Полная версия
И вдруг он поднял голову. Его блекло-голубые глаза обвели стол, задержались на мгновение на Эмили, потом на Лили. В них не было тепла, только странный, холодный блеск, как у отполированного металла.
– Читал сегодня статью, – произнес он ровным, почти безжизненным голосом, нарушая тяжелую тишину. Звук его голоса заставил Эмили и Лили вздрогнуть. – Серьезные ученые прогнозируют. Мощная солнечная вспышка. Геомагнитный шторм такой силы, что может вывести из строя всю электронику на планете. Спутники, сети, энергосистемы. Полный коллапс.
Он говорил это так буднично, словно зачитывал сводку погоды или обсуждал цены на бензин. Но сами слова были чудовищны. Глобальный коллапс. Конец привычного мира.
– Финансовые рынки рухнут первыми, – продолжал он тем же монотонным тоном, глядя куда-то сквозь стену. – Потом хаос. Голод. Война всех против всех. Вопрос времени. Нужно быть готовым.
В столовой воцарилась мертвая тишина, еще более плотная и удушливая, чем прежде. Лили замерла, её глаза расширились от испуга, вилка застыла на полпути ко рту. Эмили почувствовала, как ледяная волна поднимается от желудка к горлу. Ей хотелось рассмеяться, нервно, истерично, сказать, что он сошел с ума, что начитался какой-то ерунды в интернете. Но она не могла. Что-то в его голосе, в его пустых глазах, в самой абсурдности его спокойствия перед лицом апокалиптического прогноза парализовало её.
– Майкл, перестань… – прошептала она, но голос её был слаб, почти неслышен. – Не говори глупостей.
Он перевел на нее взгляд. Легкая тень раздражения промелькнула на его лице.
– Это не глупости, Эмили. Это реальность. Жестокая, но неизбежная. Игнорировать её – значит обречь себя на гибель.
В этот момент её взгляд упал на его руки, лежащие по краям тарелки. Руки бухгалтера, привыкшие к клавиатуре и бумагам. Но сейчас под его аккуратно подстриженными ногтями темнели узкие полумесяцы грязи. Не свежей, поверхностной, а въевшейся глубоко в кожу, словно он часами копался в земле голыми руками. Земля. Та самая, запах которой шел из гаража. Та самая, в которую уходила фигура на рисунке Лили.
Эта маленькая деталь – грязь под ногтями – на фоне его апокалиптических речей вдруг сложилась в страшную, невыносимую картину. Он не просто читал статьи. Он готовился. Он копал. Там, в лесу. Или под их домом. Строил что-то. Убежище? Или могилу?
Тишина за столом стала невыносимой. Курица на тарелках остывала. Идеальный ужин в идеальном доме превратился в молчаливую сцену из кошмара, где самые близкие люди стали чужими, а под поверхностью привычного мира разверзалась темная, пахнущая землей бездна.
Часть 8
Той ночью сон для Эмили был не спасением, а погружением в иное, еще более тревожное измерение. Она заснула поздно, долго ворочаясь в постели, звуки напряженного ужина и холодные слова Майкла об апокалипсисе эхом отдавались в её сознании. Снотворное подействовало медленно, утягивая её в вязкую, темную дремоту, где границы реальности истончились и поплыли.
И вдруг она танцевала.
Не во сне видела себя танцующей, а именно ощущала движение – легкость в ногах, которых она не чувствовала годами, гибкость позвоночника, свободу поворота, взмаха руки. Она кружилась на поляне посреди темного, незнакомого леса. Лунный свет, пробиваясь сквозь густую листву, ложился на землю неровными, серебристыми пятнами, но сама поляна была погружена в глубокую, бархатную тень. Пахло влажной землей, прелыми листьями, грибной сыростью – густой, первобытный запах ночного леса.
Она танцевала босиком по мягкому, упругому мху, и это было таким давно забытым, таким острым наслаждением, что слезы текли по её щекам – слезы радости и горечи одновременно. Она вращалась, поднимала руки к невидимому небу, её тело вспоминало забытые па, её душа пела от обретенной свободы.
Но лес вокруг был странным. Деревья стояли плотной стеной, их стволы были толстыми, морщинистыми, покрытыми не корой, а чем-то похожим на грубую, серую, слоновью кожу. Ветви переплетались над головой, образуя почти сплошной купол, сквозь который едва пробивался лунный свет. И по мере того, как она танцевала, ей стало казаться, что деревья наблюдают за ней. Не просто стоят, а смотрят. Пристально.
