bannerbanner
Запах цитрусовых духов
Запах цитрусовых духов

Полная версия

Запах цитрусовых духов

Настройки чтения
Размер шрифта
Высота строк
Поля
На страницу:
3 из 4

И тут в голову пришла идея. Такая гадкая, что я едва не включил аварийку, чтобы обдумать её. А что, если… Нет, даже думать об этом мерзко. Но чем дольше я размышлял, тем соблазнительнее казалась мысль подлить в её бокал что-то покрепче страсти. Она же сама просит об этом, верно? Эти взгляды из-под ресниц – не нежность, а приглашение к войне.

Святослав за спиной вдруг всхрапнул, перекрестился во сне и снова затих. Даже в отключке молится, как его дед-фанатик. Алекса тоже дремала, устроившись на шубке, будто на троне. А я всё ехал. И ехал не туда.

Часы показывали два ночи, когда я свернул на просёлок. Никаких указателей, только тени деревьев, нависающих над дорогой, как судьи. Сначала кусты царапали днище, потом начались сосны – молчаливые, с занесёнными снегом ветвями. Идеальное место.

Ещё не лес, но уже и не цивилизация. Святослав и Алекса даже не заметили, как мы свернули с трассы. Спят, как младенцы. Удобно.

Сердце колотилось так, будто хотело выскочить через горло. В голове – адский микс из желания и… Чего? Совести? Я хрипло рассмеялся. Совесть – это для тех, у кого есть что терять. А мой план… Он созревал, как яд в железах паука. Сегодня всё будет иначе. Сегодня я не уйду с пустыми руками.

Алекса спала, прижавшись щекой к стеклу. Её губы слегка приоткрылись, будто она во сне всё ещё шептала комплименты. Какая ирония – ангельское лицо, а внутри расчётливая змея.

– Приехали, – бросил я и резко нажал на тормоз. Святослав сзади стукнулся лбом о стекло, Алекса ахнула, хватаясь за ручку.

– Что случилось? – её голос дрожал, как струна. Ищи ответ в лесу, детка.

– Свят, на выход, – рявкнул я, не оборачиваясь. – Поможешь с… С машиной.

Мы вышли. Святослав, шатаясь, потёр ушибленный лоб. Его пальцы машинально нащупали чётки под курткой. Да, молись, пока есть время. Алекса осталась внутри, прижав ладони к стеклу. Её взгляд метался между мной, лесом и дорогой – той, что мы уже не увидим.

– Че? Шина? – Святослав вышел, поёжился, выругался на мороз, а уже потом спросил. Я молчал, глядя на машину. Как будто прощаюсь с ней. Или с собой.

– Ну? – Он тронул моё плечо, и я вздрогнул. Задумал – делай. Делаешь – не думай. Сердце застучало так, будто хотело пробить грудную клетку. Руки онемели, но не от холода – от страха. Или от возбуждения.

– Хочешь развлечься? – спросил я, стараясь, чтобы голос звучал ровно. Тот же холодок в позвоночнике.

– О-о-о, это мы всегда! Виски-кола? – Святослав оживился, но тут же нахмурился, заметив пакетик в моей руке. Красная таблетка, похожая на вырванное из груди сердце, мерцала в лунном свете.

– Кое-что круче, – я протянул ему дозу. – Глотай.

– Серафим, нах! – он отшатнулся, перекрестившись. – Я не по этой части. Водка, закуска… – его голос дрогнул. – Это же дьявольщина?

– Дьявольщина? – я рассмеялся. – Свят, ты в детдоме молитвы зубрил, а я – химию. Догадайся, у кого знаний больше?

Он замер, глядя на таблетку. В его глазах вспыхнула тень прошлого – бабушка с чётками, дедовы проповеди… А потом он схватил пакетик.

– Только… это в последний раз, – прошептал он. – И чтобы Алекса не узнала.

Слишком поздно, Свят. Она уже не узнает ничего.

– Я сошел с ума. Нет! – Святослав отшатнулся, но пальцы уже тянулись к пакетику, будто он был зачарован. – Это же дрянь какая-то!

