Уцелевшая. Она не пала духом, когда война забрала всё

– Потому что мужчины говорят, что еще не пришло время.

Яков Мендель махнул рукой в сторону широких полей, указал на цветник и сказал:

– Сейчас мы останемся здесь, пока там, на земле наших праотцов, условия не изменятся. Я не хочу, чтобы моя семья голодала, не дай Бог. Давайте подождем. Может быть, время действительно еще не пришло.

Много лет спустя, когда Шурка приехала в Землю Израиля и все называли ее бабушкой Шуркой, она рассказывала своим внукам: «Папа верил, что в течение года мы соберем и продадим все наши вещи и уедем в Израиль. Может быть, даже через два года, когда мы будем уверены, что наша новая родина готова нас принять, пообещал он. И мы терпеливо ждали. Мы верили ему, что, несмотря ни на что, все равно доберемся туда. И в конце концов, нам тогда было хорошо и в Польше. Откуда мы могли знать…»

Дни летели быстро, пока Шурке не исполнилось четыре года. Ее любимым местом в родительском доме было кухонное окно с ярко-синей занавеской с вышитыми красными и синими лесными цветами. Она могла сидеть там часами, втиснувшись между двойными рамами, и смотреть на открывающийся перед ней мир. Даже сейчас, после всех прошедших лет, Шурка хорошо помнит эти виды из окна родного дома. Они – часть ее. Они – альбом ее детских воспоминаний. Отсюда она когда-то часами завороженно смотрела, как падает снег, как на окнах распускаются цветы инея, как весной зеленеют поля, она нежно гладила лучи солнца, когда они падали на стекло. Она любила наблюдать. Она впитывала окружающий мир своими глазами.

– Смотри, мама! – радостно кричала она, пытаясь схватить солнечный луч в свои руки. – Смотри, как красиво!

И мать обнимала ее и шептала дочери, что она тоже когда-то любила смотреть и наблюдать, и до сих пор хранит эти прекрасные образы в своем сердце.

– И если Бог пожелает, то же самое будут делать и твои дети, и дети твоих детей, – молча молилась Тайба.

– Это лучшее место в мире, правда, мама?

– Конечно!

Откуда они могли знать тогда, что настанет день, когда от их красивого деревянного дома, в котором царило это безмятежное счастье, останется лишь горстка пепла? Что чья-то злая рука безжалостно сотрет с лица земли все, что было построено с такой любовью. Как можно было тогда, видя всю эту красоту, знать, сколько горя и зла в мире?

А наша маленькая Шурка любила прижиматься лицом к холодному оконному стеклу, махать маленькими ручками деревенским ребятишкам, возвращавшимся из школы и подбрасывавшим в воздух свои портфели, звать папу и дядю Якова Менделя, когда они занимались своими делами: кормили пшеницей кур, чистили лошадей, доили коров, пропалывали, вспахивали поля или сеяли лук и морковь.

– Папа, посмотри на меня, я здесь! – кричала она, и папа ставил ведра на землю, улыбался ей, вытирал пот с лица и снова продолжал работу. Иногда он подходил к окну и протягивал ей стручок гороха или цветок каштана.

Мама Тайба была занята на кухне, ее быстрые руки буквально танцевали по синей клеенке на столе, спеша приготовить ужин для семьи. Она разминала свежий, только что сорванный с грядки кочан капусты, из которого делала кислый салат и украшала его ломтиками моркови. Она нарезала кабачки и лук и перемешивала их в большой кастрюле с супом, а из молока, которое приносил ей Яков Мендель, сбивала сыр и сметану. Тайба отбивала шарик теста, пока он не становился мягким и эластичным, затем раскатывала его и вырезала из него широкие кружки. В центр каждого кружка она клала картофель и лук, умело защипывала края и бросала в кипящую воду. А когда мама была занята, Шурка подтаскивала деревянный стул, который был выше ее, осторожно взбиралась на него, а оттуда на деревянный шкаф. Рядом с собой она ставила свою Алинку. Девочка складывала свои маленькие ножки на деревянной доске, прижимала голову к прохладному оконному стеклу и смотрела на большую грушу, которая росла прямо перед ней, тяжелые ветви дерева качались на ветру, ласково гладя стены дома. Маленькая Шурка была уверена, что груша танцевала только для нее, кланялась ей странным образом и жестами приглашала ее выйти и полазать по ней.

