Серебряные нити Шардена. Пепел и тис

Эллар сделал шаг назад – и внезапно из сгущённого мрака вырвалась рука. Бледная, холодная, чужая – она вцепилась в наплечник, как тень в плоть, не желая отпустить, не намереваясь просто поздороваться.

– Сзади! – рявкнул он, резко разворачивая корпус. Рука с клинком описала короткую дугу, направляясь в область груди нападавшего, по наитию, наугад. Металл вошёл во что-то, но хватка не ослабла. Наоборот. Из чужих пальцев, словно из трещин в перчатке, выползли тонкие серебристые нити – жгучие, как крапива со стальными иглами. Теневая магия. Она расползалась по доспеху, по коже, пробиралась под кольчугу, будто живая.

Парень заорал – не от страха, а от жгучей боли, от того, что холодный яд проникал в плоть и душу. Попятился назад, но рука не отпускала. Нет, она дернула обратно, вдавливая пальцы в металл наплечника, будто приросла к нему навсегда.

Дейл рванулся вперёд, чтобы вырвать друга из этой бездны, но оказался в объятиях – не просто чужих, а… мёртвых, холодных, бесплотных. Теневые руки, как жуткие щупальца, вонзились в горло не с грубой силой, а с выверенной, методичной злобой, как у палача, который холодно и беспощадно исполняет приговор.

– Не шевелитесь, – прошептал кто-то. Отвратительный, изменённый магией голос – как гнилой, смрадный корень, внезапно проросший сквозь землю.

– Пошёл ты… – хрипнул Дейл, пытаясь сбросить руку. Магия не откликалась.Теневые нити уже достигли его шеи, намертво сковав движения. – …в жопу с такими приколами.

Лигаты дёргались, бились – локтями, коленями, били железом доспехов, вырываясь из мёртвого захвата Тени. Всё тщетно. Как рвать паутину, сплетённую из толстой стали.

– Мы вас, сук, закопаем! – выдохнул Морвен, сжав зубы до хруста. Кровь из носа стекала тёмными дорожками по щеке, смешиваясь с холодным потом. Тьма сгущалась вокруг, становясь плотнее, как живая тварь, что дышит, растёт и ждёт, чтобы поглотить.

Их дыхание превратилось в хриплый судорожный вздох – словно лёгкие заполняла не просто пыль, а колкая, рвущая изнутри, стеклянная пыль. Каждый, столь желанный, вдох резал, как тысячи тонких осколков. Сердца глухо стучали в груди, но звук собственного сердцебиения казался далеким, словно тонущим в океане мрака и безумия.

Серебряные нити не просто переплетались – они впивались в плоть их душ, словно холодные когти смерти, обнажая самые скрытые страхи и отчаяние, заставляя каждую клетку трепетать от ужаса безвозвратности. В этой мгле не было ни света, ни надежды – только леденящее осознание того, что за каждым вдохом может последовать последний, что смерть не просто близка, а уже протягивает свои костлявые пальцы, сжимая сердце и душу в своей ледяной хватке.

И вот, когда всё вокруг стало безжизненным, когда мир вокруг окончательно исчез, когда последний вдох уже был на подходе, когда время растекалось в вязкой черноте, раздался голос – уже не извне, не откуда-то далеко, а прямо изнутри, из самого сердца, из глубин, куда не добраться свету.

– Вы не первые. И не будете последними.

––

Ирис поведал всем, что прибыл в Северные Древности буквально через полчаса после того, как утром были распределены все наши роли. Но лавка Мотыля и Черниля встретила его подозрительной тишиной – внутри всё было вычищено до скрипа, словно хозяева либо исчезли в спешке, либо их там вообще никогда и не было. Пыль не витала в воздухе, ни одной соринки не нарушало идеального порядка, а воздух, казалось, застыл в безмолвном ожидании своего спектакля, которого так и не произошло.

