котором я провела последние пару часов. О, наверное, было некстати хвататься за лук в тот момент, когда в диалоге меня начали отчитывать за манёвр с оружием. Я чуть опустила лук – ни в коем случае не в жесте капитуляции, а всего лишь в попытке выглядеть менее агрессивной. И более… дипломатичной, да. Эврен молча наблюдал. Ни укоризненного вздоха, ни саркастичного высказывания. Только этот взгляд. Холодный и ровный, как шёлковая лента, туго перетягивающая ножны кинжала.

– Я не так глуп, как ты считаешь. Тебе действительно кажется, что я не ожидал от тебя такого? Я тебя знаю, Мирст. Я догадывался, что ты выкинешь что-то подобное. Но если ты в следующий раз направишь на меня оружие, не разобравшись – я не буду разбираться тоже.

Я вскинула глаза. Не от страха – от внезапного, колкого, постыдного укола. Он не угрожал. Он предупреждал меня.

– Если бы ты был замешан, мне пришлось бы.

– Возможно. Но ты не подумала, что даже если бы я был виноват, твоя стрела ничего бы не изменила. Ни во мне, ни в системе, ни в том, что происходит сейчас в Шардене.

Он шагнул ближе, ровно настолько, чтобы слова, приправленные ароматом пепла и тиса, касались меня ритуальным шлейфом. Я посмотрела на Магистра, снизу вверх.

– Ты могла поговорить со мной. Ты могла просто подозревать – что было бы самым верным вариантом. Собрала бы доказательства, предположения, улики – и только после этого предъявляла претензии, имея обоснование. Но вместо этого ты решила просто выстрелить. И даже если бы я был виновен – ты думаешь, у меня не было бы преемника? Не было схем, дополнительных планов, защиты? Ты бы просто умерла зря. И, что хуже, убила бы зря.

Я слушала, и всё во мне съёжилось. В голове возникло непрошеное воспоминание о том, как я сожгла тех, кто убил моих родителей. Меня, казалось, вывернули наизнанку, выставив на всеобщее обозрение все мои страхи и травмы. Хотелось спорить, но язык был тяжёлым, как двуручный меч. Хотелось бежать. Или раствориться. Или… просто чтобы он не смотрел так.

– Айлин, ты умна. Но ты не всегда выбираешь умные решения.

– Да ладно, – пытаясь бахвалиться, фыркнула я. Но голос прозвучал отчаянно, как у человека, висящего на обрыве и надеющегося, что собственный голос отвлечёт его от животного страха. – А что я должна была сделать? Прийти, поклониться и спросить: «Извини, Магистр, а ты случаем не устраиваешь государственный переворот? Просто интересуюсь, на всякий случай».

– Лучше бы ты так и сделала. – сказал он без иронии в голосе.

И в эту секунду я поняла: он бы действительно ответил. Он бы не солгал мне – вот только вопрос в том, осталась бы ли я жива после его ответа. Мои доводы, мой пыл, моё праведное возмущение – всё тотчас осыпалось, оставляя после себя лишь горькое послевкусие стыда. Горько, словно мне пепла на язык насыпали. Я ошиблась. И мне это не простится – но вот что хуже – то, что я сама не могла себя простить.

– Айлин, – выдохнул он. Голос Эврена стал тише, и он сложил руки на груди. Мягкий свет магических фонарей контурной подсветкой очерчивал его силуэт сзади, создавая отчасти религиозную картину. – Если ты хочешь играть в политику – играй по взрослым правилам, не руби с плеча. Здесь не Тихий Круг, где на многое мы закрывали глаза. Здесь Совет, государственный уровень, не детские игрушки. Шаг в сторону – и тебя не просто поймают, тебя сдадут, и ты окажешься виноватой. Даже если бы ты выстрелила – как бы ты отвечала за то, что убила Магистра Тени? Как бы ты доказывала мою вину? Что ты бы делала? Гнила бы в Ауланнаре, Айлин. Тебя бы уже везли туда, без суда и следствия. – он развернулся, направляясь к своему креслу – на этот раз к тому, что стояло у окна. Там, за стеклянной прохладной гладью, уже вовсю разгорался кроваво-алый закат, отбрасывая золотые тени на стены домов. – Жду тебя и Верин, если у неё будет возможность, завтра в девять. Ты всё сказала? – бросил он на ходу, не оборачиваясь.

Я кивнула, но он не мог этого видеть. И потому пробормотала, подхватывая Велатр:

– Да. До завтра.

А потом вылетела из кабинета, как испуганная птица. Захлопнула за собой дверь слишком резко – и лишь тогда позволила себе вздох. Глубокий. Судорожный. Пальцы дрожали, лук чуть не выскользнул. Я провела ладонью по лицу. Виски стучали. Как же стыдно. Как же горько. А в голове всё звучало только одно:

«Прости. И спасибо, что не выстрелил в ответ.»

– Всё? – раздался тихий голос чуть поодаль. Я вздрогнула – не потому, что испугалась, а потому что думала, что Талькар уже давно ушёл.

Но нет – Ирис ждал меня, опершись плечом о стену у лестничного пролёта. Руки в карманах пальто, лицо спокойно, будто он просто прохлаждался на вечерней прогулке, а не стоял в ожидании, пока Магистр Теней закончит меня разбирать на части.

– Сколько ты тут стоял?

– С тех пор, как он сказал: «Мирст, задержись». Дальше было понятно – без бурь не обойдётся. И, конечно, мне жутко интересно, что он там тебе наплёл.

