Гришка Отрепьев

– Это мне решать, что они говорили!..

Человек чуть не поперхнулся:

– Говорили о том, что державу, её границы некому защищать…

– А ещё что говорили?

– А ты не казнишь?..

– Нет! Я же тебе, моему соглядатаю, велю говорить правду…

– А говорили они ещё то, что хотят послать к полякам сына князя Романова, к польскому королю: якобы он – царевич Дмитрий, чудом спасшийся. И попросить у него защиты, а взамен отдать ему северские земли, если он признает царевича Дмитрия и даст ему волю, чтоб он завоевал Швецию…

– Как это по-дурному! Польша нам будет Швецию завоёвывать, что ли?..

– Ну, они говорили, что послать какого-то младенца Дмитрия: мол, он поможет…

– Ты что несёшь несусветное?.. Пьян?!

Соглядатай упал на колени:

– Не вели казнить, царь-батюшка!.. Сам, своим ухом слышал – сквозь слюду хорошо слыхать… Ухо чуть не отморозил, слушая их речи…

– Что, так сказали, что Швецию воевать?..

– Да они ещё что многое говорили!.. Может, попросить Швецию и Польшу нам помочь… Всего не упомню… Помню, говорили, что надо в Польшу послать отрока и попросить у него войска, чтоб Швецию воевать…

– Да нету у них взрослых сыновей – ни у Романова, ни у Шуйского!.. Ладно, иди… Я думать буду… Тебя не видели?..

– Чуть не «прихватили» – на себе князя Шуйского тащили… Я, как собака, в снег зарылся…

– Ладно, иди…

Соглядатай ушёл. «Борода большая, что рой пчёл на дереве, а ума – как у младенца… Ладно, завтра пошлю земских, пусть привезут заговорщиков…» – решил царь.

На другой день земские переусердствовали – привели к царю связанными Романова и Шуйского. Так и стояли они перед ним…

– Кто позволил?!

– Не вели казнить!.. – упали на колени земские.

– Развязать и – вон!..

Те трясущимися руками, побледневшие и с не менее снеговыми бородами, быстро развязали отроков и, пятясь, исчезли. Шли по коридору, крестились:

– Боже помоги уйти!.. Сроду больше не буду указы царя выполнять!.. Сказали: доставить виноватых… А сам готов был нас в землю втоптать… Спасу-моченьки нет!..

– А ну как за это батогов всыплет?.. Враз вылечат!.. – перечил ему другой.

– Лучше батогов, чем смерть!.. Что он с ними теперь сделает?..

– Итак, садитесь, господа князья, за стол – угощать вас буду!.. За речи умные, что вы говорили вчера…

Они переглянулись – царь заметил:

– И не глядите друг на друга!.. Что, хотите Польшу и Швецию пригласить нам помочь?..

– Да, да, царь!.. – закивали они бородами. – Надо, государь, дипломатов… А то, что отдать часть земель, это не измена. Да как отдать – пообещать… Да разве их не обманешь?!.

На стол стали подавать яства: гусь с яблоками, искра чёрная, красная, осетрина… Подали водку некрепкую – градусов семнадцать… Поставили чашки с мясом. Оленина – мягкая, вкусная, ешь – не наешься…

Сели за стол. Молодой отрок налил из кувшина водку всем. Выпили, закусили – прямо из чашки брали руками. Водку пили – не боялись – из одного кувшина она. А вот мясо есть остерегались – смотрели, откуда брал царь, из чашки возле него. Ели, чавкали. Перед каждой плошкой руки вытирали о бороды или скатерть… Ели – трепетали. Знали, что не зря их привезли к царю связанными: что-то ему известно, а на земских он прикрикнул, чтоб скрыть истинность своего решения…

После третьей чарки царь спросил:

– А правда, что вы говорили, что надо попросить помощи у Польши и Швеции, чтоб помогли нам отбиться от врагов, которые окружают Русь?

– Истинно правда, царь!

– У нас своих людей много – отобьёмся!

– Так ведь голод же…

Царь не понял истинного значения слова:

– Не все вымерли!..

– Да, это так… – буркнул Шуйский.

Бориска понял, что их так просто не взять.

Шуйский потянул в рот большой кусок оленины и захватил его зубами.

– А какого младенца вы хотели послать в Польшу: мол, он все вопросы решит?

