Нити судьбы. Волк

Валерия Журавлева

Нити судьбы. Волк

Глава 1

– Да пошёл ты, урод! – выплёвываю каждое слово, глядя на его наглую жирную морду.

– Да я тебе не заплачу ничего, за что? Дура! – пенится он, его лицо красное, слюни летят.

– Засунь свои копейки себе в задницу! – разворачиваюсь к шефу и машу руками. – Твоя богадельня закроется через два месяца, с чем тебя, недомерок, и поздравляю!

Кидаю в бумажный пакет свои вещи: кружку, рамку с фотографией мамы, пару открыток с надписями о том, что мечты сбываются, увлажняющий крем для рук с запахом шоколада и неразвернутую пачку печенья Oreo.

– Я, я, я! – пенится импотент, не зная, что сказать.

– Что ты? Ну что? – смотрю в его поросячьи глазки.

– Да я тебе в трудовой такое напишу! – злится пузатый коротышка.

– Ты? – надеваю кожаную куртку и черный шарф с розовыми цветами. – Послушай сюда, – подхожу к нему вплотную, – я проработала на тебя год. Неужели ты думал, что я дура и не сделала пару скринов твоей черной бухгалтерии?

Наши глаза на одном уровне. Губки у мудака дрожат от волнения и ненависти.

– Подписывай, рассчитай меня по полной и расходимся по-хорошему, – говорю спокойно, глядя в его глаза. Мне нечего терять. Таких дядей было слишком много в моей жизни, и, кажется, я знаю, на какие точки давить. Хотя возможно ли раздавить желе? Все они за сорок мечтают, чтобы их любили, чтобы в ноги им кланялись, пока дома ждут дети и жена – которую они в самом лучшем случае выбрали из—за влюблённости, в худшем – из соображений выгодного наследства. Мечтают трахнуть девок помоложе, пуская слюну, но только обязательно за любовь, так как на бабки жадные. Гребанные куркули, импотенты с потеющими руками.

– Подожди три минуты! – визжит он, словно телка.

– Три минуты? У меня больше нет времени! – смотрю на свои серебряные часы от Gucci, как напоминание о том, что я тоже когда-то была одной из этих глупых девочек, которые искали счастье на пару ночей.

Стою посреди небольшого кабинета, рассчитанного на пять человек. Старые суки за своими столами мечтали о том, как я наконец покину их террариум, и внимание шефа будет только им. Сегодня у них даже корпоратив намечается. Сидят полдня, мажут свои приторно сладкие лица, но не мне их осуждать.

– Вот, возьми, – гордо сует мне в руки потрепанную трудовую книжку и деньги.

– Если тут что-то не так…

– Всё так, я тебя не обидел бы. Удачи тебе, – улыбается он.

– Приятно было с вами работать, – лживо скалюсь. – Пока, красотки, удачи вам! – машу им на прощание и выхожу из протухшего кабинета, пропахшего старческим потом, приторными духами и другой бякой.

– Удачно оставаться, Пал Палыч! – улыбаюсь приветливому старичку в форме охранника.

– Радослава, дочка, что такая счастливая? Ушла всё—таки от этого торгаша? – приговаривает он. Не любит нашего шефа, который каждую бумажку на парадной высматривает. Людмилу Петровну обижать нельзя – она любовь Пал Палыча.

– Ушла, – отдаю пропуск. – Счастлива, как слон! – выкладываю пачку печенья. – Это вам с Конфеткой, чай пить, – улыбаюсь.

– Ну у кого я теперь буду спрашивать, как мне свою Конфетку охмурить? – грустно улыбается он, списывая мой пропуск в журнале.

– Пишите, звоните, если что, я тоже буду скучать, – обнимаю его через белую стойку и ухожу прочь из этого высоченного стеклянного здания.

