Вы видели Джейн?

– А может тот старик и был прав… Что вообще мы знаем о Джейн? – высказал Томми мысль, что внезапно посетила каждого. – Она переехала в наш город пару лет назад, но никогда не говорила о своем прошлом…

Люк резко поднялся на ноги, нарушая геометрию их круга:

– Хватит! Надо действовать. Нельзя просто сидеть и строить теории. Мы так можем спросить очень многое, можем увести себя от следа. Мы поняли, что один взрослый виноват в пропаже. Один и тот же. Надо выяснить, что могло связывать всех девочек. Может, нас специально пытаются запутать, чтобы мы бросили это дело также, как полиция? Нельзя сомневаться в ней, она была одной из нас. Ее мы знаем лучше, чем ее родителей или того старикашку с маяка.

Томми тоже поднялся, его движения были решительными, но осторожными:

– Согласен. Но осторожно. Нужно узнать больше. Кто тот мужчина на лодке? Кто мог заманить их? Есть ли еще случаи пропавших в округе?

Эбби прикусила губу – этот жест, такой человеческий и уязвимый, казался почти неуместным в ее царстве порядка:

– Я могу попробовать поискать старые газеты. Может, были другие исчезновения. И я могу поспрашивать в библиотеке – миссис Хартли любит сплетни.

– Я могу подсмотреть, с кем Бартоны общаются, – сказал Люк с хищной усмешкой. – Знаю парня, у которого крыша выходит прямо на их задний двор. И рядом с подъездной дорожкой есть хорошие мусорные баки.

– А я… я могу сходить на пристань, – тихо произнес Джои, его голос дрожал, как пламя свечи на ветру. – Может, кто-то видел ту лодку раньше или в записях осталось что-то.

Томми кивнул, скрепляя их негласный договор.

– Тогда встретимся завтра вечером. Здесь же. И докладываем все, что найдем.

Они переглянулись. В их глазах читался страх – не детский испуг перед темнотой, а взрослое, тяжелое осознание опасности. Но глубже, под слоями сомнений и тревоги, в каждом из них теплилась крошечная искра – упрямая, несгибаемая воля к действию, шепчущая: «Не бросай. Иди дальше.»

10. Шелест газет

Эбби шла в библиотеку с той особой осторожностью. Серые облака нависали над городом тяжелыми пластами, словно потолок подземелья, опускаясь все ниже и ниже. Воздух, пропитанный запахом мокрой земли и старого металла, казался густым, застоявшимся.

Велосипед она небрежно бросила у крыльца, не утруждая себя замком. В этом городе, с его болезненно короткой памятью, воровство было слишком осознанным действием. Здесь даже преступления совершались без умысла – просто потому, что время стирало границы между допустимым и запретным. По крайней мере, так было раньше.

Миссис Хартли, как безмолвный страж времени, сидела за стойкой, механически перебирая спицами. Под ее морщинистыми пальцами рождалось что-то бесформенное и бесконечное – так же, как и истории этого города. Эбби кивнула ей с той вежливостью, которая не требует ответной реакции, и сразу нырнула в тусклую глубину библиотеки. В архиве пахло пылью и тишиной – не той живой тишиной, что бывает перед рассветом, а мертвой, как в забытых склепах. Пальцы Эбби, бледные и нервные, с той особой целеустремленностью, которая бывает только у юных следопытов, перебирали старые папки. Ее глаза, казалось, часами вбирали в себя тысячи слов одновременно, пока взгляд не зацепился за нужную: «Местные новости Порт-Таунсенда. Выпуск № 3. Март, 1980 год».

Статья выпрыгнула из пожелтевших страниц, будто живое существо, долго ждавшее своего часа: «Подозреваемый в преступлениях против несовершеннолетних переехал в Порт-Таунсенд». Гаретт Марлоу.

Эбби впилась в текст с жадностью изголодавшегося хищника: судимость не доказана; ранее работал с детьми в другом штате; уволен после предъявленного обвинения; переселился в город полгода назад; работает неофициально на складах у пристани.

Сердце забилось о ребра, как испуганная птица о прутья клетки. Пристань. Склады. Все дороги, все тени, все шепоты – все вело к этому месту, где город встречался с черной водой залива. Она чувствовала, как пальцы холодеют, а в горле застывает ком, похожий на страх, но смешанный с чем-то еще – с предчувствием истины, которая может оказаться страшнее любой лжи.

Она аккуратно сложила вырезку и спрятала в рюкзак с той бережностью, с которой хоронят улики. Каждая секунда теперь имела вес. Каждый вздох был на счету.