Он обыскал помещение сверху донизу, тщательнее искателя с лупой, но ни следов борьбы, ни записок, ни намёков на бегство – ничего. Только мёртвая тишина, гнетущая и густая, словно густой сироп страха и загадок, застыл на полках и растёкся лужей в каждом углу. Из интересных улик на свет всплыли лишь пара крохотных камней – странных, почти невесомых, как тот самый, что Талькар подобрал в свой первый визит к Мотылю и Чернилю. Маленькие безмолвные свидетели, хранящие свои тайны крепче, чем самые надёжные замки.

Когда Ирис решил ретироваться, заметив приближение двух лигатов – он не стал устраивать шоу с открытой встречей и аккуратно выбрался через чердак, устроившись на крыше соседнего дома – так, что его было не видно, но обзор на магазинчик был прекрасный. Лигаты вошли в лавку, пробыли там всего пару минут, и так же спокойно вышли – неспешным, почти ленивым шагом, словно прогуливались на воскресной ярмарке, а не обнаружили пропажу двух самых важный свидетелей. Ирис закурил, позволяя себе минуту хладнокровного цинизма: «Ну что ж, ребята, если вы хотите заявить о пропаже двух подозреваемых, или очевидцев, ладно; то так неспешно передвигаться – это сильно странно.»

Ирис нахмурился, затушил сигарету и задумался: эти люди явно знали, что никого там нет. Так вот вопрос – знали ли об этом архонтер лигатов и Лаэрк Рейлтан, Хранитель Законов и Войны, Второй Лик Совета? Или же у них был собственный мрачный спектакль, и мы – всего лишь зрители, которых они обдурили?

Эврен кивнул, мол, дерьмо случается, будем разбираться, – и сухо, почти лениво, словно читал воскресную газету с заметкой о повышении цен на яблоки, рассказал, что произошло за наше отсутствие. А случилось, как выяснилось, чертовски много.

Для начала – госпожа элериарх спокойно вызвала Лаэрка Рейлтана на роскошный мирианский ковер в своём мраморно-безмолвном кабинете. Но, хотя нет, не просто вызвала – призвала, приказала явиться сию же секунду. Хаэль, обычно сдержанный и далёкий от сплетен, не отказал себе в удовольствии погреть уши, подложив прослушивающее теневое заклинание под дверь.

Заклинание донесло: Ауриэль заставила мужчину объясняться – и не перед кем-нибудь, а перед живым воплощением власти, перед воплощением гнева бюрократии. Как вообще, – спросила она ледяной вежливостью, от которой кровь мгновенно стыла в жилах, – так вышло, что пропали двое самых опытных, надёжных и вымуштрованных лигатов? Как так вышло, что лавку в районе Молчунов обчистили, словно амбар в голодный год – и ни один из лигатов даже не чихнул в её сторону? Как так вышло, что никто ничего не видел? И почему студентка сбросилась с колокольни в Академии – и опять никто ничего не видел?!

Говорят, весь этаж замер – даже портреты на стенах, даже пылинки в воздухе боялись сдвинуться с места. Все обитатели Совета хлынули на наш этаж под самыми разными предлогами, но на деле – бессовестно грели уши у той же двери, затаив дыхание. Даже мирида Плюшетта, Хранительница Ключей и Смотрительница Башни Совета, ненароком прошла мимо, уронив связку ключей и нарочито медленно поднимая их – будто делая паузу в мрачном спектакле.

И это был только первый акт. Потому что, как добавил Эврен с едкой ноткой скептической насмешки, в этот самый момент Ауриэль Тенцзар наверняка рвала на части приказ о назначении Лаэрка Рейлтана на должность Хранителя Законов и Войны – узнав, что её люди, Черниль и Мотыль, испарились, словно дым над полем боя, не оставив никакого следа. И, судя по всему, опять никто ничего не видел.

