Клятва и клёкот

Дивосил промолчал, но отвар принял. Горячее варево потекло в рот. Земляника и мед. Да, славная смесь. Знахарки давали ее детям, когда тех хватала огневиха или ее сестры. Заговоренный, горячий, обжигающий, напиток гнал прочь любую хворь и возвращал силы.

Дивосил выдохнул и тут же втянул травяной дым. На душе стало спокойнее, как будто видения, посланные Мокошью, затянуло туманом. И правильно. Что толку от них, раз тело слабое? Да и чутье подсказывало Дивосилу: не все стоит рассказывать князю – лишь то, что было связано с Моровецкими землями.

Мокошь-мать поведала ему про Лихослава, про Черногорье, показала поля, усеянные голбцами[15]от края до края. Дивосил как будто сам сидел рядом с умершими и прогорал с ними, с головой окунаясь в пасть пламени.

Глоток отвара – и видения уходили на миг, вдох – возвращались снова, еще глоток – опять отступали. И длилась эта борьба до тех пор, пока на дне чашки не остались одни травы. Волхв повздыхал, покачал головой и посоветовал отлежаться.

– Приведи в порядок себя, – сказал он, прежде чем отвернуться. – Не сделаешь ты ничего ладного, раз душа как лоскутки.

Дивосил застонал. Эти самые лоскутки никак не сшивались, и лежать дальше – все равно что пронзать их иголкой наугад. Он поднялся, вдохнул и осмотрелся. Пелена травяного тумана отплясывала над кострами. Кумиры стояли на своих местах, словно безжизненные. На земле валялись погрызенные кости и сухие ветки – то, что еще не успело прогореть. Волхвы толкли травы и вмешивали их в новое варево, в этот раз медово-жгучее, с душицей и зверобоем.

Дивосил поклонился кумирам и покинул капище. Впереди стелился туман. Хорс клонился к земле и уже не светил так ярко, чем и пользовались недобрые духи, путая дорогу. Хорошо, что звери-хранители глядели с купеческих и боярских крыш, подсказывая путь. Благодаря им Дивосил минул площадь и прошел к воротам детинца.

Стражники скривились. Значит, узнали. Они молча пропустили Дивосила внутрь и отвернулись.

– Гляди-ка, – сказал один другому, – какой туман стелется. А ведь еще недавно солнце было.

– То у посадских, – отмахнулся стражник. – К нам-то, ишь, не подползает. Боится!

Дивосил сжал губы. Они что, правда верили, будто в детинце обитает некая сила, которая отталкивает любое зло? Ох глупые! Счастливые и глупые!

Впереди лениво разлеглись терема. Дивосил уже не удивлялся, подумаешь – расписные окна да древесные кружева. Для пламени-то все равно – хоть княжеские покои, хоть землянка. Все станет его добычей, если ничего не изменить.

Дивосил прошел мимо знакомых заборов и остановился возле самого высокого – такого, что и волк не перепрыгнет. Кажется, за этим его и делали: чтобы никакой перевертыш не смог забраться внутрь без позволения князя. Как странно, что раньше Дивосил этого не замечал.

Витязи князя тоже узнали его – скривились так же, как стража у ворот детинца. Но внутрь впустили. Дивосил шагнул в знакомый двор, полный криков, лязгов, перешептываний и мелочных разговоров. И снова – как в тумане: вроде княжеский двор, а вроде темные пещеры, полные неведомых чудовищ. Дивосила пробрало так, что мурашки поползли по коже. Страх-то какой!

К счастью, морок быстро исчез. Двор как двор. Оставалось только пройти в терем через ход для слуг и показаться князю. Главной дорогой ступать не хотелось – не того полета он птица. Не посол, не боярин, не купец, а простой травник, даром что князь доверял ему. Даже удивительно: вокруг столько народу, а Мирояр выбрал чужака.

