Вы видели Джейн?

Они сидели так еще долго, под уставшей лампой, чей свет казался последним прибежищем в мире нарастающей темноты, под гулким ветром за стенами, нашептывающим истории о пропавших и потерянных, под обломками своих надежд, которые, как разбитое зеркало, все еще могли отражать свет.

Но впервые – вместе, в молчаливом понимании того, что некоторые тайны требуют не слов, а действий, и некоторые раны лечит не время, а общая цель, возвышающаяся над их собственной болью.

8. Гимн взросления

Утром Джои вдруг решил: пора работать.

Он сидел на крыльце, раскачиваясь на пятках, и смотрел, как соседский кот лениво перебирает лапами, словно плетя невидимое полотно из утренней пыли. Мир вокруг еще дремал, окутанный тусклым светом раннего часа, когда тени длиннее мыслей, а надежды кажутся почти осязаемыми. Работа – это просто, думал он, ощущая, как внутри разрастается холодная решимость взрослого человека. Надо только найти, где нужны руки. Потому что мама вымотана, каждый вечер возвращаясь домой с опущенными плечами и потухшим взглядом, в котором давно не осталось ничего, кроме бесконечной усталости. Потому что Джейн где-то там, далеко, и чтобы ее вернуть – нужны деньги. Может, на билет до Сиэтла. Может, на… на что-то важное, что могло бы заставить ее вспомнить о них, о городе, который она оставила позади, как изношенную одежду.

Он долго мялся, не решаясь сказать об этом вслух, сомнения ползли по нему, как холодные муравьи. Люку он не доверился бы: Люк бы только фыркнул, отмахнувшись от чужой наивности с привычной жесткостью человека, слишком рано познавшего вкус разочарования. Томми – точно бы запретил, его голос уже звучал в голове Джои, полный неодобрения и тревоги. Томми вообще был как старший брат, строгий и правильный, из тех, кто всегда хочет защитить, даже когда защита становится клеткой. И тогда Джои позвал Эбби – единственного человека, чье молчание никогда не ранило, а понимание не требовало объяснений.

– Пойдешь со мной? – спросил он тихо, голос его дрожал, как лист на ветру. – Я… хочу найти работу. Ну, хоть какую-нибудь.

Эбби надела свои большие очки, за которыми ее глаза казались еще внимательнее, и решительно кивнула, без единой тени сомнения:

– Пойдем. Мир ждет.

В этих простых словах было больше поддержки, чем во всех советах взрослых, вместе взятых.

Сначала они пошли к магазину «Дженерал Стор», витрины которого отражали их маленькие фигурки, искаженные и неуверенные. Джои, переминаясь с ноги на ногу, спросил у кассира, ощущая, как сердце колотится где-то в горле:

– Мистер Хоуленд, вам не нужен помощник? Я могу… эээ… таскать коробки. Или мыть пол. Много денег не нужно, хотя бы квотер{?}[25 центов] за час.

Кассир рассмеялся. Не зло, но так, как смеются над маленькой собачкой, которая всерьез думает, что может охранять двор. Этот смех, легкий и снисходительный, прошел через Джои, как холодный ветер сквозь щели в старом доме.

– Иди, Джои, играй с друзьями. Мал еще. Работа – дело взрослых, через пару лет пожалеешь, что не набегался вдоволь.

Джои сгорбился, его плечи сжались под тяжестью этих слов, словно каждое из них было камнем, брошенным в его решимость.

Они пошли дальше – на заправку, где воздух был густым от запаха бензина и несбывшихся мечтаний тех, кто когда-то тоже хотел уехать из этого города. Там мужчина в синем комбинезоне только махнул рукой, даже не подняв глаз от своих инструментов:

– Мы тут не детсад держим. Настоящая работа не для детей, понял? Что ты вообще можешь уметь, кроме как конфеты с витрины таскать?

В его голосе звучала та же нота, что и в голосе кассира – снисходительность взрослого мира, закрытого для тех, кто еще не дорос.

Когда они почти теряли надежду, она осыпалась с них, как осенние листья, у обветренного ларька с газетами их окликнул старик Мэттсон, бывший рыбак, который теперь кормил чаек и рассказывал байки о штормовых ночах, о времени, когда океан был еще полон чудес. Давно, казалось, целую жизнь назад, Джои сам сидел на влажных канатах в доке и слушал его рассказы о том, какой Кракен разрушил корабль.

