Разрушение иллюзии

Я погрустнела, потому что была уверена, что она поступит в институт, а мои шансы равны нулю. Ведь тогда наши дорожки разойдутся, и дружбе конец. Но она твёрдо заявила, что ради меня пойдёт не в институт, а в педучилище, так как с моими оценками мне не видать института. Меня задела такая постановка вопроса. Хотя я-то понимала, что дело всё же не во мне, а в её неуверенности в себе.

В этот момент мимо нас проходили одноклассницы, и я спросила: «Девчонки, вы куда будете поступать?». «Мы идём подавать документы в техникум на программистов», – ответили они.

Программисты? Полиграфисты? Слова похожи. А кто такие эти программисты? Да не всё ли равно? Резко повернулась к ним: «Я с вами».

После того как, я уже сдала экзамены и прошла конкурс, оказалось, что моя будущая профессия будет связана с математикой. Меня охватила паника. О боже! Во что же я вляпалась!

Дома на меня не давили. «Главное, чтобы здоровье было» – говорил отец. Идёт, мол, девочка учиться, ну и хорошо. Но когда я им объявила, куда именно поступила, родители поразились: с моими-то оценками?

На удивление, в техникуме математика мне давалась легко и даже была чем-то интересна, но идея попробовать себя в педагогике сидела во мне глубоко и никак не хотела отпускать.

Проучившись до летних каникул, мама твоя уехала на практику в пионерский лагерь работать пионервожатой. Мы общались в пересменку, когда она приезжала домой в Москву.

Однажды, не выдержав, я спросила, можно ли мне как-нибудь поехать с ней и тоже поработать пионервожатой? Она серьёзно проработала вопрос с моим трудоустройством, и меня без соответствующего образования взяли на самую низкую, малооплачиваемую должность помощника пионервожатого. Однако это ни капельки меня расстроило. Я же ненастоящий педагог и даже не студентка педагогического, чтобы переживать о стаже или об оценке за практику.

Я прыгала от радости, что теперь смогу хоть чуть-чуть прикоснуться к педагогике. Если мне понравится, то брошу дурацкий техникум и сделаю всё, чтобы поступить в педучилище. Пусть и с опозданием на год, но это будет мой осознанный выбор, моё желание, моя мечта, моё первое самостоятельное решение.

В основном моё детство прошло не на Подмосковной даче, а именно в пионерском лагере. Мне очень там нравилось. Светлые воспоминания о тех прекрасных временах бередили душу. Наш пионерлагерь располагался в Подмосковье, на берегу Чёрного озера. Рядом произрастал сосновый лес. В лагере числилось около тридцати отрядов. К нам приезжали пионеры-иностранцы. Среди них были и венгры, и немцы из тогда ещё существовавшего ГДР. Лагерная жизнь была очень насыщенной. Куча кружков, соревнований, зарница, конкурсы сказки и песни, кино и многого чего ещё интересного. Именно в лагере я научилась шить, рисовать, вышивать, освоила макраме, аппликацию и даже инкрустацию по дереву. Но, главное, у нас была дискотека! Навыков приобретено было много, и впоследствии они все мне пригодились.

С этими радужными образами я и отправилась в Светкин пионерлагерь покорять вершины новой профессии.

Подготовка к поездке, с моей стороны, была весьма основательной. Я волновалась, а Света меня успокаивала, мол, не усложняй, там всё просто. Каково же было моё удивление и разочарование от увиденного! Действительно, всё было настолько просто, что поначалу я даже растерялась.

В лагере не было ни кружков, ни соревнований, ни кинотеатра, ни библиотеки, ни клуба – ничего, кроме спальных мест и столовой. Хорошо, что ещё туалет не на улице. Всего в лагере – пять отрядов. В моём, младшем отряде собрались дети в возрасте от пяти до десяти лет. Как же получился такой разрыв в возрасте, спросишь ты? Да всё очень просто: тем, кому пять лет, родители добавили по годику-два, типа вундеркинд вот-вот должен пойти в школу. А тем, кому по десять, наоборот, сократили возраст. В итоге средний возраст в отряде составлял примерно шесть – восемь лет, что соответствовало младшим классам.

Дети маялись от скуки, пытались себя сами чем-то занять, а пионервожатые просто присматривали за ними. Долго зреть такое действо я не могла. И затеяла вот что.