Она замедлила вращение, вглядываясь в темноту между стволами. И увидела. На одном из деревьев, там, где должны были быть узлы и наросты коры, проступило лицо. Лицо Майкла. Спокойное, непроницаемое, с теми самыми пустыми глазами. Она отшатнулась, сердце замерло, но посмотрела на соседнее дерево – и там было его лицо. И на следующем. Десятки, сотни лиц Майкла смотрели на неё из древесной плоти, их взгляды были неподвижными, оценивающими, лишенными всякой эмоции. Лес ожил, превратившись в многоликое, неподвижное подобие её мужа.
А потом они зашептали. Шёпот шел отовсюду – от стволов, от листьев, от земли под ногами. Он сливался в один монотонный, убаюкивающий гул, тот самый, который Лили слышала из стены. Но теперь слова были различимы, хотя и звучали странно, отстраненно, словно механическая запись.
– Скоро, Эмили, – шептали деревья-Майклы. – Скоро все будут в безопасности. Здесь. Внутри.
Внутри. Слово отозвалось в ней ледяным ужасом. Безопасность. Какую безопасность он имел в виду? Здесь, в этом темном, живом, смотрящем лесу? Внутри чего?
Она попыталась бежать. Но легкость исчезла. Ноги вдруг стали тяжелыми, ватными, непослушными. Мох под ногами превратился в вязкую, засасывающую трясину. Земля тянула её вниз, обвивала щиколотки холодными, сильными пальцами корней. Она закричала, но крик застрял в горле, превратившись в беззвучный хрип. Деревья-Майклы смыкались вокруг неё, их лица приближались, шепот становился громче, настойчивее, заполняя все пространство: «Внутри… Безопасность… Внутри… Глубже…»
Она проснулась от собственного сдавленного всхлипа, сердце бешено колотилось в груди, ночная рубашка прилипла к телу от холодного пота. В комнате было тихо и темно. Рядом мерно дышал Майкл – он вернулся из кабинета незаметно, как всегда в последнее время. Его лицо в полумраке казалось спокойным, почти безмятежным. Но Эмили теперь знала – или боялась, что знает – что скрывается за этим спокойствием. Сон не был просто игрой воображения. Он был отражением, искаженным, гротескным, но правдивым, того ужаса, который пустил корни в её душе. Образ леса, деревьев с лицом мужа, обещание безопасности, которое звучало как смертный приговор, обещание убежища внутри земли – все это было слишком похоже на его странные намеки, на его апокалиптическую одержимость, на грязь под его ногтями. Сон не принес забвения, он лишь подтвердил её самые страшные опасения, оставив после себя привкус земли во рту.
Часть 9
После того сна Эмили проснулась с ощущением не просто страха, а глубокого, экзистенциального холода, проникшего до самых костей. Сон развеялся, но его послевкусие осталось – липкое, тревожное, как ил на дне пересохшей реки. Она посмотрела на спящего рядом Майкла. Его лицо в предрассветных сумерках казалось маской – спокойной, непроницаемой, скрывающей неведомые глубины и темные замыслы. Кто он теперь, этот человек, с которым она прожила почти двадцать лет? Муж? Отец её ребенка? Или незнакомец, одержимый темными идеями, копающий тайные ходы под самым фундаментом их общей жизни?
В последующие дни это ощущение раздвоенности, подмены, стало почти невыносимым. Майкл был физически рядом – завтракал с ними, уезжал на работу, возвращался вечером, сидел в своем кресле с газетой или перед темным экраном телевизора. Но его присутствие стало почти неощутимым, фантомным. Он был здесь, но одновременно его как будто и не было. Его взгляд скользил по лицам Эмили и Лили, не задерживаясь, не видя их по-настоящему. Он отвечал на вопросы, но его ответы были автоматическими, как у запрограммированного робота, лишенными тепла или личного участия. Он двигался по дому тихо, почти бесшумно, как призрак, застрявший между мирами.
Он стал мастером отсутствия присутствия. Его тело занимало пространство, но его сущность, его душа, казалось, находилась где-то в другом месте – в темном лесу из её сна, в сыром подземелье гаража, в виртуальном мире его апокалиптических форумов. Его молчание стало громче любых слов. Раньше в их доме была тишина – спокойная, уютная тишина взаимопонимания и привычки. Теперь же воцарилось молчание – тяжелое, давящее, полное невысказанных страхов, подозрений и той самой ледяной пустоты, что Эмили однажды увидела на мгновение в его глазах.