У Шуйского кусок застрял в горле. Он выпучил глаза, подавившись. Царь смотрел на него, улыбался… Романов дал ему по шее, и тот задвигал челюстями.

– О чём ты говоришь?

– А всё о том, Василий… Иван казнил за тридцать лет три тысячи, Генрих за этот срок казнил семьдесят тысяч. А Карл Девятый за ночь – сто десять тысяч человек! Вырезали всех под корень гугенотов… А я ещё ни одного не отправил на кол…

– Милостивый государь, ты у нас святой!..

– Я не святой, вы хорошо это знаете… Сидите, ешьте, пейте. А завтра собирайтесь – и в свои вотчины!.. Отрок, – сказал он юноше, – пробуй пищу, и пусть они после едят. Мне не сидеть с изменниками за столом одним! – И он пошёл, неся посох Грозного…

Оставшись один, он думал: «Романова надо сослать. А вот Шуйского… Этого надо держать при себе, чтоб был рядом, и если что – рот ему закрыть…»

Утром Романов, погрузив скарб, отправился в свою вотчину… Гришку Отрепьева Романов отправил в монастырь: решил, что он донёс.

…Игумен монастыря в этот день 1601 года обходил кельи. Он интересовался, как живут послушники, монахи в своих кельях. Смотрел, всё ли у них чисто. Все ли вовремя молятся, почитают Бога? И кроме общих молитв, бьют ли поклоны Богу в келье? Усердно ли, с прилежанием читают божественные книги: Библию, Евангелие? Чтят ли обычаи предков? Так ли крестятся? Не проникла ли эта зараза – католицизм – в кельи? Не утешают ли тайно в сладострастии девушек?..

Был случай. Донесли ему, что к монаху одному в келью тайно проникает девушка и что любят её вдвоём. Послушник, что стоит на воротах, тайно пропускает её в келью. И что женщина молодая за скудную еду ласкает их по очереди. В государстве, где наступил голод, всё может быть. Особенно этот монах, Юрий на миру, а после пострига Григорий, Отрепьев. Особо любознателен и зело к знаниям тянется. И читает Библию на греческом языке, и становится непокорен, строптив. Весь углубился в книги. Только читает не те, которые надо. Читает римлян непотребных. Особливо стремится читать поэта Лукреция Кара – запрещённые книги в христианстве и всех его ветвях. Не раз игумен проводил с ним беседы, жёг отобранные у него книги. Но он доставал другие – получал за работу. И откуда их чёрт принёс на нашу голову?!. Игумен при упоминании чёрта крестился. И продолжал вспоминать. Надо бы наказать его, выдрать как следует. Но слишком умён. Игумен сам любитель книг вольнодумных. Но он – одно, у него зрелый мозг, его с пути Господнего не совратить… А этот двадцатилетний юноша больно грамотен!.. Раз в беседе с ним брякнул: «А что, отче, если Земля не стоит, а крутится вокруг Солнца?..» Да за такое, за ересь такую на дыбу его, негодника!.. Покачнуть веру в Бога и Аристотеля!.. – затряс бородой тогда игумен. Посох поднял, хотел огреть его, окаянного, вбить ему через хребтину истинную веру… Но сам ляпнул, что Лукреций Кар сказал, что Вселенная бесконечна, а что Земля не является центром мироздания. Высказал мысль Аристарх Самосский несколько тысячелетий назад.

Игумена чуть удар не хватил, чуть сердце не лопнуло. Сидя на стуле, прохрипел: «Воды!..» Григорий кинулся к ведру деревянному, поднёс ему в деревянном ковшике воду. И он пил и лил воду на бороду, которая была похожа на муравьиную кучу. Глотнув водички, игумен пришёл в себя. Встал, стуча посохом об пол, закричал: «Смотри, Гришка, я не посмотрю, что ты – сын дворянина! Не сносить тебе головы!.. И не гордись своим отцом – худородный он у тебя, и только по жалости владык Рюриковичей стал дворянином!.. Богу молись день и ночь, Богу!.. Без Бога – ни до порога! – по такому завету жили наши предки!..» И ушёл. Приказал все книги у него убрать, а его держать в строгости и смотреть за ним: чего доброго, он, начитавшись вольнодумных книг, посягнёт на власть! «Ох, грехи наши тяжкие…» – вздыхал он и шёл в свою келью.

