Эссе

Так оно записано потому, что таков закон жизни. Наши поступки, даже вопреки нашему умыслу, выстраиваются по вселенской оси.

Человек не может говорить, не вынося себе суждения. Сознательно или нет, он рисует свой портрет перед слушателями каждым словом. Каждое мнение бьёт рикошетом в говорящего. Представьте, что это клубок ниток, брошенный в мишень, – только второй конец остаётся в мешке у самого метателя. Или, точнее, это гарпун, пущенный в кита. Он летит, сматывая верёвку с нашей лодки. Если гарпун плохо сделан или брошен неумело, он может перерезать рулевому тело пополам или потопить нас.

Ты не совершишь зла, не поплатившись за это. «Никто и никогда не гордился чем-то без вреда для себя», – сказал Бёрк. Человек, замкнувшийся в своём свете, не замечает, что сам отрезает себе путь к подлинной радости, пытаясь её присвоить. Религиозный фанатик, отвергающий «неправильных», не понимает, что сам себе захлопывает двери рая, стараясь не впустить туда других. Относись к людям как к пешкам или кеглям – и получишь ущерб сам. Исключишь их сердце – потеряешь собственное. Чувства хотят превратить любого, будь то женщина, ребёнок, бедняк, просто в «предмет». Просторечное: «Сдеру с него деньги, а нет – так шкуру» – на поверку мудро: ведь в глубине всё происходит по единому закону.

Любое нарушение любви и справедливости в наших взаимоотношениях быстро карается. Каратель – это страх. Пока я остаюсь с другим человеком в простых и честных отношениях, мне приятно его видеть. Мы сближаемся, как вода с водой или два потока воздуха, свободно смешиваясь. Но стоит лишь отойти от простоты и замыслить «половинчатость» – выгоду для меня, не совпадающую с его благом, сосед это почувствует и так же отстраняется: его глаза больше не ищут моих, между нами война: он проникается ненавистью, а меня терзает страх.

Все старые уродливые порядки в обществе, все несправедливые накопления власти и богатства наказываются тем же путём. Страх – мудрый советчик и вестник всяких переворотов. Он показывает, что там, где он появляется, есть гниль. Он – падальный ворон, и если ты ещё не понимаешь, над чем он кружит, знай, что там уже «смерть». Наши законы робки, наше имущество робко, образованные слои общества тоже робки. Веками страх насмехался и мертвенно каркал над властью и собственностью. Эта зловещая птица не вьётся без причины. Она указывает на великие беззакония, которые потребуют пересмотра.

Сюда же относится то предчувствие перемен, что возникает, как только мы перестаём действовать по собственной воле. «Жуткая тишина полудня безоблачного», «изумруд Поликрата», священный трепет удачи, а также инстинкт, побуждающий благородные души брать на себя суровые испытания вместо беспечного довольства, – всё это колебания весов справедливости в уме и сердце человека.

Люди, видавшие виды, знают, что лучше «расплачиваться по ходу». Иногда скупой расчёт обходится очень дорого. Заёмщик оказывается в долгу у самого себя. Что заработал человек, получивший сотню услуг и не отплативший ни одной? Что толку хитростью или ленью одалживать у соседа вещи, лошадей или деньги? В ту же минуту в этом договоре возникает признание: «одна сторона – в выигрыше, другая – в долгу», значит, «один выше, другой ниже». Это запечатлевается и в памяти должника, и в памяти кредитора. И всякая новая сделка меняет их взаимное положение. Скоро он поймёт, что лучше бы уж сломал себе кости, чем ездить в чужой карете, а «высшей платой за вещь может быть попросить её».

Мудрец распространит этот урок на все стороны жизни, понимая, что благоразумие требует отвечать любому, кто предъявляет к тебе законное требование, – временем ли, талантами или сердечной теплотой. Плати всегда, ведь рано или поздно придётся заплатить весь счёт целиком. Люди и события могут встать между тобой и справедливостью, но это лишь отсрочка. Всё равно твой долг тебя настигнет. И если у тебя есть ум, ты будешь бояться процветания, которое только нагрузит тебя ещё больше. Благо – цель природы. Но за каждое благо, которое мы получаем, взимается налог. Велик тот, кто раздаёт больше всего благ. А ничтожен (и это единственное истинное ничтожество во вселенной) тот, кто принимает милости и не отдаёт ничего. По естественному порядку мы редко можем вернуть благо именно тому, от кого получили, – зато мы обязаны вернуть его кому-то другому, так же, линия к линии, дело к делу, цент к центу. Берегись, чтобы хорошее не застаивалось у тебя в руках, иначе оно быстро протухнет. Скорее плати дальше, в каком-нибудь виде!

