Китежское измерение

В конце концов он не выдержал; вернее, не выдержал его действительно слабый организм.

– Ах ты засранец, – услышал он над собой радостный смех – Такой большой дядя и обделался!

Его оставили в покое. Тоненько запищал сотовый телефон и кто-то быстро пробормотал фамилию и адрес Соломатина. Рядом с собой, на полу, Лёвкин увидел свое ухо, растоптанное, раздавленное и превратившееся в противную кожистую лепешку с неправильными краями. Как те самые монетки…

От боли, от стыда, от бессилия и безысходности Лёвкин заплакал. Сначала тихо, а затем все громче и громче, понимая, что теперь стесняться нечего и некого. Все кончено, так и не успев толком начаться.

– Молчать! – прикрикнули на него, но он уже ничего не слышал. Когда его опять начали бить, он уже не пытался хоть как-то увернуться или защититься – единственным его желанием было поскорее дождаться того самого удара, который поставит на этом кошмаре точку. Но вместо этого, внезапно, откуда-то извне, из другого измерения, из другой жизни донесся легкий шорох вставляемого в дверной замок ключа. Слабая искорка надежды вспыхнула в охваченном мраком сознании Лёвкина, на секунду вернув его к жизни.

– Кто это? – его быстро перевернули на спину.

– Я не знаю, – с трудом сказал он, давясь кровью, соплями и слезами.

– Кто это может быть?

– Наверное, хозяин квартиры, – Лёвкин вспомнил тихого, безобидного алкаша.

Входная дверь осторожно скрипнула и тут же послышалась какая-то суетливая возня: глухие удары, растерянный мат, приглушенный стон, один из мучителей метнулся обратно в комнату, схватил со стола «вальтер» Лёвкина и подушку с кровати. Сухо, словно переламываемая ветка, щелкнул выстрел, и все стихло. В комнату, за ноги, втащили безжизненно обмякшее тело хозяина-алкаша и бросили его у противоположной стены. Дымящуюся подушку бросили на окровавленное, изуродованное выстрелом лицо.

– Будет знать, падла, как без стука входить! – пошутил тот самый, с голубыми глазами, направляясь к Лёвкину и передергивая затвор.

– Ну а ты вылупился? Тоже пулю хочешь?

– Не надо… – только теперь Лёвкин понял всю серьезность своего положения.

– Что не надо?!

– Я все скажу… – стараясь не смотреть на подергивающееся в конвульсиях тело хозяина квартиры, спешно выдохнул он. – Все скажу!

– Конечно, скажешь. Куда ты, б… денешься.

– Я все… все сам скажу…

– Ну давай, мы слушаем, – перед Лёвкиным опять появился диктофон.

Следующие полчаса, пока не кончилась пленка, диктофон исправно записывал быстрое, мокрое бормотание Лёвкина, часто прерываемое внезапными рыданиями…

* * *

– Такие вот дела, – Потапов разлил остатки водки и заглянул в пустую банку из-под кабачковой икры.

– Это правда? – спросил Чернов.

– Нет, это шутка, – Соломатин, пьяный и оттого веселый опрокинул свою стопку. – Мы специально, в час ночи, пошутить приехали.

– Но если это так, то это же … – далее Чернов коротко выругался.

– Да, именно так, – подтвердил Потапов.

– А зачем вам я? Вы что, вдвоем не справитесь?

– Не справимся! – мотнул головой Соломатин. – Без тебя никак не справимся.

– Почему?

– Потому, что нам стволы нужны.

– Что?

– Стволы.

– Стволы?! – удивился Чернов. – Какие еще стволы?

– Такие, – Потапов кивнул на десантный «калашников» Чернова. – Или что-нибудь посерьезнее. РПК или «плетка».

– Да вы что?

– А ты как думал?! В такое дело лезть и не иметь ничего за душой?

– Где ж я их достану?

– Ты где служишь-то? В детском саду, сторожем?

– Но как?

– Да вы из Чечни, небось, столько неучтенки приволокли, – Потапов презрительно хмыкнул. – Из Афгана стволы таскали, а из Чечни и подавно небось натащили.

