Оставьте Алису в покое

– Ты чего не на уроке?

Вопрос поставил меня в тупик. Я как-то позабыл о том, что мы прогуливали урок, и что меня здесь не должно быть вовсе.

– Ну, типа… хочу поесть.

Не нашлось сказать что-то более умное, чем это. Мои слова заставили повариху нахмуриться еще больше.

– Самый умный, что-ли? Как будто бы ты не знаешь, что столовая работает только на переменах, а во время уроков никого не кормим…

– Учителей же кормите.

– А ты что, учитель?

На кухне раздался звон кастрюль. Затем копна рыжих волос проскользнула меж череды газовых плит. Схватив нечто, нарушитель тотчас убежал. Повариха хотела было побежать следом, но… куда ей.

– Черт бы ее побрал!… – Она подозрительно посмотрела на меня. – В сговоре с ней, а?!

– Нет, – Моему голосу не хватало уверенности, но я продолжал гнуть свою линию. Кажется, я успел войти во вкус. – Я просто… есть хочу.

– Щас завуч придет, ей об этом и расскажешь!

***

– Ну какого, блин?!.. Меня-то за что?!

Давно не видел Аню такой раздраженной. Она все пыталась распутать колтун в пушистых волосах.

В нашей школе она не считалась красивой девчонкой. Думаю, это связано с тем, что она не заморачивалась с наведением женской красоты. Кажется, ее такие вещи попросту не интересовали.

Честно, она мне нравилась такой, какая она есть.

– Тебя, как сообщника, и за систематическое прогуливание уроков…

– Это несправедливо, – кажется, у Ани больше не осталось сил на восклицания, – я даже не участвовала в краже кексов… Как обычно, делает что-то она, а мне прилетает!

От школы мы шли коротким путем через прилесок на окраине микрорайона, который опоясывался скромной речушкой. По дороге мы забежали в ларек, где я взял нам бутылку холодного чая, а Игруля купила себе мяч-попрыгунчик.

Игруля пулей вылетела из магазина и со всей силы ударила мячиком о тротуар. Тот отскочил от земли и улетел восвояси. Игруля полетела вслед за ним, будто бы сама превратившись в резиновый мяч. Мы шли медленно, так как с тех пор гравитационное притяжение Игрули было неразрывно связано с новым приобретением.

– Кексы с чаем ничего, вроде. – заметил я.

– Ты это называешь кексами? – брезгливо отозвалась Аня.

Когда Игруля достала добычу из рюкзака, то кексы стали напоминать кашу из липкого теста. Вся моя школьная рубашка теперь была в крошках.

– Их вид на вкус не влияет.

– Стоило ли оно того, что мы теперь будем драить весь класс?

– Нет, оно того не стоило.

Рокировка с резиновым мячиком могла бы продолжаться бесконечно, если бы тот ожидаемо не улетел в высокую траву с очередным броском. Мы облегченно выдохнули, но оказалось – поспешно. Игруля прыгнула вслед за мячом и скрылась в сорняках.

– Только не говори мне, – мой голос предательски ослаб, – что она собирается его там искать?

Аня не нашла сообразным отвечать на мой вопрос, в котором я и сам не сразу распознал привкус риторического. Понимая, что это надолго, мы сели у берега, и некоторое время молча наблюдали за медитативным, едва различимым течением мутной реки, и вслушивались в шепот легкого ветерка и свист птиц. Аня неожиданно спросила:

– Что думаешь о том, что произошло?

Сегодня утром, вместо первого урока, когда солнце еще не успело взойти, нас всех собрали в актовом зале. Глаза резало от безжизненных прожекторов. Сквозь помехи из ропота множества голосов, я смог узнать о том, что случилось.

Пропала девочка.

Словно напоминание об этом событии, на противоположном берегу реки появился человек в желтой жилетке. Кажется, член поисковой группы.

Когда нас отпустили с линейки на уроки, я остановился у информационного стенда, и молча наблюдал за тем, как школьный секретарь расклеивал листовки о пропаже. Я долго смотрел на размытую фотографию ребенка и… не хотел признаваться в том, что ничего не чувствую. Правда, понять никак не мог, что я пытаюсь высмотреть… выглядеть в этой фотографии настоящего.