– Довольно, моя девочка, пора спускаться, – дергала Шурку мама Тайба. – На окне еще холодно, садись рядом со мной и веди свою Алинку. Может, попробуешь супчик из свеклы, который я сварила.

Шурка оторвалась от окна, спрыгнула со шкафа в объятия Тайбы. Она рассказала матери о ветре, который нагнал черные тучи и разбросал кучу соломы, и о грушевом дереве, которое покрылось белыми цветами.

– Хватит бездельничать, лучше помоги мне месить тесто, – засмеялась мама, всовывая в руки дочери кусочек мягкого теста и показывая ей, как скатать его в шарик и бросить в кастрюлю с кипящей водой. Кукла Алинка тоже получала свой собственный крошечный шарик теста. Затем мама дала Шурке маленькую корзинку, и они вдвоем аккуратно собрали яйца из курятника, сложив их в кладовку рядом с кухней. Часть яиц они продавали другим фермерам в обмен на яблоки или муку.

Дважды в год, в дни перед Песах и Рош ха-Шана, еврейским Новым годом, к их дому в деревне приезжал фургон торговца стеклом. Это был Мотель Шидловский, двоюродный брат Тайбы.

Подъезжая к дому, он всегда кричал: «Привет, кузина!», и Тайба выбегала к нему, предлагала горячую еду и узнавала все семейные новости: кто обручился, кто женился, кто ждет ребенка или уже родил.

– А это для самой красивой кузины в Польше, – говорил Мотель Шидловский и дарил Тайбе одно из блюд со стекольного завода, где он работал. Счастливая Тайба рассматривала новое блюдо и ставила его среди другой стеклянной посуды, убранной для особых случаев.

– Может, останешься у нас на ночь? – предлагала Тайба, но кузену всегда приходилось торопиться. Нужно было объехать еще много деревень.

– Увидимся на Песах! – кричал Мотель, погоняя лошадей.

В дом приходили и другие гости. Тайба часто останавливала торговца тканями, приезжавшего из Острув-Любельского, или торговца кастрюлями и сковородками из Парчева, и торговец спрашивал:

– Привет, евреи, как у нас дела сегодня? Господин Яков Мендель дома?

– Какого господина Якова Менделя вы ищете? – спрашивала Тайба.

– А сколько здесь Яковов Менделей?

– Всего двое, – смеясь, отвечала Тайба.

Тайба была сама радость и смех, а тетя Алинка, напротив, была мрачной и грустной. С утра до вечера она драила и чистила свой дом и ругала соседских детей, которые играли возле дома или пели в поле прямо напротив него. В ее суровом лице и жестких глазах чувствовалась какая-то тяжесть.

Дети при виде нее разбегались во все стороны.

– Мама, – говорила Шурка, – а ты знаешь, что тетя Алинка иногда похожа на злую ведьму из сказок, которые ты мне рассказываешь?

А Тайба ласкала и успокаивала ее.

– Тебе не следует так говорить о ней.

– Мама, но она…

– Понимаешь, у тети Алинки нет своих детей. Она ворчит, но в душе ей от этого очень грустно. Потому что у нее нет такой прекрасной принцессы, как у меня.

По вечерам папа Яков Мендель приводил коров с пастбища и торопил их во двор. Закончив с фермерскими делами, семья обычно сидела в уютной маленькой кухне. Папа читал из своей книги, а мама подавала ужин, а затем сажала свою милую девочку на колени и рассказывала ей разные истории: о золотых рыбках, принцессах и ведьмах, голодных волках и храбрых детях.

* * *

Когда дни стали короче и подули холодные ветры, аисты исчезли из своего большого гнезда, которое они построили на вершине электрического столба.

– Мама! – закричала Шурка. – Смотри, гнездо исчезло. Что случилось с моими аистами? Кто их украл?

– Никто не трогал аистов, моя милая девочка, – рассмеялась Тайба. – Они просто улетели в дальнее путешествие.

Шурка удивленно посмотрела на маму.

– Путешествие? Аисты поехали на поезде?

– Они полетели.

– Куда они полетели?

– Далеко отсюда. Они улетели в теплые края, где растут апельсины и пальмы, какие мы с тобой видели в книгах, которые оставили пионеры.

– Мама, пожалуйста, – взмолилась Шурка, – попроси их вернуться поскорее.

– Не волнуйся, – рассмеялась Тайба. – Они обязательно вернутся к нам весной, они прилетают каждый год. Они почистят свое гнездо и отложат яйца, и из них снова вылупятся птенцы, а ты, моя милая девочка, будешь приносить им воду и семечки.