Он оттолкнулся от стены и подошёл ближе.

– Ну? Он тебя сжёг или пожалел?

– Пока что пожалел. Но я, честно не знаю, что из этого хуже. Не особо хочу говорить о причинах. – я выдохнула и закрыла глаза на миг, будто тень за веками могла стереть остатки разговора. – Я не права. И он, как всегда, был прав. И я. хочу куда-нибудь, где нет этого ощущения проваленной словесной баталии и стыда.

Ирис, кажется, впервые за вечер перестал шутить и серьёзно посмотрел на меня, накинув мне капюшон плаща на голову.

– А давай-ка пойдём в «Пеплотравы». Посчитаешь выручку, успокоишься, заберём Торша – он же сегодня вместо тебя? Отправим тенегласс Эльсе, справимся о её делах с Вальди, может, он уже перестал её мучить. Да и сто процентов ей тоже дали какое-то архиважное задание на завтра. Потом – к тебе. Всем вместе. С тебя – чай, можем просто уютно помолчать.

– С меня чай, подушки и окно настежь. Пусть весь сегодняшний день выветрится. – я тронула его локоть с благодарностью. – Спасибо, что ждал. Я думала, ты давно ушёл домой.

– Я всегда тебя жду. Ты просто не всегда выходишь. – он лукаво улыбнулся одним уголком губ.

Мы вышли на улицу, и вечер, словно разлитый чай из душистых трав, шёл вместе с нами, окрашивая мостовую в теплые, не совсем реальные оттенки. Воздух был настоян на шалфее, чей аромат разливался сегодня отовсюду, цветах пустырника и чуть-чуть – на предвкушении грозы, той, что собирается где-то далеко, но ещё не решилась подойти. Аромат этот в атмосфере стоял густой, как сироп, с лёгкой горечью травяного дыма, что будет парить над Иль-де-Вирелом еще два дня, пока люди будут жечь шалфей в дань памяти Лиане Тарен.

«Ты могла просто поговорить. Я бы ответил. Тебе бы ответил.»

Вот оно. Вот где кольнуло. Не в упрёке. Не в угрозе. Не в холодном, почти безразличном: «если направишь оружие – не буду разбираться тоже». А в том, что он бы ответил. Он бы мне ответил. Какого праха, что я пыталась этим гипотетическим выстрелом доказать? Что сильная? Что способна? Но ведь я чувствовала. Я знала: это не он. И всё равно натянула тетиву.

«Как бы ты отвечала за то, что убила Магистра Тени?»

А ведь я не знала ответ на этот самый разумный вопрос. Потому что я не думала. В первый раз за долгое время я действовала не как та, кто знает цену словам и действиям. А как испуганная, загнанная в угол злобой, глупая девчонка, которая только среагировала, но не поняла, что действует безрассудно.

Стыдно?

Да, стыдно. Так, что в горле вяжет. Так, что хочется свернуть в первый же переулок, закрыть лицо ладонями и просто исчезнуть, если такое возможно. Ирис что-то бормотал рядом, но я не слушала – прошлась пальцами по холодному металлу лука, перекинутого за спину. Прах. Как же стало неуютно в собственном теле.

«Ты не всегда выбираешь умные решения.»

А ведь я гордилась этим. Своей интуицией, своей независимостью, своим правом действовать по-своему. Но иногда… иногда это не храбрость, а глупая самоуверенность, вера в своё бессмертие. Глупая, острая, шальная как стрела, пущенная без прицела.

«Если ты хочешь играть в политику – играй по взрослым правилам, не руби с плеча.»

Он ведь не просто говорил. Он учил меня, дуру. Как тогда, когда впервые показал, как серебро тени скручивается в щит. Как в первый раз не сразу остановил, когда я сделала ход против на Совете. Он всегда давал мне возможность ошибиться, и потом учил. Я глубоко выдохнула.

Слишком поздно извиняться – и слишком рано говорить о себе настоящей. Но не слишком поздно переосмыслить произошедшее, чтобы впредь быть хоть чуточку умнее.

– Ты слушаешь вообще, Мирст? – спросил Ирис, тронув меня за плечо.

Я моргнула, возвращаясь в Иль-де-Вирел, в багровеющее небо, в привычные, пыльные, пахнущие травами улицы.

– Да. Прости. Просто… мысли.

Где-то вдалеке звякнули колокольчики на повозке с вечерним молоком, и Ирис буркнул:

– Снова эти коровы. Клянусь Этерной, они вообще когда-нибудь отдыхают? Зачем вообще привозить молоко и утром, и вечером? Неужели одного раза в день недостаточно?

Я усиленно закивала, соглашаясь и сбрасывая наваждение унылых дум. Талькар отвлёк меня, и под беседу ни о чём и обо всём сразу, мы шли знакомой дорогой к «Пеплотравам» – моей лавке, что вечно пахла сушёными корнями, синегривкой и, конечно, кристальными булочками. Скорее всего, булочки стали обедом Торша.

Как только мы, свернув на улицу Скрипущих Фонарей, подошли к «Пеплотравам» – закат окончательно раскинулся над крышами Иль-де-Вирела, будто прорвался сквозь ткань синих сумерек, жадный, живой, оглушительно дерзкий. Небо вспыхнуло – не нежно, не поэтично, а так, как вспыхивает последняя искра в сердце мага перед смертью: багряно, рыже, лилово, с тяжёлым золотом по краям облаков, словно кто-то вылил кровь и мёд в одну чашу и разлил её длинным, бессовестным мазком по горизонту.