Звезда паладина, или Седьмой крестовый поход

Францисканец улыбнулся устало и облегченно.

– Атталь – это хорошо. Добрая фамилия, – произнес он, садясь на лавку.

Бертран наклонил голову в знак признательности.

– Эй! – крикнул он. – Кто там есть на кухне? Принесите воды!

Слуга прибежал с кружкой холодной воды. Францисканец пил медленно, наслаждаясь.

– Храни, Господь, дом ваш, добрый шевалье! – сказал монах, отдавая опустевшую кружку.

– Так что привело вас сюда? – спросил Бертран. – Идете по святым местам?

– Святое дело, сын мой! Святое дело! Слышал ли ты о крестовом походе в Святую землю?

– Кое-что недавно слышал, – ответил Бертран, вспоминая слова дяди Катрин, Генриха де Сов.

– Я проповедую святую войну во имя Господа! Хожу по городам и замкам, зову благородных воинов и честных христиан вставать под знамена государя нашего Людовика!

– Пойдем, святой отец, поднимемся в мой рыцарский зал, там ты поешь и отдохнешь, расскажешь мне о крестовой войне.

– Благодарю, сын мой, мне много не надо – хлеба и салата или бобов, мясо я не ем.

– Может быть, стаканчик вина, святой отец? Оно у нас хорошее! Подбодрит после долгой дороги!

– Нет, благодарю, я не пью и вино. Вода, только вода.

– А как же вас звать, святой отец?

– Отец Лотер.

Когда они поднялись в рыцарский зал, Жан ле Блан, узнав о цели прихода францисканца, проворчал, наклонившись к шевалье, чтобы монах не слышал:

– Одни беды от этих крестоносцев. Надо его прогнать.

– Нет, отчего же!

– Я же тебе вот только недавно рассказал, каких бед натворили рыцари с крестом на щитах и одежде!

– Это другое.

– Какая разница? Все одни одним медом…

– Замолчи, Жан, я здесь хозяин, монах – мой гость! – надменно произнес Бертран.

– Ах, вон оно что! – обиделся Жан ле Блан и покинул зал.

Мадлен тем временем распорядилась принести францисканцу салата и целый кувшин воды.

– Ну, что там, святой отец, с этим походом? – расспрашивал Бертран, усаживаясь напротив. – В какие земли, против кого?

– Молод ты, господин! – заметил францисканец и неодобрительно покачал головой. – Неужто ты не знаешь о походах в Святую землю, что вели доблестные рыцари в прошлые времена?

– Слышал кое-что. О них менестрели пели!

– Менестрели! Бражники это и нечестивцы. Никто из них и церковь-то не посещает!

– Так вы мне расскажите, поподробнее.

– Святой град Господень Иерусалим опять в руках собак-сарацин. Мусульмане оскверняют землю, где ступала нога Иисуса Христа.

– Как оскверняют?

– Что значит, как? – неприятно удивился францисканец. – Ненавидят христиан, живущих в Иерусалиме, убивают их, мучают, сжигают на кострах, распинают, вырывают волосы, выкалывают глаза, отбирают все имущество. Так же поступают они и с паломниками, идущими на поклонение святыням Иерусалима. Сарацины потешаются над папой римским и христианскими королями, плюют на крест, колдуют, насылая на наши земли мор и голод. Сарацины – дети сатаны. Пока они живут на свете, нет покоя христианам.

– А как они выглядят, эти сарацины? Если дети сатаны, то черные, как уголь?

– Да, черные, и глаза у них горят адским красным светом, на ручищах когти, в пасти клыки.

– А люди ли это? – ужаснулся Бертран.

– Облик у сарацин человечий, но души у них нет, как у зверья.

– Не слышал я раньше таких подробностей, – засомневался Бертран.

– Это потому, что тех, кто сражался с сарацинами, ты не видел и у них не спрашивал.

– А ты спрашивал, отче? Или, может, сам был в Святой земле и видел этих чудищ?

