Нити судьбы. Волк

– Открой, – ставит мне коробку под нос.

На крышке чёрным по белому написано "GUCCI". Нет, не кольцо, точно не кольцо. Смотрю на счастливого мужчину, который закусив губу, ждёт моей реакции.

– Ух, – вытираю ладони о платье и дрожащими пальцами развязываю узкую чёрную ленту, открываю коробку.

– Теперь будешь по ним сверять, – мужчина улыбается.

– Ага, – застыла, осматриваю часы. Конечно, они стоят минимум сотню, и это бесспорно крутой подарок, только вот что делать с тем, что я надумала себе?

– Не нравятся? – удивлён, улыбка исчезла с его лица.

Отмираю. Чёрт, это "GUCCI", да хоть "Sunlite".

– Я в восторге, – достаю холодные серебристые часы. – Очень красиво, – устраиваю их на руке, справляюсь с застёжкой и показываю ему. – Это чтобы я всегда помнила о тебе, смотря на время?

– Ага, я на это и рассчитывал, – отводит глаза, кажется, сам не доволен, ожидал что-то другое? И хотел другого?

– Давид, – встаю и подхожу к нему. – Всё это волшебно, спасибо, мы можем потанцевать, пока играет маэстро, – указываю на мужчину за чёрным роялем.

– Рад, я люблю тебя, – серьёзно смотрит в глаза. Первое признание в любви. – Но в этом ты похожа на распутную девку, а я на твоего сутенёра или, хуже того, кто тебя снял.

– Ладно, – хихикаю и иду на своё место.

Металл быстро согрелся, и я перестала замечать его тяжесть. Насытившись и напившись, счастливо еду домой под полюбившуюся мелодию, только на этот раз пытаюсь повторять слова вслух. Давид смеётся и учит меня, как правильно ставить язык и картавить. А я просто по уши влюблена в него.

Пока он разговаривает по телефону, принимаю душ и заваливаюсь на чистые простыни в одном халате. Размышляю о том, что меня напугала собственная реакция. Я ожидала от него кольцо? Что хуже? Ожидание? Или огорчение? Так и засыпаю с мыслями, а просыпаюсь среди ночи, зажатая в тиски сильных рук; от его тела сумасшедший жар, и если бы я не знала, что это его стандартная температура, подняла бы на уши весь отель. Чёртов оборотень. Пытаюсь уснуть, до утра мне точно не удастся не разбудить его.

В голову приходит идея с миксом французской песни. Не выдерживаю и выбираюсь. Мужчина всего лишь недовольно ворчит что-то, подминая под себя мою подушку.

Борюсь с желанием поцеловать его. Голая, иду в гардероб. Надеваю его белую рубашку и серые спортивные стринги. Завязываю дулю на голове. Выхожу из спальни в холл, усаживаюсь за круглый стол, надеваю большие наушники и начинаю творить, как позволяет мой ноутбук. Полностью погружена в процесс и не замечаю, как мужчина в одних белых боксерах входит в комнату, садится напротив меня и что-то говорит.

– Детка, ты меня слышишь? – щёлкает пальцами.

Снимаю наушники, протираю глаза и замечаю, что за окном начало светать.

– Соня, – глажу его щетину, почесывая шею.

– Я? – улыбается. Сейчас он не обременён ничем и кажется милым и спокойным. – Это тебе не спится.

– Я делала это, – закусываю губу, снимаю наушники и даю ему. Волнительно; обычно я никому не показываю сырой материал.

Он удивляется, берёт наушники, надевает и старается вслушаться; глаза бегают по комнате, смотрит куда угодно, только не на меня. Начинает дергать ногой под столом, стучит пальцами по столу в такт музыки. Принимаю это за хороший знак.

– Рад, это круто, – восхищённо кладёт наушники на стол.

– Это сыро, у этого малыша не хватает мощности, да и пару инструментов нужно, плюс хотелось бы свой голос добавить.

