Огонь в янтаре

Разгоряченный праведным гневом воин чуть ослабил хватку. Воровка воспользовалась мигом слабины, скользнула длинными пальцами за подклад рукава, блеснуло тонкое лезвие. Ремень из сыромятной кожи, подшитый неразрывной бечевой, разрезанный упал, одной половиной зацепившись за стоячий елдак Возгара. Опешив, мужчина позволил девице выскользнуть верткой рыбкой из рук растяпы-рыбака.

– Как?!

Никогда прежде не слыхал наемник, чтобы кто-то нерушимые путы порезать или разорваться умудрялся. А Яра, уже одной ногой стоящая на пороге, лишь усмехнулась:

– Была у тебя одна судьба, лучник Возгар, длинная да надежная, а теперь две стало, покороче. Какую выбрать – не ошибись.

– Зачем приходила и откуда имя мое знаешь? – бросил вслед, рассудив, что нагишом за девкой по двору бегать дело негодное.

– До Эспиль у меня дело, что ты в полюбовницы выбрал. А про имя сам бы знал, коли б не забыл, – рыжая обернулась из темноты, напоследок осыпав его янтарными искрами лукавого взгляда, да была такова.

– Ошиблась, хапунья. Выбор мой при новой встрече узнаешь, – Возгар раздосадовано стукнул кулаком по дверному косяку.

– Не гневи домовых. В молодецких промахах их вины нет, да и я не хотел мешать тебе с девками миловаться, – невесть откуда за порогом возник Зимич.

– Давно ты в соглядатаи-то повадился? – гнев наемника сместился на товарища, но старик, нимало не заботясь приличиями, шагнул в комнату.

– Дурное почуял я, Возгарушка. Ночь больно темна – навье время.

*

Зимич подкинул в камин дров, подтащил поближе топчан и взгромоздился на него, укутываясь в шерстяное одеяло. Возгару ничего не оставалось, как натянуть рубаху да устроиться подле. Наполовину домовик – наполовину человек, старик обитал на границе миров, унаследовав больше людского от матери, чем потустороннего от отца. Но все же чутье, доставшееся от домовика, никогда не подводило – мыши на хвостах несли ему сплетни, старые балки нашептывали подсмотренное, половицы поскрипывали о тайниках, сверчки за печью напевали секреты и подслушанные разговоры. Лучше прочих Зимич по крупицам собирал пересуды и факты, что вкупе с хозяйственностью и способностью даже на пустошах в походе создать домашний уют, делало его незаменимым членом их маленького братства. Возгар привык прислушиваться к старику, как привык доверять Бергену прикрывать спину в бою, а коню-Усиню самому выбирать верный путь.

Вот только сложно было порой вычленить главное из бесконечной болтовни Зимича. Вот и сейчас домовик растекался речью, восторгаясь молочным поросем с ужина, да похваляя «Драконье брюшко» за чистоту и порядок.

Возгар слушал вполуха, задумчиво крутя в руках обрывки ремня, еще недавно неразрывного, укрепленного бечевой судьбы.

– Зимич, ты встречал подобное – чтоб самой Доли путы кто разорвать мог?

Старик глянул на товарища так, словно впервые увидел. Протянул морщинистую ладонь, взял половинки пояса и с интересом изучил. Поднес к лицу, принюхался и даже лизнул, тут же скривившись.

– Не слыхал, – ответил нехотя, словно не желая признаваться в невежестве. – Бытовало, правда, поверье одно во времена моей молодости, да то так давно было, что может и привиделось вовсе.