Доложили ему, что не больно он чтит устав монастыря и святые книги. А это до добра не доведёт. До хорошего не докатится. И вот и сейчас он пришёл в келью монаха, а она пуста. Одежда монаха брошена… Куда он ушёл? К полякам. Знал он, что ходил он не раз к врачу-поляку, что был во дворце царя, но потом уехал он с младенцем Дмитрием в Углич. Мог туда поехать, а ещё хуже – за границу… Говорил он, проговаривался при нём, хулил строй царский. Мол, за границей университеты, науки везде, а наш царь-батюшка только и делает, что воюет… Ну и пусть воюет, земли расширяет, государство крепит… «Развратник твой государь!..» Размахнулся игумен – просвистел посох, но успел отскочить отрок. Ловок, шельмец!.. «Да за такие речи – к лошадям его, на конюшню!..» Отрок смиренно принял такое наказание. Ухаживая за лошадьми, стал он лихим наездником.

Зашлось сердце игумена. Кликнул проходившего послушника: «А ну-ка, отрок, беги на конюшню! Пересчитай мне лошадей да срочно явись передо мной, аки солнце в каждое утро является!..» Отрок не понял его слова, но лошадей пересчитал быстро и доложил, что одной нет. Захолонуло у него в груди. «И ищи его теперь как ветра в поле… Куда помчался? В Ливонию, на границу, а там – в университеты в Европу?.. « «Догнать!.. – прохрипел игумен. – Догнать и привезти! Ишь, басурманин! Бога отринул… Да я ему… Посох разломаю!» Наставлял двух монахов на лошадях: «Догнать и привезти ко мне!..» «Не беспокойся, отче! Вдвоём мы не только Гришку поймаем, а и воробья в поле загоняем!..» – уверили они его. И поскакали.

«Ах, шельмец! Ишь как к наукам тянется!.. Вором стал, Бога отринул, спасения своей души не хочет! Да я его!.. Только поймают…»

Но не к наукам спешил Григорий Отрепьев – к высшей власти. Не только древних философов читал он, не только наукой интересовался он, но и высшей власти на Родине захотел он. Он любил её и мечтал о ней, глядя на царские палаты, когда выходил из монастыря. «Грозный был везунчик: и воитель, и бабник. Завоевал земли. Сибирь ему Ермак подарил. А сколько девок попортил!.. Хвалился, что более двух тысяч… И получил французскую болезнь… Почему не я, а Борис безродный сумел стать царём, а я не могу?.. Он убивцем стал, младенца жизни лишил. Народ его за это не больно привечает. А тут – голод… Самый раз стать мне царём… – думал он, скача в сторону польско-литовской границы. – Может, и покатится моя голова с плахи, всё равно это лучше, чем жить в келье и бить бессмысленные поклоны тому, которого никогда не увидишь и не услышишь… Я вернусь к тебе, Русь, но только не иноком…»

Пылил он по дороге, и мысли его были сконцентрированы. Он думал о том, как захватить власть…

Краков скит

…По улице шли двое: Григорий со своим будущим тестем Мнишеком, ко дворцу иезуитов. Григорий верил в Бога, но не настолько. Тот, кто знает подноготную любой жизни, тот немного её недолюбливает. И здесь, идя за ним и боясь споткнуться обо что-нибудь, он спрашивал, вернее, говорил:

– Настолько это важно – католик я или православный? Мне нравится в вашей религии послабление грешникам – это чистилище. У нас жёсткость и неотвратимость наказания Богом – это ад или рай. А у вас: если ты маленько в жизни подкузьмил, то – в чистилище, на правёж. Значит, потихоньку греши… Затевают ссору пастыри из-за любой глупости: крестишься ты двумя перстами или тремя, налево или направо крест кладёшь, взлетела Мария на небо или умерла… По принципу: если ты в армии не так выполнил приказ командира, то тебя могут наказать… Ты познакомь меня с Богом!

– Его нельзя увидеть.

– Тогда дай мне с ним поговорить!

– Его нельзя услышать.

– Тогда почему мы верим в него?!

– Верим – и всё!..

…Пахло горящим елеем, свет от лампады падал на коленопреклонённого Гришку, на аналой с крестом и Евангелием, на пробритую, словно начинающаяся лысина, макушку, пробритую голову иезуита.