Прошло время, и Шурке исполнилось шесть лет. Она носила две косы, в которые мама вплетала ей голубые ленты. В один из первых весенних дней солнце стояло так высоко, что его нежные лучи освещали лепестки первых цветов, которые распустились во дворе, и щедро заливало ярким светом большие поля. Когда снег за окном совсем растаял, Шурка смогла вернуться на свое любимое место и посмотреть на проснувшийся мир.

– Пойдем, моя малышка, – Яков Мендель взял на руки дочь, – пора тебе выйти из дома и немного прогуляться.

Тайба повязала Шурку шерстяным платком, попросила Якова Менделя лучше присмотреть за девочкой и махала им на прощание, пока лошадь с повозкой не скрылись из виду. Лошади скакали по дороге, ведущей в Острув-Любельски. День был ясный и яркий, и Шурка жадно вглядывалась во все, мимо чего они проезжали. Она видела, как фермеры чинят изгороди, сломанные зимними бурями, и как молодые телята бегают по полям. Когда они подъезжали к городу, девочка увидела большой лес за холмами и зеленеющими полями.

– Папа, посмотри, что это там, за полями? – Она потянула Якова Менделя за рукав и указала на лес, где далеко-далеко переплетались верхушки высоких сосен, а старые дубы стояли густые и крепкие.

– Где?

– Вон там, далеко, вон там… что это? Ты не видишь? Вон там, смотри, папа!

Она не понимала, почему отец не видит прямых белых верхушек деревьев, которые свободно колыхались и шумели на ветру, уходя в самое небо.

– Папа, смотри, вон там деревья танцуют. Смотри, как красиво!

– Я не вижу ничего красивого в этом лесу.

– Как он называется?

– Это Парчевский лес. И запомни навсегда, это плохое место.

– Пожалуйста, папочка, давай поедем туда, – умоляла Шурка, но отец приложил палец к губам, что значило – надо замолчать, а потом сказал, что это невозможно. Парчевский лес был опасен, нехорош для людей – там были болота, кишащие комарами, и людям, а тем более маленьким детям, делать там было нечего.

– Помни: никогда не ходи в лес! – сказал отец очень грозно и подстегнул лошадей.

На следующее утро Шурка рассказал Тайбе об их поездке.

– Мама, я видела большой лес Парчев. Пожалуйста, отведи меня туда.

Казалось, туча пробежала по лицу Тайбы.

– Нет-нет-нет. В этот лес входить запрещено!

– Почему? – упрямилась маленькая Шурка. – Ну почему туда запрещено ходить?

– Потому что Парчевский лес похож на темный лабиринт, и тот, кто его не знает, может свернуть не туда и никогда не найти выход. А тот, кто плохо знает тропы, может поскользнуться и упасть в болота.

– А там есть еще волки и злые ведьмы?

– Ведьмы бывают только в сказках. Хватит, девочка моя.

– А волки?

– Я не знаю.

Шурка приподнялась на цыпочки, надеясь, что ей удастся увидеть волков и ведьм в большом лесу.

– Знаешь, Иван, сын прачки Маришки, рассказывал мне, что иногда, когда его мать занята, он берет лошадь и уезжает далеко-далеко, в лес.

– Один в большой лес? – удивилась Тайба. – Но большой лес очень далеко отсюда.

– Да, он мне сам так сказал. А однажды Иван даже принес мне сладкий фрукт, который называется черника, который он там сорвал. И еще он сказал, что в большом лесу есть золотые ящерицы и птицы с алмазами на головах.

– Иван – дурачок. Он сам не знает, что говорит.

– А можно мне с ним поехать, хоть разок? Он обещал присмотреть за мной. Ну, пожалуйста, мама.

Таинственный лес взбудоражил ее фантазию.

– Ни в коем случае, – твердо сказала Тайба. – Маленькие девочки в лес не ходят.

И, увидев, как сморщилось лицо Шурки, Тайба обняла дочь.

– И хватит выдумывать. Лучше помоги мне раскатать тесто. Мы вместе испечем яблочный пирог.

Но Шурка была очарована сказками большого леса.

– Еще дедушка рассказал Ивану, что там, в лесу, ходит лесной царь, и он очень злой. Он ломает деревья и ищет души маленьких детей.