– Не томи, – Возгар плеснул в два кубка медовухи и протянул один Зимичу. Тот благодарно отхлебнул и, глядя на занимающееся на поленьях пламя, продолжил:

– Нерушима Доля и пряма судьба у людских дорог. Не изменить начертанного, будь ты сам Крез. Оттого узы эти в обряде свадебном прижились, как связующие до скончания века. Ни человеку, ни злыдню, ни выродку какому, вроде меня, их не разорвать. Но поговаривали, что в давние времена девок, что ящурам в дань обещаны к столбам честным* (честной столб – здесь столб, к которому привязывали девушек, приносимых в жертву драконам. Честной от слова «честь» – девушки были невинны «честны» и их жертва «честна» – непорочна») такой бечевой крепили. И та из них, что узы разорвать могла, становилась не добычей драконьей, а женой, ему равной.

– Брехня! Чтобы баба сама по доброй воле с чешуйчатой падалью легла! – вслух возмутился Возгар, а исподволь подумал: «У такой, как Яра и дракон из блюдца молоко лакать начнет, что ласковый котейка».

– Горяча девка, – со знанием дела поддакнул Зимич, точно мысли товарища прочел.

– Ты о ком? – показывать слабину Возгару не хотелось даже перед стариком.

– Да о той, по ком у тебя уд стоит, хоть котелок на него вешай, – хмыкнул домовик, многозначительно косясь на рубаху воина, бугрящуюся пониже пояса. – Даром что я подслеповат стал, а все одно разглядел – хороша Яра, вживую даже лучше, чем в пересудах.

– А ты, нешто, с ней знаком? – отпустившее было раздражение, с новой силой разгорелось в груди, точно злой дракон на сердце дыхнул. В свистопляске вечера все цеплялось одно за другое: и Дировы толки, и явление вэрингов с ярлом, и чернявая, ныряющая в лохань, и рыжая хапунья, дважды ловко сбежавшая от него. Не у дел оставался лишь сам Возгар, никак не берущий в толк, что же твориться вокруг и отчего он по центру всего стоит точно столб ярмарочной карусели.

– Наемница она, как мы с тобой. Одна из лучших. На погань охотится – злыдней и навий истребляет, тех, что люду жизни не дают. Неужто не слыхал?

Пришлось отрицательно покачать головой.

– Молодежь! – Зимич осуждающе поморщился и залпом осушил кубок. – Дальше собственного носа мира не видите, а о чужих победах и вовсе знать боитесь, словно свои оттого потускнеют. А за девкой доблесть признать, то вообще не по-мужски считается.

– Наемница… – Возгар потер бороду и довольно усмехнулся – на рваном полотне проступила канва событий.

– Стало быть, все мы тут неслучайно. Видно, Крез лучших собрал и за ящуром послал. Не удивлюсь, если и ярл с вэрингами по дракона отправлены.

– От наемных убийц часто толку больше, чем от наемных работников, – Зимич свернулся на топчане калачом, накрываясь с головой шерстяным одеялом. – Не за драконьей шкурой Тур рвется, а своих парней головы спасает.

– Как это понимать? – Возгар ждал продолжения, но из-под одеяла донеслось невнятное:

– Утро вечера мудренее. На завтрашнем свету видно станет, что во мраке ночном загадкой без разгадок виделось.

Показательно громкий храп означал, что для себя Зимич разговор считал завершенным.

*

Посреди ночи мучимый жаждой ярл Тур открыл глаза. Сел, озираясь впотьмах, и наполовину осушил стоящий у изголовья кувшин с травяным взваром. Вмиг унялась боль в висках и сухость в горле отпустила. В свете догорающей лучины воевода огляделся. На перине рядом спала на боку Рёна. Грудь ее богатая, выскользнула из проймы, маня притягательной белизной. Мужчина довольно усмехнулся в усы, вспоминая, как недавно сжимал в объятиях это податливое тело. «Хороша баба. Все с душой делает – и за домом следит, и готовит, и любится. Жаль такую оставлять», – но долг перед остатками дружины был превыше хотеек. Осторожно, стараясь не шуметь, поднялся, но не успел толком облачиться и подпоясаться, как мягкий голос произнес:

– До первых петухов еще пару снов подглядеть успеешь. Иль боишься, что плату непомерную за утехи заломлю? – на этих словах губы Рёны изогнулись в горькой улыбке.