– Просто придаст энергии, – я пожал плечами, наблюдая, как его рука дрожит. Врать? Не вру. Почти. – Как допинг.

Его лицо превратилось в маску театра: борьба, страх, жадное любопытство. Он смотрел на таблетку, как на яблоко в Эдеме – ядовитое, но сладкое.

– Уснёшь под утро. Без глюков. – Зато с кошмарами, которые я тебе устрою. – Давай, Свят. Или ты боишься, что кто-то с того света увидит?

Он вздрогнул. Чётки под курткой щёлкнули, как счётчик Гейгера.

– Че это вообще такое? – пробурчал он, вертя таблетку. Красное сердце мерцало в его ладони, будто живое.

– Аф-ро-ди-зи-ак, – повторил я, растягивая слоги. Пусть думает, что это любовь. А там…

Он закинул таблетку в рот, запил водой. Глотай. Глотай мою ложь. Глотай свою судьбу.

– Вот и умница, – усмехнулся я. Теперь отступать некуда. Ни ему, ни мне.

Лес вокруг шумел, как тысяча шепчущих голосов. Скоро здесь станет ещё теснее от криков.

Мы втроём втиснулись в салон. Алекса металась взглядом между мной и Святославом, сжимая телефон так, что ногти впились в экран. Глупышка. Здесь даже волки не ловят сигнал.

– Дай телефон, милейшая, – процедил я, не отводя глаз. На мгновение в её взгляде вспыхнул страх – чистый, как стекло. Наконец-то. Долго же ты притворялась, что не чувствуешь подвоха.

– З-зачем? – она попыталась улыбнуться, но получилось это слабо.

– Позвонить. Мой сломался, – а твой скоро станет бесполезным куском пластика.

Она протянула аппарат, следя, как я разблокирую его.

– Что происходит? Где мы?! – её голос сорвался на визг. Бабочка чует липкую нить.

Я молча опустил рычаг её кресла. Оно откинулось почти горизонтально, заставив её голову запрокинуться. Вот так. Теперь ты – бабочка под стеклом.

Святослав сзади вдруг завозился, бормоча что-то о “грехах плоти”. Началось. Его пальцы судорожно сжали чётки. Скоро они понадобятся тебе больше, чем мне – телефон.

– Серафим, что происходит?! – Алекса почти кричала, но голос сорвался на фальцет. Её пальцы вцепились в подголовник, как в спасательный круг.

Я усмехнулся и швырнул телефон в темноту за окном. Прощай, связь. Прощай, Алекса.

– Раздевайся, блять! – Святослав рявкнул так, что затрещали стекла. Его глаза, обычно холодные, теперь пылали, как угли в костре. Алекса сжалась в комок, прикрывая грудь руками.

– Мальчики, если это шутка… – её голос дрожал, но она ещё пыталась улыбаться. Держится за иллюзии, как за соломинку.

Святослав, словно одержимый, вцепился в её плечи. Его пальцы, украшенные татуировками из детдома, впились в кожу. Он больше не боится греха. Таблетка сделала своё дело.

– Отпустите! Я вас засужу! – завизжала она. Лес ответил эхом, будто смеялся над её наивностью.

Я медленно провёл ладонью по её ноге.

– Милейшая, здесь даже волки не слышат криков. – А ты думала, я шучу про душевный оргазм?

Святослав вдруг зарычал, рванув платье. Кнопки посыпались, как сломанные четки. Твои молитвы не спасут тебя. Алекса билась в истерике, но он уже не человек – зверь, которого я сам выпустил из клетки.

– Свят… – попытался я, но он рычал, как зверь. Игра началась. Теперь её не остановить.

Лес шумел, снег засыпал следы, а в салоне пахло страхом и адреналином. Вот она – моя месть за все её игры.

Моя ладонь легла на её грудь – не грубо, но с уверенностью владельца. Алекса билась в руках Святослава, как пойманная птица, но его хватка была железной. Смешно.

Я провёл рукой от ключицы до бёдер, чувствуя, как её тело дрожит. Идеально. Как фарфоровая статуэтка… которую сейчас разобьют.