Это молчание разрушало их изнутри, разъедало привычные связи, как кислота. Эмили чувствовала, как само значение их семьи начинает распадаться, деконструироваться на глазах. Что такое «семья», если муж смотрит на тебя как на постороннюю, если его руки пахнут землей, а под ногтями – грязь от тайных дел? Что такое «дом», если в его стенах слышен чужой шёпот, если под идеальным газоном скрывается неведомая угроза, если муж методично тратит общие сбережения на строительство неизвестно чего? Что такое «любовь», если она смешана со страхом, отчуждением и предчувствием беды?
Слова теряли свою опору, превращались в пустые оболочки. «Забота» в устах Майкла теперь звучала как предвестие заточения. «Безопасность» – как синоним могилы. «Будущее» – как апокалипсис, которого он, казалось, не боялся, а с каким-то жутким, извращенным нетерпением ждал.
Эмили смотрела на Лили, на её бледное, осунувшееся лицо, на её рисунки, становящиеся все мрачнее, и её сердце сжималось от страха и беспомощности. Она была прикована к креслу, физически зависима от человека, который превращался в монстра на её глазах, одержимого спасением через погребение. Она видела, как трещина в фундаменте их дома расползается, угрожая поглотить их всех.
Майкл встал из-за стола после очередного молчаливого ужина.
– Пойду поработаю в кабинете, – сказал он своим новым, ровным, отстраненным голосом.
Он не посмотрел на них. Просто ушел, оставив за собой шлейф холода и того самого неуловимого запаха сырой земли. Дверь в кабинет тихо закрылась. Щелчок замка прозвучал в тишине как точка.
Эмили и Лили остались сидеть вдвоем в тишине столовой, освещенной только мягким светом лампы над столом. Они посмотрели друг на друга. В глазах дочери Эмили увидела отражение собственного страха и растерянности. Идеальный фасад их жизни окончательно треснул, обнажив под собой пугающую, непонятную пустоту. И тихий шёпот из стен, казалось, стал немного громче, настойчивее, словно комментируя этот медленный, неотвратимый распад. Глава их прежней жизни подходила к концу, а новая еще не началась, зависнув в этом мучительном, неопределенном пространстве между тем, что было, и тем ужасным, что, возможно, грядет.
Глава 2: Человек, который копал по ночам
Часть 1
Слово «лес» в их доме всегда означало одно и то же – темную, густую полосу деревьев, начинавшуюся сразу за их безупречным задним двором. Раньше это был просто фон, часть привычного пейзажа, место для редких прогулок Лили в поисках вдохновения или источник желанной прохлады в знойные летние дни. Но теперь лес обрел иное значение. Он стал местом назначения Майкла. Его тайным убежищем. Его мастерской.
Он начал уходить туда все чаще. Сначала это были короткие вылазки по выходным, «размяться». Потом – вечерние прогулки после работы, когда солнце уже клонилось к горизонту. А вскоре он стал исчезать и в будни, иногда посреди дня, ссылаясь на необходимость «проветриться от офисной духоты», или поздно ночью, когда дом уже спал и лишь тревожные сны бродили по его комнатам.
– Пойду подышу свежим воздухом, – бросал он небрежно, уже стоя на пороге, обутый в свои старые, видавшие виды рабочие ботинки, покрытые слоями засохшей грязи. Иногда он брал с собой плетеную корзинку, ту, с которой Эмили раньше ходила на пикники.
– Может, грибов найду, – пояснял он, избегая прямого взгляда, если она или Лили оказывались рядом.
Возвращался он поздно, часто уже в полной темноте, проскальзывая в дом тихо, как тень, стараясь не шуметь. И вид у него был… странный. Одежда – плотные джинсы и старая фланелевая рубашка, которую он теперь носил почти постоянно, даже в жару, – была испачкана не просто садовой землей, а какой-то вязкой, красноватой глиной, оставляющей глубокие, почти несмываемые пятна. Руки и предплечья были покрыты свежими царапинами, длинными, глубокими, словно он продирался сквозь колючие заросли или работал с грубыми, необтесанными материалами. Ботинки были так густо облеплены влажной грязью, что он оставлял целые комья земли на чистом коврике в прихожей, прежде чем разуться.