– Не похожа ты на таких, что на спине работают, ноги раздвигая, – Тур невольно залюбовался. Растрепанная со сна, в покрове из русых волос, с припухшими от поцелуев губами и возмущенным румянцем Рёна нравилась ему даже больше пригожей да спорой на слова и дела хозяйки постоялого двора.

– Всяко было, ярл. Но каждый крез мой по совести заработан, и того, что делала, не стыжусь. Отвернешься теперь? – голос дрогнул, выдавая волнение. Рёна и вправду не жалела о содеянном, а произошедшее ночью повторила б еще многократно, да только знала, что вряд ли сбыться тому суждено. Оттого глаза непрошено защипало, а в горле собрался вязкий ком.

– Век бы на тебя глядел, да наглядеться б не смог, – честно признался ярл, возвращаясь к постели и мягко касаясь ладонью женской щеки. – Да и кто я такой чтоб судить тебя, Рёнушка?

Ласковое обращение вкупе с нежностью грубой, привыкшей к оружию руки прорвали в женской душе давно возведенную плотину, сдерживающую спрятанное да сокровенное. Слезы сами собой заструились из глаз, заставляя отворачиваться, прятать слабость.

Тур растерянно замер. Бывалому вояке было не привыкать к горячке боя, боли и смерти. Равно ярл оставался хладнокровен и на войне, и при дворе Креза, но вид женских слез, струящихся по щекам, вгонял его в ступор. Не зная, что делать, присел на край кровати, мягко накрыл женскую ладонь своей и, осторожно похлопывая, пробормотал:

– Ну-ну, полно-те, голубушка. Не печалься…

Да только Рёна разрыдалась пуще прежнего, отвернулась, вырываясь, скрывая лицо. Подскочила к сундуку, стоящему подле постели, и замерла, что-то из него достав.

– Ты меня не помнишь… – в глухом голосе не было и следа задорного веселья, так идущего улыбчивому лицу хозяйки постоялого двора. Будто саму жизнь выкачали из сгорбившейся фигуры, и померк яркий свет Рёниной души. Медленно обернулась женщина к ярлу. Неторопливо из подрагивающих рук до пола высвобождалась алая материя – выцветшая от времени, обтрепанная по краям, с аккуратно нашитыми лоскутами заплат и едва заметной штопкой.

И тут Тур вспомнил – лет двадцать тому назад иль около того этот плащ был только с иголочки. В первый взрослый поход молодого Креза вэринги сопровождали при полном параде. Ярче солнца сверкала начищенная броня, щурился честной люд, провожая наследника из Бабийхолма. Крез Шестой, сам себя прозвавший Великим, и сейчас особой статью не славился, а тогда и вовсе едва выглядывал из седла, незаметный за конской холкой. Не привыкший к просторам и вольным ветрам, юнец трясся, как осиновый лист и держался Тура, видно надеясь под его защитой переждать непогоду и прочие тяготы пути. Но приказ правителя – Креза Мудрого – был ясен: до вступления на трон должен наследник Вельрику повидать, себя показать и мужчиной стать, вкусив и ратного дела, и мирских утех. С последним проблем не возникло – в первой же харчевне будущий правитель напился хмельного меда и возлег сразу с двумя бойкими молодками. С боем вышло иначе.