– Нет, увы, не привел пока меня Господь в землю свою, – скромно потупился монах.

– Так откуда же ты знаешь про клыки, когти и все такое? – не унимался Бертран.

– Настоятель моего монастыря сказывал! – строго заметил монах. – Аббат зря говорить не будет! Ему во сне ангелы являются, поют ему и говорят с ним! Святой человек! Как ему велели люди короля про поход проповедовать, так он послал нас, монахов, во все земли французские, нести Слово Божье, слово святой войны!

– А к нам-то ты чего пожаловал, отче? – спросила Мадлен, внимательно слушавшая францисканца. – Уж не господина ли моего на войну с этими сарацинами дьявольскими сманивать?

– Сказано – каждый, кто грешен, пусть пойдет в поход и ему все простится, а кто добродетелен, тот Бога обретет в Святой земле! – торжественно произнес монах.

– А кем, кем сказано? – допытывался Бертран. – Не святым ли аббатом твоим, что ангелов видит?

– Им и папой, что в Риме, на престоле святого Петра сидит, – благочестиво произнес францисканец и тут же спохватился: – То есть сначала папой, а потом уж моим аббатом.

– А знаешь, отче, ну, сарацины те напоминают мне псоглавца Христофора, который потом святым стал, – выпалил Бертран. – Или я ошибаюсь?

– Псоглавца? – с недоверием посмотрел на молодого шевалье монах.

– Да, именно что псоглавца. У меня здесь тоже один монах останавливался, он в Сантьяго де Компостелла шел. Рассказывал, что Христофор от природы ужасен был лицом, вот его и прозывали так, ведь похож был на собаку.

– Ну, что же, шел в Сантьяго де Компостелла, говоришь… – пробормотал растерянно францисканец. – Ну, псоглавец, да, наверно, да, Христофор…

Бертрану показалось в этой неуверенности монаха, что тот вообще не знает, кто такой этот святой Христофор.

– Но святой не может походить на сарацин! – возвысил голос францисканец, отбросив неловкость. – Святой – это святой, а сарацины – порождения сатаны. Запрещено сравнивать, молодой человек! Грешно это!

– Прости, святой отец, я не сравниваю, – смиренно произнес Бертран. – Просто как-то на ум пришло.

– Это сатанинские происки! – уверенно заявил францисканец. – Лукавый тебя смущает, потому и наводит на такие мысли.

– Каюсь, отче, каюсь! – Шевалье упал на колени.

– Не надо передо мной каяться, я никто, я – червь! – сурово сказал монах. – Кайся перед Господом. Да бери крест и ступай в войско нашего короля, идущего в Иерусалим.

– Я подумаю, отче, подумаю.

– Думай скорее! Враг рода человеческого не перестанет смущать тебя и сбивать с пути истинного! Только в Святой земле, убивая сарацин, ты спасешься.

Едва притронувшись к салату, попив немного воды, отец Лотер попросил накрыть ему солому в конюшне, наотрез отказавшись от удобной кровати, и пошел спать, хотя вечер только начинался, объясняя это тем, что шел целые сутки без отдыха.

Бертран поднялся на крышу, лег и пролежал там до ужина, поворачиваясь то на один бок, то на другой, жмурясь, сквозь щелки глаз глядя, как огненно-рыжее солнце, медленно клонясь к горизонту, плещется среди кустов винограда. Облака неспешно тянули свои нестройные ряды из одного края неба в другой. А крестоносцы обычно шли сомкнутым строем. Так ему рассказывал один заезжий рыцарь. Да что крестоносцы! Бертран отмахнулся от них. Какой прок думать об этом? Катрин! Бесконечно близкая, родная, любимая и такая далекая, манила Бертрана, занимала все его мысли. Что ему сделать, чтобы стать ее супругом? Как разбогатеть? Он этого не знал и даже не мог придумать никакого способа! Допустим, он уедет из родного дома, поступит к кому-нибудь на службу, да хоть к графу Тулузскому, но разве можно разбогатеть быстро? Сколько он видел обедневших рыцарей, и все жаловались на тяготы жизни, на неблагодарность своих сюзеренов. Богатства придется дожидаться годами, а то и десятилетиями, а Катрин? Разве она будет ждать? Бертран не допускал даже мысли, что Катрин может не любить его сейчас или не полюбить в будущем. Он знал, что она предназначена ему Богом. Но пока Бертран ждет своего счастливого часа, отец выдаст дочь за того, кто уже все имеет – и деньги, и славное родовое имя. Как быть тогда? Говорят, рыцари-разбойники живут хорошо, у них золото никогда не переводится. Но Бертран не представлял себя разбойником. Весь его добрый склад характера, чувство чести, обостренное юношеством, гнали от себя такую позорную мысль.