После того, как нам объявили наше наказание в кабинете завуча, Игруля покинула зал суда первой, после чего, в смежной комнате, попросила секретаря распечатать побольше листовок о пропаже. Пока мы шли, она расклеивала их на каждом удобном, и не очень, месте.

– У меня нет каких-то определенных соображений по этому поводу. – неуверенно ответил я.

Честно, меня больше беспокоили мои проблемы.

– Скажи, сможешь это починить?

Я достал из своей сумки целлофановый пакет, на дне которого лежало несколько осколков СД-диска.

– Ты же… неплохо разбираешься в технике, вроде.

Аня взяла пакет, внимательно осмотрела содержимое и пробормотала себе под нос:

– Как можно была умудриться…

Затем она повернулась ко мне и сухо вынесла свой вердикт:

– Это невозможно починить.

– Может, есть возможность восстановить данные, что на нем были? – с надеждой спросил я.

– Можно попробовать обратиться в НАСА или в Роскосмос. Возможно, что у них есть внеземные технологии, способные списать информацию.

– Окей, другие варианты есть?

– Да, потребуется сверхсекретное шпионское оборудование, мощный микроскоп, чтобы считать информацию вручную… Не уверена, что такой вообще существует.

Да, очень смешно.

– Мне правда нужно узнать, что содержится на этом диске.

– Что же там за такая важная информация? – Было видно, что Аня заинтригована. – Зашифрованный чертеж гигантского робота, или может быть, аудиозапись собрания масонского общества?

– Я… честно говоря, без понятия.

Мы снова помолчали. Косым взглядом я приметил, как сосредоточенное лицо Ани несколько разгладилось и смягчилось. Ее острые глаза, обычно, смотрящие в настоящее, теперь поглядывали куда-то вне времени, вне пространства. Неожиданно она заговорила, несколько бесцельно, не подразумевая во мне слушателя:

– В детстве меня часто оставляли у бабушки. На телевизоре только первый и второй канал работали, никаких мультиков и в помине. Делать было нечего. От скуки добралась до библиотеки в ее комнате, а там была “Аэлита”… Знаешь? История о человеке, который полетел на Марс? Не знаю, что меня так впечатлило. Я потом по двору ходила, все искала компоненты для ракеты, таскала в песочницу железки. Конечно, понимала, что ракету не построю, но… так хотелось… – Аня обернулась. – Полина.

Только сейчас я обратил внимание на то, что в сорняках, в которых скрылась от нас Игруля, стало подозрительно тихо. На лице Ани проскользнуло беспокойство.

Она рванулась к кустам, но в тот же момент ближе к границе леса проявилось колыхание травы, затем мы увидели знакомую копну рыжих волос, и… услышали знакомый, звонкий и желанный голос.

Игруля держала в руке резиновый мячик.

– Нашла!

***

– Диск, я возьму с собой, может, смогу что-то придумать.

Девочки жили в микрорайоне посреди пустыря. Мы попрощались на перепутье, так как здесь наши дороги расходились.

Я снова задумался о том, что со мной случилось в тот вечер. Больше всего меня волновал вопрос о том, насколько произошедшее реально.

У меня были целые выходные на то, чтобы спокойно разобраться в этой ситуации. Первым делом я снова прошерстил всю инфу о заброшенном интернате в сети. Пусто. Затем я снова предпринял попытку его отыскать, оделся и дошел до … переулка, но – ничего. Кажется, это некогда навязчивое здание теперь решило сыграть со мной в прятки.

Если рассуждать логически, то так и напрашивалось с моей стороны признать все произошедшее несуществующим, что никакой зеленоволой психички, как и заброшенного интерната и обезглавленного трупа не существует, но…

Диск существует.

Точнее, только его осколки, но осколки… они весьма осязаемы.

Значит, и все остальное может…

Нет, именно, что должно существовать в реальности.

Вспомнились слова незнакомки:

“Ради всего святого, Тимофей… не вздумай меня искать”

Я не знал, как подступиться к ее поискам, и…

Решил, что не буду этим заниматься.

Существует она или нет, но с моральной точки зрения будет правильным выполнить просьбу фантома.

***

– Как твое самочувствие, Тимофей? На нашей последней встрече ты говорил, что тебя мучают кошмары, как дела обстоят на данный момент?