Порядок на Великом Тропе Тур уже тогда смог установить, но шальные банды из поганцев и выродков всех мастей нет-нет да казали носы, вылезая из потаенных логов. Особливо часто смелели они на севере, где в холода бойкая торговля затихала, и только люд Фьордов снаряжал с берега обозы с соленым лососем, вяленой треской, да особой редкостью – солнечным янтарем. Без дня седмица пути привела дружину вэрингов с ярлом и юным Крезом во главе на поле брани. Так рунопевцы потом окрестили отворот с дороги, где на узкой поляне бандиты грабили рыбацкий обоз, добивали тех, кто пытался сражаться, и насиловали баб, не различая девчонок и старух. Тур помнил, как трусливо пригнулся наследник и пришпорил, развернув коня прочь. Помнил, как после боя нашел Креза в ближайшей роще, бледного, опорожнившегося от страха. И помнил битву – короткую, славную лишь тем, что без потерь средь своих. И как в самом конце, за перевернутой телегой снес голову выродку, не успевшему слезть с бездыханного тела. Помнил, как с отвращением отпихнул обезглавленного и ужаснулся – в порванном сарафанчике, с задранным до шеи подолом, вмятая в грязь, лежала девчонка, едва сменившая детство на пору отрочества. Помнил, как снял новый плащ и завернул в него истерзанное тело, как бережно понес его к выжившим, и как на чумазом лице распахнулись синие, будто полуденное небо глаза, а с разбитых губ слетел стон.

– Жива, голубушка. Ну-ну, потерпи еще чуть-чуть, – приговаривал Тур, передавая завернутую в плащ на руки старому торговцу и отсыпая медяков на лекаря. После ярл вернулся к своим.

Взошедший на трон трусливый Крез, назвался Великим и про бесславный поход приказал всем забыть. Да и без его веления никто особо не вспоминал – хватало других забот и свершений. Только сейчас в ночном сумраке постоялого двора, глядя на свой старый плащ, Тур помнил, точно это случилось вчера – и битву, и невинную растерзанную голубицу.

– Выжила, – поднявшись, подошел, принимая из рук Рёны старую поношенную накидку.

– Выжила. – В женский голос вернулась твердость. Слезы высохли в небесно-синих глазах. – С тех пор никто без моей на то воли касаться не смел и на ложе моем не бывал.

– Голубушка моя, – ярл не нашел правильных слов, просто сгреб Рёну в охапку и принялся покрывать поцелуями заплаканное лицо. А та жалась теснее, выронив на пол старый плащ, прошедший с ней сквозь боль и горе прожитых лет.

*

К Возгару сон не шел. Виной ли тому был храп Зимича или неудовлетворенная жажда, раззадоренная парадом ярких девиц, только наемник ворочался, то скидывая тяжелое одеяло, то вновь накрываясь. Мысли кружили, цепляясь одна за другую, собираясь в причудливые узоры, точно грачи над вспаханным полем. Лишь под утро сморила его тяжелая вязкая дремота.

Возгар тонул. Вяз ногами в рыхлом засасывающем черном песке, а вкруг шеи плескались темные воды Фьорда. Они набегали волнами, накрывали с головой, лишали дыхания, отступали на короткий промежуток, чтобы дать вдоволь ощутить ужас и пронзительно краткий миг надежды. Рыбацкий шлюп, перевернутый днищем кверху, отнесло, расшибло о скалы. Где-то там, среди обломков, остались тела дядьки и отца, не сумевших выбраться. Неведомая сила вышвырнула легкого Возгара за борт за миг до удара, когда внезапно обрушившийся на них шторм драконьего гнева насадил лодку на острые зубы. Большая волна слизнула парня, относя прочь от родных. То всплывая на поверхность, то погружаюсь в пучину, только и мог он, что пытаться не потопнуть, да в прострелах молний, сквозь пелену бури угадывать гибель близких.

Тело немело от холода, набухшая от воды одежда утягивала на дно, грудь горела нерожденными вдохами и горечью соленой воды, глаза резало невыплаканными слезами и вспышками молний. Они становились все ярче, зарницами покрывая небо, растекаясь над бушующим Фьордом тягучим золотом янтаря. Внезапно стало все равно – выплыть или утонуть, сдаться или биться попавшей в сети рыбехой. Молодое тело свело последней судорогой и, закрыв глаза, Возгар, сын Гордара из люда Фьордов, скрылся под водой…

Песок забивался под задранную рубаху, царапал спину, зудел в прилипших к ногам портках. Его куда-то волокли, не заботясь о сохранности, голова болталась из стороны в сторону, то и дело натыкаясь на мелкую гальку и скользкие, вылизанные водой коряги. Буря сменилась непроглядным дождем, почти скрывающим силуэт впереди. Возгар попытался дернуться, лягнуть тащившего его за ноги, но сумел только скривиться от боли при ударе об очередной камень и вновь провалиться в небытие. Очнулся он в темноте от того, что кто-то настойчиво и не особо умело стягивал с него штаны.