– Эй, малыш, – сказал он, прищурившись, его лицо было изрезано морщинами, словно карта неизведанных земель, – если подметешь двор, дам тебе доллар. Настоящий. Не деревянный.

Джои выпрямился так быстро, что едва не уронил велосипед, в его глазах вспыхнуло то, что Эбби узнала сразу – гордость.

И он подмел. Каждый уголок, каждую песчинку. Он работал, как будто от этого зависел целый мир. Его маленькие руки сжимали метлу так крепко, что побелели костяшки пальцев. Пот струился по лбу, но он не останавливался, словно этот двор был полем битвы, а он – последним солдатом.

Старик сдержал слово. Протянул ему потрепанный доллар, истончившийся от времени и многих рук, но то был настоящий доллар.

Джои держал купюру двумя руками, как древнюю реликвию, как артефакт из взрослого мира, к которому он только что прикоснулся.

– Не расстраивайся, – сказала Эбби, когда они шли обратно по пыльной дороге, где каждый камень, казалось, насмехался над их наивностью. – Это только начало. Все великие дела начинаются с малого.

Она улыбнулась ему через треснувшие очки, и ее улыбка была лучше всяких речей, теплее любого солнца, ярче любого света.

И тогда Джои поступил, как настоящий мужчина, с решимостью, которую не могли сломить ни насмешки, ни отказы.

Он зашел в «Дженерал Стор», где над ним смеялись, и на сам купил Эбби мороженое – тонкую белую палочку, уже начинающую таять под безжалостным солнцем, как тают мечты под натиском реальности.

Когда он протянул ей мороженое, его уши пылали от смущения, словно заходящее солнце окрасило их своим последним светом.

– Спасибо, – сказала Эбби, принимая его, как королевский дар, как самую драгоценную вещь на свете.

Они съели одно мороженое на двоих, сидя на бордюре. Лето пахло бензином и морской солью, обещаниями и разочарованиями, слишком большими для их маленьких сердец.

Вечером Джои аккуратно положил оставшиеся мелкие монетки на кухонный стол, каждая из них звенела в тишине комнаты, как колокол храма. Мама сидела за чашкой чая, уставшая, как пустой мешок, брошенный на обочине времени.

Она посмотрела на монеты. На сына. И вдруг заплакала.

Тихо. Без крика. Ее слезы были безмолвными свидетелями того, что невозможно выразить словами – признания собственного поражения и восхищения силой маленького человека, который уже понял то, что ей пришлось постигать годами.

– Ты не должен был… – прошептала она, прижимая его к себе, ее голос был дрожал. – Я не хотела, чтобы так вышло. Прости меня, Джои. Прости.

Он молча прижался к ней. Ему нечего было сказать. Он просто знал: это правильно. Пусть монетки звенели на столе, как слабый, но настоящий гимн его взрослости, первые ноты мелодии, которая будет сопровождать его всю жизнь, напоминая о дне, когда он сделал первый шаг во взрослый мир, не оглядываясь назад.

***

На кухне пахло чем-то детским – расплавленным сыром, хлебом, летом. Радио хрипло пело Билли Айдола, а вентилятор гнал по комнате теплый воздух, перемешанный со смехом.

– Представляешь, – говорила Эбби, помешивая деревянной ложкой невнятную массу в кастрюле, – Джои устроился на работу.

– Что, серьезно? – Томми оторвал взгляд от полупустой тарелки чипсов.

– Угу. Подмел доки за доллар. С таким стартом до Белого дома недалеко.

Томми рассмеялся, вытирая руки о шорты. Он пришел без стука, как обычно. У него это была особенность: появляться именно тогда, когда дома начиналось то, от чего хотелось выть. А Эбби всегда открывала перед ним двери и не спрашивала, была рядом и этого было достаточно.

– Джои хочет накопить денег, помочь маме или… с поисками Джейн. Хорошо мы его воспитали, да?

– Мы?

– Ну а кто еще? Он последние лет пять под нашей опекой. Глупо отрицать, что мы вложили много в его становление… Если бы он от Люка всякой ерунды не понабрался, вообще отличным парнем бы вырос, – она задумчиво постучала пальцами по дужке очков. – Ну как, сносно?

– Очень вкусно, – Томми потянулся, глядя, как она ставит перед ним тарелку с макаронами. – Тебе бы кафешку открыть. «Кормлю сбежавших от психозов и отцов-алкоголиков».