На улице стоит прекрасная погода, в декабре светит солнце. Немыслимо! Достаю из пакета рамку и с силой выкидываю её в большую мусорную корзину у входа. Свобода. Чувство самое прекрасное в моей жизни. Несмотря на то, что в декабре, как правило, работу не найти, в январе тем более, а мне надо как-то прожить эти два месяца на сто тысяч плюс коммуналка. Я не привыкла оставаться без денег.

Снова начинается нервозность, пытаюсь отогнать прочь негативные мысли, повторяя мантру: "Мне везёт, мне всегда везёт, непременно везёт".

Сажусь в свой красный Опель и пишу Гошику сообщение:

“Доби свободен”, прикладываю фото трудовой.

“Заезжай на студию, поболтаем.”

Выруливаю с парковки и мчу к другу, мой красненький жучок постукивает. Чёрт, ещё одна проблема. Придётся ехать к Алику и терпеть его слюнявые комплименты. Я пока к этому не готова.

– Пожалуйста, не сейчас, малыш, – глажу по рулю, коря себя за то, что однажды отказалась от подаренной BMW. Всё это из—за тупой малолетней принципиальности. Знала бы я тогда, что по-другому в жизни не бывает, гребла бы подарки обеими руками. Кому я вру? Себе? Это же была любовь, – вздыхаю, и от безысходности накрывает волна переживаний.

На очередном светофоре закрываю глаза, надуваю щеки и пытаюсь прогнать табун мурашек и мысли о несбывшихся мечтах. Сзади кто-то сигналит, я вздрагиваю и возвращаюсь в реальность.

– Ты с ума сошла в такой куртке ездить? – встречает меня друг.

– Гош, ну Гош, – канючу, расклеилась как мямля. – Всё плохо, – иду в руки к большому черному парню.

– Так, малыш, скажи мне, если нужен гашиш! – переводит он всё в свои реперные шуточки.

– Прекращай, большой брат! – бью его по твёрдому животу.

– Не видел тебя сто лет и сто зим из—за этой паскудной работы. Сколько он тебе заплатил? Не больше, чем скряга предыдущий? – садится за установку.

– Гош, прекращай, – сажусь на диванчик рядом. – Как-то просто не складывается.

– У тебя мать пять лет почти не складывается. Как тогда отыграла свой последний сет? Этот праститут увёз тебя во Францию, и всё пошло по одному месту, – цокает, надевает одно черное ухо и что-то проигрывает, регулируя настройки.

– Гош, ну Гош, – пересаживаюсь ближе, подлаживаю своё лицо, – твоя подружка здесь, – лезу ледяными руками под его белоснежную толстовку, расписанную на заказ.

– Ааааа! – отпрыгивает, визжа, как истинный афро. Голосок у него, конечно, отпад, но что он забыл в этой богом забытой стране, пока его родители прекрасно поживают во Франции?

– Тут ты пока не найдёшь другую тупую работу, – обиженно говорит, поправляя свою бордовую бейсболку.

– Она меня кормит, – надуваю щеки.

– Волкова, кому ты заливаешь? В двадцать лет тебя отлично кормила музыка, это твоё призвание. Я хочу знать, почему ты тогда исчезла, Рада, – вешает наушники на шею и проницательно на меня смотрит.

– Гош, в жизни всё меняется, мы должны быть серьёзными, – пытаюсь оправдаться, не затрагивая самую больную для меня тему.

– Нет, Волкова, не должны. Мы должны идти по своему пути, а не уныть от ерунды. Ты могла бы уже качать мировые площадки, – злится он, морщит лоб. – Я вижу это в людях и особенно в тех, кто приходит сюда писать. У единиц из них есть такой талант, а ты просто отказываешься от него – это ебаное богохульство! – ставит точку, качая головой.

– Ебаное богохульство, – повторяю полушёпотом. – Не упоминай имя Господа всуе, милый, – строю гримасу божьей дочери.

Не то чтобы мы высмеивали веру или как-то пренебрежительно к ней относились. Мы с этим чернокожим парнем, вернее мулатом, раньше по воскресеньям посещали храм, и наша поездка в Петербург к Исаакиевскому собору, конечно, останется в памяти как один из волшебных и значимых дней. Стыдно, что я так пропала, но словно контролировать боль внутри себя я научилась только сейчас, спустя, казалось бы, немного лет, но прошла вечность. Время, наверное, начинать жить, отпустив всё.