Потапов был прав; после окончания чеченской командировки, оружия привезли предостаточно. В основном трофейное и поэтому неучтенное. Вернее, была составлена какая-то смешная опись, но где она и кто конкретно за это оружие отвечает – не знал никто. Оружие, несколько десятков стволов, в беспорядке сваленное на складе, по большому счету, было бесхозным.

– Короче, есть два варианта, – Соломатин достал сигарету. – Либо мы у тебя стволы просто покупаем, либо ты входишь с нами в долю и помогаешь их достать.

– Это, конечно, криминал, – продолжил Потапов. – Но без стволов впутываться в такую историю… в общем, сам понимаешь.

– Подумай, раскинь мозгами, – Соломатин выпустил густое облако дыма. – И еще мы хотим поговорить с Ковалёвым.

– И с ним тоже?

– И с ним. Нам нужны проверенные люди.

– Хорошо, я подумаю.

– Двух дней хватит?

– Одного хватит.

– Тогда, – Потапов достал ручку и на краю газеты написал свой номер телефона. – Если что надумаешь – звони. В любое время.

– Хорошо, – Чернов оторвал клочок газеты с телефоном и спрятал в нагрудный карман. – С Ковалёвым днём поговорю.

Чернов почему-то вспомнил, как этой зимой, в Грозном, Ковалёв ловко, словно всю жизнь только этим и занимался, обшаривал карманы убитого боевика.

– Я думаю, он согласится, – добавил он.

Глядя как в серых, предрассветных сумерках, поблескивая мокрыми от росы боками, «уазик» медленно выезжает за ворота части, Чернов уже знал, что завтра он наберет оставленный Потаповым номер. Знал он, что армия, с которой он, как верный, преданный муж, был неразрывно связан столько лет, уже осталась в прошлом как вчерашний день, и что теперь его жизнь потечет по другому руслу, в совершенно ином направлении.

Знал он, что и Ковалёв, в эту минуту мирно спящий в офицерском общежитии, пока сам того еще не ведая, живет уже другой жизнью. Другой и не похожей на предыдущую.

Не знал Чернов только одного – хорошо это или плохо и чем закончится?

* * *

– Вот что, – Лёвкина отвязали от стула и поставили на ноги. – Бегом в ванную подмываться, сейчас поедешь с нами.

– Куда?

– Куда надо.

На подламывающихся ногах, с трудом сдерживая подкатывающую к горлу тошноту, Лёвкин поковылял в ванную. Закрыв за собой дверь и включив воду, он бросился к унитазу, вцепился в него, словно утопающий за спасательный круг, и минут пять корчился в рвотных спазмах.

Вытирая выступившие на глазах слезы, он, пошатываясь, встал, умылся холодной водой и посмотрел на себя в зеркало.

Когда-то, в молодости, он был интересным мужчиной. По крайней мере, женским вниманием он не был обделен никогда. Чего скрывать, себе он тоже нравился. Благородный, породистый профиль, умные глаза, высокий лоб, аккуратные, ухоженные усы; все это выгодно отличало его от серого, невзрачного, вечно пахнущего перегаром и не стираными носками простого мужичья. Годы не испортили его, а наоборот, добавили ему солидности. Глядя на него, никто не посмел бы сказать, что Лёвкин похож на неудачника и аутсайдера. Наоборот, он производил впечатление респектабельного, уверенного в себе человека, идущего по жизни также непринужденно, как океанский лайнер по спокойному морю.

Такое впечатление он производил раньше, но точно не сейчас.

Сейчас он был жалок. Настолько жалок, что Лёвкин, глядя на свое страшное отражение, вновь расплакался. Он не узнал себя. Сине-бурое месиво, увиденное им в зеркале, не имело с ним ничего общего. Глаза, заплывшие и потухшие, были чужими.

Плакал Лёвкин стоя под душем, плакал перевязывая себе голову, плакал одеваясь и замолчал лишь при выходе из квартиры, получив сильный тычок под дых.

Его усадили в его же машину и куда-то повезли. Москва, пролетающая за окнами, казалась чужой и зловещей.

– Другана твоего мы найти пока не можем, – доверительно сообщили ему. – Поживешь пока на хате вместе с нами.

– На какой хате? – напрягся Лёвкин. Мысль о том, что он не вернется к себе домой, почему-то сильно его испугала.

– На своей хате.

– То есть… дома?

– Дома. Он же к тебе домой ходит?