Тот же беспощадный закон надзирает за трудом. «Самая дешёвая работа обходится дороже всех» – говорят дальновидные. Когда мы покупаем веник, коврик, повозку или нож, по сути, мы покупаем умение применить здравый смысл к насущной задаче. Выгодно платить у себя за толкового садовника, или за здравый смысл, пущенный в садоводство; за умелого моряка – это здравый смысл в навигации; хорошая прислуга – это здравый смысл в кулинарии, шитье, домашней работе; твой агент – тот же здравый смысл в ведении счетов. Так мы множим своё присутствие, как бы расширяемся по своему владению. Но, ввиду двойственной природы вещей, здесь, как и в жизни, нет обмана. Вор обкрадывает самого себя. Мошенник обманывает самого себя. Ведь истинной ценой труда являются знание и добродетель, а богатство и репутация лишь знаки этого. Знаки, как бумажные деньги, могут быть сфальсифицированы или украдены, но вот их суть, то есть знание и добродетель, подделать или украсть нельзя. Эти цели труда не достижимы иначе, как через настоящие умственные усилия, предпринимаемые по чистым побуждениям. Ни шулер, ни вор, ни азартный игрок не выжмут тех знаний о материальной и нравственной природе, которые честный работник извлекает своими стараниями. Закон природы: «Сделай дело – и получишь силу», но кто дела не сделал, тот не получит и силы.

Весь человеческий труд, во всех формах – от заострённой палки до возведения города или написания эпоса, – подтверждает идею совершенной компенсации в мире. Абсолютный баланс «отдачи – принятия», доктрина о том, что всё имеет свою цену, и если эта цена не уплачена, то мы получаем не ту вещь, на которую рассчитывали, а нечто иное, да и нельзя ничего заполучить без платы, – столь же величественны, когда смотришь на бухгалтерские колонки в хозяйственных книгах, как и в законах света и тьмы, во всех взаимодействиях природы. Я не сомневаюсь, что высокие законы, которые человек видит в тех процессах, к которым он близок, строгая этика, что сверкает на лезвии его резца, вымеряется его отвесом и линейкой, проявляется и в магазине, и в истории народа, – всё это возвышает для него его ремесло, скрыто преображая его работу в его же глазах, хоть и редко называется по имени.

Союз добродетели с природой заставляет все вещи враждебно восставать против порока. Прекрасные законы и субстанции мира преследуют и бичуют предателя. Он видит, что всё в мире устроено ради истины и общего блага, а спрятаться негде. Соверши преступление – и земля сделается стеклянной. Соверши преступление – и словно белый покров снега укажет в лесу след каждой куропатки, лисы, белки или крота. Не отзовёшь произнесённого слова, не сотрёшь свой след, не уберёшь лестницу так, чтобы никто не проник. Фатальное свидетельство всегда всплывёт. Элементы природы – вода, снег, ветер, притяжение – станут карами для вора.

С другой стороны, этот же закон неотвратим и для дел праведных. Люби – и будешь любим. Всякая любовь справедлива, как две стороны алгебраического уравнения. Добрый человек обладает абсолютным добром: оно, подобно огню, всё преображает в свою природу. Никто не может причинить ему истинный вред. Наподобие царских армий, посланных против Наполеона, которые, увидев его, бросали знамёна и из врагов превращались в союзников, – все бедствия, вроде болезни, оскорбления или нищеты, становятся ему на пользу:

«Ветры дуют и воды катятся,

Принося храброму силу и божественность,

А сами по себе – ничто».

Даже слабость и недостатки другому становятся друзьями праведнику. Как никто не гордился чем-то без ущерба для себя, так никто не имел недостатков, которые не оказались бы где-то для него благом. Олень из басни хвалился своими рогами и ругал ноги, но когда пришёл охотник, именно ноги спасли его, а зацепившись рогами за кусты, он погиб. Каждый человек в своей жизни может поблагодарить и свои пороки. Кто не прочувствовал истину в борьбе против неё, тот не знает её до конца; кто не страдал от чужих талантов и не видел их торжества над собственными изъянами, тот не знает их силы. Если у кого-то такой нрав, что он не уживается в обществе, то ему придётся полагаться только на себя, научиться самоподдержке. И тогда он, словно раненая устрица, залатает раковину перламутром.

