Повелители драконов: Земля злого духа. Крест и порох. Дальний поход

На следующей неделе в тайге выпал снег, и хотя особые холода еще не пришли, но все хорошо понимали – зимушка-зима дышит в затылок. Казаки вытащили на берег струги, поставили частокол, заготовили дров, поднакидали на крыши дерна и лапника – к зимовке подготовились, как надо! Девушкам выделили отдельное жилище, рядом с «приказной избой» – так ватажники именовали атаманскую землянку, в которой, кроме самого Ивана, еще жили отец Амвросий, Афоня Спаси Господи, бугаинушко Михейко и мекленбургский ландскнехт Ганс Штраубе, уговоривший всех идти на болото за морошкою да ставить брагу. Поставили, а чего ж? Дрожжи были.

Ушлый немец уже давно положил глаза на девок, особенно пришлась ему по нраву светлоокая Онисья – высокая, статная, с большой грудью и волосами белыми-белыми, словно выгоревший на солнце лен. При виде ее герр Штраубе лихо подкручивал светло-рыжие усы и, сняв берет, отвешивал самый галантный поклон:

– Ах, фройляйн Онисья, как вы маните своей несравненной красотой мое слабое сердце!

Скромница и молчунья Онисья на подобные притязания не отвечала, лишь брови хмурила, еще больше распаляя ландскнехта.

– Ох, немец, немец, – приговаривал отец Амвросий. – Надо, Иване, ему порученье какое-нибудь дать. Эх, зря мы девок взяли!

В этом смысле атаман был со священником абсолютно согласен – на всю зимовку нужно было придумать какие-то дела – грандиозные охоты, ремонт и постройка стругов, годилось всё! Даже бражка. Пусть уж лучше пьют, чем блудят да из ревности бьют друг другу морды. Хотя одно другому не мешает, конечно.

Еремеев, из жалости взявший с собой освобожденных пленниц, теперь все чаще корил себя за сей столь необдуманный шаг: сотня мужиков на десять девок! Да еще зимой, когда делать-то по большому счету нечего. Ясно было, что добром это не кончится. Чем-нибудь бы только отвлечь! Чем-нибудь… Только не как предлагал отец Амвросий – постом да молитвою. А с другой стороны – почему бы и нет-то? Скоро уж и Рождественский пост, а потом – и Великий, пасхальный, ну а там и в путь, к золотому идолу! Перезимуем, ничто… А девок в тайге бросать – тоже не очень-то доброе дело, для чего бы и освобождали тогда?

Покончив с частоколом, укрепили ворота, установили пушки – почти настоящий острог получился, только что – маленький, ну да ничего, перезимовать можно. Настала очередь для большой охоты, казаки давно уж просились запромыслить мяса: оленей, кабана, рябчиков. Даже целую делегацию к атаману послали, с Андреевым Силантием во главе.

– Охота так охота, – выслушав, покладисто согласился Иван. – Вперед дозоры вышлите, разведайте, где тут зверье. Да! Остяка нашего, Маюни, дозорные с собой пусть возьмут.

Разведка вернулась быстро – видали и оленей, и кабаргу, и кабанов бессчетно, и это не говоря уже о более мелкой дичи, всяких там глухарях, рябчиках, зайцах.

– Ну что, братцы? – выйдя к народу, улыбнулся молодой атаман. – Охоту удачно проведем – всю зиму с мясом будем.

Все уже собрались и, возбужденно переговариваясь, ждали. Кто-то из казаков с азартом вспоминал прежние охоты, в которых им довелось участвовать, а кое-кто с беспокойством посматривал на небо – вроде разъяснилось, то и к лучшему, вот и славно. Зверь, он ведь тоже пурги да дождя не любит – схоронится в норах, в чащобах укроется – поди, поищи.

С собой прихватили луки со стрелами, большинство же – рогатины, взяли и пару пищалей – на особо крупную дичь, порох-то поберечь следовало, как и пули. Еще за идолом золотым идти!