О чём-то задумался, смотря в окно на туман. Взял телефон и ушёл в другую комнату. Как это понимать? Включаю программу, потирая уставшие глаза. Позволяю себе посмотреть на башню и насладиться моментом: я здесь пишу музыку с мужчиной, в которого влюблена, и он сказал "люблю". Восторг. Это всё кажется таким важным, а я пытаюсь вписать в себя каждый момент, каждую мелочь, эмоцию, вздох, его улыбку.

– Собирайся, у тебя 15 минут, – вышел ко мне абсолютно свежий. – Завтракаем в дороге.

– Куда? – не понимаю.

– Давай! Шевели своими аппетитными булками, малышка. Всё узнаешь, – говорит что-то задумчиво.

Через пятнадцать минут мы уже мчим в его авто с кофе и круассанами. Не понимаю, зачем он взял мой ноутбук. Но когда мы входим в небольшое помещение, становится понятно – это студия звукозаписи.

– Давид? – ошарашена.

– Что, Давид? – шепчет самодовольно.

Оба одеты в спортивные костюмы чёрного цвета, большие ботинки, пальто, шарф, чёрные шапки с отворотом.

– Привет, – с нами здоровается высокий худой блондин.

– Привет, – удивлена, что он говорит по-русски.

– Я Мартин, Рада и Давид, – указывает на нас. – Вы от Яра?

– Да, приятно познакомиться, – приветливо киваю, понятия не имея, кто такой Ярослав, но сейчас уже всё равно.

– Я к вашим услугам, – указывает на студию.

– Что я буду тут делать? – спрашиваю у мужчин, словно дурочка.

– Писать, – сует мне в руки ноутбук. – Детка, я на день арендовал это место. Помогу тебе с языком, а этот парень, Мартин, поможет с, как это у вас называется, инструментом.

– Давид, – кидаюсь ему на шею. – Это лучший подарок, лучший!

Вот исправленный текст с комментариями к исправлениям:

—–

Через полчаса меня поглощает работа. Давид принимает все доставки: еды, нового ноутбука, старается не отвлекаться на свой телефон, и к концу дня мы пишем мой голос на французском, стоя вместе за стеклом. Это слишком интимно – впустить его в себя физически, ничто по сравнению с этим, показать ему себя изнутри полностью. Я пропала.

На обратном пути мы слушаем уже готовый трек, отмечая, как всё идеально получилось.

Этот вечер в ванной особенный, мы словно слились, полностью. Бесповоротно, понимая друг друга на интуитивном уровне, без слов: только взгляды и прикосновения. Он пробрался ко мне в душу – это всё больше, чем брендовые часы и шмотки, о которых я когда-то мечтала ночами; это больше, чем рестораны, больше, чем башня.

Глава 3

Наши дни, Москва

Давид

Москва. Чувствую себя в этом городе незваным гостем, а вернее – обязанным.

Долго же я тут не был: года четыре, не меньше. В дотошных пафосных клубах, в уличных давках.

Я для них словно ряженый итальянский педик, чертовы ублюдки фальшиво скалятся, а за спиной ведут двойную игру. Устал делать вид, будто я тупой, не понимающий кретин.

Смерть отца – взваливать на себя дерьмо, которое он предпочитал годами не разгребать. Семья. Мой подрастающий светловолосый и светлоглазый волчонок, ничего от меня не перенял – ни грамма схожести, всё мамино. И женщина, с которой "хорошо" до тошноты. Я всё ещё никак не могу открыть конверт с результатами теста. Надо отдать Бесу должное: исполнил чисто и даже не заглянул.

– Дав, Ола, – машет еле стоящий на ногах Эльдар, вернее, висящей на одной из грудастых телок. Наряжен в брендовое шмотьё разных цветов – ни вкуса, ни запаха, лишь бы дорого, лишь бы показать наличие денег, которые он спускает на наркоту и шлюх.

– Ола, – наигранно улыбаюсь с чашкой кофе в руках.

– Сегодня у меня такая ца—ца выступает, – разваливается на диване, позволяя телкам тереться о него.

– Хороший у тебя клуб, – осматриваюсь по сторонам.