– Или «Столовая последнего шанса». Обязательно с постером инопланетянина и пиццей на крыше.

Они ели, склонив головы, греясь в простоте момента. Томми, наскоро воткнув вилку в сырную массу, прищурился.

– Ты часто так кормишь сбежавших?

– Только тех, кто умеет не портить настроение, – поддела она, но без укола, с мягкостью. – Ну, и тебя.

– Щедро.

На улице проехал велосипед, послушался тонкий звоночек, кто-то кричал: «Бейсбол в шесть!» – и это было как щелчок из мира, который все еще крутился. Томми поднял глаза от тарелки и встретился взглядом с Эбби. Она замерла на секунду дольше, чем обычно, а потом отвела взгляд, пытаясь сделать вид, что просто тянется за солонкой.

– У тебя, – он прокашлялся, – сыр. На щеке.

– Где? – она провела рукой совсем не там.

– Нет, вот тут, – Томми поднял руку, но не дотронулся, остановился в паре сантиметров от ее лица.

Эбби утерла щеку сама, случайно задев его пальцы своими.

– Извини, – прошептали они одновременно, и оба покраснели.

– Ты знаешь, – сказала она слишком быстро, – я думала покрасить комнату. В синий. Или зеленый. Ну, знаешь, перемены и все такое.

– Зеленый лучше, – кивнул он, уставившись в свою тарелку. – К твоим… ну, знаешь. Глазам.

– Так они у меня не зеленые, – приподняла брови Эбби.

– Я знаю. Карие, а на свету желтоватые. Поэтому и пойдет, чтобы… Контраст был… – он сморщился и покачал головой, понимая, что с каждым словом закапывает себя чуть больше.

И они снова рассмеялись – не громко, не насмешливо, а нервно, неровно, с паузами, в которых было слишком много всего невысказанного. Будто все, что им надо, это сыр, жара и кто-то, кого можно не понимать, но чувствовать. Они хотели застрять в этом моменте и притвориться, что ничего страшного в их жизни не происходить, притвориться, что не застывают от ужаса всякий раз, когда мысли невольно возвращаются к ней. К Джейн.

9. Школьные будни

День был тягучим, ленивым, будто сам воздух над Порт-Таунсендом задремал от жары, превратившись в невидимую патоку, обволакивающую каждый звук, каждое движение, каждую мысль. Солнечные лучи пробивались сквозь пыльную дымку, окрашивая мир в выцветшие тона старой фотографии, где прошлое и настоящее сливаются в одно размытое пятно неопределенности.

Они собрались во дворе школы, как часовые на посту забытого форта: Томми сидел на перилах у старого флага, чьи цвета давно поблекли под дождями и солнцем, словно тайны, которые теряют яркость, но не значимость; Эбби перетирала ремешок рюкзака, нервными пальцами прощупывая каждую нить, будто пытаясь найти в этом механическом действии ответ на невысказанные вопросы; Люк жевал травинку, уставившись в небо с той особой отстраненностью, за которой прячется слишком острая внимательность. Джои переминался с ноги на ногу, растерянный и настороженный, как животное, впервые попавшее в незнакомую среду. Для него это была первая неделя в старшей школе – и мир вдруг стал выше, громче, тяжелей, словно кто-то повернул невидимый рычаг, меняющий масштаб реальности.

И все равно он был здесь. Со своими. В этом маленьком островке знакомого посреди океана неизвестности, где каждая волна могла таить в себе опасность или спасение.

– Вы слышали про миссис Картер? – внезапно спросила Эбби, понизив голос до того интимного шепота, которым делятся лишь самыми важными секретами. Глаза вспыхнули интересом, как два маленьких прожектора, осветивших темный угол общего сознания.

– Это которая преподает литературу? – уточнил Томми, его голос звучал настороженно, как у человека, приближающегося к краю обрыва и чувствующего опасную пустоту впереди. – У нее вроде полгода назад…

Он замолк, слова застыли в воздухе недосказанным признанием. Вокруг них сомкнулась тишина, плотная и душная, как предгрозовое облако.

Им всем было тяжело говорить об этом вслух, будто произнесенные слова могли материализовать то невыносимое, что таилось за ними. Исчезновение – понятие, которое превратилось для них из абстрактного концепта в кровоточащую рану на ткани их маленького сообщества.