Привезла из дома в тележке на колёсиках бумагу, карандаши, гуашь, акварель, фломастеры. Многое ещё из этого оставалось с моего детства. Я тогда очень любила рисовать. Поэтому такого добра дома было завались. В добрые советские времена ничего не выбрасывалось, а бережно откладывалось в дальний ящик, по принципу «авось ещё пригодится». И этот момент настал – пригодилось.

Вынесла столы из корпуса, добыла какую-то фанеру, сделала из неё ещё столы и открыла детскую изостудию. Дети с удовольствием начали рисовать. Даже из соседних отрядов стали приходить ребята и проситься в мою изостудию. Я принимала всех.

С теми, кто не хотел рисовать, я играла в разные соревновалки. Однажды спросила, во что дети хотят поиграть с моим участием. Ответ поразил: «поиграть в говно».

Алька хмыкнула, услышав из моих уст такое «вежливое» слово.

– Пардон за эпитет, но дети Перестройки в эту игру играли, – продолжила я. – В моём детстве игра называлась гораздо скромнее, да и проще – «в стеночку». Кидаешь мячик в стенку, он отлетает – ты через него перепрыгиваешь. Но времена меняются, и названия тоже. А правила у детей были такие: если ты задеваешь мяч, то отодвигаешься на шаг назад, последняя черта называлась «говно». Если же через мяч перепрыгиваешь, то продвигаешься на шаг вперёд, и так до почётного звания «королева», а далее уже требуется хорошая реакция, чтобы удержать титул.

И вот мы уже прыгаем, прыгаем. Конечно, я в лидерах. Ну что мне стоит перепрыгнуть мячик? Думаю, а дай-ка я им дам почувствовать вкус победы. И вот, я словно по воле случая, задеваю и задеваю мячик, откатываюсь и откатываюсь назад. И наконец вот она – последняя черта. Делаю вид, что сосредотачиваюсь, но ах-ах! Какая досада – я вновь задеваю мяч. Ну, казалось бы, всё. Проиграла и выбываю, дети продолжат играть, а я бесшумно удалюсь по своим вожатским делам. Но не тут-то было. На весь лагерь раздался восторженный детский крик: «Таня говно!». Однако неожиданно о себе такое услышать.

Все, кто рисовали, побросали карандаши и прибежали посмотреть на героя. Такой минуты антиславы я ещё не испытывала. Но дети поняли, что невозможного в жизни нет, и победить можно даже такого великого профи, как я.

В столовую дети ходили не строем, а висли у меня на руках. Причём они воспринимали моё внимание как награду за свои достижения на конкурсах рисунка или в отрядных соревнованиях. А соревнования порой были самые неожиданные, например, кто первый уснёт.

На общих планёрках у директора лагеря мне постоянно делали замечания за непедагогичное поведение. Приходилось выслушивать недовольные высказывания пионервожатых других отрядов о том, что дети убегают ко мне, и им сложно контролировать своих подопечных. Мне выговаривали: «сразу видно, что у тебя нет педагогического образования», «ты не знаешь метод воспитания такой-то», «у тебя дети виснут на руках, вместо того, чтобы ходить строем», «ты не приучаешь их к дисциплине», ты… ты… В течение смены недовольство коллег в мой адрес постепенно нарастало. Тучи сгущались.

Как-то в отряде произошёл случай, который чуть не покалечил мою жизнь. Пропал ребёнок. Мальчонке было всего десять лет. Тогда, в 86-м, в окрестностях нашего пионерлагеря ошивался маньяк-педофил. По этому поводу к нам в лагерь специально приезжала милиция. Помню, нас экстренно собирали на планёрку для инструктажа и показывали ориентировку.

Наш лагерь был окружён большими кукурузными полями. Кукуруза зрела, колосилась и манила к себе. В свете полученной информации царица полей только усугубляла обстановку.

И однажды к тихому часу мы недосчитались одного ребёнка. Обыскали весь корпус, но его нигде не было. На уши поставили весь отряд, потом весь лагерь. Какой уж здесь тихий час. Детей расставили в цепочку и начали прочёсывание территории. Безрезультатно. Тогда приняли решение звонить в милицию. Мои коллеги пошли в штаб, а я вернулась в отряд.

Представляешь, Аль, какая ответственность висит на тебе в восемнадцать лет? Но не ответственность пугала тогда, а факт пропажи ребёнка. Что с ним? Страшно было подумать.

Алька заворожённо слушала.

– Ну, нашли? Живой? Или…? – её глаза стали наполняться слезами, видимо, она уже представила сию трагедию в красках.

