Не смотри в мои глаза

Анара Саган

Не смотри в мои глаза

Посвящается тому, кто боится

своей тьмы и ищет свет вовне.

Он внутри тебя

Предисловие от автора

Иногда история приходит в тот самый момент, когда ты сам не можешь смотреть в глаза – себе, другим, жизни.

«Не смотри в мои глаза» не была запланированной книгой. Она стала попыткой найти слова, когда их не было. Протянуть руку к себе через других. Понять, что боль может говорить – и имеет на это право. Она появилась, когда выгорание достигло пика, и меня не радовало ничего. Книги не трогали, любимая работа не удерживала, а привычные источники радости перестали действовать. Оставалось только одно – попробовать писать.

И я начала. Ночами, когда не могла уснуть от тяжести мыслей, открывала пустой документ и писала – без начала и конца, без структуры. Просто сцены, просто герои. А потом поняла, Ана и Арсен – не выдуманные герои. Они – части тех, кто однажды перестал верить, что кто-то останется, даже когда ты невыносим.

Эта история – о взглядах, которых боишься и в которых нуждаешься; о боли, которую не лечат, а проживают; о праве быть – несовершенным, громким, ранимым, настоящим. Моя боль оказалась в их ранах, моя растерянность – в их поисках, моя пустота – в их взглядах. Эта книга помогла мне собрать себя заново. Стать собой – впервые за долгое время.

И сейчас я знаю, почему она важна. Потому что в ней не только выдумка, в ней – правда. Не голая, но честная. Эта история о свободе – быть, чувствовать, бояться, выбирать, ошибаться.

«Не смотри в мои глаза» стала для меня якорем. Точкой отсчёта. Теперь, когда книга закончена, мне важно ею делиться. Потому что, может быть, она станет чем-то значимым и для тебя, читатель.

«Не смотри в мои глаза» – мой способ напомнить себе (и, может быть, тебе), что страх – это не приговор. Это тень, из которой можно выйти. Или хотя бы жить рядом.

ПРОЛОГ

Скрежет металла, звон разбивающегося стекла, визг шин, рвущий воздух, – всё сливается в какофонию ужаса, в которой невозможно отделить реальность от кошмара. Удар – резкий, оглушающий, с хрустом, будто ломается не только машина, но и всё внутри меня.

Я не ощущаю тела – только глухую тяжесть и оцепенение, как будто меня сковали изнутри. Грудную клетку сдавливает так, будто на неё рухнула тонна бетона, и в попытке позвать кого-то, – хоть кого-то, – из горла вырывается лишь хрип.

Ночное небо висит над мной пустым, равнодушным полотном без звёзд. Я не знаю, в какой момент меня выбросило из машины, но теперь я чувствую, как холодный асфальт подо мной медленно вытягивает из тела остатки тепла и сил. А вокруг – пугающая, вязкая тьма, вползающая в сознание и уносящая за собой всё: звуки, очертания, боль.

Жар от загоревшейся машины постепенно начинает жечь тело; я ощущаю, как языки пламени медленно подбираются к ногам, будто хотят лизнуть за пятку. И почему они не разрывают это удушающее, вязкое полотно тьмы вокруг? Куда делись другие люди, машины, фонари? Где всё? Где жизнь, которая была секунду назад?

Вдруг я слышу – или мне кажется, что слышу – негромкий шорох где-то совсем рядом. С трудом, преодолевая острую боль в шее, словно вонзаются тысячи игл, я поворачиваю голову и в расфокусированной дымке различаю чей-то взгляд. Голубые глаза, в которых отражаются отблески пламени.

Я пытаюсь дотянуться до них, хочу задержаться здесь, пока эти глаза смотрят на меня, словно с мольбой. Они единственное, что удерживает меня в сознании и позволяют бороться с подступающей темнотой. Но тело не слушается, рука остаётся на месте, и я понимаю, что проигрываю – не боли, не огню, а собственному бессилию. Эти глаза закрываются, и уносят меня с собой во тьму. Без звука.

Глава 1

Ана

Мои глаза сухие. Ни одной слезы. А хотелось бы иметь возможность выплакать этот давящий ком в груди, который словно с каждой секундой всё сильнее сжимает лёгкие и давит на ребра, грозясь разорвать грудную клетку. Ни единого звука. Ни единого стона. Я переношу боль молча.