– Ты исповедовался – и Бог отпустил тебе твои грехи!

Дмитрий захотел креститься, но у них движение рук – в другую сторону.

– Сердцем ли ты отрёкся от христианства?

– Да.

– Возлюбил ли ты истину нашей церкви сердцем?

– Да.

– Благо тебе, чадо!.. С усердием ли будешь служить ей?

– С усердием.

– Будешь ли стараться пролить свет истинной религии во тьму ереси?

– Это станет целью моей жизни!..

– Прочти Символ веры!

Он прочитал.

– Аминь, – шепнул ксёндз.

– Аминь! – повторил Григорий.

Патер взял с аналоя крест и Евангелие и поднёс его к Отрепьеву:

– Поклянись над этим Святым Крестом Господним и над Святым Его Евангелием, что не ради суетной славы (он повторил за ним), не ради корысти (он повторил), не ради иных ничтожных благ земных (повторил), но ради души, её спасения вступаешь ты…

– Вступаю я…

– В лоно истинной апостольской церкви. В том целуешь Святой Крест и Святое Евангелие. Аминь!.. Теперь следуй за мной. Я проведу тебя в церковь, – сказал духовник.

«И что за хренота? – думал Гришка, идя за ним. – Я нарушу всё, и я это знаю, и они почти уверены, но всё равно делают это дело… Недаром говорят: научи дурака молиться, он лоб расшибёт!.. Они же понимают, что я совершаю этот обряд во имя того, что я хочу!..»

В церкви у алтаря его ждал Регони. Несколько поодаль стоял Мнишек.

– Церковь приняла тебя в своё лоно! Закрепить надо таинство твоего миропомазания и Евхаристии…

Гришка опустился на колени. Вокруг слышалось пение служителей церкви. Регони подошёл к нему со святым миром, показал ему части тела, слегка ударил по щеке, буркнул: «Мир ти!..» – что означало, что со смирением должен переносить удары судьбы…

Что делать – цель оправдывает средства! Поступает как истинный политик: делает и говорит, что нравится людям, но никогда не будет это выполнять…

– Теперь ко мне в усадьбу поедем, – сказал Мнишек.

К утру Дмитрий въехал в Самбор торжественно. Его встречала толпа, сидящего на белом коне, лицо выражало удовольствие. Оно было и на лицах встречающих. Горланили: «Дмитрий, виват!..» – И на лице такая радость, словно они вступали на трон.

У Мнишека был бал. Отрепьев говорил Марине, подлетев к ней:

– Станцуем мазурку?..

Она кивнула, счастливая. Он не нравился ей фигурой и лицом, но когда он говорил, что «моя жена должна разделять со мной все опасности на пути к трону», она вздрагивала и опускала глаза. Мысль работала лихорадочно: он – тот человек, который ей нужен! Казалось, этот человек смотрит ей в душу. Он говорит, и с его языка срываются её желания и мысли. И он зажёг огонёк в её душе к нему. Мысль сделаться царицей Великой Руси зрела в ней. От этой мысли ей становилось легко и светло. Что там шляхтич?! Он обладает её телом, но не душой. В конце концов, он просто будет ей принадлежать.

После бала Лжедмитрий удалился. Её в постели любил шляхтич, но ласки его и признания в любви её не трогали. Она дала себе зарок стать женой Дмитрия.

Через некоторое время её стали «обрабатывать» ксёндзы. Нелегко далось ей это. Она знала, что он – слуга её дома, и вдруг такое вознесение! «Меня будет любить мужик!..»

До их обручения её стали «обрабатывать»: «Тебе выпала высокая доля, высокий подвиг, может, даже пострадать для славы Бога!..» И она согласилась с ним обручиться.

…Был ясный августовский день. Сердце Дмитрия легко билось в груди. Были праздники, теперь настали будничные, рабочие дни. Надо было принимать государственное решение. Вон какое воинство вокруг него! И с ними он пойдёт на Москву! И они посадят его на трон!..

