Не смотри в мои глаза

Боковым зрением вижу, что она смотрит на меня и вздрагивает, как будто что-то внутри трескается. Но она снова не падает. Не сдается. Молча кивает и уходит переделывать. Упрямая. А я ненавижу себя.

Она собирается уходить. Медленно. Словно каждый шаг даётся через усилие. Я сижу в кресле, делая вид, что работаю. Дверь намеренно оставил открытой. Для чего? Чтобы увидеть, если она упадет? Или следить, припрётся ли снова Алексей.

Она тихо кашляет в кулак, но я слышу. Натягивает на себя лёгкую ветровку. А на улице – дождь, грозящий всемирным потопом. Я не поднимаю глаз и не произношу ни слова – в таких моментах тишина звучит громче любых прощаний.

– До завтра, Арсен Тимурович.

Моё имя, слетающее с её губ, звучит неправильно. Слишком мягко, слишком тепло, с интонацией, которая будто бы обращена не ко мне, а к кому-то более близкому, кому-то, к кому позволено такое тепло. Я лишь киваю, не встречаясь взглядом, и жду, пока за ней закроется дверь – хлопок оказывается чуть глуше, чем ожидалось, почти неуверенный.

Спустя несколько секунд поднимаюсь и, пройдя через кабинет, подхожу к окну. Некоторое время смотрю не на улицу, а на собственное отражение в стекле – напряжённое лицо, чуть сжатая линия рта, поза, в которой больше сдерживания, чем покоя.

Наконец, взгляд улавливает её силуэт – она выходит из здания, не оглядываясь, сутулит плечи и машинально кутается в воротник, словно пытается отгородиться от холодного ветра и, возможно, от чего-то большего, чем просто погода.

Рука уже тянется к телефону: я почти на автомате собираюсь позвонить водителю и сказать, чтобы он подвёз её домой, но останавливаюсь. Нет. Никаких шагов в её сторону – это опасная тропа, ведущая туда, где обоим будет больно. Если она привяжется ко мне, я её сломаю. А если привяжусь сам – не выдержу, расколюсь. Я буду воспринимать это как искупление вины, помощь пострадавшему. Ей нужна работа, чтобы обеспечить себя и ребенка. Я ей помогаю. Всё.

Я продолжаю стоять у окна, наблюдая, как она, неловко обходя лужи, направляется к остановке, сжав руки в карманах и чуть сгорбившись от холода. Пальцы невольно сжимаются, и под ними с сухим треском ломается что-то пластмассовое.

Прекрасно. Это была моя любимая ручка. Выхожу в приёмную, хватаю плед и выбрасываю в мусорку. Он меня раздражает.

Ана

Ключ еле проворачивается в замке. Влажные пальцы соскользнули, и я чуть не уронила связку на коврик. Плечи заныли, как будто на них висел не рюкзак, а с десяток кирпичей. Впечатления от дня – тяжелее этих кирпичей.

Я захлопываю дверь и прислоняюсь к ней спиной. Марта взяла Майки с собой в бассейн. А я бесплатно "поплавала" на улице. С волос капает, босые ноги быстро отдают тепло ламинату, и становится совсем неуютно.

Ветровку скидываю прямо на пол. Обувь пинаю в угол. Я не просто промокла – я, кажется, пропиталась дождём. Снаружи и изнутри.

В ванной не включаю свет. Только ночник, маленький, в форме облачка. Мы выбирали вместе с Майки, он тогда часто повторял, что мама с папой на облачках, и мы повесили во всех комнатах ночники-облачка.

Вода набирается медленно. Я опускаю ладони в тепло и будто впервые за день дышу. Пока ванна наполняется, сажусь прямо на край. И только сейчас позволяю себе вспомнить сегодняшний странный день.

Охранник. Алексей. Светлые волосы и серые глаза, тёплый голос, неловкая забота, мягкие черты. Слишком мило, слишком светло в моем мраке.

– Вот… я подумал… может, вам чай? С лимоном. И плед… у нас тут есть. Тёплый.

Он смутился, когда я улыбнулась. А я просто не привыкла, что кто-то замечает, что-то приносит, что-то делает просто так. Не за деньги, не потому что обязан. Просто потому, что видит. Это так… непривычно. И почти невыносимо приятно. Я даже подумала, что могу расплакаться. Но снова не вышло. Слёзы не идут уже давно. Зато остаётся горечь и странная… пустота внутри.