Оставив в селении девушек и караульных, помолясь, наконец, вышли. Впереди шагал хорошо знавший здешние места Маюни, за ним – Еремеев и первый отряд, человек в двадцать с лишним. Еще был отрядец правой руки, левой руки и особый – загонный, им командовал немолодой казак по имени Василий Яросев, человек, по мнению атамана, вполне основательный, надежный. Не особо приметный, молчаливый – без нужды слова клещами не вытянешь – Яросев пользовался у казаков большим уважением, поскольку был человеком в ратном деле опытным и так, по жизни, много чего знал.

– Там, спаси Господи, олени, – выскочив из кустов, доложил дозорный – Афоня. – Их бы загонщикам во-он к тому овражку выгнать, я покажу.

Иван повернул голову:

– Василий! Все слышал?

– Слышал, атамане. Исполним.

Кивнув, Яросев пригладил бороду и, деловито распоряжаясь, повел выделенных ему казаков за послушником, через заросли осин и рябины, к невидимому отсюда оврагу. Яркие красные ягоды гроздьями свисали с веток.

– К морозной зиме, – вполголоса заметил отец Амвросий. – Ничего, перезимуем теперь. Еще бы Господь помог с охотою.

– Поможет.

Обернувшись, атаман махнул рукой, направляя отряды:

– Вы – туда, слева, вы – справа рощицу обойдите, там и затаитесь, в урочище, ну а мы – за овражком засядем. Ветер, слава богу, оттуда – не должен бы почуять зверь.

Иван не предупреждал охотников, чтобы вели себя осторожно, не разговаривали, не чихали, не кашляли – это и так было понятно всем, да и казаки – люди опытные, не дети малые, что их зря учить?

Проводив взглядом скрывшиеся в лесу отрядцы, Еремеев чуть выждал и направился через осинник, туда, куда не так давно ушли загонщики – к оврагу, оказавшемуся довольно крутым и глубоким, правда, едва заметным из-за разросшегося орешника и густо взявшейся по краям малины.

– Вот тут, в малине, и сядем, – указал атаман. – В оба смотреть, слушать!

На чистом белесом небе появились небольшие облака, тучки, пошел легкий снежок, тихий и редкий, вовсе не скрывавший видимость. Тусклое сибирское солнце то пряталось за облаками, то вновь показывалось, зажигая заиндевевшие с утра деревья сверкающим золотым светом. Оттого и лежавший под ногами снежок – еще едва взявшийся, без сугробов – тоже казался золотистым, а чуть впереди, у елей – уже отливал густо-зеленым.

– Господине… – тихо прошептал позади верный оруженосец Яким. – Я пищалицу твою прихватил, хитрую.

– То и славно, – повернув голову, Иван отозвался тихо-тихо, улыбнулся. – Вдруг, да и сгодится? Хотя порох, оно конечно, надо беречь.

Вообще-то, пороха да всех пищально-пушечных припасов хватало, Строгановы на этом не экономили, струги загрузили щедро. И все равно – запасы-то не бесконечны, и тратить их на дикого зверя – совсем неразумно. Сотня здоровущих мужиков – неужели рогатинами не управятся?!

Что ж, в каждом отряде все равно по пищали было – на всякий случай, Иван Егоров сын Еремеев, несмотря на молодость свою, атаманом был осторожным и по-пустому рисковать не любил, чувствуя себя ответственным за всю ватагу. Одно дело – свою голову подставлять, и совсем другое – чужие.

Кстати, чужие, недавно прибившиеся по пути, казаки – Карасев Дрозд, Лютень Кабаков, Исфак Шафиров – службу в новой сотне несли справно, правда, особой воли им пока не давали, присматривались, вот и на охоту взяли лишь белобрысого татарина Исфака, остальных оставили часовыми.

Солнце зашло за облако, сразу сделалось темнее, и как-то спокойнее, тише – резко оборвала свое чириканье надоедливая синица, даже дятел стучать перестал – то ли уснул, то ли задумался, то ли просто прислушивался к чему-то.