– Пожалуйста! – взвизгнула она, когда платье треснуло, обнажая сиреневый бюстгальтер. – Я скажу, что сама порвала его в туалете! Честно! – слёзы лились по щекам, но её ложь звучала жалко. Поздно, милая. Ты уже не в том положении, чтобы торговаться.

Святослав вдруг застонал, сжимая чётки под курткой. Его лицо покрылось потом, а в глазах боролись ярость и мольба. Держись, Свят. Ещё чуть-чуть.

– Милейшая, – прошептал я, прижимаясь губами к её уху, – здесь нет туалета. Только лес. И мы. – И твои крики, которые скоро станут музыкой.

Она замерла, поняв, что договориться не получится. В её глазах вспыхнула ярость – настоящая, не та, что она изображала в ресторанах. Вот теперь ты настоящая. Живая. Моя.

Святослав вдруг зарычал, рванув последнюю ткань. Да. Пусть знает, что такое ад.

Прости Алекса, но у меня есть план, и я буду его придерживаться.

– Закрой ей рот, – бросил я. Святослав прижал ладонь к её губам, заглушая крик. Как в детдоме затыкали рот подушкой.

Платье треснуло, обнажив тело, которое я раньше ласкал бы с разрешения, как только она позволила бы это. Теперь это не имело значения. Она больше не хозяйка своей кожи.

Внутри всё замерло. Страх сменился холодным расчётом. Хочу. Значит, возьму.

Слёзы Алексы смазали макияж, превратив лицо в маску трагедии. Как в театре, только без аплодисментов.

– Милейшая, – прошептал я, срывая остатки ткани, – ты сама выбрала этот спектакль.

Святослав вдруг замер, его пальцы судорожно сжали чётки. Молится или проклинает? Но таблетка уже сделала своё дело – он отпустил руки Алексы, будто они обожгли его.

И тогда я вошёл в неё. Не грубо. Холодно. Как нож в масло.

Лес за окном зашумел громче. Даже сосны отворачиваются.


***


Туман облепил машину, как саван. Казалось, даже время застыло в этой белой пелене.

– Серафим… – голос Святослава дрожал, будто его рвало словами. Я молчал. Внутри всё онемело – не от страха, а от пустоты.

– Серафим… – повторил он, коснувшись её лица.

– Заткнись, дай подумать! – рявкнул я, но мысли скользили, как рыба в руках.

– Она не дышит, – выдохнул он, отдернув руку, будто обжёгся. – Пульса нет. Блять, мы её убили!

Я ударил его по щеке – не сильно, но чтобы прервать истерику. Слабак. Раньше надо было думать.

– У неё пульса нет! – в его голосе звучала мольба, будто я мог вернуть её обратно.

Да. План был – использовать и отпустить. Но теперь… Я смотрел на её лицо – белое, как снег за окном, с размазанной тушью. Кукла с разбитым механизмом.

– Сука… Всё пошло к херам! – прошипел я, сжимая кулаки. Внутри клокотала ярость. Не на неё. На себя. На эту долбанную таблетку. На его слабость.

Святослав вдруг начал креститься, шепча что-то на церковнославянском.

– Прекрати! – рявкнул я, но он уже не слышал. Его взгляд был прикован к её руке – той самой, что лежала на моём плече во время танца. Теперь она безжизненно свисала, как ветка, сломленная бурей.

– Что значит “не по плану”?! – Святослав навис надо мной, его крестик впился в грудь, как клык. – Ты втянул меня в это дерьмо! – Как в детдоме, когда старшие заставляли воровать.

– Тихо, – процедил я, впиваясь взглядом в его перекошенное лицо. – Придумаем. Сейчас.

Он метался по салону, бормоча молитвы и матерщину вперемешку. Бабушка вертелась бы в гробу, слыша его “божьи кары”.

– … на зоне шкуру сдерут… – вдруг выпалил он. И тут меня осенило.

– Избавимся от трупа, – бросил я.

– Ты, блять, сдурел?! – он схватил меня за ворот, но руки дрожали. – Это не кошка под мостом! Это…

– Это ничто, – перебил я. – Пока мы не сделаем его чем-то. – Считай до десяти, Свят. Как учил дед.