Интересно, у скорби есть срок давности? Насколько уместно впервые заплакать спустя месяц после похорон? Я пропустила их. У меня не было возможности не просто сказать последнее «я люблю вас» при жизни, но даже после смерти они не услышали мое «прощайте». Почему я осталась? Потому что отец развернул машину и принял удар на свою сторону? Потому что сестра была уже больна и не выдержала повреждений? Потому что у матери остановилось сердце и её даже не довезли до больницы? Почему я осталась, а они ушли? Хотелось бы верить, что бог милосерден, как учили в воскресной школе, и сохранил мне жизнь, чтобы Майки не остался один, но почему тогда не его родную мать, а меня?

Я могу задаваться этими вопросами на протяжении оставшейся жизни, но я наслушалась достаточно подкастов, чтобы понимать бессмысленность этой затеи, а в какой-то степени даже деструктивность такого мышления. Мне нужно сконцентрироваться на том, что осталось. Чёрт, легко сказать. Интересно, все эти гуру психологии и трансцендетной реальности сами испытывали то, через что якобы проводят своих клиентов? Они теряли всю семью, оставались с пятилетним ребенком без денег и без работы в свои 20 лет? Они проходили через страх перед службами опеки, ведь квартиры недостаточно, чтобы оформить опекунство. Их отчисляли из университета, потому что они пропустили сессию? Они жили с маленьким ребенком на оставшиеся сбережения, большая часть из которых ушла на покрытие расходов ритуальных агенств?

Порой мне хочется услышать «Ана, нам так жаль» вместо «вы обязаны предоставить жильё», «вас отчисляют», «у вас нет дохода», «у вас нет опыта работы».

Как же я хочу выплакать все эти мысли. Но у меня нет времени на скорбь. Через час мне нужно забрать Майки из детского сада, а сменщица снова опаздывает. Знала ли я ещё год назад, мечтая о блестящей карьере журналиста, что меня ждёт пиццерия на краю города? Я не жалуюсь, мне в чём-то даже нравится моя работа – когда она в первую смену и среди клиентов в основном дети или семьи. Хотя по вечерам и ночам тут лучше платят. Но у Марты не всегда есть возможность сидеть с Майки по ночам, чтобы я могла работать. Да и мне не хочется нагружать её лишний раз. Она и так очень сильно нам помогает. Не родственники, которые по словам Марты, рыдали в три ручья и всеми способами изображали скорбь, ни коллеги отца, 40 лет посвятившего компании и поднявшего её с колен, ни коллеги матери, которая спасла их от банкротства, ни друзья семьи, детей которых мои родители вырастили вместе с нами за одним столом, ни эти самые дети, которые когда-то звались друзьями.

Я их не виню, жизнь нынче такая, себя бы на плаву удержать. Но неужели мы с Майки не достойны хотя бы вежливого формального «Нам жаль, если что-то понадобится…». Никому ни до кого нет дела. Ты живёшь в своей боли, твоя жизнь останавливается, в то время как у других ничего не меняется. И ты ощущаешь себя невидимкой среди толпы, кричащей: остановитесь, неужели вы не видите, что случилось? Неужели вы не замечаете? Как же незначителен каждый из нас для этого мира. Вот только для меня эти люди были всем миром. А сейчас вместо них огромная дыра размером со вселенную.

А если я сильно ударюсь рукой, то боль вызовет слёзы? Может, тогда я смогу заплакать?

– Ты долго будешь прохлаждаться или всё же подойдешь к своему столику? – старый добрый Кил1, чей голос действительно способен убить своими децибелами. Он строг, часто придирается по мелочам, но я знаю, что у него большое сердце. Иначе почему он до сих пор терпит меня?

– Прости, уже бегу! – извиняющимся тоном говорю я и, поправив юбку, направляюсь к дальнему столику, за которым сидит группа молодых людей. – Здравствуйте, уже определились с выбором? Что будете заказывать? – произношу в никуда, не глядя на посетителей. Так легче.

– Ана? – удивлённое восклицание заставляет повернуть голову к сидящему за столом справа. Ну конечно, а ведь я думала, что день не может стать хуже. На меня с долей удивления, но больше презрения смотрят глаза, которые когда-то смотрели с любовью, ну мне так хотелось верить. А на деле это была блажь, каприз избалованного папенького сыночка, желающего доказать, что может заполучить любую. В те времена я была первой во всем, желанным трофеем. Да, это был ещё один мудрый пинок-урок от жизни. Джем, мать его, Холаев.