Вот и охотники прислушивались, бросая напряженные взгляды на небольшую поляну близ устья оврага – именно туда, по сути, и должна была выбежать дичь. А вокруг росли могучие кедры, рвались вверх сосны и стройные ели царапали небо своими мохнатыми вершинами. Стояла полная тишь… Нет! Вот снова чирикнула синица. А вот вороны закаркали, слетели стаей с ветвей… Напугал кто-то?

Чу! Где-то невдалеке, за кедрами, вдруг затрубили рога! Глухо рокотнули барабаны, загудели трещотки – загонщики погнали дичь!

Казаки радостно переглянулись, покрепче перехватывая рогатины, кто-то скинул лук…

К звукам охотничьих рогов вдруг присоединился еще один звук – рев, басовитый и утробный, реветь так мог какой-то крупный зверь… И в самом деле – крупный – земля уже ощутимо дрожала, вот-вот – и на поляну выбежит… олень? Лось? Кабан?

Нет, скорее уж – целое стадо! Земелька-то вон как дрожит… даже кедры – колышутся.

Как и все, Иван азартно привстал, выглянул из-за кустов… и ахнул! Ломая крутыми, заросшими густой длинной шерстью боками вековые деревья, на поляну выбежало огромное, в три человеческих роста, чудище с большими бивнями и длинным хоботом-носом.

– Батюшки, свят-свят-свят! – несколько опешив при виде подобного чуда, закрестились казаки.

Лучше бы они не высовывались! Заметив людей, непонятная, но видно, что хорошо уже разозленная, зверюга, взревев, кинулась на людей! Что такому овражек? Перемахнет, даже и не заметит.

Что там такое?

– Эй, стой, куда?!!

Поздно…

Наперерез громадине бросились двое молодых казаков с рогатинами, в одном из них Иван узнал бугаинушку Михейку Ослопа – зверюга просто поддела здоровяка бивнем, забросив на деревья, другого же, похоже, собрался просто растоптать… Маленькие глазки чудовища налились кровью, взметнулся вверх хобот…

И тут прозвучал выстрел.

Зверь застыл, словно бы наткнулся на какое-то препятствие, взревел, передние ноги – колонны! – его подкосились, и непонятное животное тяжело рухнуло в снег.

– Прямо в глаз, – отдавая пищалицу оруженосцу, не удержавшись, похвастался атаман. – Как белку.

Товлынг – именно этого зверя и описывал недавно Маюни, к поверженному исполину уже бежали охотники, с любопытством глядя на целую гору шерсти и мяса.

На другую мелочь – типа вскочившего из рощицы кабана, с хрюканьем проскочившего вдоль оврага, или оленя уже никто не обращал внимания. И так уже было много – всего.

– Ну, что стоите? – пнув зверюгу ногою, засмеялся Иван. – Добычу, ай, освежевать надо. Да еще подумать – как столько мяса унести? Да! Что там с Михейкой-то?

– Да сняли уж с деревины… Ребра три сломано, а так ничего, цел.

– Вот и слава богу! Еще бы знать, атамане, можно ли эту зверюгу есть?

– Так посейчас и попробуем! – азартно потер руки выскочивший вперед Силантий. – Верно, Иван свет Егорович?

Атаман махнул рукой:

– Попробуем, а чего ж? Костерок разложите, да свежуйте уже.

Шкура у товлынга оказалась прочной, не всякий и нож брал, немало пришлось повозиться, прежде чем сняли, да начали резать добытого исполина на куски. Снег быстро окрасился кровью, дымясь на легком морозце, повалилась в овраг требуха из вспоротого брюха, возившиеся вокруг добычи охотники казались муравьями, пожирающими дохлую ящерицу.

– Такой зверь в индусских землях бывает, – довольно пояснил отец Амвросий. – Зовут его – слон. И в Африке он тоже водится, и даже шахматная фигура такая есть.

Послушник Афоня подскочил ближе – любил парень святого отца послушать, да потом истолковать по-своему:

– Ну, шахматы-то мы, спаси Господи, есть не станем. А вот эту животину… Ох, упаримся и таскать! Сани надобно ладить.