Задний ход вывел его в подклеть[16], осталось подняться по лестнице и пройти в горницу[17]. Откуда-то потянуло сыростью, но Дивосил не обратил внимания, да и вверху было намного приятнее. В полумраке пылали свечи, расставленные стражниками. От них исходило приятное тепло. Дивосил улыбнулся. До чего же хорошо!

Сбоку расположились светлицы, похожие одна на другую, как сестры. За дверями наверняка прятались румяные купчихи и боярыни. А может, сами бояре, кто его знает? В любом случае ступать туда Дивосил не собирался – повернул налево, к покоям князя. Их тяжело было спутать с другими – громадная дверь с позолотой, окруженная несколькими рядами рез, светилась издалека, как купальский костер.

Дивосил хотел постучаться, но дверь распахнулась сама. Из покоев вышли воевода и советник. Они перемывали кости боярам. Князь Мирояр остудил их пыл и приказал пересчитать еду, мол, сколько есть для зимовки, а еще разузнать про Ржевицу что-нибудь новое. Им оставалось только согласиться и поклониться, прежде чем совсем уйти.

– А, Дивосил, – заметил его Мирояр, – не ожидал тебя увидеть так скоро. Есть вести?

Дивосил кивнул. Князь прищурился, взглянул на него – и только после повелел ступать следом. Они вошли в светлицу. Мирояр указал на лавку, а сам остался стоять. Не дело это, но с князьями не спорят в таких вещах.

– Я побывал в нашем капище, – начал Дивосил, – и мне явилось видение, про чародея-то. Сказано было, что скала разрушается, чары слабнут, но сам выйти чародей не может.

Князь нахмурился. Видимо, не понравилась ему эта весть.

– Оттого так все этого чародея вспоминают, – хмуро отозвался Мирояр и спросил громче: – Что еще?

– Не все так просто, княже, – продолжил Дивосил. – Кто выпустит чародея, тому он великую службу сослужит, иначе сам умрет. А если никто не выпустит, то через еще век скала совсем рухнет – и тогда выйдет Ли… чародей наш без чужой помощи.

Он не стал добавлять, что о том говорили еще в Ржевице. Город – искалеченный, уставший – до последнего надеялся на чудо. Люди шептались, что как только приблизится враг, разломаются горы, грянет гром и вырвется на волю былое могущество. Оно преодолеет поля и луга и защитит, а если не захочет, то боги развеют его по ветру.

О том говорил и посадник. Он верил, что помощь придет, пока не упал, сраженный чужой стрелой.

– А про прошлое, – задумчиво произнес Мирояр, – узнал что?

– Туманно там, – почти не соврал Дивосил. – Сказано было, что все виноваты, оттого и наказали боги-то.

А больше всего – род Моровецких и Совет. С подачи тамошнего князя начали говорить про пленение чародея. Но об этом Дивосил умолчал. Не стоило Мирояру знать, что кровь его замарана.

Тени от свеч играли на стенах вместе с багряными отблесками лучей. Далеко неслась Хорсова колесница – аж за край мира. Уносила она ясный день, а с ним и тепло, что согревало и народ, и землю. Из раскрытого окна тянуло заморозками. Дивосил вздрогнул: что будет, если Огнебужские нападут зимой?

– Надо бы Сытника послать, – цокнул языком Мирояр. – Если и посылать, то только его.

– Узнавать про чародея? – уточнил Дивосил.

– Нет, – покачал головой князь. – Наши враги ломятся в Черногорье неспроста. Но они его не займут – не успеют.

– Вот как, – Дивосил опустил голову. – Позволишь мне, княже, с Сытником отправиться? Не могу я сидеть на месте.

– Посмотрим, – хмыкнул Мирояр. – Ты пока дальше узнавай да Любомиле с отварами помоги. Не справляется она.

– Как скажешь, княже, – ответил Дивосил.

Не понравилось Мирояру его любопытство, и сильно! Сразу решил занять другим делом. Боялся чего-то? Странно. Впрочем, кто его знает, может, пока Дивосил был в капище, тут уже приключилось что-нибудь нехорошее – заговор какой раскрыли или слух пустили.