Я сидел на приеме у дежурного врача-психиатра. Женщина средних лет, которая всеми силами скрывала за натянутой улыбкой тот факт, что я ей откровенно надоел. Нас разделял тесноватый шпоновый стол, чем-то напоминающий парту, на котором в организованной хаотичности были разбросаны бумаги.

В углу, за таким же неприглядным столом, сидел молодой человек, аспирант, склонившись над кипой бумаг. С моего ракурса было хорошо видно, что в его левом ухе торчит провод наушника, а рядом на столе лежит плеер. Я был рад, что во время приема он слушал музыку, а не нас, но отвечать на вопросы врача мне все равно было дискомфортно. Я чувствовал кожей, как он рассеянно поглядывает в мою сторону при каждом ответе.

– Со мной все хорошо, Вера Львовна, – так звали врача. – кошмары меня больше не беспокоят.

Вера Львовна кивнула и сделала загадочные пометки в моей медицинской карте.

***

Когда я был маленьким, у нас в доме появился котенок. Не повезло в тот день бабушке провести меня мимо птичьего рынка, где в городке из клеток, пропахших зверьем, я увидел белый комок с недовольной рожей, смесь персидского кота и чего-то простокошачьего. Наверное, если бы на птичьем рынке можно было купить маленького аллигатора, бабушка купила бы мне его, и только сказала бы неуверенно, что-то вроде: “Не нужен он нам…”. Мы жили бы долго и счастливо до тех пор, пока он нас бы не сожрал. Повезло ей, что мне понравился самый обычный котенок.

Был он невероятно мне предан. Такой привязанности обычно ожидаешь от собаки. Всюду ходил за мной, как хвостик, бегали с ним вместе по квартире, по ночам он охранял меня, ведя караул на изголовье кровати. В полной темноте блестели его золотистые глаза.

Было раннее утро. Родители еще спали, а я, в свою очередь, не отличался в то время тактичностью, и потому решил поставить на выше упомянутом корейском телевизоре кассету с мультиками. Кажется, в тот момент проигрывался мультик с Винни-Пухом. Мы с котом играли в свою вариацию догонялок. Сначала я запрыгнул на кресло, с кресла – на комод, с комода на—

Кажется, я как-то неудачно спрыгнул с него на кровать, и он начал раскачиваться—

Приложив все свои крохотные детские силы, я смог приподнять комод и с трудом вытащить тельце котенка из-под него, а после—

Выбросил его в окно.

Кажется, в тот момент мама зашла в мою комнату, потирая сонные глаза.

***

Когда в кабинет зашел другой врач, Вера Львовна попросила меня подождать в коридоре, что был скован цепями из бело-синеватых стен. Сначала я сидел на лавочке около кабинета, но вскоре я начал бесцельно слоняться по коридору. Посреди пути находилась развилка, что вела к вечно закрытой двери.

Меня всегда интриговала надпись, отдаленно напоминающая самурайские хокку, что была выведена багровой краской немного выше дверного косяка:

“Никогда не поворачивайтесь к пациенту спиной”

Понадобилось побывать в других похожих учреждениях, чтобы осознать, насколько это поистине странное место, даже по меркам психиатрических больниц. Здесь также находился институт: не то частный, не то финансируемый государством. В городе об этом месте ходили нелицеприятные слухи. Говорили, что это засекреченный объект, где проводят эксперименты над душевнобольными. Мне и самому тут было находиться не по себе. Место, которое всегда хочется поскорее покинуть, и больше никогда, в идеале, не возвращаться.

У клиники есть собственный удушающий запах…

Запах пустоты.

Я в нерешительности остановился у двери. Нерешительность моя была связана с тем, что – дверь была приоткрыта. Это сразу показалось мне странным, скорее даже, подозрительным. Правила в клинике строгие, как для пациентов, так и для персонала, и на слово поверить в то, что один из санитаров попросту забыл закрыть дверь…

“Никогда не поворачивайтесь к пациенту спиной”

Что-то здесь явно не сходится.

Внутренний голос советовал мне не входить, но… руки сами потянулись к дверной ручке.

***

Я не догадывался о том, куда ведет эта дверь. Сначала я пересек пешеходный закрытый мост, с окнами на внутренний зеленовато—безликий дворик, и оказался в другом, отдельно от предыдущего здании.