– Для саней, Афанасий, путь надобен, – резонно возразил священник. – А тут какой путь? Одни тропы звериные. Аль ты просеку хочешь устроить? Так умаешься.

– Просеку? Не… хы… – юноша смущенно потупился и развел руками. – Чувствую, придется все на своем горбе таскать.

– Ничо! Своя ноша не тянет.

До ночи такую гору мяса не вынесли – слава богу, успели освежевать. Отставили сторожей, шестерых молодых казаков и с ними – седьмым – Афоню, как человека в ратном деле опытного и такого, что вполне положиться можно. Пищали оставили, припас ружейный и все такое прочее, без чего воин – не воин. Здесь Еремеев перестраховывался – никаких лихих людишек в ближайшей (да, верно, и не в ближайшей тоже) округе не имелось… разве что звери. Такие вот, как этот исполин. Впрочем, вряд ли они бы на людей напали. Зима еще толком не началась, волки ходили сытые, а лоси к костру не пойдут… не должны бы, хотя, конечно, и могут – корова она и есть корова, скотина непуганая.

На следующий день, с утра, занялись засолкой – что уж смогли, насколько хватало соли. Впрочем, казаки были настроены оптимистично – зимы за Камнем морозные, так что не пропадет мясо-то, даже и не засоленное.

– Вот это зверище! – хохоча, удивлялись девчонки. – Этакого на всю зиму хватит.

Мясо товлынга оказалось вполне съедобным, вкусным, чему все были рады. Кто-то их девушек затянул песню, казаки с охоткою подхватили:

Ой ты, гой еси, добрый молодец,Добрый молодец, да лихой казак…

В небе ярко сверкало солнышко, золотившийся на тонком речном ледку снег в остроге и на берегу таял под ногами, чернел – тепло еще было.

Добрый молодец, да лихой казак…

Песни звучали недолго – ближе к обеду вернулись посланные за мясом носильщики. Вернулись обескураженные, сразу бросившись с докладом к атаману: нету, мол, мяса-то! И караульщиков оставленных нету.

– Как это нету? – удивленно переспросил Иван. – А что есть тогда? Следы-то какие-нибудь остались?

– Да мы толком и не приглядывались, – Силантий Андреев, почесав затылок, оправдывался, переминаясь с ноги на ногу. – Поискали, конечно, да, никого не найдя – сразу сюда.

– Ладно, – выслушав, атаман потрогал шрам на виске. – Придется уж мне самому прогуляться, приглядеться – как там да что. Отец Амвросий! За старшого остаешься в острожке. Маюни мне позовите… ну, остяка нашего, проводника.

Небольшой – в пару дюжин казаков – поисковый отряд собрался быстро. Вооружились саблями, пиками да пищалями, зашагали: впереди – Маюни с атаманом, за ними – все остальные. Немец Ганс Штраубе тоже на поиски вызвался, вместо берета на голову шапку татарскую нахлобучил, что в Кашлыке-Сибире добыл. Хорошая шапка, теплая, кунья.

И вечер, и прошедшая ночь нынче простояли бесснежные, так что все пространство на поляне у оврага, как было еще вчера затоптано охотниками, так и оставалось – ничьих следов не разберешь. И – ни мяса не было, ни караульщиков! Одни кости кругом да от кострищ вчерашних проплешины тут и там чернели.

– А вот здесь, стало быть, у караульных костер был, – Иван присел на корточки, потрогал рукой пепел. – Теплый еще, не успел до конца остыть.

Немец-кондотьер наклонился, тоже протянул руку, потрогал…

Атаман повернул голову:

– Что скажешь, Ганс?

– Скажу, что враги могли подобраться оврагом, – оглянувшись, заметил наемник. – Просто подползли незаметно да на стрелы взяли.

– Я тоже так думаю, что оврагом. Пойдем-ка, поглядим… – Еремеев поднялся на ноги, оглянулся. – Маюни, ты с нами?

– Нет, – проводник покачал головой. – Пойду в лесу посмотрю, да-а.