В половине октября Самозванец перешёл границу Руси…

…Она не прощала ему даже то, что он не отдал ложку слуге, что он не знает очерёдность блюд, когда ест. Его заскорузлые ногти. И его страсть к семечкам. Когда он говорил со служащими, выпивая: «Пся кровь, у вас настоящего нет? Пьёте какую-то бурду… Где бы самогона достать?!» Доставали… Когда напивался, приставал к служанкам, в сарае на сеновале приставал к женщинам: «Озолочу, любушки! Только дайте утешиться…»

А раз по-пьяне пристал к фаворитке короля. Надрался самогоном и встретил её в вестибюле. Она шла в шикарном одеянии. Но он знал, что её платье сделано на манер фаворитки французского короля. Легко и быстро снималось платье, чтоб королю было доступно тело женщины. Не может же король ждать, когда она снимет свой корсет и панталоны… Всё для него было легко и доступно.

Когда он встретил её в вестибюле, пошёл к ней, раскинув руки, и стал ловить её. Она – в сторону, и он туда.

– Ваше величество!.. – забилась она в его руках.

– Озолочу!.. – дышал он ей перегаром в лицо.

Её лицо пылало гневом, ледяным холодом веяло от её глаз.

– Пусти!.. – толкнула она его.

Он откачнулся в сторону. Она пошла. Он её шлёпнул по заду.

– Ой!.. – вскрикнула она.

Чтоб не огорчать короля, ему не доложили об этом, но она знала.

И когда, сидя за столом, она наблюдала за ним, как он объедает косточки, а концы их обгрызает, чмокает губами, она брезгливо морщилась. И это его прочат ей в мужья!..

Она всё-таки приставила к нему слугу, который консультировал его, как вести себя в обществе. И тот говорил ему, что брать, как есть. Он же, лёжа на постели, рыкал на него:

– А пошёл ты к чёрту! Плевал я на ваш этикет!.. Вот возьму Русь, тогда что ни сделаю, это и будет этикет!.. Ты знаешь, кем я хотел бы быть?

– Кем?

– Змеёй.

– Почему?

– Она ест лёжа!

Смеялся, тряся животом, слуга говорил:

– Я согласен, ваше величество, с вами, что вы будете великим государем!.. Но сейчас, ваше величество, ваш этикет – это ваша ценная дорога к трону. Наш король – добрый человек. Но католики очень чопорные люди…

– Ваши католики мне не нужны! Пока они помогают мне, я их приближу, а потом – пинком под зад!..

– Ваше величество, держите эти мысли при себе! Не дай Бог кто-нибудь услышит… Вы должны помнить о выгоде. Ваши слова не делают вас великим политиком. Надо такие мысли держать в тайне…

И он подошёл к двери, высунул голову, осмотрелся. Убрал голову и закрыл дверь.

– Слава Богу, никто не слышал… – этим как бы говорил, что ему можно доверять, он не тот, другой: предан ему душой и телом, ему можно доверять всё.

Когда его послала к Дмитрию, чтоб научить политесу, он затрепетал. Он понял, что и ветер подул в его сторону. Птица счастья выбрала его. И он эту птицу счастья не упустит. Он будет рядом, будет верен ему, он будет докладывать ей лишь то, что ей известно и видимо. Что, не дай Бог, он скажет ей подобное, что он слышал от него о Дмитрии. Он скорее свой язык вытащит на полметра и отрубит. Но не скажет. Будет рядом. А там, в Руси, он повернёт всё по-своему. И может быть… От той неожиданно прилетевшей мысли он задрожал, передёрнулся и глянул на Гришку: уж не догадался ли он, о чём думает он?.. Он даже дёрнулся и готов был упасть перед ним на колени, просить прощения за мысли свои, за мечту дерзкую… А что? Гришка – царь, а он – приближённый, и « я счастливее всего его»!.. «Так может, его убрать и себя выдать за сына царя? И, если кто против, у меня в руках польская шляхта, отборные войска. И, к чести сказать…»

…Вечер. Возле костра сидят двое – отправил их приближённый к Гришке Отрепьеву. Недалеко пасутся кони. Слышно их фырканье – видно, звери пугают их, потому и фыркают…

Один говорит другому:

– Ох, от этого дела, на которое мы идём, муторно на душе у меня… Грех-то какой – царя жизни лишить!

– Подумаешь, что мы, что ли, убьём Бориску?! Бог убьёт его… Зачем он позволил на Землю явиться такому сильному, с ядом, грибу?.. И зачем люд от мала до велика любит грибы?

– А я почём знаю?

– Вот наша задача – только положить в грибы грибочек бледной поганки. Значит, ни ты, ни я не знаем, какое таинство есть в нём… Из-под земли оно появляется, к деревьям не липнет и на них не растёт…

– Примут ли нас во дворце?