А потом он. Этот человек – айсберг в костюме. Не зря девочки прозвали его Королем Севера. Всё в нём словно сделано из льда и намерений. Ни тени сочувствия, ни теплого взгляда. Только холодный голос:

«Оформите больничный». «Отвратительный кофе». «Ваша невнимательность – саботаж».

И ведь я многое знаю – не тупая. Всё делаю, стараюсь. Держусь. Я не сорвалась, не расплакалась, не выбежала с криком. Но с каждым его словом внутри меня будто кто-то оставляет вмятину. Незаметную, но ощутимую.

Полная противоположность Алексею – высокий, вечно напряжённый, острые черты, холодность в движениях и голосе, тёмные костюмы, чёрные волосы. Иногда ощущение, что тень следует за ним независимо от освещения.

Я ложусь в воду, осторожно – чтобы не расплескать. Горячая волна окутывает кожу, и я впервые за день чувствую… защищённость.

Почему он такой? Что я ему сделала? Или… это просто его способ существовать? Может, он вообще не умеет по-другому? И почему, несмотря на всё, он смотрит так, будто всё видит, когда я делаю вид, что не замечаю? Почему молчит, когда я хлюпаю носом и хриплю, но всё равно приходит в приёмную? Почему появляется именно тогда, когда я хуже всего выгляжу? Почему я чувствую его даже через стену?

Почему? Почему? Вопросов больше, чем ответов. И меня беспокоит тот факт, что я задаюсь этими вопросами, не могу выкинуть его из головы, когда должна думать совершенно о других вещах. Мне нужно забрать Майки с бассейна, подготовиться к встрече с представителем органов опеки, пришлось встречу перенести. Хотя уж лучше б не переносили, разобрались бы… Но как подумаю, что он найдёт какое-то нарушение или несоответствие и у меня заберут Майки. Дрожь проносится по всему телу.

Вода уже чуть остыла, но я всё ещё лежу, прикрыв глаза. И снова мыслями уношусь в офис. Алексей – как глоток чая с лимоном. Арсен – как кофе, обжигающий до ярости. Оба – оставляют след. Но почему именно этот второй не выходит из головы?

Звонок в дверь вырывает меня из мыслей. У Марты есть ключи, и тут как громом меня поражает: соцработник всё же приехал сегодня.

Подрываюсь, наспех вытираюсь и бегу в комнату в поисках первой попавшейся одежды. Как можно быть такой беспечной, Ана. Натягиваю домашний костюм, господи, надеюсь, я не успела его ничем заляпать. Бегу ко входу, подбираю брошенную ветровку и оттряхивая, открываю дверь. Смотрю на гостя и в голове пробегает предательская стереотипная мысль, но молодой человек протягивает мне пакет и, когда я, ничего не понимая, на автомате забираю его, он прощается и собирается уходить. Тут наконец выдавливаю из себя:

– А что это?

– Даставька аптека.

– Вы наверное ошиблись, я ничего не заказывала.

Он закатывает глаза, подходит, проверяет чек, прикреплённый к пакету, прикрывает дверь и смотрит на номер, хмыкает про себя и спрашивает:

– Ви Анасьтасия?

– Д-да, – все так же ошарашенно шепчу я.

– Тогда верно, ну, может, кто-то близкий заказать. Не болейте.

Но у меня нет близких. Единственные сейчас в бассейне и не знают, что я простыла.

Глава 5

Арсен

Бар был почти пуст – будний день, час, когда город уже начинал зевать, но ещё не спал. Обстановка встретила меня тёплым светом и потрескиванием старого винила. Всё было как всегда – обшарпанная барная стойка из дуба, уютные тени по углам, запах дерева, лимона и кофе. Айдар, несмотря на то, что являлся владельцем заведения, стоял за стойкой, протирая стекло и лениво прислушиваясь к джазу, что крутился на старом виниловом проигрывателе у стены. Музыка потрескивала, будто бар дышал сам по себе, жил своей, ночной жизнью. Я едва толкнул дверь, как друг уже бросил в воздух:

– Или ты фантом, или у этого города с календарями беда…

– Не до шуток, – хрипло бросил я, устало опускаясь на высокий барный стул. – Просто налей.

Я чувствовал, как всё внутри скребётся и стучит – нервы, мысли, воспоминания. Айдар, не задавая лишних вопросов, поставил передо мной стакан виски со льдом и сел напротив. Он умел слушать молча, и этим был чертовски ценен. За годы дружбы мы научились считывать настроение друг друга, как открытую книгу.

– Ну, выкладывай, брат, – Айдар улыбнулся и закатал рукава. – Кого надо закопать или на кого жаловаться?