Менестрели пели о верных рыцарях древнего короля Артура, о храбрых сподвижниках Карла Великого – Роланде Неистовом, Ожье Арденнском, Астольфе. Эти паладины в песнях были не столько богаты и знатны, сколько верны своему государю и выбранной даме сердца. Менестрели рассказывали, как в Париже, Орлеане, Тулузе и других крупных городах рыцари посвящают свою жизнь служению какой-либо девушке, любя ее на расстоянии, и готовы отдать жизнь за один ее благосклонный взгляд или улыбку, бьются за ее имя на дуэлях и турнирах. Так ли это на самом деле, Бертран не знал, но верил в красивые песни и сказания. В его скромной деревенской жизни сложно было представить нечто подобное. Но ведь там, за горизонтом, шумят города и люди живут иначе, и, возможно, девушки в этих городах очень красивы, но все равно никогда не сравнятся с Катрин.

Бертран знал, что уже готов стать таким паладином для Катрин, но ему все равно хотелось большего – назвать ее своей женой, взять на руки их детей. Как же поступить? Одно радовало – он не слышал о том, что его возлюбленную барон-отец готов сейчас же выдать замуж, или уже подыскивает ей будущего мужа. Мысль о том, что о таких подробностях он никак не мог узнать, в голову ему не пришла.

За ужином, который Бертран всегда проводил в компании Жана ле Блана и его жены Мадлен, он сказал, что в ближайшие дни намерен поехать к барону де Фрею, который вроде бы уже должен вернуться из Тулузы, и просить его взять к себе в оруженосцы.

Жан ле Блан подтвердил, что родовой меч Атталя будет к тому времени полностью вычищен и готов, но с глубоким вздохом произнес:

– Понимаю тебя, Бертран, ты уже взрослый, вот и Мадлен тебе все время говорит. Да только боюсь я, как бы барон подати не запросил за прошлые годы! Уж столько лет не платим! Он не требует, а вот сейчас возьмет вдруг и потребует, да сразу все? Что делать? После того как крестоносцы все здесь разорили, у твоего деда часть земель отобрали. Если бы потом не добрая воля барона де Фрея, мы умерли бы с голоду. Вроде и дорога близко – можно торговать вином, зерном, оливками, хлебом. А земли мало, считай, только для себя.

– Но ведь не просил же барон подати, с чего ему сейчас это делать? – удивился Бертран. – Я приеду к нему в оруженосцы проситься, а он мне про подати! Я уже и много раз бывал в Монтефлере и на мессе, и у священника грамоте учился – барон ничего мне не говорил про деньги, что я ему должен.

– Мал ты еще, Бертран! Не годами, конечно, а умом. Ты уж прости меня за эти слова.

– Объяснись, пожалуйста.

– Для меня не секрет, что влюбился ты в Катрин, дочку барона. Предположу, что и в Монтефлере, судя по твоему виду, все уж догадались про чувства эти. А было ли когда такое, чтобы барон отдавал дочь за бедного вассала? Вот! Как бы отец не рассердился и, чтобы унизить тебя в глазах Катрин, не потребовал подати!