Спорить Дивосил не стал – поклонился и вышел. Мирояр проводил его задумчивым взглядом. Может, не поверил? Ах, поганая голова! Дивосил тихо выругался и хлопнул себя по лбу. Витязи, сторожившие князя, заухмылялись. Псы с ними!

Дивосил побежал к лестнице, минуя чужие светлицы. Его спальня находилась поодаль – там, где не бывали ни бояре с купцами, ни слуги. Больше всего на свете Дивосилу хотелось зарыться в покрывало и не высовывать носа до рассвета. Надо ж было так оплошать! Боги-то не говорили с людьми много лет, не насылали видения и не ввязывались в передряги. Боги принимали дары и могли защитить от хвори, но не от врагов и голода. Это знали все, от князя до простого служки.

Тем удивительнее было, что Мокошь-мать явилась на зов и рассказала Дивосилу про Лихослава. Неужели в этом и скрывался корень проклятия? Может, род Моровецких должен освободить чародея, чтобы очиститься перед богами?

Мысли замелькали одна другой чуднее. Дивосил сам не заметил, как забежал в спальню, зажег свечку и уставился в пламя, как безумец на скомороха[18]. Ох, что творилось на свете! Скоморохов-то и вовсе почти не видать – так, ходят некоторые, в саже и простецких рубахах, шутят полузлобно и просят хоть краюху хлеба. Других-то Дивосил не видал. Может, в Гданеце бывали шуты покраше да поярче.

Одна мысль не давала Дивосилу покоя больше всего: поверил ли князь его словам? Ох, хоть бы поверил – ведь он-то не врал. Если так, то пошлет слуг в капище, а те выведают все у волхвов. Тогда точно поверит.

Поставив возле себя свечку, Дивосил укутался в покрывало и рухнул в сон. В этот раз не пришла к нему ни Мокошь-мать, ни погибшие собратья, ни пламя, сожравшее Ржевицу, – один только злобный смех разливался во мгле, а неведомый голос расписывал, что будет пировать над княжеством еще много лет.

Дивосил вслушивался – и понимал: могло быть хуже. А так – чей-то хохот, чьи-то надежды. То не страшно, нет, хотя какую-нибудь девку наверняка пробрало бы.

3

Хмель разморил Дербника. Будь его воля, развалился бы на лавке и вздремнул лучину-другую. Жаль, Сытник был во дворе – показывал птенцам, куда стоило бить. Те кивали и с восхищением смотрели на увесистый меч.

– Новый помет? – Дербник взглянул на детишек – те потупились.

– Ага, вчера отобрали, – Сытник усмехнулся. – Отпоим, погоняем – окрепчают, а там и!..

Дербник вздохнул, вспомнив свое посвящение. Сперва, конечно, отпаивали травами и отварами, которые Любомила вымешивала перьями, а потом чертили резы вокруг, раскладывали те самые перья и шептали в уши. Как только шепот переходил в клекот, человек оборачивался птицей и неуклюже хлопал крыльями, пытаясь свыкнуться с новым телом.

Неприятное чувство. А самое пакостное, что его отголоски приходилось переживать при каждом превращении. Каждый раз страшно, но надо. Жить без крыльев уже не получалось. Ах, если бы благодаря им Дербник мог стать хоть немного выше!

– Лишь бы кости выдержали, – он повел плечом. Помнил, что не каждый оборачивался – у некоторых ребра трещали, ломаясь, – и все, вместо птицы выходил калека или мертвяк.

Мороз прошел по спине. Дербник вздрогнул – перед глазами промелькнули умершие. Те, кто обучался вместе с ним и Зденкой. Сытник тогда лишь пожал плечами. Раньше Дербнику хотелось убить его за это – теперь он понимал: их таких хватает, и ведь не от хорошей жизни отправились в птичник: кого продали, кем откупились, а кто захотел сам, понимая, что семья не протянет с еще одним ртом.