Сила наша возрастает из нашей слабости. Возмущение, которое призывает в нас тайные резервы, не пробуждается, пока мы не ужалены и не подверглись жёсткому нападению. Великий человек всегда готов быть «малым». Пока он сидит на «подушке достоинств», он засыпает. Но при нажиме, терзаниях и поражениях у него появляется шанс чему-то научиться, он пробуждает ум, человечность, берёт факты, узнаёт собственное невежество, избавляется от безумной самоуверенности, обретает здравую меру и реальное мастерство. Мудрец сам становится на сторону тех, кто обрушился на него. Ему это выгоднее, чем им, – найти своё слабое место. Рана заживает и отпадает, как мёртвая кожа, и когда враг радовался бы победе, оказывается, что человек пошёл дальше и уже неуязвим. Порицание безопаснее, чем похвала. Мне ненавистно, когда меня защищают в газете. Пока всё, что говорят, говорят против меня, я как бы уверен в успехе. Но стоит мне услышать сладостные слова похвалы, я чувствую себя беззащитным перед врагами. Вообще, всякое зло, которое нас не сломило, становится нашим благодетелем. Подобно дикарю с Гавайев, который верит, что сила и отвага убитого врага переходят к нему самому, мы приобретаем силу от каждого искушения, которое нам удалось отринуть.

Те же силы, что оберегают нас от бедствий, изъянов и вражды, защищают и от эгоизма и обмана – если мы хотим этого. Запоры и засовы – не лучшие наши охранные средства, и прозорливость в торговле не всегда признак истинной мудрости. Люди страдают всю жизнь от глупого суеверия, что их могут обмануть. Но мужчине (или женщине) невозможно быть обманутым никем, кроме самого себя, это все равно что «быть» и «не быть» в одно и то же время. Есть третий, молчаливый участник любой сделки: природа и душа вещей. Она берёт на себя гарантию исполнения каждого договора, так что честная услуга не останется без воздаяния. Если служишь неблагодарному хозяину – служи усерднее. Долг несёшь не ему, а Богу. Каждый твой удар будет оплачен. И чем дольше откладывается плата, тем лучше: ведь здесь проценты на проценты набегают согласно божественному «банковскому обычаю».

История гонений – это история попыток «обмануть природу», заставить воду течь вверх, свить верёвку из песка. Не имеет значения, много ли гонителей или один, будь то тиран или разъярённая толпа. Толпа – это сообщество, которое добровольно отказывается от разума, идя против его законов. Её время – ночь. Её деяния безумны, как и весь её строй. Она преследует принцип, хочет высечь саму Правду, намазать дёгтем и обвалять в перьях Справедливость, обрушивая огонь и бесчинство на дома и тела тех, кто ей носит эти качества. Она напоминает мальчишек, которые мчатся с пожарными шлангами тушить багровые сполохи северного сияния. Неуничтожимый дух лишь обращает злобу против самих гонителей. Мученика нельзя обесчестить. Каждый удар кнута оборачивается языком славы, каждая тюрьма – более сияющей обителью, каждая сожжённая книга или дом озаряет мир, каждое вычеркнутое и запрещённое слово гулко разносится по всей земле. Часы трезвости и размышления приходят к общинам, как и к людям, и тогда Истина выходит на свет, а мученики оправдываются.

Так всё вокруг проповедует относительную несущественность «внешних обстоятельств». Всё решает человек. Каждая вещь двустороння – в ней есть добро и зло. Любое благо несёт налог. Я учусь довольствоваться. Но учение о воздаянии – не учение о равнодушии. Бездумные, услышав такие доводы, скажут: «И зачем тогда быть хорошим? Всё равно в итоге всё одно: если я наживу что-то хорошее, я заплачу за это; если чего-то не получу, взамен обрету другое; значит, все действия равны?»