– Хватит, Шурка. Я уже достаточно наслушалась этих сказок! – отругала ее Тайба. – Лесной царь – это сказка, которую придумали люди. А теперь помоги-ка мне лучше с тестом.

Но Шурка была упрямой.

– Он сказал, что лесной царь ищет младенцев, а потом забирает их души. А если он не может найти младенцев, то ловит детей, а потом и взрослых. Мама, это правда? А меня он тоже поймает? – И Шурка разрыдалась.

Тайба, как и все жители деревни, слышала легенды о лесном царе. Она посадила маленькую Шурку к себе на колени и стала ее утешать.

– Не слушай Ивана. Он просто тебя пугает. Это все сказки. Не волнуйся, моя маленькая принцесса, мы с папой всегда тебя защитим. Мы никому, и уж тем более лесному царю, не позволим причинить тебе зло.

Тайба прижала к себе маленькую Шурку, словно пытаясь защитить ее, а Шурка обняла свою куклу Алинку и тоже пообещала защитить ее от злых волков.

– Только никогда не ходи в лес одна… обещай мне.

– Никогда, никогда, никогда, – пообещала Шурка. Она хорошо поняла: там опасно. В лесу бродили злые волки.

Так Шурка научилась бояться Парчевского леса. Откуда она могла знать, что всего через несколько лет именно этот лес спасет и защитит ее от волков, собравшихся на западе.

Польское еврейство между двумя мировыми войнами

После обретения Польшей независимости в 1918–1920 годах в сотнях городов и местечек начались антиеврейские погромы.

Евреи кое-где составляли более 30 % населения главных городов Польши. В 1931 году в Польше (включая Данциг) проживало 3 131 900 евреев. Кажется, за восемь лет до начала Второй мировой войны их число возросло до 3 300 000, что на тот момент было крупнейшей диаспорой.

Национальное движение в Польше уже тогда рассматривало евреев как чуждый и даже вызывающий беспокойство элемент. В то время как польская интеллигенция и либеральные круги еще пытались призывать к включению евреев в общество, в действительности большая часть еврейского населения продолжала жить отдельно, в изолированных общинах и отдельных кварталах, и подвергалась враждебному отношению со стороны своих польских соседей.

Во второй половине 30-х годов антисемитизм в Польше достиг нового пика. Основная масса населения широко поддерживала идею лишения евреев права проживания в Польше или, по крайней мере в части страны. Евреи Польши подверглись суровому обнищанию. Это унижение отражало раскол в стране и ее общую бедность.

В области образования, культуры, общественной и политической деятельности евреи пользовались большой свободой, а иногда даже получали поощрение и поддержку со стороны государства. Польское еврейство стало эпицентром мирового еврейства с точки зрения национальной, политической, социальной и культурной активности. В то время польские евреи, несмотря на снижение своего экономического положения, придерживались традиционных ценностей и поэтому были особенно преданы идеологической и национальной сферам деятельности. Это включало создание еврейских театров, газет, литературных салонов и многих культурных мероприятий, а прежде всего – независимые инициативы по защите существования евреев в Польше и активную сионистскую организацию, активно стремящуюся привлечь молодежь к иммиграции в Землю Израиля.

2

И снова весна вернулась в Марьяновку, и снова взошло солнце, и Шурка смогла выйти во двор после долгой зимы. Они посадили новые луковицы на клумбы с бархатцами и хризантемами. И, как и обещала мама, любимые Шуркины аисты вернулись в свой дом на верхушке длинного шеста и принялись восстанавливать старое гнездо. Шурка так радовалась им, и каждое утро они с Тайбой выставляли под шестом свежую воду и семечки. Мама сказала ей, что аисты теперь будут заняты высиживанием яиц и воспитанием своих маленьких птенцов.

Однажды, когда Шурке было еще четыре года, мама сказала ей, что она, как и аисты, тоже ждет птенца.

– Но у людей не бывает цыплят.

– Да, верно! – рассмеялась Тайба. – Человеческий птенец – это детеныш. И очень скоро у нас будет детеныш, а у тебя будет брат или, может быть, сестренка.

– Я хочу сестру, – сказала тогда Шурка. – Мы вместе будем играть с моими куклами.

Шурке было четыре года, когда родилась ее сестра Девора. Три года спустя в семье появилась еще одна дочь. С тех пор, когда мама тяжелела и поддерживала спину обеими руками, Шурка знала, что скоро в семье родится новый ребенок, и что сладкий запах младенца снова наполнит маленький дом, и что мама будет еще более занята… и что у нее появятся новые обязанности.