– Дочь пропала, – закончила за него Эбби, произнося каждое слово с той осторожностью, с какой ступают по тонкому льду. – Клара Картер. Она училась в другой школе – в Риджмонт Хай.

Имя повисло между ними, как тяжелое грозовое облако накануне страшной грозы.

– И что? – Люк сорвал травинку и бросил на землю, жест показного равнодушия, за которым скрывалось его собственное беспокойство, спрятанное под слоями защитной брони.

– Я думаю… может, это связано. – Эбби понизила голос до шепота, ее слова стали почти осязаемыми в плотном воздухе. – Может, с Джейн… и с ней… что-то общее?

Каждое предложение, каждый вопрос был камнем, брошенным в темный колодец их страхов, и они прислушивались к эху, надеясь и боясь услышать ответ.

Томми постучал пальцами по перилам, задумавшись. Ритм его пальцев был неровным, как пульс встревоженного сердца.

– Ты права. Надо поговорить.

Эти слова прозвучали как команда и призыв к действию. Джои сглотнул, ощущая, как страх поднимается по горлу горьким комком.

– Но… она же взрослая. Она… может, не захочет. Как Бартоны…

Его опасения были облечены в простую форму, но за ними стояло большее: страх перед взрослым миром, который держал их на расстоянии от своих тайн, считая слишком юными для правды.

– Мы просто спросим. А вдруг она что-то знает? – настаивала Эбби. – К тому же, с Бартонами явно что-то нечисто.

Мисс Картер стояла у заднего выхода школы, утирая переносную доску после последних уроков, словно стирая не только формулы и определения, но и само время, разделяющее «до» и «после». Невысокая, с узким лицом, в потертом свитере поверх легкой блузки, она казалась тенью самой себя. Руки ее двигались машинально, будто сами по себе, без души, как деталь механизма, продолжающая работать даже после того, как основная часть вышла из строя.

Они подошли несмело, как приближаются к раненому животному – боясь испугать и причинить еще больше боли. Томми первым, за ним остальные, выстроившись почти инстинктивно по убыванию решимости.

– Мисс Картер, – начал Томми, шаркая кроссовками по полу, этот звук отражался от стен пустого коридора, усиливая их неуверенность. – Мы… Мы хотели спросить кое о чем.

Женщина обернулась. На лице – усталость, натянутая, как тонкая кожа на старом барабане, готовом лопнуть от первого сильного удара. В глазах ее плескалась боль, словно темная вода в глубоком колодце.

– Что случилось? – голос ее был тихим, без интонаций, как звук, доносящийся из-под толщи воды.

– Мы… слышали о вашей дочери, – осторожно сказал Томми, каждое слово давалось ему с трудом, будто он поднимал тяжелые камни. – Мы тоже ищем Джейн. Мы думали… может быть, вы что-то знаете. Что-то, что нам поможет.

В ее глазах что-то вспыхнуло. Короткая, острая боль, спрятанная за вежливой маской, как внезапная вспышка молнии, на мгновение осветившая ночной пейзаж. За этой вспышкой они увидели глубину ее горя – бездонную пропасть, о существовании которой знали лишь теоретически.

– Дети, – сказала мисс Картер устало, в этом обращении звучала и нежность, и отчаяние, и предупреждение, – иногда лучше не знать. Иногда лучше оставить все в прошлом.

Каждое ее слово было гвоздем в крышку невидимого гроба надежды, которую они принесли с собой.

Эбби сделала шаг вперед, ее маленькая фигурка вдруг выросла, наполненная решимостью:

– Но если кто-то еще в опасности…

Она не закончила фразу, но в воздухе повисло несказанное: «если вашу дочь и Джейн еще можно спасти». Четыре пары глаз неотрывно смотрели на мисс Картер, как будто она была дверью, за которой скрывалась истина. Долгое молчание окутало их плотным липким коконом. В этой тишине слышалось только их дыхание и далекий звук школьного звонка, отмечающий конец не только уроков, но и определенной безопасности, которую давали стены учебного заведения.

Она посмотрела на них всех – на Джои, который сжимал ремень рюкзака до белых костяшек пальцев, будто этот предмет был единственной связью с нормальной жизнью. На Томми, стоящего прямо, словно принявшего на себя удар невидимой волны, готового защищать остальных ценой собственного спокойствия. На Люка с его циничной, упрямой гримасой, за которой прятался страх, слишком глубокий, чтобы его можно было выразить иначе. На Эбби, в глазах которой было слишком много правды и той пронзительной ясности, которая иногда посещает лишь самых юных и самых старых.