– Хм, в лесу, – посмотрев в спину отроку, хмыкнул немец. – И что он там хочет найти?

– Наверное, то же самое, что и мы – в овраге, – атаман оглянулся, махнул рукою казакам. – Рощицу осиновую прочешите. И ельник. А мы тут глянем.

Иван, а следом за ним и Штраубе быстро спустились в овраг…

– Ого! Тут явно целый плутонг прополз! И камни… – споткнувшись, удивленно заметил наемник. – Камни какие-то… часть – в крови. Что же они их – не на стрелу, а просто камнями закидали тупо? А потом – унесли с собой? Зачем? Хотя тела, конечно, могли и где-то здесь бросить. Надо искать. Ого!

Немец вдруг застыл, склонился:

– Иоганн, друг мой! Да тут след!

– И у меня след, – откликнулся атаман с другого конца оврага. – Иди-ко, глянь!

– Так и у меня есть на что посмотреть!

Хмыкнув, Штраубе, тем не менее, исполнил приказ атамана – подошел, глянул… Странный оказался след. Такой же, как и тот, что сам Ганс только что видел. На снегу четко отпечатался след босой человеческой ноги! Огромных размеров!

– Однако и лапища! – негромко присвистнул Иван. – Как полторы моих. Что там наш проводник о людоедах рассказывал?

Глава 4

Твари

Осень – зима 1582 г. Низовья Оби

– Менквы! – едва спустившись в овраг, с ходу заметил Маюни. – Это менквы! Сожрали все мясо, часть с собой унесли. И казаков ваших – увели. Не всех.

– Это ты с чего решил, что увели?

– По следам, – отрок махнул рукой. – Там, в роще. Гляньте-ка.

В осиновой роще, располагавшейся невдалеке от оврага, похоже, и разыгралась самая драма. Как понял Иван, неизвестных вражины – что ж, пусть пока будут менквы – атаковали тупо, решив взять не умением, а нахрапистостью, числом и силой. Просто выскочили из оврага, набросились, схватили мясо да убежали в рощу – казаки погнались, стреляли – на снегу еще была видна кровь, – но справиться с менквами не смогли, ввиду количественного перевеса и грубой силы последних.

– Смотрите, смотрите, вон там! – закричал из-за деревьев остяк.

Казаки повернули головы, увидев застрявшую в ветвях шапку.

– Овдея шапчонка-то, – шепотом признал Силантий Андреев. – Из нашего десятка парень.

– Знаю Овдея. Козаче добрый, – Еремеев внимательно осматривался вокруг, в сердце его томилось какое-то нехорошее предчувствие, белесый шрам на виске ныл, словно к резкой смене погоды… или – к чему-то плохому.

Вот это-то плохое и случилось – первое растерзанное тело обнаружил Силантий, именно что растерзанное, и почему-то без головы. Второе – тоже обезглавленное – увидал Маюни, позвал казаков, пробормотал про себя что-то.

– Что ты там говоришь-то? – не разобрал атаман.

Остяк обернулся:

– Менквы мозг кушать любят, да-а. Вот головы и забрали. Будут по пути домой лакомиться – пленники-то им не нужны, только еда, мясо.

– Это наши казачины для них – мясо?! – в ужасе перекрестился Андреев. – Господи, прости мя…

– По пути домой, говоришь, – Иван потрогал побелевший шрам. – А где у этой погани дом?

– На севере, – повел плечом остяк. – Где тепло. Осенью менквы редко сюда забредают, да-а. Нынче, видать, за толвлынгами шли, запромыслить хотели. А тут мы…

– Слушай меня, козаче! – Еремеев принял решение сразу же, без раздумий, подозвал всех. – Вражин мы нагоним, и наших, покуда не съеденных – отобьем. Только времени терять нельзя ничуть, дорого время-то! Пока суть да дело – Афоню да прочих и сожрать могут, так что возвращаться не будем – пойдем по следам. А вы, двое, – атаман ткнул пальцем в молодых парней. – Побежите живо в селенье, расскажете там всё. До нашего возвращения, как я и говорил, отец Амвросий – за старшого. Расскажете всё, вернетесь – похороните наших с честью. Всё! Исполняйте.