– Выдержат, – в голосе Сытника зазвенела сталь. – Должны выдержать. Времени у нас не шибко много.

– Случилось что? – полюбопытствовал Дербник.

Сытник спрятал меч, знаком повелел птенцам уйти в сторону и тяжело вздохнул. Неужели враги зашевелились? Или свои же гадят?

– Ржевицу сожгли, – нахмурился Сытник. – Враги прут в Черногорье, да так, словно зовет их кто. Знаешь чего, а?

Дербник сглотнул нарастающий ком. Неспроста Марья спрашивала его. Знала ведь! Оттого и сама туда хочет – опередить.

– Не слыхал, – хрипло ответил Дербник.

– Дык во-от, – задумчиво протянул Сытник, – князь наш решил сам разведать, чего там творится. Мне сказано в дорогу собираться. А птичник, спрашивается, на кого оставить, а?

– Ты, – Дербник аж запнулся, – поедешь аж туда? К злым духам в пасть?

Тревога поднялась из глубин души и завертелась у сердца. А если не воротится? О, он ни за что не хотел бы его потерять! Нет, лучше верить, что Сытник справится и не сомневаться в его силе. Сколько раз ездили-летали, сколько приносили плохие вести и помогали!

Он должен справиться. Иначе никак.

– Сказано собираться! – тверже повторил Сытник. – За птенцами-то Пугач посмотрит, но, – перешел на шепот, – надо, чтобы кто-то присмотрел и за самим Пугачом. Странный он стал.

К горлу подкатил колючий ком. Пришлось тихонько сглотнуть, а то еще ругаться начнет.

О Пугаче Дербник и думать не хотел. Тот был странным всегда – держался в стороне от остальных, подкрадывался тенью временами, пропадал с виду так, что не найдешь, находился неожиданно и случайно. Ой непростой этот молодец! Чуял Дербник, что нечист был Пугач, но лезть не хотел.

– Возьми меня с собой, – он чуть ли не взмолился. – Там опасно. Я могу пригодиться.

Прикрыть спину, дотащить к травнику… Хоть как-то, но спасти!

– Без тебя знаю, – буркнул Сытник. – Потому и еду сам. А ты, – взглянул, прищурившись, – сиди тут да посматривай по сторонам. Может, выведаешь чего.

Вот тебе на! Ходи, вынюхивай, пока старший будет невесть где и с невесть чем. Дербник помрачнел: не нравилось ему, что все как один говорили о Черногорье, а теперь еще и хотели попасть туда. Как будто духи путали дороги и вели к одной-единственной.

Ничего не оставалось – Дербник кивнул и присел на лавку, задумавшись. Князья ладно, боги с ними, но что станется с птичником, если Сытник не вернется? И с ним самим? А кто будет старшим, не Пугач ли?

Дербник скривился. Мысли путались и сдавливали голову. Птичник, Пугач – тощий, точно мертвец, с лисьим прищуром и смольными прядями… Бр-р! Однажды он прилетел в птичник и сел посреди двора. Пока все удивлялись, Сытник внимательно рассмотрел сову и попросил принять человеческий облик. Тогда Пугач удивил их во второй раз – вместо ладного да румяного мальчишки предстал бледный да худой молодец. Кости отовсюду выпирали – аж смотреть страшно было!

По птичнику ходили слухи, будто Пугач подуспел в чародействе и кое-чего разумел в резах. Спрашивать никто не решался, а сам он ничего не рассказывал – лишь глядел исподлобья. Ни дать, ни взять – почти чародей-из-гор!

Дербник и сам не заметил, как провалился в дрему. Она быстро сморила и унесла его со двора в чистое поле. Там перешептывались колосья – золотистые, яркие, не тронутые ни войной, ни ворожбой. Среди них стояла Марья. Одной рукой она провела по колосьям, а другой достала белоснежный платок и подбросила в воздух.