В это же время Люк сидел в засаде напротив дома Бартонов, спрятавшись за мусорными баками. От мокрого асфальта поднимался пар, окутывая его ноги призрачным туманом. В голове крутились обрывки городских сплетен – тех, что передаются шепотом в полутемных кухнях, тех, что никогда не произносятся вслух при свете дня. Бартоны не те, за кого себя выдают. Эта мысль засела в сознании Люка, как заноза, которую невозможно вытащить. Он стал ненавидеть их, не разделяя, была та злость из-за исчезновения Джейн или из-за нагоняя от отца.

День тянулся медленно, мучительно, как капли меда в холодную зиму, густые и неторопливые. Глаза болели от напряжения, а затекшие ноги начинали неметь.

И вдруг – скрип тормозов, резкий, как удар хлыста.

Люк приподнялся, выглядывая через прореху между баками. Его зрачки расширились, вбирая каждую деталь.

На подъездной дорожке остановилась старая темно-серая машина, настолько неприметная, что взгляд сам скользил по ней, не задерживаясь. Номера были странными: грязными, потертыми, словно кто-то намеренно лишил их индивидуальности. На боку багажника символ – волна, охваченная цепью – выделялся с пугающей четкостью, как клеймо на коже животного.

Из машины вышел мужчина в сером плаще, сливающемся с моросящим дождем. Он замер на секунду, осмотрелся по сторонам с той особой настороженностью, что присуща хищникам. Его лицо, наполовину скрытое тенью, казалось вылепленным из холодного воска. Потом он быстро зашагал к двери Бартонов, и каждый его шаг отдавался в грудной клетке Люка тяжелым ударом.

Мальчик вжался в землю с инстинктивным ужасом добычи, почуявшей приближение опасности. Каждая клеточка его тела кричала: беги. Но он остался – парализованный страхом и звериным любопытством, которое иногда сильнее инстинкта самосохранения.

На другом конце города, где земля встречалась с небом в размытой серой линии, Джои бродил вдоль старых полей. Ветер проникал под куртку острыми ледяными пальцами, но он едва замечал холод. За полями, словно забытые декорации к спектаклю, который никто уже не собирался играть, высились полуразрушенные здания. Джои шел, неся внутри себя тягостное чувство: он должен был найти лодку. Или след лодки. Или хоть что-то, что связало бы разрозненные части этой головоломки.

На заброшенный амбар он наткнулся так, как находят все важное в жизни – случайно, сделав шаг в сторону от протоптанной тропы.

Половина крыши провалилась, обнажив почерневшие ребра стропил. Дверь висела на одной петле, скрипя на ветру мелодию заброшенности и тлена. Внутри – пустота, наполненная запахом гнили и старого железа. Но в глубине этого мертвого пространства что-то притягивало взгляд: в углу, брошенное и забытое, как ненужное воспоминание, валялось нечто тканевое, скомканное в грязный комок.

Джои подошел ближе, преодолевая сопротивление собственных ног. Это была старая куртка, детская, с той особой поношенностью, которая говорит не о бедности, а о привязанности. Внутренний карман был вывернут, словно кто-то в лихорадочной спешке искал там что-то жизненно важное.

На воротнике, почти стертый временем и грязью, еле различался вышитый инициал: K.К.

Джои сжал зубы так сильно, что стало больно. Клара Картер. Он медленно вытащил куртку, стараясь не думать о том, при каких обстоятельствах она могла оказаться здесь, и спрятал под рубашкой. Ткань казалась неожиданно тяжелой, словно несла в себе груз чужой судьбы.

В это же время Томми, повинуясь молчаливому соглашению их маленького следственного отряда, отправился туда, куда дети обычно заходят только по принуждению – в гости к другу отца, в мир взрослых и их сомнительных правил.

Шериф Мэйсон встретил его на крыльце своего дома, с сигаретой, зажатой между желтых от никотина зубов, и с той лукавой усмешкой, которая заставляет детей чувствовать себя виноватыми еще до того, как они что-то сделали.

– Что надо, Томми? – спросил он, выпуская дым в серое небо. Дым поднимался спиралью, как будто убегая от земли и ее секретов. – Папаша послал?

– Нет, – нахмурившись, ответил парень.

– Ха! – вдруг воскликнул мужчина, вытаскивая сигарету. – А чего пришел?

– По своим делам, – он неловко переступил с ноги на ногу.