– Обычно он мне звонит.

– Куда звонит? Домой?

– Да.

– Ну так в чем проблема, б…!? – рявкнули на него.

– Нет проблем, – быстро ответил Лёвкин.

Впервые за эти несколько кошмарных часов Лёвкин успокоился и взял себя в руки. Ситуация слегка прояснилась и это было уже значительно лучше, потому как нет ничего хуже пугающей неопределенности. Теперь надо собраться с мыслями, хорошенько все взвесить и попытаться найти выход.

Лёвкин верил в себя и надеялся, что он обязательно выпутается из этой истории. Он всегда добивался того, чего хотел, добьется и на этот раз. В конце концов, в жизни бывают вещи и пострашней. Главное – он жив, в отличие от несчастного алкаша. А раз он жив, то способен шевелить мозгами. И именно эта способность всегда была его наиболее сильной стороной.

Не надо отчаиваться. Как сказал кто-то из великих, в жизни не бывает безвыходных ситуаций.

Лёвкину так хотелось в это верить.

* * *

Когда позвонил Чернов, Потапов еще валялся в постели и размышлял об одной непростой вещи – опохмеляться или нет? Идти за пивом, или не стоит? С одной стороны идти было лень, но с другой стороны организм настойчиво требовал исцеления…

– Я готов, – просто и буднично сказал Чернов.

– А Ковалёв? – поинтересовался Потапов. – Ты с ним говорил?

– Говорил. Он согласен. Так что приезжайте.

– Когда?

– Сегодня после двадцати трех.

– Уже сегодня?

– Завтра будет поздно.

– Почему? – Потапову такая спешка не очень понравилась. В любом деле он привык действовать не спеша и обстоятельно.

– Не по телефону, – ответил Чернов.

– Понял. Тогда ждите.

Повесив трубку, он, по старой армейской привычке, начал быстро собираться. Хотя собирать особенно было нечего – чистое белье, старая форма, сапоги, полотенце, два куска мыла, зубная щетка; все это давно было уложено в рюкзак и ждало своего часа. Который, похоже, наступил.

Все еще размышляя о пиве, Потапов набрал номер Соломатина.

– Сегодня, – только и сказал он ему.

– Когда? – Соломатина это известие, похоже, не сильно удивило.

– Они ждут после двадцати трех.

– Они? – переспросил Соломатин.

– Ковалёв тоже. Как твой «козел»? Проблем не будет?

– Постучи по дереву. Ты сам-то готов?

– Готов.

– Тогда жди, сейчас заеду.

Потапов тут же набрал номер деда.

– Дед, я уезжаю, – вместо приветствия сказал он.

– Уже?! – удивился дед.

– Да.

– Ты ничего не забыл?

– Нет, ничего.

На несколько секунд повисла пауза. Дед, по-видимому, хотел что-то сказать на прощание, но кроме банального «ни пуха, ни пера», Потапов ничего от него больше не услышал.

– Береги себя, Андрюша, – грустно добавил дед, – и… возвращайся!

– Не волнуйся дед, все будет хорошо. Давай, до скорого!

– Надеюсь, что до скорого…

Повесив трубку, Потапов, поразмышляв с минуту, почти бегом кинулся вон из квартиры – места в рюкзаке оставалось еще много, голова болела, дорога предстояла длинная, короче, без пива никак не обойтись.

Что Потапову всегда в самом себе нравилось, так это умение в самый ответственный момент принять правильное, единственно верное решение.

Как сейчас, например.

Соломатин, так же как и Потапов был человеком военным. Был, правда, в прошлом, но это не помешало ему быстро собраться и загрузиться в свой «уазик».

Рюкзак набитый всем необходимым на заднее сиденье, миноискатель под брюхо машины – вот, собственно, и все сборы.

Присев «на дорожку» он окинул прощальным взглядом свою квартирку. Тесная и не знавшая ремонта уже лет двадцать, но, тем не менее своя, родная. Уезжая в командировки, Соломатин всегда испытывал легкое чувство грусти от расставания с квартирой, словно оставлял любимого человека. Здесь он родился, здесь прожил почти всю свою жизнь, из этой квартиры он уходил в Афган, и опять он оставляет ее, ввязавшись в очередное приключение с сильным душком авантюры.