Он замер, глядя на Алексу. Её волосы разметались по подголовнику, как венец. Красиво. Жаль, что холодно.

– Ты… ты же знаешь, что будет, если… – его голос сорвался.

– Знаю. – Я усмехнулся. – Но ты же веришь в ад, да? Там тебе и расскажут.

Святослав вдруг ударил кулаком по стеклу. Слабак. Раньше надо было бояться.

Я вышел, хлопнув дверью. Святослав застыл, как восковая фигура: крестился, бормотал молитву, а его пальцы судорожно сжимали чётки. Молись, пока есть время. Потом будешь каяться в другом.

Воздух пропах хвоей и кровью. Туман редел, обнажая чёрные силуэты деревьев. Здесь. Нужно спрятать её здесь. Но земля мерзлая – не закопаешь.

Внезапно услышал журчание. Ручей. Вода смывает грехи, да, Свят?

Меня скрутило рвотой. Желудок выворачивало, будто я проглотил раскалённые угли. Сам виноват. Ты же хотел её тело? Получи. Каждый спазм отдавался в висках: убийца, убийца, убийца.

Святослав в машине не шевелился. Только губы дрожали, шепча: “Господи, помилуй”. Помилуй? Поздно. Ты сам стал палачом.

Я шёл вдоль ручья, спотыкаясь о корни. Руки онемели, мысли путались. Как глупо. Ты же всегда контролировал всё. А теперь?

Тело Алексы в салоне… Её белое лицо, размазанная тушь… Она была лишь инструментом. Как и ты, Свят.

Но внутри всё горело. Не от адреналина – от стыда. С каких пор я чувствую это?

Болото затаилось в чаще, как гнилая пасть. Снег здесь таял, будто земля сама отплёвывалась от него. Идеальное место. Вода сожрёт всё – следы, запах, крики.

Я шёл назад, спотыкаясь о корни. Виски пульсировали, как будто в голову вкручивали раскалённые шурупы. Скоро всё кончится. Адвокаты, отцовские связи…

Святослав сидел в машине, уставившись на Алексу. Его глаза напоминали стёкла витрины – пустые, мутные. Чётки в руке застыли, будто их вырезали изо льда.

– Святослав, – позвал я, хлопнув дверью. Ноль реакции. – Я нашёл место. Болото. – Говори громче. Он теперь глух к жизни, как к молитвам. – Пронеслась мысль.

Он не шевелился. Только губы шептали что-то беззвучно, а взгляд прикипел к её лицу. Видит ли он в ней ангела или демона?

– Свят… – я тряхнул его за плечо.

Он дёрнулся, словно очнулся после удара током, и вдруг схватил меня за горло. Его пальцы дрожали, но хватка была железной.

– Ты… мы… – он задыхался, как рыба на льду. – Это ад, Серафим. Ты ведёшь нас в преисподнюю.

– Уже, – прохрипел я. – Теперь помоги мне. Или останешься здесь. С ней.

Он разжал руки. В его глазах плескалось безумие. Добро пожаловать в мою реальность, Свят.

Её глаза.

Они не могут смотреть. Она мертва.

Но взгляд пронзал, как лезвие. Пустота в зрачках кишела ненавистью, будто адский слизень полз по моей душе. Я захлопнул ей веки, но образ остался – выжженный на сетчатке. Ты сам хотел этого. Ты. Сам.

– Очнись! – рявкнул я, влепив Святославу пощёчину. Он моргнул, словно вынырнул из тины, и в его глазах мелькнуло осознание.

– Что мы наделали… – прошептал он, глядя на Алексу. Его пальцы судорожно сжали крестик.

– Запомни: сейчас мы спрячем труп и забудем. Ясно?! – заорал я, тряся его за плечи. – Одному мне её не утащить. Бери за ноги.

– Нужно сдаться…

– Взял за ноги, сука! – Он послушно наклонился, но руки дрожали, как у паралитика. Сломался. Как тогда, в детдоме, когда его заставляли красть.

Мы потащили тело к болоту. Снег под ногами хрустел, как кости. Святослав шёл, как на автомате: взгляд в никуда, губы шепчут что-то. Молитву или проклятие?