«Фантазёрка, однако» – мелькнула мысль.

– По возвращении в пустой корпус, – продолжила я свою историю, – моё внимание привлекла неубранная кровать. Одеяло небрежно свисало до самого пола. Откинув край одеяла, я увидела свернувшегося клубочком спящего на полу мальчишку. Маленький комочек сладко сопел. Наверно, ему снилось что-то приятное. Мягко дотронувшись до его руки, я прошептала:

– Зачем ты спрятался?

Он открыл глаза и также тихо произнёс:

– Я хотел пошутить, а потом напугать, когда все уснут.

Надо сказать, и впрямь, шутка удалась. В этот момент во мне боролись разные чувства. С одной стороны, мне хотелось просто прибить его, с другой – прижать шутника к себе. Но ни то, ни другое сделать не удалось.

Отправив шутника в штаб, чтобы он оповестил всех о том, что нашёлся, я медленно направилась к кровати, почувствовав себя как-то странно. Такие ощущения мне не доводилось когда-либо испытывать. Мои ноги потеряли чувствительность, и я рухнула на кровать. И вправду, странное состояние, когда ты всё видишь, головой и руками шевелишь, а ног у тебя нет. Их просто нет! Словно находишься в безвоздушном пространстве, где нет ни границ, ни опоры. Чуть приподнявшись, я посмотрела на тело – ноги были на месте, но я их не чувствовала. Прикусив губу, от понимания своей беспомощности, по щекам покатились слёзы. Мозг мгновенно нарисовал страшную картину: ты беспомощная лежишь прикованная к кровати и медленно умираешь, а рядом сидит мама и кормит тебя с ложечки…

В отряд стали возвращаться дети. Они столпились рядом и жалостливо смотрели на меня. С тех пор ненавижу жалость! Она убивает, она истощает, она отнимает надежду. Кто-то из них даже начал всхлипывать. Ну, всё, похоронили заживо.

Несмотря на физическую беспомощность, внутри меня жила сила, способная вернуть к жизни. Через несколько часов чувствительность постепенно стала возвращаться к ногам, и вскоре я поднялась. Но сильный стресс, который я испытала тогда, жив в моей памяти до сих пор.

На этом приключения в пионерском лагере не закончились, я бы сказала, что события продолжили бить ключом. Бегающий рядом маньяк никуда не делся, да и постепенно нарастающий конфликт с руководством лагеря тоже. Я стала сомневаться в своём выборе. А вообще, моё ли это? Начались метания. Может, бросить эту затею и остаться программистом? А что – тоже интересная профессия. Но получается, что я просто испугалась трудностей и рванула в кусты? До конца смены оставалось ещё двадцать дней…

В какой-то момент в нашем отряде стали происходить странные вещи. Двое мальчишек, один пяти лет, а другой десяти, постоянно дрались. И старший, Дениска, постоянно обижал малого. С ним разговаривали мои коллеги, проводили воспитательную работу, но всё было бесполезно. Его наказывали, но ничего не помогало. Он продолжал и продолжал обижать мелкого.

Однажды пионервожатые строго предупредили его, мол, ещё раз обидишь малого, то мы тебя серьёзно накажем. Я не вмешивалась в педагогический процесс. Как говорится, плыла по течению в ожидании окончания своего срока.

Каждое утро в нашем лагере начиналось с отрядной линейки. На ней дети выстраивались в ряд, и им рассказывали о распорядке дня. Так было и в то утро. Но инцидент повторился вновь. Внезапно старшой резко развернулся и наотмашь ударил малого, тот упал на траву и закатился в истерике. Старшой сорвался с места и убежал, не реагируя на крики пионервожатых.

Мы не придали этому значения, подумав, что он просто побегает-побегает и вернётся. Но внутри всё-таки появилось некое беспокойство: а вдруг он выбежал за территорию лагеря, а ведь где-то рядом мог быть маньяк? Ни к обеду, ни к тихому часу Дениска не вернулся. Как и в прошлый раз, мы организовали поиски. На этот раз его нашли дети и позвали меня.

Мальчишка забился в беседку под лавку и плакал. Дети, стоявшие вокруг, смеялись над ним и показывали на Дениску пальцами. В тот день я впервые столкнулась с явлением, которое впоследствии стало известно, как буллинг. Тогда, конечно, никто из нас и не слышал эдакое словечко. Я попыталась подойти к мальчику и протянуть к нему руку, но он издал громкий визг, как будто его ударили палкой. Отправив детей в отряд, я осталась с Дениской вдвоём. Ребёнок, как забитый волчонок, боязливо и недоверчиво смотрел на меня из-под лавки.