– Барон Тибо де Фрей – хороший человек! – утвердительно сказал Бертран.

– Хороший-то хороший, да как дело до своего дитя дойдет, все поменяться может. Да и еще одно тревожит меня, мальчик мой…

– Что, Жан?

– Подати действительно могут понадобиться барону… Был я четыре дня назад в Родезе на торговой площади. Там только и разговоров про крестовый поход. Рыцари приехали, закупают провизию для себя, оружие, фураж для лошадей. Видел и проповедников вроде того, что у нас остановился сегодня. Ох, и не понравился мне этот отец Лотер! Предположу, что завтра он как раз в Монтефлер пойдет! Да и вообще слухи о новой войне с сарацинами уж несколько лет ходят, король на войну давно уж церковную десятину собирает, а теперь вот и точно – начинается!

– И что? – недоумевал Бертран.

– Да то, мой дорогой, как бы барон де Фрей в поход не собрался! А для этого денег-то сколько нужно! А с кого их брать, как не с вассалов?!

Бертран задумался. Но не о том, что барон может потребовать не заплаченные многолетние подати, а о том, что если Тибо де Фрей уйдет в крестовый поход, у него появится много возможностей видеться с Катрин, и, может быть, в конце концов она примет его предложение руки и сердца, ведь он мужчина, а кто о ней позаботится в отсутствие отца?

Два дня Бертран собирался с мыслями, обдумывая, как лучше ему явиться в Монтефлер, что говорить, как найти возможность перемолвиться с Катрин. Молчание молодого господина успокоило Жана и Мадлен. Но когда утром он появился нарядно одетый, чисто вымытый и велел седлать себе коня, Мадлен бросилась к нему.

– Одумайся, Бертран, не надо сейчас туда ехать! Подожди! Вот узнаем, что Тибо де Фрей ушел в поход, или наоборот, остался, тогда уж и поедешь!

– Оставь меня, Мадлен, пожалуйста! Я принял решение. Где твой муж? Я жду свой меч.

Голос Бертрана был решителен, тверд и даже немного жесток.

Жан ле Блан не заставил себя ждать. Он вышел в рыцарский зал молча и протянул почищенный меч.

– Ты наш господин, Бертран! – наконец вымолвил он, когда молчание затянулось. – Ты должен устраивать свою жизнь! Удачи! Пусть Пресвятая Дева Мария поможет тебе и нам заодно.

Мадлен по-матерински перекрестила воспитанника.

Бертран сердечно улыбнулся и по очереди обнял стариков.

Глава третья

Влюбленный, оруженосец и ученик

Бертран д'Атталь не спеша ехал к замку Монтефлер. Расстояние в пять миль от его имения до Катрин в былые дни он даже не замечал – так торопился на занятия к капеллану Филиппу, а на самом деле, чтобы увидеть даму сердца. Но сегодня он не спешил, то и дело оглядываясь на свой дом-башню, торчавшую за виноградниками на небольшом холме. Ему почему-то казалось, что сейчас он разрывает связь не только со своим праздным прошлым, но и вообще с родными местами. Бертран вспоминал отца и деда, которых по-своему любил, хоть они были такими чужими ему при своей жизни. Очередной раз силился вспомнить черты матери, но это ему опять не удалось.

Монтефлер появился сначала на горизонте, потом все ближе и ближе. Два барбакана, словно ноги гигантов, возвышались над крепостной стеной и воротами, за ними виднелся последний этаж донжона. Чем ближе приближался шевалье, тем донжон, где жила Катрин де Фрей, рос на глазах и над зубцами барбаканов стали видны стражники, смотрящие вдаль. Сердце Бертрана забилось сильнее, но ходу коню он не прибавил.