– Ты же веришь в ад? – бросил я, чувствуя, как желчь подкатывает к горлу. – Это наш билет туда.

Он не ответил. Только чётки в его руке щёлкнули, как счётчик апокалипсиса.

Двадцать минут. Или вечность? Святослав то и дело впадал в ступор, а меня выворачивало в кусты. Главное – дойти. Главное – сбросить груз.

– На счёт три… – прохрипел я. Он кивнул, как марионетка. Раскачивали её, как мешок с мусором. Бульк. Звук, от которого кровь застыла в жилах.

Тело тонуло медленно, будто болото смаковало каждую секунду. Смотри, Свят. Водяной забирает её в свои объятия. Телефон последовал за ней – блеснул в лунном свете, как последний крик о помощи.

Обратно шли, спотыкаясь. Мороз впивался в кожу, но дрожь не от холода. Это лихорадка вины. Или страх? Святослав шёл, уткнувшись взглядом в землю. Его чётки звенели, как цепь.

В машине повисла тишина. Не было слышно даже дыхания. Только липкий запах болота въедался в кожу, напоминая: теперь вы – монстры.


***


Я высадил Святослава у его дома.

– Если что – звони. Если кто спросит – молчи. Если сдашь… – Не сдаст. Таблетка сделала своё дело. Теперь он – мой.

Сколько дней прошло? Неделя? Месяц? Я пил, как никогда. Виски лилось в горло, как расплавленный свинец, но мысли всплывали, будто трупы в болоте. Нет раскаяния. Только страх решётки. Страх, что Свят сломается. Страх, что отец не узнает, не поймет, не примет.

Отец. Его лицо всплыло в памяти – холодный мрамор. Рука сама потянулась к бутылке.

Я засмеялся, и смех отдавался в стенах, как эхо выстрела.

Почему? Почему я всё ещё жду его одобрения? Он же превратил моё детство в ледник. Каждое “недостаточно хорошо” – как удар хлыста. А теперь я звоню ему. Как собака, возвращающаяся к хозяину с окровавленной пастью.

Палец застыл над кнопкой, но я нажал. Гудки. Один. Два. Три. Сбрось. Сбрось, пока не поздно!

– Слушаю, – голос отца звучал устало, будто я уже надоел ему. Как всегда.

– Отец… мне нужна твоя помощь. – Помощь? Или прощение?

Тишина. Даже дыхания не слышно. Он никогда не дышит, когда я рядом.

– Что случилось? – спросил он наконец. Холодно. Кратко. Как приговор.

– Это… сложно. – Сложно объяснить, как я стал твоей копией. Скажи, ты ведь также убил мою мать?

– Говори яснее.

Я сжал телефон до боли в пальцах.

– Я… возможно, влип в историю. Нужно, чтобы ты… прикрыл меня.

Он хмыкнул. Тот самый смешок, которым он встречал мои детские поражения.

– Ты уверен, что заслуживаешь этого?

Нет. Но я же твой сын. Твоя кровь. Твоя ошибка.

– Уверен.

– Хорошо. Завтра приезжай в офис.

И связь прервалась.

Глава 4

Будильник впился в мозг дрелью. Я потянулся к бутылке виски.

Стол был усыпан крошками и окурками. Моя империя в миниатюре: крохи вместо контрактов, пепел вместо прибыли.

Телефон мигал уведомлениями. Сообщения от партнёров: “Серафим Станиславович, по поводу сделки…”, “Нужно обсудить квартальный отчёт…”. Смешно. Они даже не заметили, что я пропал. Компания – змея, которая сама себя кусает за хвост.

Я встал, шатаясь, как пьяный матрос. В зеркале отразился незнакомец: синяки под глазами, щетина, треснувшая кожа на губах. Мой личный апокалипсис. Отец бы гордился.

“Хорошая компания работает без владельца”, – всплыла фраза из учебника по менеджменту. Верно. Моя – работает без души. Без меня.

Но сегодня нужно в офис. Отец ждёт. Интересно, он уже чувствует запах болота на мне?


***


Год.

Триста шестьдесят пять дней, наполненных виски и сожалениями.