“Отделение реабилитации”

Пересек несколько коридоров, а затем оказался в просторном помещении, в котором сразу распознал столовую. Череда столов и стульев, что были приколочены к земле. Играл минорный концерт Вивальди. Красивая музыка, но от нее… становилось как-то не по себе.

Я не сразу заметил зеленоволосую девочку, что в одиночестве сидела за столом в самом углу, и молча смотрела на свою тарелку. К еде она не притронулась.

Был готов отдать на отсечение руку, что это девочка из моего кошмара. И ее одежда… пижама с горизонтальными полосами.

Алиса.

Не такой я ее помнил. Меня поразило болезненное выражение ее лица, бледность ее кожи с темным градиентом под глазами. Казалось, она забыла, каково это… спать.

Ее лицо исказилось пугающе задорной ухмылкой.

Наверное, проекция моей памяти, мне всего-лишь показалось.

“Ради всего святого, Тимофей… не вздумай меня искать”

Какая ирония, я даже не пытался.

***

– Ты чего здесь забыл, Тимофей?

Все изменилось. Столовая оживилась, и мертвый свет прожекторов стал словно ярче. Множество пациентов стояло в очереди за едой, пока остальные сидели за столами и молча ели. Санитары и санитарки внимательно следили за происходящим в столовой, но… ничего и не происходило, на лицах большинства застыла маска полного безразличия к окружающему миру.

– Тимофей?

А?

Обернувшись, я увидел Веру Львовну. Она положила мне руку на плечо, ее длинные пальцы с красным маникюром создавали волны. За другим плечом стоял мужчина в пижаме с бесстрастным взглядом. Впрочем, я ему быстро надоел, и он ушел.

– Дверь была открыта… – Ответил я растерянно.

– Тимофей, – снова эта снисходительная манера речи, – если дверь была открыта, это не значит, что тебе нужно было обязательно зайти внутрь, понимаешь?

– Да, я понимаю.

Кажется, что она решила забить на тот факт, что я оказался в закрытом отделении, и будучи здесь властью, с барского плеча предложила мне пообедать. Есть мне не хотелось, но я решил с ней не спорить. От этого человека в моей жизни зависит многое. Она предложила мне сесть за стол, где сидела в полном одиночестве—

Девочка из моих галлюцинаций.

– Я решила, – голос Веры Львовны существовал для меня где-то на фоне, на другой волне, – что на данный момент можно сократить дозировку твоих препаратов…

Слушал я ее вскользь, без особого интереса. Я был слишком поглощен, но не едой, а замысловатыми приборами из мягкого пластика, которые забавно гнулись, напоминая пластилин.

Есть ими было проблематично. Порезать котлету таким ножом было целым испытанием, как если бы пришлось порезать пластиковым ножом кусок щебенки. Убить кого-либо таким ножом было невозможно.

Из тех же соображений безопасности в столовой не было кипятка, поэтому рядом с моей тарелкой стоял пластиковый стаканчик с апельсиновым соком.

Причина моей поглощенности безопасным ножиком крылась в первую очередь в том, что я не хотел пересекаться взглядами—

– Алиса, как ты себя сегодня чувствуешь?

Я вздрогнул и рефлективно поднял глаза на зеленоволосую девочку. Кажется, Алиса не собиралась отвечать на вопрос Веры Львовны. Она все также безжизненно мусолила взглядом свою тарелку.

Эта зеленоволосая девочка…

Она просила меня не рассказывать о ее побегах из дурки.

Я дал ей слово, но… не знал о том, что она сбегает из… этого места.

А в этом месте… сидели такие люди.

Мне казалось, что меня это не касается.

“Ты не похожа на сумасшедшую”

Так я сказал, а потом она привела меня к трупу в заброшенном интернате.

– Скажите… она опасна?

Этот вопрос выскочил из меня неосознанно, и я не сразу догадался о том, что перебил Веру Львовну на полуслове. Сбитая с толку, она удивленно посмотрела сначала на меня, а после на Алису.

– Тимофей, – и снова снисходительный тон, – ты же знаешь о существовании врачебной тайны, я не могу рассказывать никому историю лечения моих пациентов. Твою и ее, в том числе… Почему ты спросил меня об этом?

Ее подозрительный взгляд выжигал на моей коже фантомные дыры. Мне тяжело далось сыграть эмоцию незаинтересованности.