Выезжая из двора, он чуть было не столкнулся с большим, серебристым «гранд-чероки», который на большой скорости пытался во двор заехать. Два джипа резко, тревожно заскрипев тормозами, остановились, потом медленно сдали назад и благополучно разъехались. Обычное, на первый взгляд, ничем не примечательное событие, коих каждый день в любом московском дворе происходит великое множество.

Объезжая «гранд-чероки» и вполголоса матеря его водителя, коротко стриженого парня с цепким, неприятным взглядом, Соломатин и не предполагал, что именно сейчас решилась его судьба, как, впрочем и судьба всего предприятия в целом. И уж совсем не мог он предположить, что отныне его жизнь, а так же еще несколько десятков жизней, окажутся связаны меж собой невидимыми, но очень прочными нитями.

* * *

Серое, в бесчисленных заплатках и трещинах полотно дороги быстро бежит прямо под колеса «уазика» и, раздавленное, так же быстро уползает прочь.

Соломатин недовольно покашливает и периодически бросает на Потапова быстрые, завистливые взгляды. Ему хочется пить. Ему хочется пива.

– Сегодня градусов тридцать, – без всякой задней мысли говорит Потапов и делает большой глоток из четвертой уже бутылки.

Соломатин ничего не отвечает и лишь сильнее давит на газ, заставляя «уазик» мчаться на пределе своих сил. Где-то внизу, под днищем, на неровностях дороги гулко погромыхивает миноискатель.

Потапов любит дорогу. Любит огромный, неохватный, распахнувшийся во всю ширь простор, бесконечную, манящую неизвестностью ленту дороги, перелески и поля, разрезанные этой лентой надвое, задумчивые, медленные речки, быстро пролетающие за ограждениями мостов, села и деревни, появляющиеся на миг и так же быстро исчезающие.

Дорога – это событие. Встреча с другой жизнью, которая городскому жителю почти незнакома.

А эту дорогу, текущую сейчас у него под ногами, он любит вдвойне. Потому, что ведет она его к тому, о чем, боясь сглаза, и подумать-то страшно. И поэтому радостно смеется Потапов над хмурым, недовольным Соломатиным, над очередной кочкой, на которой, гремя всеми суставами подвески, «уазик» жестко «козлит», над толстым гаишником, с трудом вылезающим из своей патрульной машины. Все вызывает у него умиление и почти детский восторг.

Удивительно, но жизнь иногда действительно бывает прекрасна!

Едва стемнело, Чернов и Ковалёв, тихо, по-воровски проникли на оружейный склад.

Часовой, разумеется, их заметил, но особого любопытства не проявил. За полтора года службы он хорошо усвоил одно железное правило – чем дальше от начальства, тем легче жизнь солдата. Раз господа офицеры пошли на склад, значит им это для чего-то нужно. А для чего, так это не его, часового, ума дело. Может, им выпить больше кроме как на складе негде. Может, они инвентаризацию решили устроить. Может… Короче все может быть.

Заперев за собой огромные зеленые ворота с облупленной красной звездой, Чернов с Ковалёвым быстро, по-хозяйски, принялись обшаривать длинные ряды стеллажей.

– Вот оно, – возбужденно прошептал Ковалёв.

Из складской полутьмы на незваных гостей угрюмо уставились хищные рыльца пулеметов, тонкий хоботок снайперской винтовки, носатые дула обычных «калашей» и подозрительные глазки дюжины пистолетов. Все это была «неучтенка» – трофейное оружие, вывезенное из Чечни и сваленное за ненадобностью на складе.

Ковалёв стащил со стеллажа пулемет и ловко начал его разбирать, складывая детали в разложенную на полу плащ-палатку. Чернов то же самое проделывал со снайперской винтовкой. Лишенные своих основных частей, разобранные до хребта-основания, пулемет и винтовка утратили свой законченно-грозный вид, превратившись в две жалкие, исхудавшие, похожие на берданки «пукалки».

Потом очередь дошла до двух автоматов; к ним присоединились четыре пистолета Стечкина. Чернов ухватил было гранатомет РПГ-7, но Ковалёв не одобрил его идею.

– Ты бы еще пушку взял.

– Может пригодится? – Чернов с сомнением посмотрел на гранатомет.

– Для чего? Рыбу глушить?