– Здравствуй, Джемаль. Да, это я. Что будете заказывать?

– Не ожидал тебя здесь увидеть, особенно в качестве обслуги. Хотя чего удивляться, ты же всегда была готова прислуживать. – Он ухмыляется, когда произносит последнее слово. Мерзко. До тошноты. И где были мои глаза, когда я верила, что у нас что-то получится, и не замечала эту надменность в каждом его жесте.

– Кто-то же должен, иначе как быть беспомощным, не способным самостоятельно удовлетворить свои потребности. – Я должна сдерживаться и не грубить посетителям, иначе ещё один скандал и я останусь без работы. Стискиваю зубы и хочу продолжить, извиниться, но этот придурок не даёт мне возможности.

– Знаешь, ты права, поэтому может после смены твой рот заменит мою руку?

Ана соберись, тебе нужна эта рабо… Джем, облитый огуречной водой из приветственного графина, вскакивает и почти перепрыгивает через стол. Я не могу сдвинуться с места, лишь смотрю, как его глаза наливаются кровью, а лицо перекашивает в гневе. Ещё немного, и он меня ударит. Но Джем нависает надо мной, его ноздри расширяются при каждом вдохе:

– Позови менеджера, Ана.

Чёрт, лучше бы ударил. Интересно, уже поздно извиняться?

Собираю свои вещи, да впрочем их не так уж и много, когда Кил тихо спускается в подсобку.

– Ана, у меня нет выхода, – извиняющимся тоном говорит он.

– Не извиняйся, босс, это моя вина. Мне жаль, что тебе пришлось столкнуться с этим, и я рада, что всё ограничилось моим увольнением.

– Возьми, – он протягивает мне конверт, – считай, это увольнительные. Не весть что, но хоть на первое время, пока найдёшь что-то ещё, должно хватить.

– Кил, я не могу, – отступаю на шаг, чтобы побороть искушение и не взять этот конверт, наплевав на честность, гордость или какие ещё чувства причислены к списку высоконравственных. Когда у вас на попечении пятилетний ребёнок, очень быстро стирается грань правильного и неправильного, исчезают принципы. – Я уже получила плату за этот месяц. Ты мне ничего не должен, а я, кажется, разбила чашку. Две.

– Всё сказала? Долг свой скромности и честности выполнила? А теперь считай, что я наглый и беспринципный плюю на твои принципы и насильно вручаю тебе этот конверт. Бери. Может, мне потом это зачтется, – хмыкает он и резко пихает мне в руку конверт, задерживает взгляд на моих глазах и, развернувшись, уходит.

Что, и сейчас не заплачу? Нет, внутри скручивает от боли, нос начинает щипать, но глаза как и были сухие, так и остаются. Только ком в груди никуда не девается.

Арсен

– Мне плевать, как ты добьешься этого, но в пятницу договор должен лежать на моём гребаном столе, Виталий, иначе ты вылетишь отсюда так же легко, как залетел. – Я ору в трубку, потому что чертова терапия, призванная усмирить мой непонятно откуда взявшийся гнев, ни хрена не работает. Скорость воспламеняемости разгоняется от нуля до ста за какие-то 0,001 секунды. Потому что мир будто сошел с ума и решил испытывать мое терпение. Куда делось понятие ответственности? В какой момент «забота о себе» превратилась в «лень», а «нет ресурса» стало эвфемизмом банального «мне влом напрячься».

Сегодня у меня ещё два совещания, и такими темпами и с таким настроем я не до живу до вечера и утащу с собой ещё парочку слабонервных, которые не выдерживают начальника тирана.

– Мари, сделай мне чай с корицей, – рычу в коммуникатор, хотя изо всех сил стараюсь придать голосу доброжелательность. Ну и как сохранять спокойствие, если нет ответа. – Мари, ты на месте? – Тишина.

К чёрту! Выхожу из кабинета в приёмную, но не застаю своего ассистента на месте. Прохожу в «кофейню» – небольшая ниша, оборудованная под миникабинет, в котором стоят стол, небольшой диванчик, чайник и кофемашина. Да, я ж не деспот какой-то и продумал для ассистента и других сотрудников уютный угол, в котором они могут готовиться к расправе, я хотел сказать: аудиенции. У них должно быть место, где они смогут спокойнее дождаться меня часов в одиннадцать ночи. Ну с кем не бывает, всегда найдётся какая-нибудь задача, которая не терпит до завтра. Я здесь не частый гость, поэтому провожу приличное время в поисках кружки, заварки и мешочка с корицей, которую лично привез из Дели и просил беречь для особых случаев. Думаю, все догадываются, что корица особая.