А после этого развернулся второй акт трагедии. Лаэрк – наш молчаливый красно-синий плащ, сотканный из казённой ярости и административного гнева – вызвал к себе ещё одного виновника происшествий. Но не в кабинет – а скорее в его пыточную под названием «кабинет», где слова били ударом хлыста.

А вызвал он не абы кого, а самого Иаргельдира Вэйнтраскара вэль Келатара из древнего рода Стражей Шардена, эльфа, Архонтера Верховного Надзора, лигата Пятого Разряда. Лаэрк не стал подбирать выражения для Иаргельдира – или просто Иара, потому что эльфийские имена ой какие длинные, а языки ильдеверийцев не особо-то были пластичными и поворотливыми на такое количество сложных букв. Рейлтан орал так, что даже Хаэль записал себе пару новых ругательств и изощрённых эпитетов.

За что орал, спросите вы? За всё. За недосмотр. За провал. За то, что охрана города дала трещину, а из этой трещины выпала целая обнесённая лавка, теневой артефакт, двое потенциальных подозреваемых и труп юной девочки. За то, что сеть лигатов, расставленная по городу, оказалась дырявой, как покосившийся зонт под бурей. За то, что самые лучшие – неведомым образом исчезли первыми.

По слухам, Иаргельдир стрелой выскочил из этой словесной пыточной Рейлтана. За ним, как артиллерийский залп, катились ругательства – грозный вокальный арсенал самого Лаэрка, от которого стены трещали, а все обитатели Башни Совета ходили по стеночке. Пока эхо проклятий ещё сотрясало коридоры Башни, тенеглассы от архонтера мигом вспорхнули в небо, как стайка рассерженных воронов. Расследование исчезновения лигатов мигом перешло к лучшим из лучших искателей. Эврен скептически хмыкнул, мол, лишь бы и эти не исчезли вслед за своими коллегами – а то придётся уже нанимать искателей для искателей.

В Академию Шардена, от греха подальше, тоже направили искателей, на всякий случай, хоть они там уже и были. Поставили на уши и весь Магистрат Внутренней Безопасности. Агентов разослали по рынкам, тавернам, улицам, набережным, площадям, чтобы ненавязчиво – то есть максимально назойливо – допрашивали горожан, шныряли по всем закоулкам и собирали все-все мало-мальски полезные данные. И как раз в тот момент, когда Эврен произнёс это с усталой ленивостью, в дверь кто-то застучал с таким рвением, будто искал последнюю надежду. Эльса, с позволения Эврена, приоткрыла – и на неё налетело сразу пятеро маленьких, но очень зло вибрирующих, тенеглассов. Начальство, видно, решило, что рыжая сплетница отлынивает от работы, и пора использовать её по полной.

Начальство Эльсы, по совместительству – глава всего Магистрата Внутренней Безопасности – это вовсе не простой человек, не какой-то там замечательный и сильный, устрашающий и утопающий в своей чопорности, бюрократичности, маг. То был эльф, чьё имя, звучащее как некое запретное заклинание, Эльса пыталась запомнить около года – Азгурвальд-Морингвиллен вэль Дрёгхенкель. Он – словно воплощение самой природы, высокий и стройный, с кожей, переливающейся цветом лунного света на воде, как и у большинства эльфов, а глаза – глубокие изумрудные омуты, в которых горит искра древней магии. Никто точно не знает, сколько ему лет.

Я несколько раз встречала его, и была удивлена, как серебристые волосы эльфа ниспадают длинной волной до самого пояса – вот же ж, красивее и гуще, чем у меня! Но несмотря на его внешнюю приближенность к богам, холодность и отстранённость, Азгурвальд – забавная ходячая энциклопедия афоризмов, мудрец, который верит, что «кто не рискует – тот спокойно живёт», и «нет таких трав, чтоб узнать чужой нрав». Любил порой отчитывать подчинённых, был излишне эмоционален, никогда не лез за словом в карман. Сейчас мы вам это продемонстрируем наглядно – аккурат в этот момент Эльса осторожно раскрыла один из тенеглассов (видимо, отправленный последним), и тот, аж дрожа от яростного предвкушения, разразился громогласной тирадой:

«Верин, ну ты где, прах тебя побери?! Дел море, бескрайнее море проблем свалилось на нашу голову, а ты словно растворилась в воздухе, как будто забыла, что тут не свободное посещение, а РА-БО-ТА! Рaбoтa – нe вoлк, в лec нe yбeжит, пoтoмy ee, пеплову, дeлaть и нaдo. БЕГОМ В МАГИСТРАТ, ВЕРИН, ПОКА Я ТЕБЯ НЕ НАШИНКОВАЛ НА УЖИН»

Эльса лишь усмехнулась, сграбастав оставшиеся тенеглассы и запихнув жужжащую кучку стеклышек в карман. Ирис посмеялся в кулак, а Эврен лишь молча наблюдал – видимо, прикидывал, насколько реальна угроза Азгурвальда.

Восхищенная мысль о том, что глава Магистрата – настоящая ходящая кладезь интереснейших слов, вихрем пронеслась в моей головушке. Уверена, он мог бы за одну ночь выговорить столько поговорок, что хватило бы на сотню жизней. Сколько раз доводилось встречаться с главой Магистрата – он ни разу не повторился в своих изречениях!

Однажды мы даже с Эльсой заключили пари – повторится ли он хоть раз в своих изречениях? Мне тогда ради этого пришлось целую неделю ходить с ней по вечерам в Магистрат, когда Эльса сдавала отчёты по выполненным делам, чтобы перекинуться парой слов с Азгурвальд. Я записывала, чтобы ничего не упустить, но этот пеплов эльф за семь дней ни разу не повторился в своих афоризмах!

Вот мои любимые, записанные мною за ту неделю: лучше лук в руках, чем меч в голове; магия – не клад, а уборка в старом сундуке; не тот силён, кто под луной пляшет, а кто утром без похмелья встаёт; ума палата, да ключ потерян; от рaбoты дохнут кони, а маги – крепнут; двa caпoгa пaрa, oбa лeвыe – последнюю он ворчливо изрёк, адресовав её нам с Эльсой.

Тогда мы явились к нему в кабинет – промокшие насквозь, словно половые тряпки, с волосами, слипшимися на висках и поникшими плечами. Несколько часов назад Эльсе почему-то поручили одно из тех дел, которые обычно оставляют новичкам в Магистрате: расспросить русалку, хозяйку Капрейского канала.

Дело, как водится, мигрировало из Департамента Улиц и Времён – ведомства, где главой был не кто иной, как сама Рихтарж Иль-де-Вирела, Майэ Секали. Люди этого департамента занимались одним – чтобы город не погряз в хаосе и не превратился в грязное болото. Они стерегли порядок: улицы сияли чистотой, городские праздники проходили с точностью механизма, градусы в воздухе не превышали установленной нормы, вода в каналах и реках оставалась прозрачной, кусты были идеально подстрижены, птички – накормлены, коты – пристроены, а городские часы показывали идеально точное время.

Вот и настал момент ежеквартальной проверки качества воды в Капрейском канале. Уличники, те ещё скрупулёзные алхимики, собирали пробы, отдавали их в руки исследователей. Но помимо химических анализов, требовались ещё и живые отзывы – ведь кто лучше жителей водного царства расскажет, как обстоят дела в канале, нет ли у них претензий?

Но, как это обычно бывает, уличники были мастерами посылать на эту работу «внутренников» – тех самых, кто чесал языками, плёл сплетни и устраивал беседы со всеми подряд – почти никакой грязной работы. А что, собственно? Говорить – дело проще некуда, и за это платят.