– Мы не виделись год, может, больше. Все твои переписки и короткие голосовые – я скучал, – сгребает меня в свои тёплые объятия. – Ты похудела, синяки под глазами, – тяжело вздыхает, не отпуская меня, позволяя почувствовать вкус свежих духов и мятной жвачки.

– Ну всё, будет время передохнуть, ещё были бы деньги, – отвожу взгляд.

– Есть одна тема, я никого ещё не предложил, а сам на этот вечер занят. Платят хорошо, две сотни за полночь. Приехала, отыграла – и уехала, – его глаза блестят, он пытается заинтересовать, сложив пухлые губы трубочкой.

– Две сотни, говоришь? – закусываю губу, прикидывая, что могу спрятаться за париком и гримом.

– Твой последний сет, тот, что ты скидывала мне, когда была в Париже с этим женатым мудаком, идеален. Я просто внес пару современных корректировок. Отыграй, а? – складывает руки в молитвенной позе, у него круглые карие глаза. Двести тысяч и какой-то непонятный кураж после увольнения делают меня слегка безрассудной.

– Хорошо, отыграю. Скинешь мне с корректировками? Когда нужно выступить? – смотрю на свой белый френч и начинаю думать о чем-то чёрном и длинном. Нужно прийти в себя, если хочу хорошо отыграть. Парик с каре у меня есть, как и откровенный наряд.

– 23 числа, за неделю до Нового года, клуб приличный, дяди, которые платят, тоже. Если нужна охрана – скажи, – счастливый черт.

– Нет, я не хочу привлекать внимание. Пусть скинут контакты администратора, выделят одно гримерное место, а оплата – на карту, – говорю серьёзно, вставая со стула. – Сразу говорю, высматривать меня не надо, ни с кем разговаривать не буду, пусть даже не пытаются подойти, – тычу в друга указательным пальцем. – Понял? Полная конфиденциальность.

– Понял, понял, мисс секретность, – самодовольно улыбается. Рад, засранец, что уговорил меня на выступление.

– До встречи, – хлопаю его по плечу. – Господь, как я скучала по тебе, ментальный брат, – прижимаю его голову к себе и смачно целую в лоб. Как же мне этого не хватало.

– Все мы братья и сестры, – складывает руки перед собой, прикрывая глаза.

– Но я тебе чуточку роднее, признай, – подмигиваю.

– Как отметишь Новый год? – с досадой спрашивает.

– Одна, не хочу тусовок, – обрубаю сразу, зная ведь, что позовет.

– Рад, давай к моим в Ниццу? А? – улыбается. – Мама накроет стол, папа ёлку, брат звезду, – подмигивает. – Они по тебе соскучились.

– Документы успеем сделать? – прикидываю, что это был бы неплохой вариант. Безумно скучаю по его матери. Стройная негритянка пятидесяти лет, даже сейчас она выглядит как модель, а дядя Марк – самый влюблённый мужчина на свете, маленький пузатый русский француз с залысиной. Тяжело вздыхаю.

– С Ольгой Васильевной полетим? – вспоминаю бабушку Гоши, ворчливую старушку, которая норовит кого-нибудь подпихнуть своим костылём.

– Она там уже, – цокает, манерно закатив глаза, – строит их там.

– Когда же ты созреешь, Гастон? – надуваю губы, зная, как друг не любит своё имя.