Денег, конечно, в это блядство немерено вбухано. Современный дизайн, состоящий практически из одних зеркал, сцена диджея посередине, камеры, свет, музыка, стойки для танцовщиц – а уж сколько он слил на этих длинноногих красавиц, которые приносят ему миллионы от засаленных мужиков.

– Я ему про цыпу, а он мне про клуб, – усмехается, – совсем ты семейный стал?

Раздражаюсь. Раз этому уроду хочется похвастаться, почему бы ему не позволить?

– Ииии? – смотрю на золотые часы, поздно.

Сын прислал видео, как они с Бесом учатся водить Cayenne на механике. На заднем сиденье – счастливый белый пес.

Мой пацан не признается, что мы с 12 лет гоняем на моём BMW.

Странное чувство появляется, когда смотрю на этого мужика. Зависть, что ли?

Жена – обзавидуешься. Мирка везде с ним, с возрастом вообще расцвела, пацаны мелкие от неё в восторге. Детей – полный дом. Собаки. Родители под боком. А вспомнишь всё дерьмо, что было между ними – и сразу любые чувства, кроме сожаления, отпадают.

– Забыл, как зовут, но обещали, что играет так, оргии заводит прямо на танцполе, – тычет лениво пальцем на экран.

– Известный кто-то? – делаю вид, что мне интересно, пытаясь рассмотреть, что там происходит на экране. Операторы работают хорошо: ноги, жопы, сиськи – хоть бы одно лицо показали.

– Неа, но рекомендовал Гошик, наш местный, – закидывает очередной бокал.

– И ты так легко пустил неизвестную девку без проб в твоей постели? – хмыкнул. Он урод тот ещё, конечно, но нужно отдать ему должное: в ведении клубов он знает толк.

– Так ещё не вечер, Тугуш, не вечер, – скалится, одергивая свою измятую рубашку. Свин натуральный, хоть бы пуговицы застегнул.

Откидываюсь назад на кожаную спинку дивана. И что я здесь забыл? Домой просто не хочется. В Москве закрыться в квартире означает пустить в свою голову воспоминания, которые вот уже три года из головы не идут. Признаться себе, что при всём могуществе – это всё дерьмо, в котором я участвовать не хочу. Сука, сколько раз за ебаных четыре года я пожалел обо всём? Тысячи? Надо улетать, иначе я точно заявлюсь к ней. Уже представляю, как слежу за её подъездом. Стоп! Стоп! Стоп!

Размышления прерывает девичий голос; кажется, в полной тишине она поёт на французском языке, такие до боли в сердце знакомые слова. Эта песня – наша песня. Это не может быть она, не может быть.

Сердце сейчас выпрыгнет. Кинул кружку на стол, чтобы попытаться унять дрожь в руках. Пытаюсь высмотреть в экране источник голоса, но не могу ждать; в груди, словно тысяча ножевых ударов разом – от злости зубы свело.

Голос повышается на октаву, и оператор показывает её лицо: яркие ореховые глаза, сетчатая чёрная кофта, какие-то побрякушки на шее, искусственные короткие чёрные волосы. Каре француженке ей идёт. Сомнений нет: в груди всё сжалось, не могу дышать.

– Понравилась? – хрюкает Эльдар, толкает меня в плечо и заставляет отвлечься, – не убьёшь же меня? Ты чего такой злой? – заправляется дорожкой, никого не стесняясь.

– Фу, блять, ты хоть бы в кабинет ушёл или в сортир, – презрительно произношу.

К нам подсаживается Майор.

– Отвали, – вытирает нос, – лучше глянь, что за цыпа; член встаёт только от голоса, а представляешь, что она на нём вытворяет?

– А ты что забыл? – Майор плеснул себе в стакан виски и соль мне на рану. Сукин сын, неужели ты сейчас будешь поднимать этот разговор? Закипаю.

– В смысле? – свин потянулся за закуской.

– Года четыре назад ты ебал её с друзьями, – мент смотрит исподлобья на меня, на мою реакцию; что же я сделаю?