Эльса поначалу ворчала, ворчала, будто в ней поселился старый кот, которого вытащили на улицу под дождь. Но когда я вдруг появился рядом, она вздохнула и, получив от меня согласный возглас на вопрос о том, хочу ли я поговорить с русалкой – позвала меня с собой. И, мы отправились – по улицам, что пахли мокрым камнем и зелёной свежестью, где под ногами хлюпала дождевая вода, а ветер играл с мокрыми листьями, как с шелковыми лентами, вплетая мелодию промозглого вечера в нашу тихую страну городских теней.

Ах, весна – этот бесстыдный художник, что мазками нежности и света расписывает мир, и серые рабочие будни ей не помеха. Добрались мы до Капрейского канала без особых приключений – лишь напугали нахохлившуюся стаю ворон, взгромоздившихся на цветущие ветви, словно черные пятна на нежно-розовом холсте. Их карканье – резкое, острое, будто недобрый привет – сопровождало нас почти до самой водной глади, куда мы спустились по каменной лестнице, застывшей под вековым мхом и покрытой каплями свежего весеннего дождика.

Но тут началось настоящее представление – видимо, в отместку за переполох, вороны сообщили в небесную канцелярию, и там решили свести с нами счёты без лишних церемоний.

Русалки Капрейского канала – далеко не невинные ангелочки, а плутовки и озорницы, мастерски играющие и дурачащиеся, как дети под цветущими ивами. А если парней ловили – то не жалели, иногда даже топили без особого сожаления. А эта чешуйчатая гадюка – извините, главная среди русалок, – стройная, как тростник, с кожей, переливающейся всеми оттенками лунного серебра и зелени водорослей, – узнав, что мы пришли не за танцами и песнями, а с серыми бумагами и скучными допросами, надулa пухлые губы, словно капризный котёнок, который только что лишился последней рыбки.

Её глаза – глубокие, цвета морской бездны, играли хитростью и озорством, а длинные волнистые волосы, цвета тёмного янтаря, лениво струились по плечам и плескались в воде, будто шёлковый водопад. И тут она лопнула хвостом по воде, как повариха венчиком по тесту – и – бац! – втянула Эльсу прямо в прохладные объятия канала, прямо с каменных ступеней, где стояла уже только я, успевшая лишь хлопнуть ресницами.

Верин, недолго думая, выпустила вопль чайки – пронзительный и трепещущий. Я вздрогнула, сбрасывая шоковое наваждение, и бросилась за подругой в канал. Ледяная вода взбодрила! Всё смешалось в вихре воды и звуков: русалки, люди! Хвостатая озорница заливисто хихикала, оттаскивая ошарашенную Эльсу в глубины канала. Та пыталась отбиваться – и ей почти удалось: локоть в лоб рыбины влетел достойно, как удар молотом по наковальне.

Уй! Выглядело это действительно больно. Но у чешуйчатой не было злого умысла – только игра, легкая и жестокая одновременно. Русалки так быстро скучают… А Эльса, как несъедобная и никак не интересная платонически, цель, лишь развлекала эту чешуйчатую проказницу.

Падать в канал с моей стороны, надо признать, было опрометчиво. Я растерялась, и, подумав, что плыть было глупым решением – вынырнула обратно на ступени, стряхнула с себя воду, словно мокрый пёс, и метнула в ту наглую рыбину серебряное теневое заклинание – сеть, что мгновенно связала её по рукам и… хвосту? Ногам? Как это правильно было назвать?

Русалка с воплями недовольства выпустила Эльсу и, как камень, устремилась на дно. Теневая сеть – хитрое заклинание: быстро рассеивается, но на время дезориентирует и туманит разум пленника. Думаю, русалка приходила в себя не меньше суток – заклинание без особого вреда, но с ощутимым неприятным осадком.

Верин уже бодро брассом приближалась ко мне – да, умение плавать не помешает в нашем деле! Погода в тот вечер была благосклонна: теплый весенний ветер трепал зелёные кроны, развевая лианы плюща на ветру, цветы вишни источали медовую свежесть, а воздух был пропитан обещанием новых начал. Мы не стали расстраиваться и, заливисто хохоча, неспешно потопали обратно в Магистрат, оставляя за собой мокрые дорожки, пахнущие тиной и сырой землей – следы нашей неудачи и маленькой победы.