Но есть нечто более глубокое в душе, чем компенсация, – её собственная природа. Душа не замещает что-то иное, она живёт сама по себе. Она есть. Под всем этим бушующим морем обстоятельств, волны которого уравновешенно качаются вперёд-назад, скрывается изначальная бездна реального Бытия. Сущность, или Бог, – это не часть и не соотношение, а целое. Бытие – великое утверждение, исключающее отрицание, самодостаточное и поглощающее все соотношения, части и времена в себе самом. Природа, истина, добродетель – исходят из Него. Порок – это отсутствие и отдаление от Него. Ничто и Ложь могут выступать как великая Ночь или тень, на фоне которой живое мироздание проступает ярче, но сами по себе они не рождают фактов; не могут действовать, ибо не существуют. Они не могут содействовать добру или злу. Они и есть зло – в том смысле, что «хуже, чем быть» – «не быть вовсе».

Нам кажется, что зло в мире недополучает должной кары, потому что преступник упорствует в своём зле и не предстоит никакого суда на наших глазах. Нет громогласного опровержения его чуши перед людьми и ангелами. Значит ли, что он перехитрил закон? Раз он носит в себе злобу и ложь, он уже оторван от природы. Как-то это станет очевидным и для ума, но даже если мы не увидим, этот «убыль в жизни» уравновесит вечный счёт.

И нельзя сказать, что приобретение праведности обязательно оплачивается какой-то «утратой». Добродетель не влечёт штрафа, как и мудрость. Это прирост бытия. Совершая добрый поступок, я истинно существую. Я приращиваю мир; завоёвываю пустыни, отбитые у Хаоса и Ничто, и вижу, как тьма отступает к горизонту. Нельзя переусердствовать в любви, или в знании, или в красоте, если понимать их в чистом смысле. Душа не признаёт границ, утверждая всегда оптимизм, а не пессимизм.

Её жизнь – движение, а не остановка. Её инстинкт – это доверие. Мы говорим «больше» или «меньше» применительно к тому, насколько душа присутствует в человеке, а не к её отсутствию. Храбрец больше человек, чем трус; правдивый, милосердный, мудрый более человек, чем глупец и негодяй. Никакого «налога» на добро добродетели нет, ибо оно – само пришествие Божие, абсолютное бытие, без сравнений. Внешние блага облагаются налогом, и если они пришли без нашего труда и заслуг, то у них нет корня во мне, и первый же ветер их унесёт. Но все богатства природы принадлежат душе и доступны, если платить законной монетой – трудом, который признаёт сердце и ум. Я не хочу больше находить благо, которого не заслужил, например, не желаю наткнуться на кувшин с закопанным золотом, зная, что вместе с ним придёт груз новых забот. Не хочу «увеличивать» внешние дары – ни имущество, ни почёт, ни власть, ни людей, в услужении мне. Видимый выигрыш неизбежно оборачивается налогом. Но знания о том, что воздаяние существует, и что не стоит раскапывать сокровища, «налога» не требует. И в этом моё мирное и вечное радование. Я ограничиваю поле возможной беды. Я постигаю мудрость св. Бернара: «Ничто не может нанести мне вред, кроме меня самого; урон, который я несу, я ношу внутри, и по-настоящему страдаю лишь по собственной вине».

В самой сущности души заложено «возмещение» за неравенства судьбы. Главная трагедия природы кажется в различии «Больше» и «Меньше». Как «Меньше» не испытывать боли? Как не ненавидеть «Большее»? Глядя на тех, у кого способностей меньше, чувствуешь тоску и смущение, даже избегаешь их взгляда, страшась, что они упрекнут Бога. И что им остаётся делать? Несправедливо, подумаешь ты. Но если всмотреться ближе, эти «огромные различия» тают. Любовь их преодолевает, как солнце топит айсберг в море. Раз у всех одно сердце и душа, исчезает вражда «моё – твоё». Моё становится твоим, а твоё – моим. Я есть мой брат, а он – это я. Если мне кажется, что меня заслоняют и затмевают «более великие» соседи, я всё равно могу любить, могу принимать. И тот, кто любит, присваивает величие того, кого он любит. Так я открываю, что мой брат – мой опекун, действует в моих интересах, и то владение, которое я ему завидовал, на самом деле моё собственное. Душа всё приручает. Иисус и Шекспир – фрагменты моей души, и через любовь я покоряю и присоединяю их к своему сознательному царству. Его доблесть – разве не моя? Его остроумие – если я не могу им распорядиться, значит, оно и не остроумие вовсе.