Дербник ахнул: тень платка обернулась дымом. Запахло гарью. Пламя обняло колосья и сомкнулось вокруг них кольцом. Марья захохотала и закружилась, отплясывая среди языков костра. Дербник протянул к ней руки и закричал.

Сон растворился, как не бывало. Перед ним снова расстелился двор. Над Дербником стояла Зденка, взлохмаченная и с давнишними синяками у глаз.

– Хорошенько тебя пробрало, а! – она наклонилась и внюхалась. – Княжеский хмель?

– Скорее странные слухи, – Дербник покосился на Зденку. От нее несло не лучше. Неужели тоже пила? – Слышала, что творится?

– Ага, – Зденка невесело хмыкнула. – Кто-то пути путает и морок сеет.

– Огнебужскими тянет. – Он сжал руки. Стоило вспомнить о войне, как тут же накатывала злость.

– И ими тоже, – Зденка покрутила головой по сторонам и присела рядом. – Слушай, Дербник, я не знаю, что творится, но чую, как кто-то пытается сеять раздор среди своих же, наших то есть.

– Кто-то, – Дербник осмотрелся, но Пугача поблизости не увидел. – Без Сытника тяжелее будет, но переживем.

По крайней мере, ему очень хотелось в это верить.

– Не люблю Сытника, но не к добру его отъезд, – Зденка поежилась. – Стоило бы держаться друг за друга, а мы как собаки.

– Уставшие собаки, – Дербник вздохнул. Этот разговор нравился ему все меньше. – Когда-нибудь выдохнем.

– Или передо́хнем, – Зденка горько усмехнулась.

Дербник не выдержал – поднялся и пошел к мальчишке, что бил мечом соломенное чучело. Даже неоперившегося птенца стоило обучить хорошей защите. Может, проживет чуть дольше, а может, посвящение пройдет и взлетит в небо следующей весной. Эх, весна! Пережить бы зиму.

За себя Дербник не переживал – для него на кухне всегда найдется еда, а вот другие, особенно сенные девки и служки с их семьями… Сможет ли Гданец прокормиться? Впрочем, если Сытник что-то найдет и вернется с тревожными вестями, голод перестанет казаться главной бедой.

Дербник полушутя дрался с мальчишкой и показывал на себе, в какой миг нужно бить и куда целиться, да так, чтобы враг не заметил – а сам внюхивался в воздух. Нечто проникло в него, смешавшись с запахами сена, птиц, хмеля и пота. То ли тревога, то и впрямь ворожба какая-то, хитрая да лютая. С виду не разберешь.

Зденка взялась за стрелы. Дети поглядывали на нее с завистью. Глупые. Не понимали, какой платой давались меткость и быстрое перевоплощение. Дербник кричал вместе с ней, когда обрастал перьями. В соседнем костре догорали кости их собратьев, которых не принял Велес. Им со Зденкой повезло. Сытник тогда остался доволен.

Дербник обругал самого себя и достал меч из ножен. Мальчишка не испугался – ударил снова. Древесина столкнулась с лезвием. Слишком слабо, чтобы разрубить ее, но ощутимо. Дербник улыбнулся и дал знак продолжать, мол, не бойся. И впрямь – успеет еще испугаться.

Слева звенела тетива. Сзади пела чужая сталь. Дербник поймал себя на мысли, что изнутри птичника она слышится совершенно иначе. Когда стоишь в стороне или выглядываешь из окна, то не чувствуешь, как кричит меч, прежде чем принять удар или пронзить врага.

Мальчишка вдарил в бок, но поздно – Дербник ушел в сторону. Кажется, птенец начинал злиться. Это правильно, это хорошо, вот только горячая кровь должна подчиняться уму. Тогда будет прок: подхватишь эту пламенную волну – и направишь.

– Не злость должна вести тебя, а ты ее, – Дербник облизнулся.

Мальчишка услышал, но не вслушался – кровавый хмель слишком сильно понес его. А что бы на месте Дербника сделал Пугач? Пугач!..