Я ухмыляюсь и качаю головой. Мой друг неисправим. Я могу не объявляться месяцами, но стоит заявиться с просьбой или проблемой, Айдар только уточнит: на чьей машине поедем.

– Ну а что? Ты не появляешься месяцами. Значит, либо Совет инвесторов, либо женщина. Что у нас сегодня?

Я провожу ладонью по лицу и пытаюсь сформулировать кишащие в голове мысли. Но как, если я сам не понимаю, что происходит.

– Я взял девушку на работу.

– Это не преступление. Хотя, смотря, сколько ей лет. – Айдар прищурился. – И что дальше? Или я ослышался и там было «на работе»?

Старый, добрый Айдар и его шутки ниже пояса. Я помолчал пару секунд, потом, глядя куда-то мимо, выдавил:

– Та авария.

Айдар нахмурился, пару секунд вникал в улышанное. И замер, когда понял, о чём я. Его насмешливое выражение лица изменилось на взволнованное.

– Та самая?

Молчание повисло между нами.

– Арс… – начал Айдар, но я перебил:

– Я не знаю, зачем. Она пришла – и я просто… не смог отказать. Смотрел на неё и чувствовал, как мир под ногами шатается. Может, чувство вины. Может, ещё что-то. Но я не смог сказать “нет”.

– Ты ж сам, чёрт тебя подери, говорил, что хочешь всё забыть. Стереть, как будто этого не было. Мы только вытащили из тебя чувство вины. А теперь – причина работает у тебя в офисе? Ты в своём уме?

Это я ещё не рассказал, как отправил курьера с лекарствами. Я сам себе противоречу. Я запутался, что творю.

– Я не знаю, Айд, правда. Я боюсь смотреть ей в глаза. Боюсь, что она узнает, сложит всё и просто… уйдёт. А я останусь в этой пустоте. Опять.

Я отвёл взгляд, было стыдно признаваться в собственной слабости. Глупо. Взрослый мужик боится взгляда девушки, которую толком не знает.

Айдар молча достал сигарету, чиркнул зажигалкой. Выпустил дым в сторону и покачал головой.

– Слушай, брат… Я тебя знаю сто лет. Мы с тобой в одном общежитии ели доширак под “Рамштайн” и обсуждали, как не сдохнуть на первой сессии. Ты мне помог, когда отец ушёл, ты один пришёл на мой выпуск, когда всем было пофиг. Ты не из тех, кто что-то делает “просто так”.

Арсен слабо улыбнулся.

– Помнишь, как ты разбил ту тачку на первом курсе и свалил вину на меня?

– Эй, я потом месяц тебя кормил!

Мы оба хмыкнули, потом снова стало тихо. Только старый джаз стонал в углу.

– А теперь скажи мне честно, – продолжил Айдар. – Почему мысль, что она уйдёт, пугает тебя больше, чем всё остальное?

Я пожал плечами и уставился в стакан. Лёд внутри медленно таял.

– Потому что… не знаю. Она не просто “девчонка”. Она как будто… была со мной ещё тогда, в ту ночь. Я же не помню лица, только глаза. Не знаю, как это возможно. Помню так, как будто в мире нет больше голубых глаз. Хотя готов поклясться, таких – нет. Я помню ее шёпот.

– Я бы понял, если бы это у неё была гетерохромия, но просто голубые. Арс, ты уверен, что это она?

– Да, я пробил после собеседования. Чёрт, в её присутствии та же дрожь внутри, та же тишина в голове. Как будто… встретил кого-то, кого давно потерял.

– Ты говоришь фразами, которые моя жена вычитывает в своих романах и потом выписывает для меня, чтобы я стал таким же романтичным, – хохочет Айдар, но хлопает по плечу, извиняясь за эмоции.

А я замолчал, потому что дальше начиналось то, что сам не хотел озвучивать. Что сидело под рёбрами, свербило и мешало дышать.

Айдар прищурился, затушил сигарету.

– Ты влюбился, мужик?

Я усмехнулся. Нервно. Глупо.

– Ты же понимаешь, насколько это смешно. Я видел её тогда – в бреду. Потом – один раз на собеседовании. Второй – в приёмной. Это невозможно. Ты тоже перечитал книги жены?

– Возможно всё, что делает тебя человеком, – сухо сказал Айдар. – Может, ты не влюбился. Может, ты просто узнал её. Как будто она – твоя точка отсчёта. Как будто только рядом с ней ты честен. Ты, Арс, слишком долго живёшь под замком. Она, похоже, первая, перед кем ты не закрыл дверь сразу.