Гранатомет лег обратно на свое место, но Чернов на этом не успокоился и накидал в плащ палатку с дюжину «лимонок». Ковалёв покачал головой, но промолчал. А вот ящик с тротиловыми шашками он одобрил. Да и не мог не одобрить, будучи сапером. Ведь в умелых руках тротиловая шашка становится универсальным и эффективным оружием и об этом много могли бы рассказать те, кто познакомился с «подарками» Ковалёва в Афганистане и Чечне. Правда, получив «подарки» они стали навсегда бессловесными.

Потом, с другого уже стеллажа они притащили два цинка с патронами; один для пулемета, другой для автоматов. Для пистолетов они набрали патронов в мешок из под противогаза и все собранное барахло оттащили к дверям склада. После чего, придав себе спокойный и непринужденный вид, вышли наружу.

Часовой, едва завидев покидающее склад начальство, тут же повернулся к ним спиной и проявил живейший интерес к забору и опутывающей его колючей проволоке.

– По сторонам смотри, боец! – прикрикнул на него Ковалёв проходя мимо. – Эдак у тебя из-под носа полсклада упрут.

Вернувшись в офицерское общежитие они, стараясь не привлекать внимания, быстро собрали необходимые им вещи и, написали рапорты об увольнении, по старой привычке сверив часы, разошлись каждый по своим делам.

Чернов разыскал Сидорчука и отправил его за водкой, а Ковалёв, наплевав на все, завалился спать.

* * *

Маленький Виталик Ковалёв был задиристым, злым и упрямым мальчиком. «Весь в отца!» горестно говорила мать каждый раз, когда Виталик, приходя из школы, гордо демонстрировал новый синяк под глазом или разбитую губу.

Дрался он постоянно. В школе со старшеклассниками, во дворе с чужими «залетными» ребятами, нередко сам делал вылазки в чужие дворы и даже в другие районы. И хоть драки не всегда оканчивались в его пользу, его это не расстраивало. Виталик следовал олимпийскому принципу, где главное, как известно, не результат, а участие.

Так уж получилось, что мать воспитывала его в одиночку. Отец Виталика, военный советник, без вести пропал в Анголе. Не погиб, не попал в плен, а просто пропал. Его сослуживцы, пряча глаза, говорили, что может быть всё скоро проясниться, мол, тела никто не видел, значит, есть надежда. Но мать прекрасно понимала, что все это пустые слова: ее исстрадавшееся сердце давно уже знало, что мужа нет в живых. Тела, конечно, никто не видел, но любой дурак знает, что бывает с сапером, ошибись он хоть раз. Там не то, что тело, шнурки от ботинок и то не найдут.

Загадочна судьба отца, естественно, не оставила Виталика равнодушным; в тринадцать лет он твердо решил стать сапером. Не десантником, ни летчиком, ни моряком, а именно сапером. К тому времени двор, класс, да и вся школа уже лежали поверженными у его ног. Виталика манил другой, непокоренный еще мир. Мир приказов, уставов, кирзы и едкой пороховой гари. Мать сопротивлялась до последнего, но куда там…

Упрямство, по-видимому, было фамильной чертой Ковалёвых.

Виталик, бывший до этого хроническим троечником, внезапно подтянулся, прошел в девятый класс и к удивлению учителей, да и своему собственному поступил-таки в военное училище.

Утверждаться он начал в первый же день, накостыляв первому встречному курсанту лишь за то, что тот «косо посмотрел». Затем, освоившись, он по старой школьно-дворовой привычке принялся «покорять» старших товарищей, которые просто-напросто растерялись. Обычно «молодняк» так себя не ведет: поджав хвост и скучая по мамке, они становятся легкой добычей старших курсантов, безропотно выполняя все их требования и приказы. От стирки носков, до посылки за пивом. Но Ковалёв решил перестроить годами сложившийся порядок. Кто-то из старших попросил его сбегать за сигаретами, за что тут же был зверски бит. Никто, ни одна живая душа не смела помыкать Ковалёвым. Мало того, такую же неуважительность Ковалёв проявил и по отношению к офицерам. Получив наряд вне очереди за растрепанный внешний вид, Виталик просто послал дежурного куда подальше. И быть бы ему отчисленным в первый же месяц учебы, если бы не новые друзья.