Азгурвальд, хоть и был явно недоволен таким исходом, не смог не сжалиться. Он отправил допрашивать русалку кого-то другого, «через пару дней, когда она точно оклемается», – проговорил он, пряча улыбку. В тот вечер мы потом долго грелись у моего камина и отмывали друг другу запах тины с волос.

Эврен продолжил, медленно, почти лениво, будто рассказывает не хронику бюрократического краха, а сказку у камина – о том, как великан в пижаме застрял в каминной трубе. Только вместо пижамы – красная мантия, а вместо великана – сам великий сенешаль Элериарха, Мастер Образования, Ректор Шарденской академии, Третий Лик Совета – Вараст Дархан собственной персоной. А в роли каминной трубы – Башня Совета.

– Ну и, разумеется, без завершающего аккорда этой мрачной симфонии не обошлось, – сухо заметил Хаэль, вырисовывая в воздухе ладонью нечто, отдалённо напоминающее дирижёрскую палочку. – Дархана тоже пригласили на ковёр. Вот это была свистопляска. с открытой дверью и публикой в коридоре.

Он на секунду замолчал, и в уголках его губ мелькнула тень усмешки – не радости, нет, а той особой разновидности усталой иронии, которой отмечают себя злорадствующие люди.

– Цитирую, – он чуть прищурился, будто вспоминая текст древнего пророчества, на деле же просто передавая слова, от которых пару часов назад звенели даже люстры:

«Какого, простите, праха у вас вообще была открыта колокольня ночью?! И кто, скажите мне. боги, кто её вообще открыл?! Колокол зачарован Рихтаржем Секали лично и не требует никакого вмешательства!»

Последняя фраза, сказанная Эвреном, вышла с интонацией самой Ауриэль – звонкой, в тон выше дозволенного законом, с таким презрением к бездействию, что даже старые портреты в кабинете, должно быть, побледнели и съехали на бок от смущения. Короче говоря, день в Башне Совета выдался не просто шумный – он превышал все допустимые децибелы и ревел как голодный дракон. Воздух звенел от криков и споров, достигнув точки кипения. Воздух вскипятить нельзя, разумеется, но гневу госпожи Тенцзар сегодня это удалось.

В самих стенах сегодня неуютно звенели струны – натянутые, оголённые нервы, в игре на которых звучал протест против самой сути происходящего. Даже часы – те самые, венчающие верхушку Временной башни или Башни Совета, – как будто шли медленнее, тише, словно сами решили от греха подальше не вмешиваться в эту оглушительную феерию бюрократической агонии и мощнейшего государственного провала.

Природа сегодняшней истерики Совета вполне ясна. Но, всё-таки, как же странно слушать, как рушится привычный порядок вещей – не как грохот падающей башни, ошеломляющий простых жителей, а как лёгкое потрескивание льда под подошвой, начинающееся с верхушки. Почти незаметно для народа. Пока ты ещё веришь, что стоишь на твёрдом, живёшь в надёжном государстве – трещина в его фундаменте уже подкралась сзади, как змея, готова тебя подкосить.

Что с пропавшими лигатами, Чернилем и Мотылем? Следов никаких нет. Значит – либо смерть, быстрая и хищная, либо нечто хуже? Работа теневиков или обычных магов? А что, если исчезновение лигатов, пропажа торговцев, кража из лавки и смерть девочки – это один узор на большом, пугающем гобелене? Если кто-то ткёт его втайне, действительно под нашими носами, в самом сердце Совета, в самом сердце Шардена? Или это никак не связано, а просто совпадение? В опасности ли обычные люди? Опасно ли вообще то, что произошло, или это просто череда дурацких событий? В какую сторону двигаться, на что делать упор в размышлениях? Кого искать, кого винить?