– Хватит! – он оборвал пляску и остановил мальчишку рукой. Тот испугался от резкой перемены, поэтому пришлось смягчиться. Дербник выдохнул и произнес: – Тише, тише, птенец.

Никогда, никогда Дербник не видел, как бился Пугач. Он не бегал по птичнику с мечом или стрелами – вечно вился вокруг Сытника, а потом пропадал. Как будто таял дымом в воздухе. И это ему, скользкому и мутному, как болото, Сытник доверил птенцов! Выглядело странно, как и все, что творилось вокруг в последний год.

Дербник развернулся и взглянул на Зденку. Его самого потихоньку начало уносить. Тут либо плясать с тем, кто равен по силе, либо успокаиваться.

– Нет, – Зденка помотала головой. – Я пока сама хочу.

Значит, успокаиваться.

Дербник сделал глубокий вдох. Затем – медленный выдох. Так, как учил Сытник. Долгий вдох, долгий выдох, чтобы остудить бурлящую кровь.

Вдох. Выдох. Вдох. Выдох. Скоро должно отпустить.

Сил держать меч не было. Дербник спрятал его в ножны и пошел к лавке. Надо будет разузнать про Пугача. Уж больно дивная он птица. Но то лучше отложить на другой день – нынешний и так казался долгим и невеселым. Как будто к ним под бок кралась смерть, причем не напрямую – то ли путаными тропками, то ли болотом, что разливалось по воздуху и затягивало во мрак.

IV

Совет чародеев

– Смотрю – и вижу отражение себя. – Оно смеялось, отплясывало среди камней и ускользало в сторону, как застенчивая девка. И глядело таким же озорным взглядом, словно желало, чтобы Лихослав погнался за ним. Но сил не было.

– Ты хочешь мне сказать, что мы, – он сглотнул, – одно?

Звонкий хохот раздался где-то совсем рядом. На этот раз – девичий. Как странно!

1

Седмица минула как миг. Глядь – и нету. Весть про Ржевицу разлетелась по столице и волостям. Народ сильнее, отчаяннее потянулся в Гданец, а городские, в свою очередь, – поближе к детинцу, надеясь укрыться там, если случится беда. Да и зима близилась – опадала золотистая листва, оголялись ветки деревьев. Замерзала земля, засыпала долгим непробудным сном. Уже виднелся след Мораны среди городских улиц.

Марья вынырнула из-под покрывала. Колесница Хорса едва виднелась на небе – только край плаща алел вдали, разгоняя ночную мглу. Знал бы он, великий и всевидящий бог солнца, что творилось на свете! Вчера к отцу приходили иноверцы. Голосили так, что весь терем сбежался посмотреть.

Гости из дальних земель размахивали деревянными крестами да винили Моровецких в том, что живут они во мгле и оттого не знают покоя много лет. Мол, карает их невесть какой бог. Чушь! Марья знала: боги молчат, потому что чародеи из тогдашнего Совета заточили своего собрата в Черногорье.

Теперь кусочки складывались в одно. Марья взяла в руки свечу, покрутила и так и сяк. С виду обычная. Правда, можно было заговорить или резы начертить писалом. Только что с того выйдет – неясно. Впрочем, ее и без того мучили видения: то ступеньки змеями оборачивались, то кровь на потолке стыла, то тень мимо пробегала со злобным шипением. Потому и пришлось обратиться к Любомиле. Та оглядела светлицу, развесила по углам полынь, а затем добавила, мол, после неосторожной ворожбы бывает и хуже, а видения пройдут, не страшно это.

– Некоторые свои души теряют, – ворчала ведунья. – А ты, княжна, легко отделалась: ступила на ту сторону – и выбежала сразу. Конечно, морок будет виться, но ты не поддавайся – внимания не обращай и не бойся. Да, не бояться – вот что самое главное! А будешь страшиться – оно схватит за руку и утащит.