Паскуда. Сейчас бы прям ему в глотку вцепился голыми руками.

– Слушай, за столько-то лет их были сотни, но такую бы точно запомнил, – стал

вглядываться в танцпол.

– Ты бы нюхал меньше, может, быть, помнил бы больше, – Дэм смотрит на меня, – ты же тоже с ней развлекался, – тычет пальцем.

– Вот тебе новость: я с Волком одну бабу ебал, – смеётся, слюни летят в разные стороны.

Фу. Трясёт. Были бы мы в Испании, уже бы не разговаривали.

– Я бы на твоём месте так не восхищался; смотри на него, – рассмеялся Майор, – он же её по Парижам мотал.

А вот это ты зря, очень зря. Значит, ты ушлёпок решил, что если у меня проблемы, я тебя не накажу? Зря. Остываю и скорее собираюсь, чтобы не наделать сгоряча того, о чём буду жалеть.

– Хорошего вечера, друзья, – холодно, встаю.

Пожалеешь, ох ты пожалеешь, друг мой. Я тебя не трону, но знаю того, кто мне должен. Член короткий свой жрать будешь.

– Да ладно, Дав, ты что, обиделся? – завопил.

– Тамбовский волк тебе, Дав, друг мой. Увидимся на сделке, надеюсь, товар хороший будет; если ещё раз краденых привезёшь, я тебя на аукцион выставлю, – подхожу ближе, возвышаясь над его ничтожной жирной тушей, – никто с тобой дел иметь не захочет. Прошу, не отнимай зря моё время.

– Давид Робертович, – вступился Майор.

Конченый, строит добродетель. Это действует только на таких зажравшихся придурков, но не на меня. Ебаный тупой ментовской манипулятор.

– Рот закрой, – перевожу взгляд на него, – слюни ему лучше подотри и убери от него порошок, иначе он до сделки не доживёт; хотя может, это и к лучшему, – разворачиваюсь и ухожу прочь.

Черный ход. Мой BMW седан металлик. Звонок на телефон. Ну только этого не хватает; смотрю на экран – сын. Слава богу. Этот мальчик способен меня отвлечь.

– Привет, па, – настраивает видео, совсем уже взрослый; восемнадцать недавно исполнилось.

– Привет, рулевой, – губы дергаются в попытке улыбнуться. Правильный сын и в кого он вырос среди нас-то? Сам права получу, сам машину куплю. Сам учиться пойду. Но хоть тут Вольная повлияла.

– Это восторг, пап, вообще, прости, но я за руль BMW больше сяду, – смеётся пацан, и у меня от сердца отлегло; вся злость ушла, растворилась.

– Вот так да? Все детство проездил, а тут разок за Porsche сел, – рассматриваю его, сзади Тари с собакой беседует о чём-то на итальянском. Слышно, как Амирана отчитывает Тимура.

– Блин, пап, я по тебе соскучился и по сестре. Ты скоро приедешь? Мы успеем пересечься до моего отлёта в Москву?

– Не знаю, Мот, а почему сам не хочешь поехать к ним? – задаю самый глупый вопрос, делая вид, будто не знаю, что у них с Адель натянутые отношения.

– Не хочу, пап, без тебя мне не нравится там, – чешет затылок, – атмосфера напряжённая.

– Я понял, – отрезаю, – постараюсь вернуться.

– Это дядя Давид? – голубоглазый пристроился к брату сзади, – Привет, дядя Давид.

– Привет, Тариэл, – не могу не улыбаться, как у этих двоих получилось такое чудо?

– А где мама?

– Гуляет с Булочкой, у нас скоро пополнение, – треплю брата за волосы.

За кадром грузинские ругательства, психи, хлопок дверьми. Ох и достаётся им от Тимура. Зачем только Мирка ему про маму рассказала? Как лучше хотела, дуреха. В этой женщине никогда не умрёт справедливость.

Ребята что-то рассказывали, но я засмотрелся на маленькую девочку с пышными бедрами. Пытается завести свой красный Опель.