– Ой, ну прекрати, – отмахивается, нервно сводя брови на переносице. Ещё бы, его всё детство дразнили в садике и начальной школе. Аими—Гастон Морель – для меня это было самое красивое словосочетание в мире. Порой, будучи маленькой девочкой, я мечтала, чтобы у меня тоже была такая красивая фамилия, от которой он отказывается, прикидываясь Зайцевым. А я что? Волкова в честь отца, который ни секунды не провёл со мной, потому что был занят наркотиками и скитанием по тюрьмам. Мама? А что мама? Она быстро нашла себе другого, родила ему правильного ребенка, тех, кто не мечтает петь. Таких, которые, как она любит считать деньги, но судьба слишком насмешлива. Как говорится: "за что боролась, на то и напоролась". От чего ушла, к тому и вернулась – в дыру деревенскую, где и спилась. Дядя Гена, конечно, урод конченный, отобрал у неё всё, запретил видеться с сыном и забрал деньги, за которыми она так беспощадно охотилась. Так я и осталась одна, но я благодарна ей за то, что настояла и оплатила МГУ. Это прокормило меня.

– А мне нравится. Вообще не понимаю, зачем ты взял это дурацкое имя – Гоша, – кривляюсь. – Гоша, а мог быть Газ или вообще Гастон, – пожимаю плечами. – Очень эротично звучит. А какую ассоциацию можно было сделать на "Красавице и Чудовище", эх…

– А мне нравится Волкова. Чего ты не волчица? А? – дотошно акает.

– Всё, поняла, не лезу, – вскидываю руки.

– Давай попробуем улететь, я соскучилась, – пожимает плечами; они вышлют нам пригласительные. – Надо на визы подать.

– Я буду рада, – в голове считаю суммы, что могу потратить за новогодние выходные и то, что нам вряд ли удастся так быстро оформить документы без знакомых в посольстве.

– И купи себе уже пуховик, – с укором смотрит на меня.

– Так точно, – подмигиваю и исчезаю.

До машины бегу трусцой – холодно, конечно. Я словно очнулась с этим увольнением. Словно не было пяти лет вовсе, не было этого женатого урода с миллионами подарков и обещаний. Нет злости совершенно. До дома добираюсь одновременно с доставкой суши. Позволяю открыть шампанское и вылакать за вечер бутылку, съесть целый сет и пойти примерять шортики и майки в сеточку. Хм. Не поправилась ни на грамм – отлично. Тигровая шубка из искусственного меха будет отличным дополнением.

Странное чувство страха перед неизведанным. Перед будущим. Страшно остановиться в первый раз почти за четыре года, посмотреть вперёд, взять ответственность за то, что произошло, признать, что многое пережито, и, наверное, пора жить дальше, делая то, что хочется. Прохожусь по маленькому гардеробу 2*2. Здесь всё от него: все вещи, украшения, сумки, шарфы, шляпки, костюмы, а я всё это время ношу лишь черные джинсы и пару рубашек, что купила на распродажах. Ну, не дура ли? Дура! Здесь нарядов на сотни тысяч. Пора бы уже пользоваться. Хорошо в 25 лет хватило мозгов не выкинуть к чертям, а как хотелось сжечь. Примеряю черный костюм с длинными брюками—трубами и пиджаком – на голое тело очень даже эротично. А тут и белье есть. Достаю коробки. Хватит жалеть себя, хватит. Я за всё это очень дорого заплатила, слишком. Слезы покатились по щекам. Чёрт, надо купаться и идти спать, иначе привет, очередная бессонная ночь.

Скидываю вещи и побрякушки, запираю всё в шкафу и иду в свою небольшую светлую ванную, чтобы принять душ и смыть с себя эти годы.

В кровати накатывает тоска, страх и осознание, что мечты не сбываются, что это реальность, которую нужно принять и в которой надо жить. По своей тупости и упертости, чертовой правильности, я прогнала последние годы. Кому нужны были эти жертвы из моих мечт? Кому нужна была моя любовь? Никому, никому, Радослава. Всё просто. Захотел, использовал, оплатил свои развлечения, что ты хотела?

Так и засыпаю, пытаясь простить себя и отпустить мысли о нём. Но как можно забыть мой первый Париж?

Глава 2

Три года назад, Париж

Радослава

Париж… Тяжело вздыхаю. Лёгкие будто наполняются свинцом. А мне точно нужен кислород без него? А могу ли я дышать? Уже и не помню, когда моё дыхание было лёгким и уверенным. Разве что в той поездке.