Я молча пожал плечами.

– В любом случае… – продолжила Вера Львовна – Все, кто здесь лечатся, потенциально опасны для себя или других. Это все, что я могу тебе сказать…

Она снова подозрительно посмотрела на меня.

– Тимофей, у меня есть ощущение, что ты хочешь что-то мне сказать.

Психологическая атака.

– Помнишь, мы договаривались с тобой, что между нами не будет секретов?

Я должен рассказать об Алисе. Если она потенциально опасна, то не должна свободно бродить по ночам.

Возможно, она убила человека.

Как бы я не пытался убедить себя в том, что отмалчиваться аморально…

Дело даже не в том, что я дал слово…

Господи, я ничего не понимаю…

– Как ни странно, Вера Львовна, мне совсем нечего вам сказать.

Я подивился собственным словам. Молча, в напряжении наблюдал за тем, как приподнялась бровь Веры Львовны. Она невербально задавала мне ответный вопрос:

Что же в этом такого странного?

***

– Диск у меня починить не получилось, но я смогла достать то, что было внутри. Правда, энивей запись деформирована.

Комната Ани напоминала скорее сервисный центр по ремонту техники, чем спальню девочки.

Все свободные поверхности были заняты бесчисленными комплектующими. Поверх стопки тетрадей с зеленоватыми обложками покоился паяльник.

Если начать здесь ремонт, то ненароком можно задеть, повредить нечто живое, что прячется за хлипкими обоями, и оно, это самое живое, жалобно, плаксиво замычит.

Мы сидели напротив компа, покачиваясь на офисных стульях. Рядом с клавиатурой стояли две кружки в красную крапинку, в которых утопали пакетики черного чая. Также с краю была тарелка, в которой друг на дружке были сложены неровной пирамидкой бутерброды с вареной колбасой и сыром.

– Ань, точно не хотите что-то нормальное поесть? – Бабушка Ани стояла в проходе. – Целая кастрюля борща в холодильнике.

– Нет, бабуль, не голодны… Закрой дверь за собой.

– Нет, дверь пусть будет открыта.

Когда пожилая женщина ушла, мы некоторое время пребывали в неловком молчании. До того неловко было, и потому, видимо, Аня решила спросить у меня первое, что ей пришло в голову:

– Сегодня… тоже был у нее?

***

После той встречи в больнице прошло несколько дней. Я шел по школе и был уже на пол пути к выходу, как мой взгляд слегка коснулся проема, что вел в один из классов и я—

Увидел в нем—

Алиса.

В полном одиночестве она куковала в кабинете рисования. Пустым взглядом мозолила холст на мольберте. Посередине кабинета находилась фруктовая композиция.

– Уж не мерещится ли мне?

– Нет, Тимофей, тебе не мерещится.

Рядом со мной оказалась Вера Львовна. Мы вместе молча смотрели в проем дверной щели, лицезрели—

Натюрморт.

– Что… она здесь делает?

– Это моя инициатива. – Уверенно отвечала Вера Львовна. – Мне кажется, что ей лучше проводить время в окружении сверстников, чем в одиночестве сидеть в палате.

– Извините…

Мимо нас в кабинет проскочила девочка из младших классов. Постепенно класс наполнялся, и я начал догадываться о том, что оказался на внешкольных занятиях по рисованию.

– Такое ощущение, что ей, вообще, по барабану.

Таким образом, я подвел итог своим наблюдениям. Мне начинало казаться, что пребывание в этом людном месте Алису только утомляет.

– Трудно сказать, в том и сути терапии. В подходе лечения нужно подбирать лекарства, экспериментировать. Это, если вкратце, эксперимент, где одно может помочь, а другое не возыметь ни малейшего эффекта. Помогает ли ей эта имитация подростковой жизни? Мне хочется верить, что – да.

Занятие закончилось. Некоторые из детей начали подходить к преподавательнице с вопросами, а другие собирать свои вещи. Вера Львовна терпеливо ожидала момента, когда она сможет поговорить с учителем. Никогда бы и не подумал, что Вера Львовна способна на такую заинтересованность в больном.