– Эй! – попытался выкрикнуть громко и грозно, но вышло похоже на жалобный мышиный писк. Раздевающий его незнакомец замер, а затем отстранился, позволяя робкому свету тлеющего костра осветить пространство.

Возгар лежал на песке под теряющимися в темноте сводами грота. Рядом на коленях сидела чумазая деваха примерно его лет. Хитро сквозь космы спутанных длинных волос, теребила край короткой нижней рубахи. В прищуренных любопытных глазах отражались огненные искры костра. Парень попытался подняться, но смог лишь повернуться и закусить губу, сдерживая стон – тело не слушалось, а в груди болело.

– Ребро сломал, а может два, – голос у девки был тихий, уверенный, а движения быстрые, точные. Пока он корчился на песке, задрала на нем одежу и принялась ощупывать бок.

Возгар попытался отбиться, злобно скинул теплые ладони, но та повелительно шикнула, толкая его обратно на спину:

– Ледяной совсем. Не утоп, так от холода сдохнешь. Дай, согрею, – после этого незнакомка вновь взялась за рубаху и портки, раздевая ловко, несмотря на встречное сопротивление.

– До чего ж ты упрям! – рассердилась, когда, в последней попытке контроля Возгар прижал ускользающее рваное и мокрое тряпье к причинному месту.

– Отморозиться решил? – девка рассмеялась, сверкнув белыми зубами, резво стянула через голову одежду и, голая, устроилась рядом, вытянувшись на темном песке. – Обнимешь? Иль мне самой?

Юный рыбак опешил. Что творится в банях, на сеновалах, да под одеялом у мамки с отцом, он, конечно, давно знал. Но сам пока только ладонь по уду гонял в ночи, когда бессонница мучала. Чтоб вот так рядом с живой девкой лежать доселе лишь представлять мог. А она прижалась сильней, обжигая его замерзшее тело своим теплом. Возгар напрягся, но рассудил, что худа не будет, да и от чужого жара немота проходить начала, потому осторожно нащупал впотьмах девичий бок. Несмелую ладонь его тут же подхватили, шустрые пальцы сплелись с его ледяными, а незнакомка, довольно урча, подтянула к себе, вынуждая наваливаться, подставляясь неуклюжей стеснительной тяжести робеющего юнца.

– Помочь или по наитию разберешься? – вновь усмехнулась, откидывая голову. В спутанных волосах янтарными каплями сверкнули искры догорающего костра.

– Сам, – буркнул Возгар, чуя, что как минимум мужское в нем ожило, побороло хладную немоту и потянулось к настырному жару приставучей бестии.

– Ну, сам так сам, – игриво прикусила губу и подалась навстречу, раздвигая бедра, принимая в себя его первый стремительный раз.

Парень очнулся утром. Лохмотья одежды высохли у догоревшего костра. По берегу от грота до полосы прибоя вела цепочка следов босых девичьих ног.

– Уплыла, – решил Возгар, наклоняясь и набирая в ладонь горсть песка. Меж черных крупиц огненными брызгами сверкали осколки янтаря, точь-в-точь как на чудом уцелевшем обереге.

Наемник проснулся, стискивая в кулаке черный драконий коготь. Янтарные бусы были теплыми на ощупь, а тело ныло истомной негой – будто не привиделась ему настырная девка, истребовавшая ласки, а случилось то на самом деле.