Знала бы Любомила, кого пыталась позвать Марья. Но не ее это дело. Даже княжеской ведунье не стоит говорить – иначе узнает кто-то еще, у стен-то в доме всегда были большие уши.

Марья взглянула в окно. С улицы несло морозом. Бр-р-р! Мерзкое время! Может, поддаться да сделать как боярыни – заделать окна слюдой, чтобы мороз ходил вокруг да около, стучался, а войти не мог. В тереме-то потихоньку укрепляли стены, готовились к заморозкам. Да и слюду совсем недавно привезли – купцы еще на той седмице к отцу ходили с поклоном и хвастались, мол, не страшна будет злющая метелица, если хорошенько подготовиться.

Марья тоже ждала зиму и потихоньку таскала из кухни то пшено, то репу, то рушник какой, то ножик. Все складывала в котомку: сверху – тряпье, снизу – снедь и позолота для размена. Не верилось Марье, что пир с чародеями пройдет хорошо. Да и отец ходил мрачнее тучи, а он ведь тоже что-то знал. Плохие вести ведь первым делом долетают до князя.

Если Совет не даст добро – сама отправится в дорогу. Только лучше заранее прознать про то, что творится на большаке, да про Лихослава. Как позвать его к скале, как переговорить да как – о, от этой мысли Марью коробило – освободить, если сторгуются. Мало ли что может случиться!

– Марьюшка! – в светлицу постучалась Вацлава. – Проснулась уже, лебедушка?

– Да, – отозвалась Марья. – Заходи, Вацлава.

Нянюшка принесла верхнюю рубаху, расшитую серебристыми нитями и багряными бусинами. Ни дать ни взять – сама Мокошь в царстве Мораны! Марья одобрительно кивнула и села на постели, позволив Вацлаве расчесывать волосы. Нянюшка с улыбкой начала перебирать пряди и вплетать в них алые ленты. Да, на Совете надо было сиять. Марья и в баню вчера сходила. Ох и натерли ее тамошние девки! Яростно, сильно, будто их самих обдериха[19]покусала. Растирали под паром докрасна, не жалея кожу, чтобы не старилась раньше времени и чтобы хворь всякая не приставала.

– Ох, ягодка, – приговаривала Вацлава, – лебедушка моя.

«Мертвая лебедь, мертвая!» – хотелось выкрикнуть в ответ, но Марья сдержалась. Все же нянюшка с заботой, с теплым сердцем готовила ее.

Марья догадывалась, что Вацлава хотела сосватать ее хоть боярину, хоть чародею. А что – тоже почетно с виду! Только Совету в лапы княжество передавать Марья не собиралась, поэтому в ту сторону даже не смотрела, а охочих отваживала сама. Не краса их манила, не стройный стан, а род Моровецкий да земли.

Хорс тем временем взмахнул накидкой изо всех сил – и раскинулась та накидка по небу. Запламенело оно, отблески заплясали на крышах детинца, да и наверняка – на посадских избах. Тут и Вацлава подоспела: уложила косу, помогла надеть верхнюю рубаху, украсила голову белоснежным, переливчатым кокошником с каменьями, а после посоветовала взглянуть на заморские мази, будто бы целебные и творящие красоту.

– Не купца[20]зову, – ответила Марья. – Хватит и того, что есть.

– Как скажешь, Марьюшка, – не стала спорить Вацлава, – как скажешь.

Марья осмотрела рукава, убедилась, что на ткани нет ни единого пятнышка, и довольно улыбнулась. Оставалось вплыть в трапезную лебедицей и сесть рядом с отцом.

Вацлава повела ее по терему, да с таким трепетом, словно там ее ждали не чародеи, а дружки жениха. Но ничего, нельзя винить нянюшку в этом – уж слишком сильно та желала услышать свадебные бубенцы. А может, показалось? Такой же морок, как и видения, преследовавшие Марью? Она невесело усмехнулась: так и с ума сойти можно.