Наконец, уже четко видно было знамя с родовым гербом де Фреев – на красном поле шесть золотых львиных голов в щахматном порядке. Барон очень гордился своим гербом. Шесть львиных голов – память о шести сарацинах, бешено сражавшихся на стенах Иерусалима в 1099 году против Гийома де Фрея, отправившегося в Первый крестовый поход вместе с графом Готфридом Бульонским. Всех шестерых, по сохранившемуся в семье преданию, дюжий Гийом де Фрей зарубил поочередно. Потом, уже спустившись со стен в город, он убил еще много сарацин, но эти были первыми и яростно сопротивлявшимся. Тибо де Фрей говорил, что его предок Гильом, когда поход завершился и большинство рыцарей покинули короля Иерусалимского Готфрида Бульонского, долго оставался при короле, хоть и не давал ему присягу. И даже тоскуя по родным местам и семье, он оставался верен долгу. Лишь когда из Европы прибыло подкрепление королю, тогда он посчитал возможным вернуться домой.

Да, такой герб можно нести с гордостью! Так думал Бертран д'Атталь, с грустью вспоминая, что в его роду, по всей видимости, не было ничего примечательного, раз никто ничего не рассказывал.

В воротах стражники подтвердили, что барон в замке и идут приготовления к походу. Один из стражников спросил, уж не вызвал ли барон своего вассала Атталя для участия в походе? Бертран опешил. Наивный и недалекий, он совершенно не подумал, что барон может заставить его ехать с собой. А нужно ли это Бертрану? Далекие, чужие, страшные страны, где всюду смерть. А здесь, рядом, Катрин. Конечно, нужно остаться с Катрин. Бертран горевал об отсутствии у себя славных предков, но сам прославлять свой герб на поле боя был не готов.

Бертран подумал, уже не повернуть ли обратно, домой, пока его на самом деле, чего доброго, барон не поволок за собой в страны сарацин? Однако стражники смотрели с усмешкой на замешательство молодого рыцаря, поколебавшись, он взглянул вверх – окно комнаты донжона, где жила Катрин, оказалось распахнутым, и ему почудился там ее силуэт. Нет, он не мог уехать.

Бертран спешился и пошел в замок.

Слуга сразу же повел его в рыцарский зал. По суете, царящей вокруг, Бертран понял, как торопится барон выступить в поход.

В зале за дубовым столом сидел Тибо де Фрей, одетый ярко: поверх котты с родовым гербом – рыцарский пояс, украшенный драгоценными камнями, на пальцах – несколько перстней с печатками, на ногах – сапоги из цветной кожи. Вокруг него за столом сидели десять рыцарей – его вассалы, отдельно – Генрих де Сов, дядя Катрин, отпустивший длинные усы.

Тибо де Фрей, занятый разговором, не сразу услышал доклад слуги о том, кто пришел, и Бертран, все больше набираясь неловкости, стоял в дверях зала рядом со слугой. Наконец, барон бросил на него недоумевающий взгляд и быстро произнес:

– Чего тебе, Атталь? Я тебя не звал! Если ты к капеллану Филиппу, то иди…

– О, любитель ученостей! – воскликнул де Сов и усмехнулся.

Бертран подумал, а почему бы ему сначала и не сходить якобы к капеллану, а на самом деле к Катрин и уж потом еще раз напомнить о себе барону. Бертран повернулся и хотел выйти. Но барон, успевший на несколько мгновений увидеть, что юный гость одет, как на прием, и немедленно вспомнивший неприятную для него историю встречи этого юнца и Катрин тайком ото всех, сразу почуял неладное. Барон отложил в сторону сметы со списками необходимых вещей для похода и приказал Атталю задержаться. Тибо де Фрей встал из-за стола и сам подошел к Бертрану, подозрительно оглядывая его.

– Что ты хотел, Атталь? Говори!

Бертран взглянул в озабоченное морщинистое лицо барона и выпалил:

– Господин барон, возьмите меня к себе оруженосцем!

– Гм! – Тибо де Фрей слегка усмехнулся и с теплотой посмотрел на Бертрана.