Мисс Картер вздохнула. Доска осталась наполовину мокрой, как незаконченное признание, как оборванное на полуслове письмо.

– Клара ушла в школу утром. Как обычно. Рюкзак, завтрак в пакете, записка «люблю тебя» на холодильнике… – она замолчала на мгновение, как будто прокручивала кадры в памяти, пытаясь найти момент, когда обыденность превратилась в кошмар. – После уроков она не вернулась. Никто ее больше не видел. Ни на автобусной остановке. Ни на улице. Ни в школе.

Каждая фраза падала между ними, как капля яда, отравляющая их представление о мире, где дети просто уходят в школу и возвращаются домой, где будущее предсказуемо, а опасность – понятие из книг и баек у костра.

Тишина сгустилась вокруг них плотным коконом, отделяя их от мира за стенами школы, где жизнь продолжалась в своем беспечном ритме.

Шепот ветра в деревьях звучал зловеще, как предупреждение на неизвестном языке. Щелчок, с которым дверь школы захлопнулась от сквозняка, прозвучал как выстрел в этой гнетущей тишине.

– Больше я вам ничего не скажу. Потому что сама не знаю, – тихо добавила мисс Картер, и в ее голосе они услышали не только отказ, но и предупреждение, тихий сигнал тревоги, который она не могла выразить явно. – Берегите себя, дети. И… берегите тех, кто рядом. Пока еще не поздно. А когда станет поздно… Вы никогда не узнаете.

Эти последние слова прозвучали как заклинание, как молитва, как мольба. В них было больше, чем просто забота учителя о своих учениках – в них была паника человека, увидевшего опасность и не способного ее предотвратить.

Она отвернулась, как будто разговор был вычерчен мелом на доске, и его уже начали стирать, уничтожая доказательства того, что он вообще происходил. Они стояли на крыльце, молча, глядя ей вслед, ее фигура удалялась по коридору, становясь все меньше, как надежда, исчезающая в тумане неизвестности.

У каждого в груди горела маленькая, упорная заноза: страх, что уроки когда-нибудь закончатся и для них. Что однажды звонок прозвенит, двери школы распахнутся, и мир за ними окажется не тем, что они ожидали увидеть.

И никто не скажет – когда именно наступит этот момент. Когда обычный день превратится в последний. Когда привычное «до свидания» станет вечным «прощай».

***

Комната Эбби была эталоном порядка, словно островок рациональности в хаотичном мире подростковых тревог.

Книги стояли на полках с почти военной строгостью – каждый том точно выровнен по краю, рассортирован по темам и авторам. Выцветшие постеры старых фильмов висели на стенах, расположенные с геометрической точностью, словно окна в другие миры, более понятные и упорядоченные, чем их собственный. Одинокая лампочка без абажура свисала с потолка, отбрасывая безжалостно четкий свет на аккуратно разложенные на полу листовки, записи и газетные вырезки – каждая на своем месте, как детали в часовом механизме расследования.

Они сидели в кругу: Томми, Джои, Люк и Эбби, прижавшись друг к другу, как выжившие после внутреннего кораблекрушения – событий, разбивших их привычный мир на «до» и «после». В воздухе висело тяжелое напряжение, почти осязаемое, как запах приближающейся грозы.

На коленях у Эбби лежала записка Джейн. Копия, перенесенная в блокнот с хирургической точностью – каждая буква обведена, сохранен даже характерный наклон влево, будто почерк мог рассказать больше, чем сами слова. На стене висела большая доска, превращенная в алтарь методичности – фотографии и заметки, расположенные по хронологии и значимости, соединенные красными нитями связей. Этот миниатюрный расследовательский штаб был симптомом упорядоченного сознания, отчаянно пытающегося структурировать хаос трагедии.

– Итак, давайте, – начала Эбби, поправляя очки на переносице с точным, выверенным движением, – соберем все, что у нас есть.

Она достала карандаш и начала чертить в воздухе невидимые линии, словно дирижируя оркестром фактов и догадок.