– Па, ты вообще слушаешь?

– Извини, сын, мне пора, давай позже, – кладу телефон рядом и наблюдаю, как она садится в такси.

Чёрт бы меня дернул ехать за ней. То ли это я так семейством вдохновился, то ли захотел рану в груди расковырять. На чистых эмоциях, желании дотронуться, ощутить вновь её тело, её любовь, доезжаю до старенькой девятиэтажки. Не переехала значит, не спилась, не снюхалась, с папиками не трахается, раз на старой тачке ездит. Выходя из такси со своими большими сумками, оглядывается. Кутается в кожаную куртку. Да, крошка, в декабре прохладно.

В лихорадке выскакиваю из машины, чтобы успеть придержать ногой старую дверь подъезда.

Седьмой этаж. Коричневая дверь. Счастлив как мальчишка. Эта эйфория – до боли сладкое знакомое чувство. Неужели она? Не знаю, сколько маюсь у двери: пять минут или полчаса. Набираюсь смелости. Стучу, не знаю почему игнорирую звонок. В груди трепет; шатает меня из стороны в сторону, словно я пьяный. Разносит внутри.

Дверь открывается.

– Ты? – удивляется, чиста как ангел. Измучена, нет грима на лице, не сияет; в руках стакан со странно пахнущей жидкостью.

– Я, я, Рада, что с тобой? – всматриваюсь в исхудавшее лицо: одни губы, скулы да шоколадные глаза. Синяки от усталости? Или тут что-то похлеще порошка? Машинально смотрю на руки, но натыкаюсь только на длинный рукав шелкового лилового халата. Чёрт, столько лет не видел, а такое ощущение, будто их не было. Словно я вчера дверь за собой закрыл.

– А что со мной? – медленно, заторможенно осматривает свои ноги, подносит стакан к пухлым губам и делает глоток.

Да что с ней? Губы дрожат? Кусает щеку со внутренней стороны? Держится, чтобы не заплакать? Может, мужик дома? Или ждала кого-то другого? Кто-то напугал?

– Рада, я хочу поговорить, – трясет всего от вожделения; хочу её, её тело, чувства, до трясучки хочу, снова увидеть улыбку, удивление, проснуться с ней в Париже, трахаться до звёзд в глазах и услышать её “люблю”.

– О чем нам говорить? – первая слеза прокатилась ножом по моему сердцу. Вздыхает тяжело, полы халата чуть расходятся. – Зачем ты только приехал? Зачем?

– Ну хватит плакать, Рада, будто нам не о чем говорит, – дергаюсь к ней, захожу в маленький коридорчик.

Девушка пятится назад, оступается, подхватываю её.

– Давид, Давид, – смотрит на меня, – я так скучала, – шепчет, глазами шарит по моему лицу. Держит стакан между нами.

– Что это? – морщу нос от запаха какой-то травы.

– Пустырник, – гладит меня по плечу.

– Ооооооо, – хватаю стакан и ставлю на небольшой комод: ещё помню, как расставлена мебель. Словно я был вчера в её квартире.

– Давид, не надо, не трогай меня, – дрожит, но не отталкивает.

– Я не могу, – закрываю глаза, даю ей возможность оттолкнуть меня, даю себе возможность передумать и не делать того, о чем пожалею.

– Давид, – вздыхает, решается и набрасывается на мои губы с поцелуем; становится к стене, закрывает дверь на два оборота. Этот сладкий поцелуй с горьким привкусом передает все смешанные эмоции.

– Крошка, – дергаю за бантик, и шелк открывает её идеальные упругие груди. Как я мечтал о них, о ней, о том, что эти ноги снова меня обнимут, пока я несу её в кровать. Сколько раз в приступах ненависти я прокручивал эту ночь в голове: нашу первую ночь вместе, без моих побегов.

Хватаю маленькие горошинки сосков, лижу, целую, сосу, глажу плоский живот. Красавица в своей манере прячет руки к груди и старается не смотреть, как я расправляюсь с одеждой. Целует в губы, обхватывает мой член рукой, и всё, я готов на всё ради неё. О какой защите может идти речь? О чем вообще сейчас может идти речь? Всё в ней. Жажда.