А корзинка, если он её брал, всегда была пуста. Ни одного гриба. Ни единой ягоды. Ничего, кроме нескольких прилипших листьев и запаха сырой земли.
– Ну как, нашел что-нибудь? – спрашивала Эмили в первые разы, стараясь, чтобы голос звучал легко, но её сердце сжималось от дурного предчувствия.
– Нет, пусто сегодня, – отвечал он коротко, проходя мимо, направляясь прямиком в ванную, где долго и тщательно отмывал руки, скребя щеткой под ногтями, так что костяшки пальцев краснели.
Он никогда не рассказывал, где именно он гулял, что видел. Лес за их домом был не слишком большим, скорее густым перелеском, но местами запущенным и диким. Что он мог делать там часами, возвращаясь в таком виде, с таким пустым, отсутствующим взглядом? Эмили представляла его бредущим в темноте, среди шепчущихся деревьев из её кошмара, с пустыми глазами и руками, покрытыми царапинами и глиной. Образ был пугающим, необъяснимым. Лес перестал быть просто лесом. Он стал метафорой тайны, которую хранил её муж, зловещей границей, за которую он уходил в свой собственный, скрытый от них мир. Мир, откуда он возвращался с запахом земли и холодом в глазах.
Часть 2
К эмоциональной тревоге и страху за мужа вскоре добавилась и вполне материальная. Эмили, по привычке проверяя их общий банковский счет онлайн – она всегда занималась семейными финансами, Майкл находил это «невероятно скучным» и полностью ей доверял, по крайней мере, раньше – обнаружила то, от чего у неё похолодело внутри. Крупные суммы исчезали со счета. Не разовые крупные покупки, вроде новой бытовой техники или оплаты страховки, а серия значительных снятий наличных через банкомат и несколько крупных переводов на неизвестные счета, помеченные лишь ничего не говорящими кодами или аббревиатурами.
Это были тысячи. Потом еще тысячи. Снова и снова. Деньги, которые они копили годами – на будущее Лили, на образование, на возможную операцию для Эмили, о которой врачи говорили как о призрачном шансе, на ту самую «подушку безопасности», о которой так любят говорить финансовые консультанты. Теперь эта подушка стремительно сдувалась, истыканная невидимыми иглами таинственных расходов, о которых она ничего не знала.
Она распечатала выписку за последние три месяца, её руки слегка дрожали. Цифры на бумаге были холодным, неопровержимым доказательством того, что Майкл что-то скрывает. Что-то большое. Что-то очень дорогостоящее. Грязь под ногтями, ночные отлучки в лес, странные тяжелые посылки без обратного адреса, а теперь и эти финансовые дыры – все складывалось в единую, зловещую картину.
Она дождалась вечера, когда Лили ушла к себе в комнату, погрузившись в свои рисунки и меланхоличный джаз. Эмили подъехала на кресле к Майклу, который сидел в гостиной, уставившись в темный экран выключенного телевизора, словно ждал начала какого-то особого сеанса. Она положила перед ним распечатку, прямо на полированный журнальный столик.
– Майкл, что это? – спросила она тихо, но твердо, стараясь не выдать дрожи в голосе. – Куда уходят деньги? Наши деньги?
Он медленно перевел взгляд с темного экрана на лист бумаги, потом на неё. На его лице не отразилось ни удивления, ни вины, ни смущения. Только легкое, почти незаметное раздражение, словно она отвлекла его от чего-то важного или задала неуместный, глупый вопрос.
– А, это… – он неопределенно махнул рукой, словно отгоняя назойливую муху. – Это инвестиции, Эмили. Планирование на будущее. Необходимо.
– Инвестиции? – её голос предательски дрогнул. – Какие инвестиции? Почему ты мне ничего не сказал? Мы всегда все обсуждали вместе.
– Не хотел тебя беспокоить мелочами, – он попытался улыбнуться, но улыбка получилась кривой, натянутой, она совершенно не коснулась его глаз, которые оставались холодными и отстраненными. – Сейчас нестабильные времена, Эм, ты же слышала, что я говорил за ужином. Экономика, политика… да и природа тоже. Нужно… диверсифицировать активы. Обеспечить нашу безопасность.