– Знаешь, Деня, иногда люди не понимают, как это больно, – сказала я, стараясь вложить в свои слова всю теплоту и поддержку, на которые была способна моя молодая душа.

Разговаривая с ним на разные темы, я постепенно становилась для него не просто спасителем, но и другом. Он понемногу расслаблялся и наконец-то принял протянутую мною руку. Дениска вылез из-под лавки и категорически заявил, что в отряд не пойдёт.

Мы пошли гулять по лагерю, болтая про книги, про увлечения, про путешествия. Для своих лет парень оказался очень начитанным и разносторонне развитым. Он увлекался авиамоделизмом и даже участвовал в соревнованиях, умел играть на баяне. Мы медленно бродили по лагерю, а Дениска читал мне стихи.

Постепенно разговор перешёл на выяснение причин драк с малым. И оказалось, что этот маленький засранец исподтишка очень больно щипал Дениску за попу, за ногу, за спину. В ответ на резкую боль Дениска наотмашь толкал малого, и тот напоказ закатывал истерику. Парень показал мне много синяков. От увиденного я ужаснулась. Куда мы только смотрели?

Мы договорились с Дениской, что на линейке я всегда буду стоять у него за спиной и вести наблюдение, и как только малой его ущипнёт, чтобы он не давал сдачи, а просто посмотрел на меня. Когда Деня успокоился, мы вернулись в отряд. Поведанную Дениской историю я рассказала коллегам. Света провела в отряде профилактическую работу с детьми, но это совсем другая история.

– А почему мама этого не видела, а ты заметила? – спросила Алька.

– Мама держала в фокусе весь отряд, а это, на минуточку, тридцать человек.

– С вами же ещё третья пионервожатая была, она тоже ничего не видела?

– Эта третья на глазах детей крутила любовь с пионервожатым другого отряда, и ей было не до них. И дети всё понимали. Итак, идёт линейка, – продолжила я. – Стою неподалёку, наблюдаю за этой парочкой. Смотрю, малой озирается вокруг и осторожненько меняется местами с рядом стоящими детьми, постепенно приближаясь к Дениске. И действительно тянет руку и щипает его за попу. Тот от боли вздрагивает, но, как мы и договаривались, поворачивается и смотрит на меня. Не дождавшись удара, малой падает на траву и начинает изображать жертву.

«Ах, ты, маленький засранец!» – подхожу к нему, поднимаю за шиворот и несу в корпус. Он орёт, ногами болтает, угрожает мне, что расскажет всё старшей сестре, а та уж разберётся со мной. Сестра его тоже отдыхала в нашем лагере, только в первом отряде. А первый отряд населяли возрастные «пионеры», которым уже было по шестнадцать-семнадцать лет.

– То есть, Аль, прочувствуй ситуацию, когда маме твоей семнадцать лет и некоторым «пионерам» столько же!

– И что дальше?

– О-о-о! – протянула я. – А дальше события развивались быстро и нестандартно. Проведя воспитательную работу с маленьким засранцем, я его отпустила, и он стремглав рванул жаловаться сестре. Через некоторое время к нам в отряд буквально влетела подобно фурии его разъярённая сестра. Она орала и материлась. В тот момент меня в отряде не было, поэтому все помои в матовой форме и с угрозами вылились на головы моих коллег. Педагоги зависли. Их не учили отвечать подопечным в такой же манере. Меня тоже не учили, но я ж не педагог. Мне легче.

Света разыскала меня и эмоционально поведала о поведении сестры маленького засранца. О том, как они стояли и слушали её оскорбления и угрозы и ничего не могли сделать. Просто не имели права грубо ответить хабалке. «Безнаказанно такое оставлять нельзя!» – рассуждала я тогда. Надо сказать, что первый отряд был маленькой дружной бандой. Именно бандой, а не отрядом. «Пионеров» в лагере побаивались, они открыто хамили пионервожатым. Без разрешения покидали территорию лагеря, опаздывали к отбою, а это, после десяти часов вечера. Уединялись в кукурузных полях, курили и занимались там любовными утехами. Однажды я даже стала этому случайным свидетелем. А по округе продолжал бегать маньяк. Представь себе, что чувствовали в этот момент пионервожатые?