Вхожу в неё с трудом – узкая, мокрая, пытается отодвинуться.

– Давид, – шепчет на ухо, даёт поцеловать себя, выгибает спину, подставляя каждый участок своей груди и шеи.

– Как же я скучал по тебе, малышка, – целую её повсюду, до куда могу достать, сплетаю наши пальцы.

Стонет, цепляется, не выпускает меня. И я теряюсь в ощущениях, в ней, держу её в руках, пока она позволяет себе не сдерживаться и кончает; затем я в неё, не заботясь ни о чем. Мне похуй; кажется, за все время, что я был вдали от неё, я решил, что изменю всё. Эта встреча лишь мой запрос, лишь шанс, знамение, что пора, вот сейчас принять решение. Я простил ей всё, что было. Ненавидел сначала, но простил. Сегодня это не имеет значения; я задышал полной грудью только рядом с этой женщиной.

Не разговариваем, вымотаны, Рада истощена. Встаю, чтобы пройти в ванну и взять полотенце, поухаживать за ней. Это моё самое любимое занятие в жизни – ухаживать за ней, смотреть, как она стесняется.

– Давид, – сопит, прижимается ко мне во сне, пока я встречаю ранний рассвет.

– Радослава, – обнимаю.

Меня потряхивает от картинок прошлого, но ничего вокруг в её маленькой светлой комнате не говорит о том, что она продолжила этот путь, развратной бляди. Ничего не говорит о том, что у неё кто-то есть. Да уж, а тело не говорит о том, что она ебется в групповушке каждый день. Что это было тогда? Наркота? Молодость? Пьёт таблетки? Точно встречается с кем-то. Ненарочно злюсь, пытаясь вновь прогнать картинки прошлого. Беру телефон, чтобы заказать завтрак. Три пропущенных от Адель; всё это время она явно чувствует эту пропасть между нами, звонит по сотни раз, дома выряжается в разные кружевные тряпки, строит из себя идеальную жену. Да только я бы хотел любить это всё, но не могу, увы.

Странно понять это спустя столько времени. Понять, что, возможно, мой выбор был неправильным. Это страшно.

***

– Рад? Крошка, – нервничаю, как дурак с подносом у кровати. Но с ней по-другому не получается.

Открывает глаза, морщится от яркого солнечного света, потягивается как кошка, показывая мне все свои прелести: бледную кожу, что натянуто обтягивает бедра, татуировки, которые тщательно осмотрел; новой не появилось.

– Давид? – от испуга заматывается в простыню. – Сколько же я проспала?

– Часов двенадцать проспала; я взял на смелость заказать завтрак, – устраиваю поднос на её коленях.

– Вкусно пахнет, – упирается взглядом в еду.

– Что тут моё? – указывает на сырники и омлет.

– Всё твое, – сажусь напротив. – Ты вообще когда последний раз ела нормально?

– Вчера что-то ела, – поднимает глаза на меня, и это взгляд тяжелее свинца.

– Ела она, – намазываю тост маслом, подношу к её губам.

Смотрит сначала на него, потом на меня, недоверчиво; оно и понятно. Взрослый дурень, сам должен понимать: секс он и в Африке секс, не обязывает к любви.

– Почему не ушёл? – осторожно кусает, запивает соком.

– Хотел пообедать с тобой, – с удовольствием поедаю оставшийся кусок.

Рада поперхнулась.

– Четыре года, не многовато? Как думаешь?

– Если ты меня пустила в свою постель, то думаю, что нет, – беру салфетку и вытираю её подбородок, подмечая её улыбку.

Вспоминаю, что колкости в адрес друг друга – это наш способ коммуникации. И сам улыбаюсь как дурачок.

– Ты продолжаешь выступать? – решил нарушить молчание.

– Да, уволилась с работы пару недель назад, вот решила поработать, пока предлагают, – уплетает омлет за обе щеки.