– Первое. Записка Джейн. Скрытое послание: «помогите». Значит, она точно ушла не совсем по своей воле. Подсказки, предположительно намекающие, что расследование стоит продолжить в Сиэттле, а часть про сигареты все еще под вопросом…

Слово «помогите» повисло в воздухе, тяжелое и темное, как капля чернил в чистой воде.

– Второе. Свидетельство смотрителя маяка: Джейн ночью садится в лодку с каким-то мужчиной. Со стороны все выглядело добровольно. Мужчина невысокий, но это ровным счетом ничего не дает. У старика такой возраст, что вообще удивительно, что он опознал Джейн. Третье. Кровь и оставленный рюкзак. Явно что-то случилось – иначе зачем бы оставлять вещи? Четвертое. Комната Джейн – пустая, стерильная. Как будто ее стерли из жизни. Как будто кто-то хотел сделать вид, что ее никогда не было. И пятое. Клара Картер. Пропала после школы. На этот раз без следов.

Эбби положила карандаш на пол – точно в центр их круга. Повисла тишина, густая и вязкая, как смола. Томми хмурился, глядя в одну точку, его лицо застыло маской сосредоточенной тревоги:

– Если они обе ушли добровольно… почему нашли кровь? Почему они исчезли, как будто растворились? Клара не планировала побег, не собирала вещи… Она будто зашла куда-то после школы и просто не вернулась. Если никто не видел, как она сопротивляется или ее хватают, значит в то место она пошла тоже… Добровольно?

– Ага, добровольно, – пробормотал Люк, прокручивая меж пальцев сигарету. – Тогда у нас поразительный город: девочки бегут с него как мыши с корабля.

– Как крысы с корабля, – поправила его Эбби.

– Хочешь сказать, что Джейн крыса? – внезапно вскинулся парень.

– Ну, ты только что ее мышью назвал, – с сомнением в голосе проговорил Томми, защищая подругу. – В чем разница?

– Крысы огромные, злые и с желтыми гнилыми зубами, – пояснил Люк. – У Джейн были хорошие зубы.

– У Джейн хорошие зубы. Они не были. И она не была. Она есть, – строго произнес Джои с неожиданной серьезностью.

– Может, их заставили притвориться, что все нормально, – нарушил неловкое молчание Томми.

Люк поднял голову – в его глазах мелькнула искра внезапного прозрения.

– Или… их кто-то заманил. Кто-то, кто умел убеждать. Кто-то, кому они доверяли. Может, Клара решила пройтись с кем-то после школы… С кем-то, кому она доверяла? Или ее позвали помочь кому-то?

Эбби кивнула, ее движение было механически точным:

– Не обязательно силой. Иногда достаточно правильных слов. Они все, по всей видимости, перед исчезновением должны были встретиться с одним и тем же человеком, который не вызывал у них страха и имел достаточное влияние для того, чтобы они безоговорочно последовали за ним…

Они снова замолчали. В тишине можно было расслышать их дыхание – четыре разных ритма, сплетающихся в симфонию страха. Джои шевельнул губами:

– Но почему Бартоны? Почему они так странно себя вели?

Томми потер лицо руками, словно пытаясь стереть невидимую грязь подозрений:

– Потому что они что-то скрывают. Они боятся, чтобы мы не раскопали лишнего.

– И потому что они будто знали, что мы что-то найдем, – добавила Эбби, голосом холодным и острым, как скальпель. – Они не хотели впускать нас, а после ругались на Люка, а к другим не пришли. Мои родители их слушать бы не стали, это точно. Мама Джои пропадает на работе, ей не до бесед. ТиДжей… – она запнулась. – В общем, они знали, к кому нужно идти… Или видели, как мы добрались до гаража. В любом случае, они знают что-то. Джейн единственная пропала среди ночи, может ее исчезновение на самом деле и не связано с другими? Может, это Бартоны что-то сделали и решили, что история с пропажей отлично вплетется в эту историю?..

– Я тут подумал… А может ее комната и вправду была такой? – вдруг спросил Томми. – Я никогда не был у нее в гостях, а вместе мы провожали ее только до дверей. Обычно мы собирались у Люка или у тебя, Эббс… Хотя я пару раз заходил к Джои, когда Сара готовила праздничные ужины. А у Джейн за два года… Ни разу.

– Я тоже не была, а вы? – нахмурилась Эбби.

Оба парня покачали головой, чувствуя, как волна все новых вопросов заполняет сознание.