Света отговаривала меня идти к ним в отряд, в их бандитское логово, но, зная мой резкий характер, поняла, что это бесполезное занятие. Для меня такое поведение неприемлемо. Хамские поступки нельзя оставлять безнаказанными. В общении с такими людьми интеллигент всегда проигрывает. Если хочешь, чтобы тебя человек понял, разговаривай с ним на его языке, доступным для его понимания. Я отодвинула Макаренко с Ушинским в сторону и пошла разбираться по понятиям.

Вперёд! За правду! Подростковый максимализм, видимо, ещё не выветрился из меня. Света, переживая, чтобы я лишних дров не наломала, решила подстраховать меня и составила компанию.

Резко открыв ногой дверь, я ворвалась в палату, где сидела сестра маленького засранца и ещё две «пионерки», и басом рыкнула, чтобы все вышли, кроме неё. Она сразу начала хамить и материться. Быстрым движением руки я прижала её к стене. Речь моя была короткой и суровой.

– Крёс, ты что, дала ей в морду? – перебила меня Алька.

– Вообще-то, это не педагогично, – усмехнулась я в ответ, – Ответ был следующим: «Запомни, девочка, на каждую силу найдётся другая сила. Все твои выходки отразятся на твоём маленьком братце. Подумай об этом». Фурия зависла, её взгляд застыл. У неё был шок.

Смысл я передала кратко и вежливо, ну как могла, вежливо, языком, доступным для её мозга и ушей. Света тоже стояла как вкопанная и слушала мою речь. В тишине мы вышли из первого отряда и молча дошли до своего корпуса. Я видела, как Свету трясло от волнения. Мимика её выдавала.

– Да не переживай ты, тебе ещё только семнадцать, в других местах успеешь наработать свой авторитет, – отшучивалась я. – А этих хабалок надо ставить на место сейчас, потом будет поздно.

Поскольку я заварила всю эту кашу, то и на вечернюю планёрку было решено пойти мне одной. Тем более что сверху поступила команда, чтобы я обязательно присутствовала.

Надо сказать, что шла на эту планёрку, как Иисус на Голгофу. Я чувствовала, что меня там ждёт большой сюрприз. Скорее всего, фурия уже наябедничала. «Ну и будь что будет» – рассуждала я..

– Аль, а ты, что предприняла бы в этой ситуации?

– Не знаю, а что я могу сделать-то?

– То есть ты бы сдалась, я правильно понимаю?

– Их же много, а я одна. У них власть.

– Если ты понимаешь, что проигрываешь битву, то почему бы не рискнуть с нестандартным ходом? А возможно это шанс?

– Можно и попробовать? – вяло ответила она.

– Не-е-е, так дело не пойдёт. Что я из тебя вытягиваю слова. Ты по характеру не борец? Зачем напрягаться, если всё предрешено, так?

– Ну да.

– Пять баллов. Аль, это у нас тогда в Союзе было всё предрешено на много лет вперёд, а сейчас надо видеть и использовать свои шансы. Бороться.

– Да какие у меня шансы?

– А собственно, что у тебя произошло-то? – резко меняю тему.

Я смотрела на неё в упор: «Опять насупилась. Молчит. Не сдаётся. Упрямая такая. Чёрт возьми! Давить на неё не надо, а то совсем закроется. В общем-то, Алька – девчонка смышлёная, схватывает мысль на лету, но лени-и-ивая. И в кого такая? Маманя-то у неё – пчёлка, летает, крутится. Стоп. Речь не об этом. Чтобы оторвать попу, должно произойти что-то из ряда вон выходящее. Но сейчас вроде именно тот серьёзный случай, но попа всё равно не отрывается. Как говорится, «это другое». Конечно, «другое». В данный момент она не в том состоянии, чтобы что-то анализировать, просто у неё над логикой преобладают эмоции, не позволяющие трезво рассуждать. Эмоции. Ключевое слово – эмоции! Надо их гасить. Но думаю, что на корочку Алька мою историю всё же запишет, а потом и обдумает. В аналитических способностях крестнице не откажешь, М-да, с кондачка взять не удалось».

– Ладно, поехали дальше, – не дождавшись ответа, делаю плавный жест рукой, как бы вовлекая её в события той давней планёрки. – В кабинете директора лагеря уже все собрались, видимо, пришли пораньше, чтобы обсудить происшествие в первом отряде. Что было рассказано директору этой девицей, одному богу ныне известно. И, скорее всего, у них для меня было уже готовое решение.