– По своим делам, надо же… – Мэйсон покачал головой. – Помню тебя еще такой мелюзгой… А сейчас свои дела появились. Вон оно как… Ну, рассказывай, раз пришел, что за дела у тебя, шкет?

Томми опустил глаза, изображая ту детскую неловкость, которая так умиляет взрослых: – Просто… Никак не могу перестать думать о Джейн. Так странно, что ее больше нет здесь… А ее будто и не ищут.

Мэйсон затушил сигарету о подошву ботинка с тем непринужденным жестом, который говорит о многолетней привычке уничтожать улики.

– Всякое бывает, парень. Страна большая. Дети иногда уходят сами, хотят мир посмотреть, – в его голосе звучала фальшивая беспечность, как у человека, который слишком громко смеется над неудачной шуткой на похоронах. – Не забивай себе голову, будет у тебя еще сотня этих Джейн!

Томми упрямо стоял, ощущая, как капли пота ползут вниз по спине, несмотря на прохладу. Мэйсон нахмурился, посмотрел по сторонам с той особой осторожностью, которая рождается от осознания, что стены имеют уши, и тихо сказал.

– Только за последние два года – десять случаев. Не всех нашли. И не все захотели расследовать. Скажу так, все эти девчонки уходили сами. В последний раз их видели, идущими в какие-то непонятные места, – он наклонился ближе, и запах табака и виски окутал Томми. – Почему они так поступали? Иногда – лучше не знать, Томми. Иногда – лучше заткнуть уши и закрыть глаза. В этом городе слишком много дверей, которые лучше не открывать. И на твоем месте я бы надеялся, что Джейн твою не найдут. Ты же не хочешь пройти на экскурсию в морг раньше, чем у твоего отца печень откажет, а?

Он похлопал мальчика по плечу тяжелой рукой и ушел в дом, оставив за собой шлейф тревожных недомолвок. Томми остался на крыльце, чувствуя, как мир вокруг вдруг стал холоднее, темнее и опаснее – будто кто-то повернул невидимый выключатель, обнажая истинную природу реальности.

Когда солнце опустилось за горизонт, бросив последний тусклый луч на черепичные крыши, и город погрузился в липкую серую дымку, четверо детей снова встретились в комнате Эбби. В их глазах читалась та особая решимость, которая рождается не из храбрости, а из отчаяния и понимания, что отступать некуда.

На полу, на белом листе бумаги, лежали их находки: вырезка о Гаретте Марлоу с его недоказанными преступлениями, рисунок с машины – волна, охваченная цепью, куртка с инициалами К.К., пропитанная застарелым страхом, шепот шерифа о пропавших. Каждый предмет был фрагментом мозаики, которая складывалась в пугающую туманную картину.

Все пути, все ниточки, все шепотки снова сходились на пристани, там, где темная вода бьется о гнилые деревянные сваи, где город встречается с бесконечностью залива.

И ночь впереди обещала быть долгой. Она пахла солью, страхом и чем-то еще – чем-то первобытным и зловещим, что прячется под мокрым деревом пирсов, что живет в тенях заброшенных складов. Тем, что ждет, затаившись, когда дети сделают первый неверный шаг и окажутся там, откуда нет возврата.

– Клара тоже была в доках перед исчезновением… Интересно… Я думаю, сейчас нам надо проследить за этим Марлоу, – сказал Томми. – Если он и правда работает у доков – мы должны узнать, что он делает.

– Только не все вместе. Разобьемся по двое. Слишком подозрительно будем выглядеть, – добавила Эбби.

– У меня есть бинокль, – ободрился Джои. – У дяди в кладовке, военная модель. Я на минутку забегу домой и пойдем.

Их маленькие сердца колотились в унисон, как барабаны перед бурей, а в голове каждого звучала одна и та же мысль: время песочных часов их детства стремительно истекало, просачиваясь сквозь пальцы вместе с каждым ударом секундной стрелки.

11. Когда ночь становится глубже

Дома пахло вареным луком и чем-то тревожным. Мама стояла у плиты, бледная, словно истончившаяся от ежедневного выживания, в халате, который постоянно сползал с ее плеч – метафора ее ускользающего контроля над собственной жизнью. Джои застыл в дверном проеме, чувствуя, как два мира – тот, из которого он только что пришел, с его тайнами и неотложностью, и этот, домашний, с его рутиной и обязательствами – столкнулись в его сознании, как тектонические плиты.

– Джои? – Она обернулась, и в ее глазах промелькнула та особая смесь облегчения и тревоги, которая бывает только у матерей. – Ты где был? Ты опять весь день шатаешься по улицам!