Таким же естественным путём объясняется бедствие. Всякий крутой слом благоденствия – это сигнал к росту. Каждая душа вынуждена внутренней необходимостью покидать старую систему вещей – друзей, дом, обычаи, веру, как моллюск выползает из своей прекрасной, но тесной раковины, чтобы вырастить себе новую (ср. «Наутилус» Оливера Уэнделла Холмса). И чем активнее человек, тем чаще он переживает такие перевороты, а в самой счастливой голове они происходят непрестанно, так что все мирские связи висят на ней легко, словно прозрачная плёнка, сквозь которую видна сама живая сущность, а не то застывшее разнородное образование, в котором большинство из нас «застревают». Тогда возможны подлинные расширения личности, и человек сегодняшнего дня едва узнаёт себя вчерашнего. Так должна выглядеть внешняя биография: мы каждый день снимаем с себя отжившие обстоятельства, как меняем одежду. Но мы, погрузившиеся в бездействие и сопротивляющиеся божественному расширению, получаем этот рост через удары.

Мы не желаем расставаться с друзьями, не желаем отпускать наших «ангелов». Не видим, что они уходят, чтобы их место заняли архангелы. Мы – идолопоклонники прошлого. Не верим в богатство души, её вечность и вездесущность. Не верим, что и сегодня у неё есть сила, равная или превосходящая вчерашнюю красоту. Мы упорно остаёмся в развалинах старой палатки, где когда-то были хлеб, покров и органы чувств, и не хотим признать, что Дух способен снова питать, одевать и укреплять нас. Ничто уже не кажется нам таким милым, сладким и изящным, как прежде. И мы впустую сидим и плачем. Но голос Всемогущего говорит: «Вставай и иди вперёд, вечно!» Мы не можем застрять в развалинах, но и не решаемся опереться на новое, вот и бредём, оглядываясь назад, как чудовища, смотрящие в прошлое.

Однако компенсация трагедий становится ясна нашему уму тоже, но лишь по прошествии времени. Жар лихорадки, увечье, жёсткое разочарование, утрата богатства или друзей кажется в ту минуту необратимой гибелью. Но надёжные годы вскрывают глубокую целительную силу под этими фактами. Смерть близкого – друга, жены, брата, возлюбленного, что была лишь невосполнимой потерей, спустя время вырастает в образ проводника или гения, ибо она обычно приносит перевороты в нашем образе жизни, завершает отрочество или юность, давно требующие конца, срывает привычный уклад или дом, и прокладывает дорогу к новому, более благоприятному для духовного роста. Она принуждает к новым знакомствам, к принятию новых влияний, которые в следующие годы окажутся бесценными; и тот, кто мог остаться «парниковым цветком» без простора для корней и с лишним солнцем над головой, – когда стены рушатся, а садовник перестаёт ухаживать, – становится мощным баньяном в лесу, под чьей сенью и плодами находит приют много людей.

Некоторые исследования о «Воздаянии» Эмерсона

• Pommer, Henry F. «The Contents and Basis of Emerson’s Belief in Compensation.» PMLA 77 (June 1962): 248—53.

• Panek, Le Roy Lad. «Imagery and Emerson’s «Compensation’.» 18 (IV, 1962): 218—221.

• Lee, Roland F. «Emerson’s «Compensation’ as Argument and Art.» New England Quarterly 37 (Sept 1964): 291—305.

• Riepe, Dale. «Emerson and Indian Philosophy.» Journal of the History of Ideas 28 (Jan—March 1967): 115—22.

• Bottorff, William K. «„Compensation,“ Emerson’s Ebb and Flow.» American Studies [Taiwan] 9 (March 1979): 1—9.

• Hughes, Gertrude Reif. Emerson’s Demanding Optimism. Baton Rouge: LSU P, 1984.

• Lasch, Christopher. The True and Only Heaven: Progress and Its Critics. New York: W. W. Norton, 1991.

• Jacobson, David. ««Compensation’: Exteriority Beyond the Spirit of Revenge.» ESQ 33 (II, 1987): 110—119.

• Larson, Kerry. «Justice to Emerson.» Raritan: A Quarterly Review 21:3 (2002 Winter): 46—67.