Тут в дверь в противоположном конце зала вошла Катрин. Она была в розовом платье с алым поясом, на голове служанки сделали ей красивую прическу и украсили ее белой розой. Бертрану показалось, что она не вошла, а вплыла в зал. Они увидели друг друга одновременно, хотя широкая спина барона почти скрыла за собой фигуру шевалье.

Бертран понял, что другого шанса может не быть никогда. Он не мог и подумать, что сейчас, возможно, он, наоборот, уничтожает все свои очень скромные шансы. Видя прекрасную Катрин, молчать стало невыносимо.

– И еще, господин барон… – произнес Бертран д'Атталь со всей смелостью и жаром двадцатилетнего юноши.

– Слушаю… – неуверенно ответил барон, догадываясь, что Бертран смотрит на кого-то за его спиной, и скорее всего, это его дочь.

– Я люблю вашу дочь, господин де Фрей. Я небогат, но зато я верен до гроба! Я надеюсь в будущем заслужить возможность просить руки вашей…

– Замолчи! – глухо и увесисто прорычал барон. – Молчи, щенок!

– Но как же?.. Почему вы?.. Что значит, «щенок»?.. – возмутился и одновременно обиделся шевалье.

Тибо де Фрей надеялся, что ни Катрин, никто либо из его вассалов не услышит неуместных слов юнца, но шевалье говорил громко и все всё услышали. Рыцари с интересом обернулись на дерзкого гостя, Генрих де Сов закусил ус и развалился в кресле, ожидая представления. Катрин покраснела, глаза ее заблестели, она быстро подошла к отцу и встала рядом с ним, не сводя взгляда с Бертрана.

Бертран под жестким взглядом барона и ласковым взглядом Катрин растерялся. Этим немедленно воспользовался барон.

– Ты правильно поступил, Атталь, предложив мне свои услуги оруженосца! – ответил, лукаво улыбнувшись, Тибо де Фрей. – Я вместе с графом Тулузским отправляюсь в крестовый поход вслед за королем. Ты будешь сопровождать меня в Святую землю.

– Я? – рассеянно пробормотал Бертран, любуясь Катрин. – В Святую землю?

– Да, да, парень! Станешь настоящим мужчиной, настоящим рыцарем. А вот тогда и поговорим обо всем остальном!

– Обо всем?

– Конечно! Посмотри, как смотрит на тебя Катрин! Как она гордится, что ее друг станет героем. Ведь так, Катрин?

– Отец, я… Конечно, я горжусь тобой и мессиром Атталем, и я буду молиться…

– Вот видишь, парень, когда такая прекрасная девушка, как моя дочь, будет молиться за нас в походе, с нами будет победа!

– Вы будете молиться за меня? – прошептал полностью обезоруженный Бертран.

– Да, буду! – с жаром ответила Катрин.

– Ну, вот и славно! – подытожил барон. – Атталь, сейчас возвращайся к себе и готовься выступить завтра!

– Завтра? – воскликнул Бертран.

– Батюшка, ты же говорил, что через четыре дня! – удивилась Катрин.

– Да, доченька, я выступлю через четыре дня, как только соберу весь отряд и полностью снаряжусь. Но вот твой дядя, Генрих де Сов, желает вступить в орден тамплиеров и, став рыцарем Храма, идти в поход в Святую землю. Дядя едет в Авиньон, чтобы там вступить в орден. Атталь поедет с ним, Генрих де Сов подучит его в пути в рыцарском деле, а потом шевалье встретит меня, и мы вместе присоединимся к армии короля.

– Но я бы хотел поехать вместе с вами через четыре дня, а не завтра! – ответил Бертран, не желающий так внезапно расставаться с возможностью еще несколько раз увидеть Катрин.

– Не надо спорить, Атталь! – властно произнес барон. – Тебе выпадает честь ехать вместе с таким славным рыцарем, как Генрих де Сов, а ты же хочешь терять попусту время. Ты и так его много потерял, парень! Я в твоем возрасте искал места, где проводятся турниры, чтобы испытать себя, ты же, насколько я помню, безвылазно сидишь у себя дома. Может, ты уж раздумал стать моим оруженосцем, идти в Святую землю? Хочешь вернуться к овцам и свиньям, или кого у тебя там разводят?