Тот день всплывает в памяти, как труп в болоте – неожиданно, с тошнотворным бульканьем. “Сучий выродок”. Его слова звучат в голове, как приговор.

Он проявил эмоции… Всего раз, один-единственный раз. Когда я позвонил ему той ночью, голос его изменился… нет, не от страха. От отвращения.

– Ты – позор, – сказал он тогда. – Но я помогу.

И помог. Адвокаты, полиция, связи – всё как по маслу. Смазанному кровью. Но с тех пор – ни звонка, ни взгляда. Он стёр меня, как пятно с костюма.

Компания крутится, как заводная игрушка. Я – её тень. Интересно, он гордится мной? Нет. Он просто выполнил долг. Не потому что любил, а потому что надо.

Я налил виски. Лёд звякнул о стекло, будто смеялся. “Сынок, ты хотел моего внимания? Вот оно. Я купил твоё молчание.”

И плевать, что душа горит. Она же уже не чувствует боли.

Мы живём со Святославом “спокойно”. Если это можно назвать жизнью. Он теперь молчит даже в церкви, а я… я просто пью. Чем больше виски, тем меньше болит. Ложь. Боль просто становится тише.

Если бы не та ночь… Если бы я не разорвал её плоть, как дешёвую ткань… Нет. Не оправдывайся. Ты хотел именно этого. Чтобы отец увидел, на что способен его сын. Чтобы он почувствовал хоть что-то.

Стопка опрокидывается в горло. Огненная река. Горит? Пусть. Я уже привык к пеплу внутри.

Хочу бросить всё. Бросить эти жалкие попытки купить его любовь кровью и грязью. Но не могу. Он – мой воздух. Мой яд. Моя единственная причина дышать и задыхаться.

– Любовь, – хрипло смеюсь я в пустоту. – Все твердят: “Люби!” А я не хочу ничьей любви. Только его. Даже если для этого мне придётся спустить в болото сотню таких, как Алекса.

Но что дальше? Снова виски? Снова звонки “лучшим адвокатам”? Снова…

Мысли размываются. Отец, ты гордишься? Твой сын – чудовище. Твоё чудовище.

Планы роились в голове, как мухи над падалью. Но телефон вновь впился в мозг звонком. Не сейчас.

Второй звонок. Проклятье.

– Сука! – рявкнул я, швырнув пустую бутылку в стену. Стекло брызнуло, как кровь. Красиво. Как в ту ночь.

Третий звонок. Ноги запутались в проводах от колонок, я едва не рухнул в кучу бутылок. Горничная уберёт. Или нет? Она же боится меня, как и все.

Четвёртый звонок. Телефон лежал на столе, придавленный полотенцем, будто его специально спрятали.

– Да, слушаю, кто?! – прорычал я, не глядя на экран.

– Серафим… – голос Святослава дрожал, как натянутая струна. – Я так больше не могу…

Не можешь молчать? Или не можешь жить с тем, что мы сделали?

– Чего ты хочешь? – бросил я, опрокидывая остатки виски. Говори быстрее. Мне нужно придумать новый план. Новый способ заставить отца гордиться.

– Она… мне снится. Каждую ночь. Её глаза…

– Заткнись. – Они снятся и мне. Но я не ною, как побитая собака.

– Серафим, мы же убийцы…

– Мы? – я рассмеялся, и смех отдался в стенах, как эхо выстрела. – Ты – пешка. Я – король. А она… – она была лишь инструментом в нашей партии.

Святослав зарыдал. Слабак. Раньше надо было думать.


***


– Свят, что случилось? – бросил я, сжимая в руке осколок бутылки. Как его душа – острые края, которые ранят даже при прикосновении.

Он говорил, захлёбываясь словами: бессонница, кошмары, ангел, отворачивающийся с каждым днём. Слабак. Он верит в Бога, а я – в силу. В власть. В отца.

– …Бог покарает… – бормотал он, как мантру.

– Бог? – я рассмеялся, и смех отдавался, как скрип виселицы. – Ты же сам говорил: тело сгнило. Доказательств нет. Только твои сопли.

Но последняя фраза ударила, как нож:

– Я хочу сдаться…

Внутри всё похолодело. Нет. Только не это.