Когда я выхожу из «кофейни», Мари всё ещё нет на месте. Она, конечно, не женщина-чудо, часто косячит и не особо ответственно относится к работе, но на безрыбье и рак, и раком. У меня был тяжёлый период, как впрочем и у компании, поэтому мне было достаточно и того, что часть базовых задач я смог переложить хоть на кого-то. Но в ближайшее время мне придётся с ней провести беседу. Чай я допил, а Мари не вернулась на рабочее место. Подхожу к её столу – не люблю это дело, я не до такой степени тиран, чтобы контролировать каждый шаг – но тут мне интересно, где пропадает мой ассистент в начале дня. Компьютер отключён, на столе порядок. Даже нет, не так, на столе – пустота. Ни заметок, ни цветных стикеров, ни блокнота.

– Евгения, скажи-ка мне, пожалуйста, где мой ассистент, – сразу же набираю HR и по совместительству справочнику нашей компании, потому что даже не по долгу службы, а по зову сердца эта женщина истинный глаз Саурона, как её прозвали за спиной, потому что она знает всё и про всех.

– Арсен, солнце, – елейным голосом выдает Евгения, зная, что единственная, которой ничего не будет за это «солнце», – это же твой ассистент, откуда мне знать. Может, сбежала, когда осознала, к какому Королю Севера попала?

– Очень смешно, но я не в настроении и мои диктаторское эго просыпается, поэтому будь добра, выясни, где её носит. Ах да, и добавь, что если через минуту её прелестная задница не будет сидеть в кресле, а наманикюренные ногти не будут печатать мне объяснительную…

– Ничего ты не знаешь, Арсен Тимурович, – цитирует по-своему «Игру престолов», на которой помешалась. Серьёзно, у неё даже в кабинете стоят фигурки и чёрт пойми что, связанное с сериалом. Ещё и мне прилепила этот псевдоним. Король Севера. Но не за заслуги, а за холодное сердце. Плевать, пусть называют как хотят, лишь бы работали.

– Вот чёрт, – прерывает мои мысли Евгения, резко выдохнув. – Арсен, «Вектор», первая полоса.

И я уже знаю, что там увижу. Долбанный Константин Волков спит и видит, как разрушить мою жизнь. Ну трахнул я его подружку в одном из клубов, так зачем мне до сих пор мстить. Я ведь даже не знал, кто она. Да и пусть лучше следит за благоверной, либо удовлетворяет, как полагается, чтоб она не искала на стороне шанс получить оргазм.

Сейчас мне только скандала в прессе не хватало. Я вернулся с того света всего месяц назад. Любой другой нормальный человек сидел бы на больничном и восстанавливался. Но я не имею права потерять всё, чего добился, я не имею права продуть эту компанию, предать память об отце. Я обязан оправдать его доверие. И не позволю, какому-то напыщенному идиоту испортить всё. Но пока дела идут неважно, компания хоть и стоит, а вот я покачиваюсь. И в прямом, и в переносном смысле. Видимо, стресс плохо влияет на координацию. Сажусь в кресло своей ассистентки, которая, по всей видимости, с сегодняшнего дня тут больше не работает. Евгения ещё на проводе, я поднимаю руку с телефонной трубкой:

– Раз уж ассистентки у меня нет, будь добра, сообщи отделу маркетинга, СММ, кто там ещё, незапланированное совещание в кабинете через час. И выставь вакансию ассистента. Добавь больше требований к ответственности и на собеседование лично ко мне. Всё это – ещё вчера.

Глава 2

Ана

– Да, ты права, не стоило выливать на него графин воды, – вздыхает Марта, моя верная и надежная подруга. Не знаю, что хорошего я сделала в жизни, что у меня есть такой друг. Но иногда она меня бесит. Вот как сейчас, я готова высказать ей за то, что она осуждает меня, но Марта не обращает внимания на мою реакцию и продолжает как ни в чем не бывало: – Надо было уйти с достоинством, а потом просто наплевать в его кофе. Или вообще сделать пирожное как в «Прислуге». Так поступают взрослые. Кто там говорил, что месть холодное блюдо…

– Шекспир, – рассеяно шепчу я, а потом, когда смысл её слов окончательно до меня доходит, разражаюсь смехом. Марта удивленно смотрит на меня, мысленно, вероятно, уже набирая на телефоне скорую.