– Ты у меня старшая, – говорила мама, обнимая Шурку. – Я завишу от тебя, моей помощницы.

Брат Шурки, Шломо, родился несколько лет спустя, когда ей было десять лет, и она училась в начальной школе.

И снова наступила весна, и маленький сад, окружавший дом, зацвел желтыми, фиолетовыми и красными цветами.

Запах сирени наполнял воздух благоуханием. Куры снова бродили по двору, и мама разрешила Шурке выйти поиграть с соседскими детьми. Они носились по просторному полю перед домом, делали из камней ворота и забрасывали в них большой тряпичный мяч. Они бегали наперегонки, играли в прятки и догонялки или просто бродили, собирая цветы в поле.

Маленький Шимон, которого все называли «Шимлех», был среди товарищей Шурки. Он был сыном Менахема Лейба и Лии Зурской, добрых соседей, которые жили в доме напротив. Маленький Шимлех бегал с детьми, бросал мяч и изредка поглядывал на Шурку.

– Любит, не любит, – бормотал он, обрывая лепестки с цветов. Однажды он набрался смелости и пошел к Шуркиному дому, где выпрямился во весь рост и серьезным голосом заявил: «Когда мы вырастем, я хочу, чтобы ты стала моей женой».

Шурка была ошеломлена и начала плакать, а Шимлех протянул ей белый платок и сказал: «Пожалуйста, не плачь. Я хочу жениться на тебе, только на тебе. Что ты скажешь? А, Шурка?»

Она покраснела и убежала в дом.

– Прямо так и сказал? – рассмеялась мать, когда Шурка рассказала ей, о чем просил сын соседа.

– Прямо так. Брак… это как у тебя с папой?

– Ну конечно.

– А, ну тогда я женюсь на Шимле.

– Послушай, – сказала тогда мама, – не нужно торопиться с решением. – У тебя будет еще много женихов. Просто нужно выбрать именно того, кто лучше всего подходит тебе.

И Шурка представляла себе, что у нее, как и у мамы, тоже будет семья, и она тоже будет разливать холодный лимонад проезжающим торговцам, а весной будет собирать спелые груши с дерева, которое обязательно будет расти в ее саду.

Тогда она еще не знала, что договор с Сатаной уже подписан и что судьба вот-вот изменит свой ход. Шимлех, ее первый поклонник, однажды утром, когда посланники дьявола придут исполнять приказы своего господина, потеряет отца и братьев. Она также не могла знать, что семье, которую она себе создаст, придется бежать далеко от этой груши, далеко от окна, которое она любила, и что они будут вынуждены прятаться в большом лесу, о котором ей рассказал Иван, сын прачки.

На праздник Песах семья отправлялась в гости к родителям Тайбы, дедушке Шмуэлю и бабушке Ханне. Они жили в соседнем городе Острув-Любельски, недалеко от стекольного завода, которым управлял отец Тайбы. Это был самый большой город, который видела Шурка.

Тайба всегда заранее готовилась к поездке: пекла овсяное печенье, наполняла банки грушевым джемом, укладывала горы одеял и праздничной одежды. Папа Яков Мендель запрягал серую лошадь в повозку, нагруженную четырьмя детьми, хорошо укрывал их одеялами, свистел лошади, и они отправлялись в путь.

Шурка любила навещать бабушку и дедушку. Ей нравились сладкие запахи стряпни, наполнявшие большой дом, и огромная кровать дедушки с разбросанными мягкими подушками, среди которых Шурка легко могла спрятаться. А бабушка, у которой всегда были для нее особые сладости, перед сном рассказывала ей истории о принцессах и рыцарях. Но было кое-что еще. Шурка знала, что бабушка Ханна всегда приберегала для нее остатки ткани – мягкий хлопок и разноцветные шелка, а также другие заманчивые лоскутки, которые она откладывала из своих обширных запасов. Бабушка Ханна была опытной торговкой, которая вела разные дела. Продажа тканей была одним из них.

– Вот, возьми это и попроси маму сшить тебе новую юбку или платье для твоей любимой куклы Алинки.

Позже бабушка сказала Тайбе, что у девочки должна быть профессия, и предложила, чтобы Шурка, когда подрастет, научилась шить.

– Швея – хорошая профессия.

– У нее еще есть время, почему она должна решать сейчас?