Молодые воины вытянулись, поклонились своему атаману, да быстро зашагали к тропе, к той, что вела в селение. Все остальные – восемнадцать душ, проводника не считая – повернули вслед за Иваном. Вел казаков Маюни, вел хорошо, знающе – то и дело показывал атаману приметы – вон тут следы, вон там – кора у дерева ободрана, а там – гнездо птичье разорено.

– Менквы выносливы, – предупредил Маюни. – Идти могут долго и быстро, да-а.

Еремеев покачал головой:

– Ничего! Не сегодня-завтра нагоним, и уж тогда… Бедные твои менквы!

– Никакие они не мои!

Посланные в селение казаки не то чтобы вызвали панику – не того сорта подобрался там народ! – однако смутили сердца у многих, не только у красных дев.

Назначенный за старшого отец Амвросий, отпев погибших столь страшной смертью казаков, усилил караулы и без надобности выходить в лес запретил. Темнело нынче рано, да и дни начались ненастные – с непрерывно валившим снегом, с пургою, с волчьим, по ночам, воем – будто по покойнику – тоскливым, страшным. Часть казаков собиралась частенько в атамановой избе послушать священника, да, посидев дотемна, уходили спать. Никто на острожек не нападал, никакие людоеды вокруг частокола, алчно облизываясь, не бродили. В общем, тоскливо жили. Все… окромя некоторых.

– Ну, за идола златого! – подняв чарку, негромко промолвил Карасев Дрозд. – Чтоб мы его нашли. Мы – а не другой кто-то.

Мосластое лицо его раскраснелось, не столько от выпитого – что там будет, с бражицы-то? – сколько от распространяемого от открытого очага тепла, едкого дыма да дурных, упорно лезущих в голову мыслей.

Мысли сии поддерживали и другие участники скромной попойки – здоровяк и палач Лютень Кабаков и белобрысый татарин Исфак Шафиров, несмотря на запреты своей веры, употреблявший бражку с напором и удовольствием ничуть не меньшим, нежели у его православных собутыльников.

Так само собой получилось, что располагавшаяся на окраине селенья землянка их ныне оказалась в полном распоряжении трех дружков, все остальные жильцы – казаки младые – либо ушли с атаманом на поиски пропавших, либо сами пропали, сгинули.

– Помянем бедолаг, – Дрозд намахнул сразу целый туес, что вызвало явное неудовольствие среди его сотоварищей.

– Э, ты что так хлебаешь-то?! – сжав огромные кулаки, грозно набычился Лютень.

Шафиров же Исфак поиграл желваками и сунул руку под стол… к ножу засапожному – чтоб доставать удобней.

Видя такое дело, Карасев замахал руками:

– Да ну вас, робяты, да ну. Случайно вышло. Боле не буду, ага.

– Не будет он, – зло ухмыльнулся татарин. – Браги-то мало осталось. Да и ягод засушили мало – до весны не хватит на бражку-то. Что делать-то будем – сопли жевать?

– У девок все ягоды, – Дрозд плотоядно втянул носом воздух и тут же закашлялся, изрядно глотнув дым. Выругался: – Тьфу ты, черт! И когда только отсель выберемся?

– Эх, на Москву бы… – погладив плешь, поддержал его Лютень. – В усадебку, с девками, хы.

– Девки, это не худо, – Шафиров согласно кивнул и скривился, будто у него вдруг внезапно заныл зуб. – И у нас, чай, есть девки-то. Девственницы! Одна другой краше.

– Ну, положим, девственны-то сейчас и не все, – глумливо ухмыльнулся Дрозд. – Вон Авраама рыжая с Кольшей кормщиком скурвилась, да и иные тож…

– Плохо, что не с нами, – Исфак скривился, побарабанил пальцами по низенькой лавке, скорее даже – просто нешироким нарам. – И плохо, что бражка кончается. Где новую будем брать?