– Я думал, ты давно добилась известности, так мечтала, горела этим, – ловлю её взгляд, какой-то больной, ненавистный.

– Когда-то, – снова опускает взгляд в тарелку и молча продолжает трапезу, пока я не слышу тихое шмыгание носом.

– Радочка, что случилось? – убираю поднос, двигаюсь ближе, заключая её лицо в плен ладоней.

– Уходи, Волк, – закусывает губу, жмуря глаза от боли. – Просто уходи, не лезь мне в душу, не нужно, потрахались и будет.

А меня режет её “Волк”; наизнанку выворачивает, никогда меня так не называла.

– Дай хоть помогу тебе: деньгами, работой, только скажи, – начинает трясти, не могу, выть готов от её состояния, разрывает.

– Почему ты думаешь, что, явившись сюда через столько времени, ты способен что-то изменить и чем-то помочь? – трясётся, вырывается из плена моих рук, вытирает щеки. – Уже не можешь, Давид, уже ничего не вернуть. Спасибо, я сама, – криво улыбается и яростно жестикулирует руками.

– Хм, сама, конечно! Рад, позволь помочь, не противься, я же не обижу, – покрываюсь мурашками от её холода, её отстраненной улыбки. – Почему ты ведёшь себя как обозленный волчонок?

Настроение этой крошки меняется в секунду: по глазам можно наблюдать, как протекают все мыслительные процессы. Глаза загораются и гаснут.

– Ты ошибся, – тихо смеётся, прикусывая нижнюю губу. – Как взрослая волчица.

Её высказывание заставляет меня невольно улыбнуться. Волчица, а как же, самая натуральная.

– Я люблю тебя, Тугушев. А теперь одевайся и уходи к чертям собачьим или к своей жене, – злится, ревнует. Без добавлений, встала и пошла в ванную комнату. – Чтобы я вышла – тебя не было, обещаю, жене ничего не скажу, встреч требовать не буду, – грубо хлопнула дверью.

Улыбаюсь на её реакцию, дурак. Вот тебе на. А я что? Что могу сделать? Меня в Испании ждёт семейная вилла и ебаный бизнес. Надо сейчас разобраться с этим всем, но неделя здесь у меня есть, а может, больше. Понервирую её чуть—чуть своим присутствием, но чуть позже; пусть соскучится, подумает. Нехотя одеваюсь, беру ключи и телефон, в прихожей беру второй комплект ключей от квартиры намеренно; вернусь позже, так просто её не оставлю теперь.

Еду в машине, пахну ей; в телефоне отыскиваю нашу песню, включаю, вспоминая, чего мне стоило одно осеннее знакомство.

Москва, осень, три года назад

Клуб заполняет множество людей, и за пультом стоит известный молодой диджей. У меня нет желания подниматься к шумным группам, среди которых, похоже, Майор с размахом отмечает покупку заведения. Мира укатила к лежачему Бесу, чтобы его развеселить. Столько шума из—за пары пуль! Стыдно признавать, но пару дней в Испании с Вольной были пожалуй, лучшими воспоминаниями, хотя что прошло – то прошло. Я даже не допускаю мысли, что мужик не выкарабкается. Сажусь за забитый бар, достаю телефон, чтобы посмотреть, что прислал сын. Он развлекается с братьями. Всё время кажется, что он мой, родной мальчик – так похож на меня и в то же время совершенно другой, правильный, чистый. Гордость переполняет.

Передо мной оказывается кружка с кофе, а рядом – едва уловимый запах свежих духов.

– Виски с колой, пожалуйста, – доносится звонкий голос девушки.

Позволяю себе наблюдать за ней: кожаные штаны, длинная черная шелковая блузка на одно плечо. На плече виднеется лямка от кружевного лифчика и татуировка – возможно, цветы или какое-то животное; чтобы рассмотреть, хочется снять с неё кофту. Волосы черные, прямые, до лопаток. Прямой нос, пухлые губы – на вид ей лет 20, не больше.