Мне кажется, я смеюсь целую вечность, но надо прекращать, иначе это перерастёт в истерику, а нам сейчас такое не подходит. Там и до панички недалеко. Мне нужно собраться и думать о решении навалившихся проблем.

– Банана, я, конечно, тебя люблю, но в следующий раз предупреждай, я хоть и молода, но так и до инфаркта недалеко. Я бы хоть камеру включила, а потом выложила запись с подписью: "оно умеет смеяться". Ай, – пищит она, когда я несильно бью её по плечу, чтобы перестала с таким серьезным видом надо мной подшучивать, но на самом деле я безмерно ей благодарна. Она единственная, в чьих глазах я не вижу эту наигранную жалость, лишь сочувствие, сдобренное искренним желанием помочь. Не спасательство, а поддержка.

Марта подходит к плите, да, ко всем её достоинствам прибавьте ещё и умение готовить. Аромат крем-супа разносится уже по всей кухне, и мой желудок естественно напоминает о том, что мы не ели со вчерашнего вечера.

– Уже думала, что будешь делать дальше? Смотрела вакансии? – помешивая суп, осторожно спрашивает Марта.

– Нет, точнее смотрела, но во всех вакансиях либо «опыт работы», либо «образование», либо график суточный. А куда я с Майки…

– Я бы могла оставаться с ним, когда ты будешь в ночь, – предлагает Марта, и я знаю, что она это делает искренне. Но мне неловко просить о таком каждый раз.

– Знаю, но пока я буду искать другие варианты. С университета отчисляют, так что одной проблемой меньше, – пытаюсь улыбнуться, хотя внутри все переворачивается.

– Банана, ну хоть передо мной не пытайся быть сильной и врать, что ты не расстроена отчислением. Никто на курсе не жаждал стать журналистом сильнее тебя. А ты, кстати, не узнавала насчёт академического отпуска?

– Узнавала, но для него нужно сдать сессию.

Какое-то время мы обе проводим в тишине, потому что понимаем, что сейчас я не то что подготовиться к экзаменам не смогу, но и попасть на сам экзамен будет затруднительно. И как подтверждение этой мысли раздаётся звонок телефона. Детский сад. Я сперва подрываюсь в страхе, что забыла о времени и не забрала ребёнка, но на часах еще рано.

– Алло, – в моем голосе слышна тревога, поэтому Марта отвлекается от готовки и делает шаг ко мне.

– Ана, добрый день, это Клавдия Петровна, – повисает пауза, вероятно, Клавдия Петровна ждёт, пока я почувствую давление, ведь меня она назвала просто по имени. Но я привыкла, поэтому просто жду. Она откашливается и продолжает: – У Микаэла кашель, поэтому не могли бы вы его забрать. Мы не хотим, чтобы он заразил остальных детей.

– С утра он был здоров, – пытаюсь зачем-то оправдаться я, но мне не дают договорить.

– А сейчас он кашляет, поэтому будьте добры, заберите его.

И благовоспитанная Клавдия Петровна просто бросает трубку. Наверное, так прописано в её долбанном выдуманном сборнике правил этикета.

Марта сочувственно кивает и выключает плиту.

– Я подвезу тебя.

– Не стоит, Марта, я…

– …буду час стоять на остановке, а потом терпеть мерзкую рептилию, – передразнивает она меня, не обращая внимания, что я застыла и не двигаюсь. Марта уже обувается, а я всё пытаюсь вернуть на лицо улыбку. Майки не должен видеть, как я разваливаюсь на части. Он не должен испытывать вину.

Я сажусь за водительским сидением. Я не хочу, чтобы водитель переживал о пассажире рядом и подставлял под удар себя. Точнее я уже не думаю об этом, всё происходит само собой. Марта первое время пыталась меня переубедить, но теперь привыкла. Не помогли даже её аргументы, что разговаривая со мной в зеркале заднего вида, она больше и чаще отвлекается от дороги, чем если бы я сидела рядом. Но я ведь знаю, что аварии чаще происходят из-за глупых случайностей или по вине других водителей. Я доверяю Марте, но не доверяю миру вокруг.

Мы едем в тишине, но вдруг раздаётся телефонный звонок.

– Неужели сама Евгения Григорьевна Гольдман почтила меня своим звонком, – важно говорит Марта в динамики автомобиля, а потом хихикает, как подросток после проказы.