Я до сих пор помню этот сладкий запах выпечки, кофе и его духов, запах кожаного салона в новом авто и геля для душа с ментолом, незащищённый, голый, страстный секс, кружевное бельё, ужин на Эйфелевой башне.

За окном красивые улочки, а я не могу вылезти из кровати номера с потрясающими видами на сверкающую башню.

– Ну, куда ты? – тянет меня за руку обратно на белые простыни.

– Давид, – пищу, – прекрати, я хочу увидеть Париж, – поворачиваюсь к нему и вывожу узоры по контуру его татуировок.

– Всё, что тебе нужно – это Эйфелева башня. Вон она, – указывает за окно.

– Но я хочу посмотреть на людей и… – не знаю, как объяснить, боюсь, кажется, здесь "музыку" заказывает он.

– Увидишь, у меня сегодня встреча буквально на 20 минут, дальше ресторан, – убирает мои волосы за ухо.

– Вместе? – краснею. Он что, представит меня кому-то? Кажется, к этому я никогда не буду готова.

– Да, – поднимается с кровати, не стесняясь своей наготы. – Иди сюда, – поднимает меня на руки и закруживает.

– Дав, Дав, голова кружится… – цепляюсь за него, заливаясь смехом.

– Пройдёмся по магазинам, купим тебе красивое платье и кружево для этих малышек, – удерживает указательными пальцами мою грудь второго размера.

Мне всегда казалось, что она у меня маленькая и никто в жизни на неё не позарится, но только не он. Кажется, это его любимая часть моего тела, он боготворит два этих холмика. С ним я полюбила своё тело, каждую его часть. С этим мужчиной я чувствую себя богиней.

– Давид, – осматриваю его: красивые шоколадные глаза, темнее моих в разы. Короткие, торчащие ежиком волосы и его мускулы. – Сколько времени ты проводишь в зале? – невольно вырывается из меня восхищение.

– Ахахах… очень много, – поднимает меня под голую задницу.

– Я мокрая там, – шепчу, прекрасно ощущая жар его члена.

– Ага, я чувствую, – делает пару глубоких вдохов и рычит как племенной индеец.

– Я краснею, ты невозможен, – прячу глаза, в то время как он медленно опускает меня киской на своё каменное член.

– Давид, – шепчу от испуга.

На весу – это абсолютно другие ощущения. Это как чувствовать только его член и ничего больше. Использовать его плечи как спасательный круг.

– Нравится? – улыбается. Для него секс как гребанный спорт, трахается как чертов станок, неустанно, неумолимо, сутками, придумывая разные способы для экзекуции оргазмами.

– Ты вообще устаешь когда-нибудь? – откидываю голову назад и улетаю.

– Не с тобой, – надрывно шепчет, усаживая меня на себя. – Давай, поработай, – опирается одной рукой о кровать, а второй проводит по моему пылающему телу – шея, грудь, талия, живот, бедро и киска. Он умело доводит меня до оргазма своими пальцами, подбадривает меня шлепками по бедру, пока я любуюсь собой в зеркале.

Кажется, что мы отдельно, но вместе. Это вообще реально? Хватаю его за горло, бью по щеке, заставляя посмотреть на себя, и вижу тёмные глаза зверя. Расфокусируюсь, не могу сосредоточиться. Он настолько сладкий, мужественный, красивый, жёсткий – это сводит с ума. Обвожу точёные черты лица: узкий лоб, острые скулы, широкий подбородок, засовываю пару пальцев в его рот, глажу кончик языка и нарываюсь на блаженное покусывание.

– Ааааа, – шепчу, заворожённая им и его рельефным мощным телом. Его движения снизу быстрые, плавные. Он не трахается, он просто играет на чертовом фортепиано моих эрогенных точек.