Бертрану очень хотелось отказаться ехать завтра, но барон так повернул речь, что перед взглядом Катрин он сейчас стал бы последним трусом, если бы продолжал настаивать на отсрочке отъезда. Если бы Катрин подала ему какой-то знак, может, хотя бы одно слово, что она тоже хочет, чтобы он остался подольше, то тогда он будет сопротивляться барону. Но Катрин молчала, и только ее глаза блестели, как весь небесный звездный свод в летнюю ночь.

– У меня не разводят свиней и овец, – медленно ответил Бертран и с вызовом взглянул на барона. – У меня разводят виноград и делают вино, и вы его пробовали.

– Ах да, точно, Бертран! И отличное вино! – добродушно рассмеялся барон. – Но у меня вино не хуже! Катрин, ты хотела мне что-то сказать? Подожди немного в своей комнате, я сейчас приду. А ты, Бертран д'Атталь, пойдем-ка к нашему столу! Здесь общество рыцарей, тебе пора приобщаться к нему! С этими людьми тебе воевать бок о бок!

Тибо де Фрей подвел Бертрана к столу и сам налил ему кубок вина. А потом тихонько сказал Генриху де Сов, чтобы он подпоил паренька и самолично выпроводил из замка, а завтра встретил его у ворот и сразу же отправился с ним в Авиньон.

Де Сов усмехнулся в ответ, смакуя вино.

Бертран и не заметил, как отец увел Катрин, а его уже похлопывали по плечу, ударяли полными кубками об его кубок, обдавая тяжелым винным запахом, и он сам жадно припал к вину. Рыцари за столом рассказывали какие-то истории, в основном похабные, про продажных женщин в притонах, и Бертрану становилось не по себе. Генрих де Сов молчал, потягивая вино, смотря на всю компанию со стороны и не участвуя в общей беседе.

Вот появился за столом Тибо де Фрей, и уже захмелевший Бертран понял, что попойка закончилась и среди всех он единственный, кто плохо держится на ногах и с трудом соображает. Рыцари барона смотрели на него немного презрительно.

– Генрих, прошу тебя, проводи Атталя, он нехорошо себя чувствует, – сказал барон шевалье де Сов.

Бертран, как и любой пьяный человек, сознающий свою храбрость и остро ощущающий несправедливость по отношению к себе, поднялся и отбросил в сторону руку Генриха де Сов, которой он хотел поддержать парня.

– Вы меня здесь напоили! – воскликнул Бертран. – А ведь я не хотел пить!

– Не хотел бы – не пил, – проворчал рыцарь, сидевший рядом.

– Я хотел поговорить с Катрин, прежде чем пойду сражаться с адскими бесами, у которых в пасти клыки, а на руках когти!

– Это кто ж такие? – усмехнулся Тибо де Фрей. – Ты на львиную охоту собрался?

– На сарацин! – уверенно ответил Бертран и покачнулся.

– Кто тебе сказал, что сарацины так выглядят? А? Ха-ха! – рассмеялся Генрих де Сов.

– Францисканский монах, отец Лотер! Вы думаете, это вы, барон, позвали меня с собой в Святую землю? Нет, это отец Лотер пришел ко мне в дом проповедовать святую войну, и я услышал его и сам собирался идти освобождать Гроб Господень!

Дружный хохот барона и его рыцарей многократно отразился от высоких стен рыцарского зала.

– Монах глуп! – заключил де Фрей. – Таких проповедников надо в шею гнать! Что я и сделал вчера! Он пришел в Монтефлер, нес всякую дребедень. Как уж там он говорил? В молочных реках Святой земли можно будет купаться и отмыть все скверны души! Ха-ха! А вот еще – сарацины трусливы и ничтожны, они бегут, как зайцы при одном виде креста.