– ЧуднЫе дела, – Возгар задумчиво почесал старый шрам на боку – наследство давнего кораблекрушения, забравшего жизни отца и дяди.

*

О персонаже – ярл Тур.

Ярл Тур – славный муж, на ком сила и правда Вельрики держится. С честью и верой служил Крезу Мудрому, тому, что по счету пятым правителем был от битвы Пепла и Злата. Не искал и не хотел никогда Тур другой судьбы, акромя как живота своего не жалея и хотеек иных не ведая, защищать страну свою и ее люд от недругов и напастей. Оттого, разменяв уж сорок пять зим, ни жены, ни детей не зовел, дружину верных вэрингов за семью почитая.

С той поры, как почил Крез Мудрый, и взошел на престол его сын, сам себя прозвавший Великим, не знает покоя ярл Тур и его войско. Лишь спадает с дорог распутица, да воды Фьордов сбрасывают оковы льда, шлет правитель Вельрики вэрингов в поисках Авадали, страны, что в легендах драконьим логовом названа. Богаты эти походы на добычу, жемчуга и злато, а порой и янтарные россыпи, да только лишь соседей тревожат они, да на границах смуту сеют. Не по душе Туру набеги разбойничьи, будто не славные мужи великой Вельрики, а тать полночная, да не в правилах ярла приказы нарушать.

Так было до той поры, покуда янтарная дракониха, приплодом отягощенная, не спасла вэрингов от неминуемой гибели. Крез же Великий, как прослышал о чудесном спасении и крылатой ящерке, взвился испуганной птахой, задрожал осиновым листом и с пеной у рта приказал найти и убить погань древнюю.

Да только не мог и дальше Тур супротив чести идти, а в приказе Крезовом лишь трусость да страх за шкуру свою признал.

Из песни слов не выкинешь.

Поутру в «Драконьем брюшке» пекли пироги славные на всю округу. Заглядывали за ними и с богатого Купечьего двора, и с открывающихся затемно кузниц. Поговаривали, что и сам Крез Великий любит побаловаться Рёниной ватрушкой с яблоком да мочеными ягодами. А кто попроще довольствовались румяными с капустой или сытными с потрошками. Лепешки, сдобренные смальцем и молодым овечьим сыром, и те не залеживались.

Не тревожа мерно храпящего Тура, Рёна наспех заплела косу, подколола на груди фартук брошами в виде спящих драконов и спустилась на кухню, где стряпухи уже, весело переговариваясь, ставили пироги в печь. С порога заметила вэрингов – юного Мошку и другого, с рудными* (ржавыми, медно-красными) вихрами. Хотела возмутиться, да пригляделась – работа спорилась, а что лясы девкам с парнями поточить захотелось, так в том вреда нет. Говорил в основном старший, Мошка лишь поддакивал, за обе щеки уплетая полбяную кашу из глиняного горшка.

– На моей памяти в третий раз Крез нас по Авадаль шлет. На дает ему покоя обитель первых ящуров, – вещал рыжий. – До самого Меларена дошли, добычу знатную привезли, уж думал, вернусь в родной стад, женюсь на сметливой молодке, вроде тебя.

Вэринг подмигнул зардевшейся стряпухе, та шутливо отмахнулась, склонившись к тесту и пряча на устах довольную улыбку.

– И что помешало, служивый? – Рёна усмехнулась, отметив, как все подобрались, а Мошка и вовсе вскочил с лавки, даром что в пояс кланяться не стал.

– Драконы помешали, вот что, – буркнул вихрастый, недовольный тем, что румяная стряпуха перестала ему лыбиться, стесняясь хозяйки.

– И как, позволь спросить, те, кто сотню лет уж как подохли, помешать могли? – женщина прошла по кухне, пробуя начинки, подмазывая бока поднимающихся пирогов взбитым яйцом, подвигая горшки, стоящие на краю, одним касанием делая хорошее лучшим.