Злюсь, хочу поймать оргазм, который он у меня отбирает. Издаю рык и ускользаю, ерзая на нём, ловлю улыбку и тихий смех. Зверю, хватаю за подбородок и набрасываюсь на желанные губы, кусаю, лижу, ловлю стоны и смех. Кончаю, дрожу как чертов вибратор на нём, падаю в руку, заставляя его закончить, заставляю отпустить себя и раствориться, смачно выругаться.

– Сука, – откидывается на кровать вместе со мной.

– Жарко, – переворачиваюсь на нём.

– Рада, – серьёзно. Сжимаюсь от волнения и страха. Кажется, что он подозревает меня в шлюховатости после таких сцен. Да и какая к чёрту разница, если так ярко.

– Ммм? – смотрю в белый потолок.

– Собирайся, пройдёмся по магазинам и поужинаем в красивом месте, – целует мою руку.

– Хорошо, – встаю с кровати, одергиваю себя, чтобы не закутаться в простынь. Рядом с этим мужчиной все чувства в тысячу раз острее. Перед этим мужчиной мне определённо стеснительно до дрожи в пальцах на ногах, ни с кем другим так не краснела.

В ванной слышу его разговор на каком-то из языков, которые мне недоступны. Мужчина слишком мило общается, и это меня нервирует. Заставляет думать, что он кокетничает со своей любовницей или просто какой-то девкой. Не замечаю, как делаю яркий макияж: стрелки, бордовая помада, румяна. Выхожу голышом в комнату и иду к гардеробу, чтобы надеть единственное платье: короткое черное с длинными рукавами. Натягиваю черные колготки в горошек, коричневые замшевые ботфорты с острым носом и длинное пальто на плечи. Волосы в тугой хвост – такой тугой, что мозг сдавливает.

– Оперативно, – осматривает меня. – Что, злая такая, кисунь? – щёлкает по носу и получает в ответ по руке.

– А ты чего такой милый, дедуль? – поднимаю глаза. От злости лоб напряжён и болит.

– Понятно, – усмехается, отводя глаза. – Сестра.

– Ммм… Сестра у тебя итальянка или…? – звуки ревности вырываются неконтролируемо.

– Это был испанский, детка, прекрати, Рад, – скалится самодовольный кретин.

– У тебя есть пять минут, – смотрю на свою пустую руку, – или я иду совращать французов.

– Иди, – с самодовольной ухмылкой указывает на дверь.

– Да пошёл ты, – шепчу ему в лицо. Сейчас мы на равных, и я слишком зла. Разворачиваюсь на каблуках, хватаю тёплый коричневый шарф и выхожу за дверь.

Стоя в лифте, я, конечно, уже остываю. К чему приревновала? Дура. Смеюсь. Если уж ушла, то куда возвращаться? Выхожу на улицу, вечерний город приветствует огнями фар. Вот бы сейчас, конечно, показать своё тупое Я, нахрен уйти или уехать. Одергиваю себя, думая, что с таким взрослым мужчиной это явно будет перебор. Опираюсь о капот его тачки – очередного серого BMW i8, кажется. Наигранно дую пухлые губы, сложив перед собой руки. Готовлюсь играть вредину, когда он выйдет. Но сама уже готова сдать заднюю. Переборщила я с посылом, переборщила. Не пугаюсь, когда замки на дверях щелкают.

– Прошло десять, – пафосно отодвигаю рукав и смотрю на отсутствие часов.

– Садись, – резко открывает вверх свою дверь и усаживается.

Стою как вкопанная. Если он сейчас не извинится, я зайду обратно и буду как дура сидеть в холле, потому что мозгов не хватило взять документы.

– Сама не сядешь? Нет? – смотрит на меня из открытого окна.

Борюсь с собой из последних сил, чтобы не гаркнуть в ответ и не послать его ко всем чертям собачьим.

– Нет, – бубню себе под нос, отхожу от машины и поднимаю голову вверх, выпуская пар изо рта. Прохладно, пальцы слегка окоченели.

Проходит молчаливая минута, прежде чем он выходит из авто, подходит и приглашает меня сесть.