– Так, у девок ягод спросить можно…

– Ягод, – передразнил Карасева Лютень. – Спросить… А я бы, братва, так просто взял! И ягоды, и самих девок… ужо пошшупал бы за титьки, ага!

– Нельзя, – Дрозд с видимым сожалением скривил мосластое, как у некормленой лошади морда, лицо. – Атаман строгий приказ дал.

– Дать-то дал, – зачем-то оглянувшись по сторонам, татарин понизил голос. – Так ведь и мы не дураки, ага! Я слыхал, девки завтра в лес собираются – тут, недалече, к роще, рябины нарвать. У Амвросия вчера отпрашивались – я слыхал.

– Ну?! – Дрозд с Лютенем заинтересованно переглянулись. – И собирались, и что с того?

– Ох, лю-уди, – Шафиров покачала головой, плоское лицо его искривила жестокая усмешка. – Так нам ведь завтра не в караул, не нести сторожу. Вот и полакомились бы – и рябиной… и девками. Они ведь не все пойдут – трое только. Как раз на нас троих. А девки красивые, ядреные, сами видели – кровь с молоком, якши!

Прищелкнув языком, татарин долил остатки браги и, подмигнув собутыльникам, спросил:

– Разве справедливо, когда у одних – красные девы, а у других – ничего?

– Знамо, не справедливо, – согласно протянул Дрозд. – Да ведь боязно: узнают – казнят! Девки-то молчать не будут.

– А мы сделаем так, чтоб замолчали. Навсегда, – тихо промолвил Шафиров. – Потом все на людоедов свалим – мол, они.

– Не поверят!

– Поверят! Почему нет? Людоеды казакам головы оттяпали… и мы девкам оттяпаем. После того, как…

– Верно! – Лютень Кабаков охотно подхватил идею. – Хорошо придумал, Исфак!

– Хорошо, да не очень, – опасливо ежась, Карасев допил брагу. – А вдруг да увидит кто?

– Не увидит, – ухмыльнулся белобрысый. – Я продумал все. Завтра мы совсем в другое место отпросимся, пойдем – в березняк, бересты на туеса нарвать. Пройдем, чтоб все видели… а уж оттуда, тихонечко, к рябинам, да к девкам… Все хорошо сладим, ага! Только потом надо… ну, чтоб кровищи поболе было. Как у людоедов, там…

– Славно! – Лютень азартно потер руки. – Ну и славно же! Ужо душеньку-то потешу, ух!

Взгляд его маленьких, вспыхнувших лютым огнем глазок вдруг сделался таким диким и страшным, что невольно отпрянул не только трусоватый Дрозд, но и сам придумщик всего дела – татарин Исфак. Правда, быстро со своим испугом справился и еще больше подлил масла в огонь:

– Поймите же вы – никто ничего не узнает, а мы потешимся. Неужель ты, Дрозд, бабу не хошь?

– Да хочу!

– А ты, Лютень?

– Ох, сказал бы я…

Если бы плешивый сказал сейчас, чего он на самом деле хочет, скорее всего, слабый душонкою Карасев Дрозд отказался бы напрочь от всего этого дела, перебился бы как-нибудь и без баб, впервой ли? Догоняя с приятелями струги молодшего атамана, Лютень не только о златом идоле думал, но и кое о чем другом. Знал уже хорошо, что место палача в ватаге Ивана Еремеева – давно уж пустует, и вот эту-то немалую должность Кабаков и надеялся занять – ибо кому еще-то? Разве же тут такие мастера есть, чтоб кнутом могли, ежели надо – враз перешибить человеку хребет, а ежели не надобно – то просто так постегать, до крови, до утробного крика, до губ искусанных? Крики, боль, страх – вот что притягивало Лютеня издавна, вот что манило, вот в чем он был мастак. Вот в ватаге хотел так же… да не понадобился, за что, оправдывая свое прозвище, и затаил на молодого атамана самую лютую злобу, такую, что сводило скулы, да хотелось все вокруг крушить и бить, бить, бить! Так, что на разрыв кожу… до хребта!