– Когда-нибудь тебе надоест меня так называть, детка? – смеясь, отвечает приятный голос. – Ладно, к делу, у меня мало времени. Нам срочно нужен ассистент для Арса, иначе меня сожрут и не поперхнутся.

– О, Короля Севера снова не выдержала очередная горячая принцесса?

– Не только не выдержала, но и слила информацию Костику из «Вектора», но я тебе ничего не рассказывала, – быстро проговаривает Женя.

– Ты же знаешь, я молчун, но прежде чем выдать такую информацию, в следующий раз убедись, что я одна, – хихикает Марта.

– К чёрту, Марта, ты знаешь почти весь город, найди мне ассисента.

– А где волшебное слово? – подначивает Марта. – Но если серьёзно, Жень, я не подпишу смертный приговор никому из своих близких и на километр не подпущу к этой ледышке. Прости, дорогая, но в нашей жизни и так слишком много дерьма, чтобы подбирать его ещё и за ним.

– Март, ну что мне для тебя сделать? Хочешь ту сумочку от "Биркин"?

– Настолько всё плохо? – удивленно присвистывает Марта.

– Настолько! Второй день собеседований, он проводит их лично, представляешь, и удивляется, почему из двенадцати кандидаток ни одна не подошла. Десятерых отшил он, две отказались сами, одна причём прямо на собеседовании. У меня нет сил. Прошу, хоть кого-нибудь, хоть неделю пусть выдержит, пока они этот долбанный проект добьют, и я сама выпишу ей премиальные.

Марта смотрит на меня в зеркало. Я не думаю, просто киваю. Что угодно, хоть дьявол во плоти, меня устроит всё, где платят деньги.

Марта тяжело вздыхает, качает головой и будто подписывая мне смертный приговор, безжизненным голосом говорит:

– Ладно, Жень, когда собеседование?

– Сейчас!

– Уо-о, притормози, давай завтра, сегодня мы не можем. Это ж надо подготовиться, и я даже не про моральную подготовку, там ничё не поможет. Но соискатель сегодня не может.

– Почему? Тебе озвучить зарплату?

– Нет, кандидатка с маленьким ребёнком и его некому оставить. Плюс мы не при параде.

– Чёрт, с детьми нам не подходит, это ж больничные и отгулы, Марта, а без детей у тебя никого нет?

Я тяжело вздыхаю. Впрочем, всё как всегда. Без детей не берут, потому что боятся, что свалишь в декрет, с детьми не берут, потому что боятся, что свалишь на больничный. Иногда мне кажется, чтобы в этом мире жить, а не выживать, нужно родиться мужчиной.

– Женя, мы не на рынке, – отрезает Марта. – Смотри сама, это твой последний шанс, если тебе нужно собеседование сегодня, то она придёт с ребёнком. Ты же любишь детей? Развлечёшь его, пока твой босс будет морозить мою самую близкую подругу-принцессу.

– Ай, давай, ладно, через час сможет подъехать?

– Да, мы заберём ребенка, и я привезу их к тебе, но не забегу, тороплюсь.

– Ты чудо!

– Не забудь про сумку, – смеётся Марта, но Женя уже сбросила звонок.

Может, я сейчас заплачу? Ведь ситуация действительно выпрашивает слёзы. Но нет, в глазах сухо, только сердце сильнее сдавило. И постепенно нарастает волнение: судя по разговору, я могу не надеяться, что меня возьмут. Да я практически уверена, что мне откажут ещё на стадии изучения резюме. Но если чему я и научилась в жизни, так это тому, что нужно идти до конца. Не лишать себя шанса. Поэтому я пойду и сделаю всё, что от меня зависит. Мне надо учиться отпускать контроль, не всё подчиняется мне. В жизни случаются случайности. А некоторые еще и оказываются неслучайными. Хоть и не всегда позитивными…

Мы подъезжаем к саду, и я вижу, что Майки сидит во дворе на качеле. Один. Во мне поднимается такая ярость, что, кажется, я вижу, как из ушей валит пар. Я вылетаю из машины и несусь к воротам, не слыша, что вслед кричит мне Марта.

– Майки, почему ты здесь один? – сажусь перед братом на колени и глажу по щеке.

– Я кашлял, и вонючка сказала, что мне нужно ждать подальше от остальных, чтобы не заразить.

– У тебя болит горло? – я не обращаю внимания на то, как он называет воспитательницу, хотя, честно, каждый раз ругаю его.