– Благодарю, – наигранно скалюсь, щуря глаза.

– Ой, лиса, садись, – цокает, ухмыляется, приподняв бровь.

– Ну так уж, – стыдливо пожимаю плечами, усаживаюсь в низком авто.

Терпеть не могу ложиться на сиденье, но должна признать, быстро привыкаешь к роскоши и легкости. В машине становится тепло, и я расслабляюсь, позволяя себе откинуться на спинку и наблюдать быстро сменяющиеся картинки за окном. Вот бы так всегда. Ехать на пассажирском, с ним, злиться на него и получать поглаживания по коленке, пока он разговаривает по телефону – сейчас он довольно—таки грубо высказывает своё мнение.

– Красивый язык, – пытаюсь расслышать слова песни, но все мои попытки понять французский провалены.

– Она поёт о любви, о потере, – быстро бросает чёрный телефон, непринуждённо ведя свой BMW.

– Ты знаешь французский? – мне становится не по себе. С каждой минутой он всё больше и больше напоминает киборга. Разве возможно столько всего знать и уметь?

– Lui c'était tout mon monde. Et bien plus que ça. J'espère le revoir. Là—bas dans l'au—delà, – прекрасно подпевает.

– Ты идеален, – не скрываю восторга. – Чего ты не умеешь или не знаешь?

– Не знаю, что творится в твоей прекрасной головушке, крошка, – подмигивает мне.

– Научишь меня этой песне? – разворачиваюсь к нему полностью. – Пожалуйста, пожалуйста.

– Если будешь себя хорошо вести, – смеётся, прибавляя газа.

– Невыносим, – отворачиваюсь. Украдкой слежу за ним.

Одет, как всегда, в бренды: чёрные укороченные брюки со стрелками, синяя рубашка, неформальный пиджак в тон брюкам, поверх тёмно—серое мешковатое пальто. На руке красуются часы с бриллиантами, какие-то кожаные браслеты. В просвете расстегнутой рубашки виднеется кожаный шнурок с подобием креста; я даже не уверена, что это, несколько перстней с чёрными камнями. Вряд ли это серебро, скорее платина. Мажор.

Выбирать с ним бельё оказалось очень интересно и познавательно. Этот мужчина о видах кружева и фасонах знает явно больше, чем я. Даже умудряется удивить консультантов в магазине. У него блестящий вкус; в бутиках он как рыба в воде, нет никаких вопросов про размер – будешь или нет? Ощущаю себя открыто и весело, примеряя очередной подобранный лук. Хватило двух раз одернуть с себя в попытках посмотреть на цену, и больше не хочется. Веду себя как маленькая девочка в магазине игрушек: дую губы, когда не нравится, и активно киваю, когда наш вкус совпадает.

Замечаю, что мужчина настолько увлечён, что пару раз сбрасывает назойливого абонента, который звонит и звонит. Конечно, в маленький багажник ни черта не помещается. Заканчиваем всё ужином на Эйфелевой башне. От восторга ничего не соображаю; от улыбки сводит скулы. Довольно пью шампанское, закусывая десертом.

– Довольна? – берёт салфетку, чтобы вытереть мне уголок губ.

– Да, Давид, спасибо, – шепчу со слезами на глазах. – Это волшебно, прямо в сердце, – указываю на правую грудь.

– Слева, малышка, – хохочет по-доброму, указывая на своё.

– Даааа, – киваю, – спасибо, – запиваю сладким шампанским.

– У меня для тебя кое—что ещё есть, не дотерплю до дома, – достаёт откуда-то небольшую чёрную коробку.

Моё сердце бухается в пятки, дрожь разносится по телу. Это же не кольцо? Боже милостивый, если он сейчас сделает мне предложение, я умру от счастья – моё вибрирующее сердце разлетится. Моргаю, пытаясь прогнать слёзы счастья и восторга и придумать, как следует реагировать. Все сумасшедше визжат и прыгают на руки. Так и сделаю, точно!