Внутри что-то подсказывало, что сейчас на мне будут отрываться все присутствующие на планёрке. Впереди маячил звонкий пендель. И я пошла ва-банк.

– Вы знаете, что происходит в первом отряде?

– Знаем, знаем, наслышаны о твоём недостойном поведении. Несчастная девочка так плакала, так плакала, у неё столько синяков…

Интуиция меня не подвела. Сие не было для меня неожиданностью, но, чтобы такое сочинить, надо быть хорошим фантастом. Надо же, как она умело и изящно сманипулировала взрослыми людьми. Сплела такую паутину лжи, что эти, прости господи, педагоги как мухи попались в её ловушку. Да уж, мне ещё не приходилось сталкиваться с настолько коварными интриганками.

– А вы спросили, откуда у неё синяки? А я вам скажу откуда. С кукурузных полей. Когда, падая без порток, улепётывала от меня.

Пионервожатые раскрыли рты.

– Да-да. Именно когда вы пили чай, ваши дети занимались любовью в зарослях. Вы что их родителям скажете? Откуда у них дети через девять месяцев? Вы им про меня будете рассказывать?

Я поведала им о поведении маленького засранца в своём отряде, которого «крышевала» его сестра, позволяя ему безнаказанно себя вести. Да-да, то была та самая девица, которая выставляла себя несчастной потерпевший.

Рассказала я и про курение пионеров в той самой кукурузе. В мои школьные времена курение среди подростков не было распространено. В школе мы лишь шёпотом обсуждали тех, кто из наших одноклассников отважился попробовать сигареты. А в пионерлагере, в котором я отдыхала в детстве, курящим был только один парень – сын старшей пионервожатой. Он выпендривался, взрослого из себя строил и понимал, что ему за это ничего не будет. Но теперь же у нас наступила свобода, у нас Перестройка, и дети массово взяли в зубы сигареты.

– Вы что, хотите, чтобы они своими сигаретами спалили все кукурузные поля? Как думаете, кто тогда будет отвечать?

Я сыпала и сыпала аргументами и вопросами, на которые у них не было ответов. Меня мочили сообща всем педагогическим составом. Словесная битва продолжалась около двух часов.

Вернувшись в отряд около полуночи, хотелось по-тихому прокрасться, упасть на кровать и раствориться в небытие. У меня было такое чувство, что я побывала среди вампиров. Вспомнился фильм «Вий», поставленный по Гоголю, который я посмотрела ещё во втором классе. Фильм оставил неизгладимое впечатление на детский мозг.

После планёрки я ощущала себя как мёртвый Хома после атаки вурдалаков. М-да. Детские воспоминания нахлынули.

В отряде меня с нетерпением ждали коллеги. Поэтому, как только моя тень появилась в дверном проёме, сразу посыпались вопросы:

– Ну что, тебя выгнали?

– Нет.

– Влепили выговор?

– Нет.

– А что тогда?

– Весь первый отряд решено досрочно отправить домой.

– А как это получилось? – недоумевая, наперебой спрашивали они.

– Девчонки, давайте завтра всё расскажу, – язык еле ворочался.

На проводы первого отряда я не пошла, огромная слеза не прокатилась по моей румяной девичьей щеке. В целях безопасности детей и своих подчинённых директор тогда принял верное и жёсткое решение. А то ведь можно было ответить не только должностью, но и головкой, то есть уголовкой.

После отъезда первого отряда маленький засранец стал милым и послушным малышом. Он уже не приставал к Дениске и даже стал немного сторониться его. Как-то я спросила его, почему он задирался на более старшего мальчика. Он долго молчал, а потом изложил свою детскую мысль:

– Я просто… хотел показать, что я смелый, – наконец выговорил он. – Все же так делают.

К такому ответу я не была готова:

– И ты думал, что такой поступок делает тебя героем? Да ты просто хулиган, который всё делает напоказ!

Он покусал пухлую губку и уставился в землю.

– Скажи мне, что будет дальше, если ты нарушишь правила ещё раз? – спросила я, наклонившись ближе.

Он задумался, потом тихо произнёс:

– Меня накажут.

– Верно, – кивнула я. – Но главное – ты сам должен понимать, как ты относишься к людям, так и люди будут относиться к тебе.

Очередное утро в пионерлагере, как всегда, началось с сюрприза. Ко мне подошёл Дениска и хитро потянул меня за руку.