– Безопасность? – переспросила она, и слово это прозвучало в её устах горько и ядовито. – Снимая тысячи наличными и переводя их неизвестно кому? Майкл, это не похоже на инвестиции. Это похоже на то, что ты что-то строишь. Что-то прячешь. И это стоит целое состояние. Наше состояние.
Он снова отвел взгляд, уставился на свои руки, лежащие на коленях. Следы глины все еще виднелись под ногтями.
– Ты слишком много волнуешься, Эм. Все под контролем. Полный контроль. Это ради нас. Ради нашего будущего. Пойми.
Он встал и вышел из комнаты, оставив её одну с распечаткой в руках и тяжелым ощущением лжи в воздухе. Слова «будущее», «безопасность», «инвестиции» в его устах потеряли всякий смысл, превратились в ширму, за которой скрывалась пугающая, дорогостоящая тайна. Он не просто отдалялся от них эмоционально, он активно разрушал их общее настоящее и будущее, выкачивая ресурсы, как из пробитого корабля. И Эмили с ужасом поняла, что она и Лили находятся на этом тонущем корабле, а капитан, похоже, сошел с ума и уверенно ведет его прямиком на рифы.
Часть 3
Эмили не могла оставить это так. Вопрос денег был не просто вопросом цифр на счету, он был вопросом доверия, общего будущего, той самой безопасности, о которой так туманно, но настойчиво говорил Майкл. Вечером следующего дня, собравшись с духом, она снова попыталась вызвать его на разговор. Он сидел в гостиной, в своем любимом кресле из темной кожи, но не читал и не смотрел телевизор, а просто сидел неподвижно, глядя в одну точку перед собой, погруженный в свои мысли, далекий и недоступный, как статуя на городском кладбище.
– Майкл, нам нужно серьезно поговорить о финансах, – начала она как можно спокойнее, но твердо, подъехав к нему на кресле. – Я не сплю ночами. Я не понимаю этих трат. Ты должен мне объяснить, что происходит. Сейчас же.
Он медленно повернул голову. В его глазах на мгновение мелькнуло что-то похожее на загнанную панику, но тут же сменилось глухим, упрямым раздражением. Он не ответил. Вместо этого он молча встал, подошел к старому проигрывателю, стоявшему в углу комнаты – настоящей реликвии из их прошлой, до-аварийной жизни, когда музыка еще часто звучала в этом доме. Он выбрал пластинку – одну из тех, что приносила Лили, – и неуклюже, словно впервые это делая, поставил её на диск. Комната наполнилась звуками – меланхоличными, тягучими, рваными переливами одинокого саксофона. Это был старый джаз, Колтрейн или Дэвис, что-то из того, что так любила Лили, но сейчас эта музыка, полная какой-то безысходной городской тоски и экзистенциальной грусти, звучала здесь, в их тихой гостиной, неуместно, почти кощунственно.
Громкость была выставлена так, что разговаривать стало почти невозможно. Саксофон рыдал, жаловался, захлебывался нотами, заполняя собой все пространство, вытесняя слова, вопросы, саму возможность диалога. Музыка стала звуковой стеной, которую Майкл торопливо воздвиг между собой и Эмили, между собой и реальностью.
Он посмотрел на неё – долгим, тяжелым, непроницаемым взглядом, в котором не было ответа, только глухое нежелание говорить, упрямое нежелание объяснять. А потом он развернулся и молча вышел из гостиной, целенаправленно направившись к своему кабинету. Эмили услышала, как в замке повернулся ключ. Щелк.
Она осталась одна посреди комнаты, оглушенная музыкой и его молчаливым, демонстративным отказом. Разговора не было. Был только надрывно плачущий саксофон и запертая дверь. Стена между ними стала еще выше, еще толще, почти непробиваемой. И Эмили с горечью поняла, что больше не может достучаться до него. Он был в своем мире, за своей дверью, со своими тайнами, со своим концом света, а она осталась снаружи, в растерянности, страхе и под звуки похоронного джаза.
Часть 4
Лили все еще не теряла надежды найти Тень. Хотя разум подсказывал, что прошло слишком много времени для обычной кошачьей прогулки, сердце подростка отказывалось верить в худшее. Почти каждый день после обеда она отправлялась на поиски, методично обходя окрестности, заглядывая под припаркованные машины, опрашивая редких соседей, работающих в своих садах. И неизменно её путь приводил к лесу за домом. Лес манил и пугал одновременно. Он был последним местом, где видели Тень (вернее, нашли её пустой ошейник). И он был тем самым местом, куда так часто, почти ритуально, уходил отец.