– Серафим… – его голос дрожал, будто лед под ногами. – Я больше не могу…

– Можешь. – Я подошёл ближе, чувствуя, как виски пульсирует в висках. – Ты помнишь, что было в той таблетке? – Ложь. Страх. Контроль.

Он замер.

– Ты думаешь, бог не узнает, что ты принимал наркотики, что ты убил человека? А он узнает! Узнает и все расскажет твоим верующим родителям! – Ты – моя марионетка.

– Но…

– Заткнись. – Я представил, как схватил его за горло, чувствуя, как пульс бьётся под пальцами. – Хочешь спать? Я дам тебе снотворного. Хочешь покаяния? Я куплю тебе церковь. Но ты не сдашься.

Он разрыдался.

– Серафим…

– Молись, Свят. Молись, чтобы я не вспомнил, как ты сам рвал её платье.

И он замолчал.

– А теперь слушай меня, – выплюнул я, и алкоголь в крови мгновенно превратился в лёд. – Ты думаешь, мы одни в этом болоте? – Ты – червь, Свят. А я – сапог. – Люди, которые прикрыли нас, едят таких, как ты, на завтрак. Имена? Ты недостоин даже знать их.

Он дышал в трубку, как загнанный зверь.

– Поэтому заткнись. Или я сам вырву твой язык. – Как тогда, с платьем Алексы.

– Прости, Серафим… – прошептал он, и связь оборвалась.

– Святослав! – заорал я, швырнув телефон. Экран треснул, как лёд на озере. Ирония. Ты тоже треснул.

Куртка натянулась на плечи, ключи впились в ладонь. Ноги несли меня вниз по лестнице, будто я снова мчался к тому проклятому ручью. Где ты, сука? У церкви? У дома? Или уже в полиции?

Холодный ветер ударил в лицо, но внутри пылал огонь. Если он сдастся… Нет. Я не позволю. Не теперь, когда отец почти поверил, что я – его достойный наследник.

– Святослав… – прошипел я, заводя машину. – Ты же помнишь, как кричала Алекса? – Как кричал ты. – Или напомнить?

Фары высветили дорогу, но в голове было темно. Что делать? Куда ехать? Ответ прост: туда, где пахнет ладаном и тленом. Он или молится, или сдох.

И то, и другое меня устраивает.

Дверь машины хлопнула, как выстрел. Ключ впился в зажигание, двигатель взревел, будто почуял кровь. Куда? Куда?!

Паника скребла мозг, как крыса в клетке. Если он в полиции… Если уже назвал моё имя… Руки сжали руль до боли. Нет. Он не посмеет. Не после той таблетки. Не после болота.

– Думай! – рявкнул я в пустоту. – Думай!

Его дом. Два полицейских участка. Север и северо-запад. Он пешком? Значит, ближе северо-запад. Там лес. Там тихо. Там…

Навигатор высветил маршрут, но я знал путь без него. Та самая дорога. Та самая ночь. Фары выхватили из темноты деревья – чёрные, как дула.

– Держись, Свят, – прошипел я, выжимая газ. – Если ты уже там… – Если ты покаялся… – Я сам стану твоим палачом.

Ветер завывал в окна, как голос Алексы. Она тоже звала на помощь. Ты слышал, Свят?

Святослав мог быть везде. И нигде. Моя теория – песок в руках. Он вышел из дома? Или ждёт меня в церкви с верёвкой на шее? Или уже признается полиции во всем?

Скорость росла. Стрелка спидометра дрожала, как нерв. Хорошо, что патрули не шныряют, как крысы. Если остановят… Нет. Не сейчас. Не тогда, когда отец почти поверил.

Я впился взглядом в дорогу, выискивая его силуэт. Идиот! Мы жили как тени год! Год! Но он сломался. Как старый стул под тяжестью вины.

– Сними трубку, сука! – заорал я в сотый раз, но ответом было молчание. Он уже в участке? Или молится?

Дорога выровнялась, и вдали показался участок – новенький, как игрушка. Скоро здесь будут копаться в нашем дерьме.

На страницу:
3 из 4