– Привет…

Подошел к Алисе, которая сидела в полном одиночестве. Я не до конца понимал, по какой причине нахожусь здесь. Так бывает, что ты делаешь что-то, идешь куда-то на невидимом поводке и сам не понимаешь зачем, и от того чувствуешь себя подобно калеке в собственном теле, подобно тому, кто оказался не в то время и не в том месте, и ничего поделать с этим не можешь.

Наверное, я хотел ее понять.

Есть несколько философских дилемм, на которые человечество ищет ответы тысячелетиями, но в своих попытках лишь беспомощно гадает на мыслительной гуще.

В чем заключается смысл человеческой жизни?

Что нас ждет, после смерти?

Кто такая Алиса? – Мой личный экзистенциальный вопрос.

Жизнь и смерть – безликие и непознаваемые компаньоны, что поминутно рядом.

Алиса – она здесь, реальна и осязаема, но под каким углом на нее не смотри, не начинаешь понимать и крохой больше, а только осознаешь тщетность любых попыток.

Она взяла слабой рукой карандаш и сделала несколько корявых штрихов на холсте. Рисование давалось ей с трудом. И дело даже не в отсутствии у нее особого навыка, а скорее, в физической слабости.

Я подошел ближе, чтобы увидеть то, что она пыталась нарисовать. Несмотря на то, что выходило у нее из рук вон плохо, нетрудно было догадаться, что—

Она пытается нарисовать себя.

Что тут говорить?

Какие у меня шансы на то, чтобы узнать ее, если—

Она себя-то познать не способна.

Я не заметил, как сзади подкралась преподавательница по рисованию. Зажмурился и весь сжался, когда услышал ее звонкий голос у себя рядом с ухом:

– Прекрасно, Алиса, как же хорошо! У тебя заметный прогресс!

***

– Да, после школы.

В попытках сбросить с себя ярмо задумчивости, я протер глаза.

Мы с Аней мистическим образом оказались на балконе, стряхивая пепел в потоки ветра.

– Выглядишь подавленно. Поссорился со своей невменяемой подружкой? Так и вижу, что ты решил признаться ей в своих чувствах, а она…

Аня закатила глаза, открыла рот, и не хватало только стекающей слюны с уголка губы для того, чтобы карикатурно изобразить душевнобольного.

– Зачем ты ввязываешься в это? – Аня, кажется, планировала серьезный разговор. – Типа, тебе своих проблем не хватает?

Хороший вопрос.

Наверное, я ввязался в это, потому что Алиса является частью моих проблем с недавнего времени.

– Помочь ей хочешь? – Спросила она.

– Да-нет… – У меня как-то не находилось желания это обсуждать. – Как помочь, если не знаешь в чем именно проблема? Если проблема – за пределами твоего понимания?

– Ну и зачем же тогда?

Я пожал плечами.

Аня продолжала:

– Люди часто проникаются чужими бедами, часто спрашивают себя, как они могу помочь. Но их редко посещает резонный вопрос – а стоит ли, вообще, помогать? Наворотив дел, часто приходит неприятное осознание, что самому больно от своей беспомощности, а помощь твою никто не оценил. Тогда, думаешь, что надо было сделать как-то иначе, но не приходит мысль о том, что лучше было бы вообще ничего не предпринимать.

– Страшно жить. – Я улыбнулся.

– Завтра тоже к ней пойдешь? – Аня серьезно на меня посмотрела. – А послезавтра? А после-после-завтра?

– Не-а, не пойду.

– Чего так? Надоело?

– Не совсем. Меня попросили больше не приходить.

Аня нахмурилась.

– Кто? Преподавательница или же эта твоя… Вера Львовна? Если так, то сам запишись на эти занятия по рисованию, или что там у тебя…

– Я же не рисовать туда хожу. – Тоскливо усмехнулся.

– Это понятно, Ромео… но тебе же хочется ее видеть и прочее, иного варианта я не вижу…

Диалог принимал все более неловкий характер.

– Дело в том, что она-то и не хочет меня видеть.

– Я думала, что твоя эта Алиса не разговаривает вообще… – В недоумении проговорила Аня.

– Я тоже, но… так, видимо, я ей надоел. Странное чувство, я хотел, чтобы она что-то сказала, но… не это, конечно.

– Сочувствую.

– Ну, ладно тебе, мне показалось, что ты и хотела добиться этим диалогом того, чтобы я перестал к ней ходить.