– Не все ящуры сгинули, как оказалось, – брякнул Мошка, но тут же осекся под суровым взглядом старшего. Но осмелел, встретив любопытный взгляд самой младшей из чернавок, драящей в углу здоровый котел. – Своими глазами живую драконицу видел так близко, как вас сейчас.

– Брешешь! – уперев руки в бока, возразила Рёна.

– Да чтоб меня навье племя под полной луной растерзало! – юный вэринг вспыхнул от возмущения.

– Ну-ну! Говорят, терзанья ночных дев не столь страшны, сколь для души пагубны. Вкусивший однажды, на людских баб уж не посмотрит, – рыжий лукаво глянул на понравившуюся стряпуху, наблюдая, удалось ли ее смутить. Та лишь гордо распрямилась и, глянув на хозяйку за женской поддержкой, возразила:

– Те так говорят, кто девки хорошей не ведал.

Вэринг примирительно улыбнулся:

– Мелкий не врет. Мы уже обратный путь держали, как на ладьи накинулся шторм такой силы гнева драконьего, что и бывалые кормчие не видали отродясь. Из пяти лодок две сразу в щепу разнесло – разметало по Фьорду. Темно стало точно ночь непроглядная. Ветер свищет, волна за волной накрывает. Ярл приказал к бортам и мачте привязаться, да только не все ловки как наш воевода. Кого за борт смыло, а кто от страха последний ум потерял. Одно дело врага рубить, лицо его видя, и другое, когда сам Драконий Пращур на тебя гневится. Мошку, вон, Тур что котенка за шкирку выловил, когда тот уже соленой воды до синевы нахлебался.

– Неправда, я за мечом нырнул, – насупился младший вэринг.

– Да хоть за калачом с баранками, без ярла б ты с водяным уже пировал да русалок радовал, – рудный хохотнул, беззлобно хлопая Мошку по спине. Затем огляделся и, довольный увиденным, гордо расправил плечи, выпячивая грудь – все бабы на кухне, включая хозяйку, слушали его с раскрытым ртом.

– Так вот, не видать ни зги, ладьи наши разметало, от дружины невесть сколько осталось, про сохранность добычи уж и думать забыли, как вдруг грохот такой, точно скалы вдоль Фьордов рушатся – то нас на камни подводные бросило и днище пробило. Чую – тонем! Я быстрей к ярлу, стало быть, его спасать, да товарищей выручать…

– Заливай больше! – встрял обиженный Мошка. – Видел я, как ты со страху в борт, как в мамкин подол вцепился!

Рыжий и бровью не повел:

– Говорю ж, соленой воды нахлебался, вот и мерещилось парнишке всякое. Так вот мы с ярлом кого смогли за пояса схватили и тут-то лодка наша ко дну и пошла, и мы бы следом, да только взорвалось черное небо янтарным заревом, словно солнце выглянуло, моргнуть не успели, как уже летим.

– Летите? – молодая стряпуха ахнула, а чернавка отложила котел.

– Чтоб мне с места не сойти! Не как птицы или листья на ветру, а взмываем вверх зажатые в лапах огромного ящура. Каждый коготь размером с кубок, а крылья в размахе – туч не разглядеть! Она нас на берег одного за другим перенесла.

– Она? – Рёна прищурилась. – Ты впотьмах шторма и причинное место разглядеть смог?

Рыжий хмыкнул:

– Не до того было, хоть и любопытно, чем ящерки от баб отличаются. Когда последнего живого из волн достала, стихия унялась и проясняться стало. Солнце вышло из-за туч и в лучах его на просвет во чреве драконьем проступил ящур мелкий, нерожденный. Так и узнал.

– Вон оно что…. – хозяйка «Драконьего брюшка» задумчиво погладила брошь на фартуке. – Значит за этой добычей Крез наемников снарядил и вас отправил.

Вэринги помрачнели и переглянулись между собой.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».