– Боги. – я выдохнула, медленно, как будто этим выдохом могла снять с себя усталость, въевшуюся под кожу. Пальцы сами нашли переносицу – нажать, потереть, будто в складках между бровей скрыт пульт от мира, и можно на пару секунд поставить жизнь на паузу. Голова уже гудела: не как набат, нет, – как старый радиоприёмник, настроенный на волну невроза и постоянного шума.

Эврен, не без удовольствия от собственного мастерства повествования, только что завершил ментальную экскурсию по коридорам Башни Совета, где сегодня под арочными сводами и мрамором, царствовала истерика. Он осушил стакан воды – с той торжественной решимостью, будто пил яд, – и откинулся в кресле, вперив в нас взгляд своих чёрных глаз.

– Так, – изрекла Верин с театральной деловитостью, одновременно подхватывая плащ с вешалки и подгоняя себя к выходу. – Это всё, конечно, чертовски занимательно, но ещё минута промедления – и наш прелестный Вальди выкинет меня из Магистрата быстрее, чем я успею сказать «прах».

Она уже застёгивала пряжку плаща, когда добавила, кивая мне:

– Отправь потом тенегласс с итогами, только, умоляю, зашифруй, чтобы ни одна клуша не перехватила.

Я кивнула ей в ответ и потянулась – сладко, с ленцой, как кошка на подоконнике в лучах утреннего солнца. Пусть мир хоть чуть-чуть подождёт.

– Магистр, – вдруг опомнившись, Эльса порылась в своей сумке и извлекла аккуратную – конечно же, красную, – папку, перевязанную ниткой. – Как и обещала. Всё, что у меня есть… на Семерых.

Голос её стал резче, серьёзнее, даже чуть суше. Ни одного смешка. Это было действительно важно. Эврен, тоже вмиг посерьёзнев, кивнул ей – так, будто не просто благодарил за проделанную работу, а принимал долг, переданный с уважением и честью. Он забрал папку и убрал её в зачарованный ящик стола, наложив на тот незаметную, но тяжёлую, запирающую теневую печать. Я вдруг поняла: совсем забыла, что он просил мою подругу об этом. Что там внутри? Так интересно!

– Ирис, – сказала Эльса на прощание, кивнув другу. Медная грива взвилась в воздух, как пламя, и вот – она уже выскользнула за дверь тысяча сто одиннадцатого кабинета. Каблучки звонко застучали торопливым маршем, сопровождаемые воплями Азгурвальда – видимо, Верин-таки открыла оставшиеся четыре тенегласса. Хаэль понимающе кивнул вслед сплетнице и с каменным выражением лица вновь накинул заклинание тишины.

В комнате воцарилось благословенное тягучее затишье, как в рассветный час над Туманным каналом, что был близ Туманной площади. Как вы поняли – когда-то давно Департамент Улиц и Времён, занимающийся еще и наречением улиц, очень любил туманность. Уютный, тягучий покой окутал меня – как в майскую грозу, которая бушует, рвёт и мечет, уничтожая цветы вишни, а ты успел спрятаться и сидишь у окна с кружкой чего-то тёплого, укутавшись в мягкое одеяло.

Талькар, ничтоже сумняшеся, уже успел упасть в освободившееся кресло рядом со мной, сопроводив это движение тонким перезвоном тысячи цепочек и браслетов. Переливчатая россыпь его украшений всегда напоминала мне звон ручейков в весенних садах. Он раскинулся в кресле с царственной небрежностью, закинув ногу на ногу и сцепив пальцы в замок на колене, будто бы в его сегодняшних обязанностях первым пунктом стояло украшать собой пространство. Магистр отзеркалил его позу, и на мгновение они показались мне двумя сторонами одной монеты. Один – стальной и молчаливый, чёрный, как сама ночь, другой – сияющий, как начищенный медный таз, белый и яркий, как день. А я между ними – всего лишь уставшая ведьма с серебром под кожей и множеством вопросов без ответа.