В один из таких дней, бродя вдоль кромки леса, забредя чуть глубже, чем обычно, в поисках следов или, может, норы, где могла бы укрыться раненая кошка, она наткнулась на странное место. Среди прошлогодней листвы, полусгнивших веток и густых зарослей дикого папоротника виднелся участок земли, который явно отличался от остального лесного покрова. Это был почти идеально ровный квадрат, примерно метр на метр, может чуть больше. Земля здесь была очевидно взрыхлена, но потом аккуратно присыпана сверху слоем сухих листьев и мелкими веточками – грубая, но вполне сознательная попытка маскировки.
Лили остановилась, чувствуя знакомый укол тревоги в груди. Она осторожно разгребла листья носком кроссовка. Под ними оказалась темная, плотная, влажная глина, точно такая же, следы которой она видела на одежде и ботинках отца. Земля была свежевскопанной, это было видно сразу.
Она огляделась по сторонам, сердце забилось быстрее. Вокруг не было ни души, только тихий шелест листвы на ветру и далекое, недовольное карканье ворона где-то в глубине леса. Она присела на корточки, всматриваясь в этот странный, рукотворный квадрат земли. Что это? Кто это сделал? Ответ казался очевидным. Отец. Но зачем? Что он мог здесь закопать? Или откопать?
Её взгляд зацепился за что-то металлическое, тускло блеснувшее среди глины и листьев у самого края квадрата. Она потянулась и осторожно подняла предмет. Это был тяжелый, покрытый пятнами ржавчины болт с большой шестигранной головкой. Он выглядел старым, но одновременно и абсолютно чужеродным здесь, в лесу, среди корней и мха. Словно деталь от какой-то большой металлической конструкции, механизма, потерянная или выброшенная за ненадобностью.
Лили повертела тяжелый болт в руках. Он был холодным и грязным, пачкал пальцы ржавчиной и землей. Она посмотрела на квадрат взрытой земли, потом снова на болт. Прямой связи не было, но ощущение неправильности, скрытой тайны усилилось многократно. Что здесь делает такой болт? Она сунула находку в карман джинсов и поспешила уйти из этого места, прочь от квадрата свежевскопанной глины, чувствуя на спине чей-то невидимый, тяжелый взгляд. Она опять не нашла свою кошку. Она нашла еще один фрагмент страшного пазла, который складывался в пугающую картину, смысла которой она пока не понимала, но инстинктивно, всем своим существом боялась.
Часть 5
В субботу к ним приехала Сара. Лучшая подруга Эмили еще со времен их общей бурной юности в танцевальной студии, когда мир казался огромным и полным возможностей. Яркая, энергичная, всегда полная неиссякаемого оптимизма – Сара была как глоток свежего воздуха в затхлой, напряженной атмосфере дома Грейвсов. Но даже её привычная жизнерадостность не смогла скрыть или разогнать то густое напряжение, которое буквально повисло в воздухе, как дым от пожара.
Она привезла домашний яблочный пирог, еще теплый, и большой букет полевых цветов, искренне пытаясь создать иллюзию нормальности, обычной дружеской встречи. Но одного взгляда на Эмили ей хватило, чтобы понять – что-то не так. Очень не так.
– Эм, ты ужасно выглядишь, – сказала она прямо, без обиняков, когда они остались наедине на кухне, пока Лили, обрадованная приезду «тети Сары», но все равно какая-то отстраненная, ушла к себе в комнату. – Ты страшно похудела, у тебя синяки под глазами размером с блюдца. Что происходит?
Эмили попыталась изобразить улыбку, но губы её дрожали, а глаза оставались полными тревоги.
– Ничего особенного, Сар. Правда. Просто устала. Лето, жара… сама знаешь, как это выматывает.
– Не вешай мне лапшу на уши, Эмили Грейвс, – Сара накрыла её руку своей. Рука Эмили была ледяной, несмотря на жару. – Я тебя знаю сто лет. Дело не в жаре. Это Майкл? Где он вообще? Его машина стоит на подъездной дорожке.
Майкла не было дома. Он снова ушел «подышать» в лес, как только услышал скрип тормозов машины Сары. Будто избегал встречи.
Эмили отвела взгляд, уставившись на рисунок кухонного полотенца.