ДУХОВНЫЕ ЗАКОНЫ

Живое Небо почтительно внимает твоим мольбам:

Дом и строитель в одном лице,

Оно отсекает у человека отвергнутые им часы

И воздвигает из них башни вечности,

Проекты, которыми правит лишь оно само,

Не страшится подкопа времени,

Только крепнет, уходя в руины,

И той таинственной мощью, что таится

В каждом ответном рывке,

Заставляет пламя леденеть, а лёд – кипеть,

И, сквозь мрачные оковы Зла,

Кует серебряный трон для Невинности.

Когда наше сознание совершает акт отражённой мысли – когда мы оборачиваемся к себе сквозь луч ума, мы видим, что вся наша жизнь погружена в красоту. Позади, по мере нашего движения, вещи принимают прелестные очертания, точно далёкие облака. И не только то, что мы привыкли считать привычным и неинтересным, но и трагическое и ужасное обретает своеобразное изящество, когда занимает своё место в картинах памяти. Берег реки, сорняк у воды, старый дом, смешной человек – насколько они казались ничтожны, когда мы проходили мимо, но в прошлом и для них находится своя грация. Даже мёртвое тело, которое лежало в комнатах, придаёт дому некую торжественную красоту. Душа отказывается признавать уродство или боль. Если бы в минуты ясного разума сказать самую суровую правду, то оказалось бы, что мы никогда ничего не жертвовали. В эти часы ум так велик, что отнять у нас можно лишь то, что кажется малостью. Любая потеря, любая боль – это частность; вселенная остаётся для сердца целой. Ни утомительные хлопоты, ни беды не умаляют нашей уверенности. Никто не рассказывает о своих печалях так легко, как мог бы. Даже самый терпеливый мученик не избежит преувеличения. Ведь все страдания и труды принадлежат «конечному», а «бесконечное» покоится безмятежно в улыбке.

Человек может сохранить чистоту и здоровье своего духовного бытия, если будет жить в ладу с природой и не станет загружать свой ум чуждыми ему трудностями. Никто не обязан теряться в умозрительных лабиринтах. Пусть он творит и говорит лишь то, что по праву принадлежит именно ему, и даже если он мало знает из книг, его собственная природа не поставит перед ним интеллектуальных тупиков. Молодые люди надрываются над богословскими вопросами: первородный грех, происхождение зла, предопределение и тому подобное. Но эти проблемы никогда не встают перед человеком на его жизненном пути – только если он сам не полез их искать. Это вроде «свинок», «кори» и «коклюша» души – тому, кто ими не переболел, не объяснить своего здоровья и не прописать лечение. Простой разум даже не узнает таких «врагов». Другое дело, уметь дать отчёт в своей вере, пересказать кому-то принцип своей «целостности» и свободы. На это нужны редкие дары. Однако и без подробного самоанализа в человеке может жить природная силу́шка и чистота. Нам вполне хватит «нескольких крепких инстинктов и нескольких ясных правил».

Моя воля никогда не расставляла образы в уме по тому чину, в каком они стоят сейчас. Формальный курс учёбы, все годы академической и профессиональной подготовки не дали мне более существенных фактов, чем те, что я случайно вычитал в «бесполезных» книгах на задней парте латинской школы. То, что мы не называем образованием, порой дороже того, что мы им называем. Когда мы воспринимаем новую мысль, мы не догадываемся о её истинном весе. А «система» часто растрачивает усилия, пытаясь мешать этому естественному «магнетизму» души, которая со стопроцентной точностью притягивает то, что ей «родственно».

Точно так же и наша нравственная природа искажается всяким вторжением воли. Люди представляют добродетель как усилие, хвалятся своими «достижениями» в ней; повсюду идут споры: если восхваляют возвышенную натуру, не лучше ли тот, кто преодолевает искушение трудным путём? Но это суета. Или Бог пребывает в человеке, или Его нет. Мы любим характеры пропорционально их импульсивности и естественности. Чем меньше человек задумывается или знает о своей добродетели, тем больше он нам по душе. Победы Тимолеона, говорит Плутарх, были самыми лучшими, потому что они «текли и лились», словно гекзаметры Гомера. Если мы видим душу, для которой каждая поступь царственна, изящна, радостна, как роза, нам остаётся лишь благодарить Бога, что такое возможно и существует, а не хмуриться на ангела и восклицать: «А вот у некоего Крампа „вся жизнь – борьба“ с армией собственных бесов, и он лучше, потому что хоть ворчит, но их побеждает».