– Ребенок любит ткани и любит смотреть, как я шью, и не забывай, что это может быть очень прибыльным делом. В наши дни девушке нужна профессия и, заметь, не такая, как у тебя, с вечно грубыми руками от всего этого деревенского труда, – сказала бабушка, и Тайба знала, что ее матери не нравится, что такая красивая молодая женщина, как она, работает на ферме.

– Мама, я люблю то, что я делаю. У нас хорошо идут дела, прекрасная ферма, и все это благодаря нашему собственному труду, – запротестовала Тайба, но бабушка Ханна только кивнула.

Вечерами, накануне праздников или по пятницам, соседи и друзья из деревни и ближайших деревень собирались в доме дедушки Шмуэля и молились в большой комнате, которая служила сельской синагогой. Женщины в соседней комнате слушали голоса молящихся мужчин; они тихонько болтали или присоединялись к общей молитве. Шурка тоже любила молиться со всеми. Она рассматривала молящихся через деревянные щели, видела их закрытые глаза и удивлялась, как они покачивались из стороны в сторону, завернутые в белую ткань, которую папа называл «талит».

Праздник Симхат Тора семья отправлялась праздновать в город Острув-Любельски, где, как объяснил Шурке папа, была большая еврейская община.

– И там правда евреев больше, чем в нашей деревне?

– Намного больше, – сказал папа, – там треть всех жителей – евреи. Более полутора тысяч.

– И у всех достаточно яиц?

– Конечно. Они торгуют; покупают дешево и продают подороже.

– Что они продают?

– В основном одежду, обувь и ткани.

Еврейская община Острув-Любельского была старой, и дела в ней шли очень хорошо. В синагоге с гладкими стенами и круглыми окнами Шурка и Тайба поднимались в женскую часть, где любили смотреть, как раввин очень осторожно, словно держа новорожденного ребенка, вынимал из деревянного шкафа свиток Торы, покрытый вышитым шелком. Он нежно целовал свиток, молился, пел и танцевал с ним. После этого раввин передавал его другим мужчинам. Когда приходила очередь Якова Менделя, Шурка, держась за его пальто, бежала за ним, гордая за своего отца. Затем папа передавал Тору кому-то другому, поднимал Шурку на плечи и танцевал. Иногда поляки приходили разделить с евреями их праздник, приносили с собой хорошее вино, восторженно аплодировали пению и танцам.

Увы, сегодня на месте, где когда-то стоял храм, стоит ничем не примечательный, обычный дом, а некогда прекрасная синагога превратилась в заброшенное хранилище одежды. В городе не осталось и следа от величия этого здания. Звезда Давида, нарисованная на нем, исчезла, как и семисвечник, стоявший у большого входа. Свиток Торы, завернутый в шелк, давно обратился в пепел.

И жизнь продолжалась своим чередом.

Как будто ничего не могло случиться.

На Рош ха-Шана, еврейский Новый год, Шурка получала новую зимнюю одежду. На Суккот из стволов вязов, которые росли в лесу, два Якова Менделя строили сукку, временное сооружение в тени, напоминающее о выходе израильтян из Египта. Вокруг стен они натягивали белые простыни, а Тайба развешивала бумажные украшения, которые всегда делала сама. На Хануку папа делал Шурке менору из дерева, которую она раскрашивала и украшала золотыми звездами. Но из всех еврейских праздников Шурка больше всего любила Песах. Она впитывала аромат весенних цветов, прикасалась к мягким нежным листьям, которые прорастали на ветвях деревьев, и танцевала на полях, которые ласкало солнце после долгой снежной зимы. Больше всего в доме дедушки и бабушки она любила праздничную трапезу. Вся семья собиралась за праздничным столом Седера, элегантно одетая в свои лучшие праздничные наряды. Серебряные подсвечники, специально начищенные к празднику, украшали стол, накрытый белой скатертью и уставленный синей фарфоровой посудой. Для Шурки все это было словно из волшебного мира сказки.

Почетной обязанностью Шурки было открывать дверь пророку Илии. Она была уверена, что пророк посетил их дом и выпил сладкое вино, которое они для него приготовили. «Скоро он придет к нам с Мошиахом бен Давидом», – пели они, и Шурка, у которой уже закрывались глаза после вкусной еды и долгой службы Седера, просила родителей не забыть разбудить ее, когда придет Илия, потому что она очень хотела подарить ему серебряную чашу, которую Тайба и Яков Мендель обычно держали в деревянном шкафу.