– Мы и не полезем на глаза царю Фёдору… Ох и умён, сатана!.. Сколько лет царствует!..

– Да много ли? Седмицу…

– Какую седмицу?! Царь Фёдор не царствовал, лишь был на троне. А царствовал он же… И хорошо царствовал – кровь не лилась! Только что на нём гибель людей от голода… Бог за наши прегрешения допустил такое… Он-то мог и душу отдать…

– Но не отдал!..

– Хлеб он давал…

– Но не велел открывать хранилища монастырей!

– А то – богово!.. Он не велел забирать у них.

– Я бы забрал, глядя на страдания народа.

– Ты понёс чёрт знает что! Да когда это цари жалели народ?! Каждый возносился до неба, себя считал чуть ли не богом… А как же? Без этого нельзя, если они – радетели государства… Давай спать! За разговором-то и росу не заметили, как она пришла…

Они утихли. Вскоре погас и костёр.

А утром, когда заря на небе, как девица, надела розовый платок, двое подъезжали на конях к Москве. Слезли с коней, отпустили их. Сняли с себя одежду, нарядились в крестьянские рубахи, порты, лапти на ноги, кафтаны, видавшие виды, подпоясали верёвками из конопли и пришли на ферму, где были свиньи. Вскоре они нанялись пасти свиней и ухаживать за ними.

Однажды, когда резали свиней для царского стола, один, вытирая окровавленный нож о тряпку, сказал товарищу:

– Настал час гибели Бориса… Боярами скоро будем! Дело сделаем – царевич нас не обидит.

– Ты чего хошь? Аль надумал что новое?

– Как подкинуть грибочек? Надо его перетереть в порошок и сыпануть в кухне в еду царскую – мясо-то повезёшь на царскую кухню!..

– Как это сделать?

– Я уже истолок в муку бледную поганку… С Божьей помощью это сделаем! Мясцо-то будет отравлено порошком!..

– Смоется он, порошок-то…

– Не смоется! Нож длинный, глубоко в мясо влезет, и внутрь напихаем этого порошка…

– Ох, грех большой! Сколько людей может отравиться!

– Не ной! Будем давать мясо порциями, по частям. Остальные будут лежать на леднике… Укропчиком будем натирать мясцо, чтоб запах любой поганый перебить!

– И то дело!..

– Завтра повезёшь мясо во двор… Да смотри, чтоб дух у тебя был крестьянский! Лапти новые, кафтан приличный надень… Шапка должна быть похожа на шапку Мономаха, хоть она без каменьев и из овчины… Если спросят, почему мало мяса, ответь: мол, велели каждый день теперь доставлять свежее мясо в связи с жарой на улице…

Человек приехал во двор на возке. Вышел дворовый. Посмотрел на лошадь, оценил её взглядом, зевнул и потом обратился к человеку:

– Ты, лапоть, что привёз ко двору?

– Да прислали ко двору шмат мяса, свинину… – с поклоном сказал «крестьянин».

– Ну-ка, что у тебя тут есть? – спустился он с крыльца и подошёл к возку.

В траве зелёной, в полотне грубом и невыбеленном лежал шмат мяса с салом. Посмотрел на него дворовый, поднял:

– Я тебя хорошо не знаю, а ну-ка, лижи мясо!

– Зачем? Для чего?

– Для спроса! Кто спросит, тому – в лоб!.. Не кому-то мясо – самому царю!

– Челядь не ест, что ли?

Холоп рассмеялся:

– Ест… глазами! Да постные щи по полведра… Каждый так ест, словно через плечо выливает… Эх, деревня!.. Ну, лижи, говорю! Да ты язык не жалей, ты его, как собака в жару, высовывай и работай! Ну вот, так-то верней будет, и мне спокойней… Ну будя, а то ненароком разойдёшься – ещё зубами вцепишься! Езжай с Богом!

Мужик кивнул, кинулся на таратайку и, погнав лошадь, не глотал слюну, как верующий мусульманин-фанатик в период поста Рамазана не глотает слюну, он ехал и плевался до первого родника в балке. Подъехав к ключу, он подбежал к нему и стал набирать горстью воду, наливать в рот и полоскать, наклонялся и сливал изо рта воду на землю, крестился и снова полоскал рот и сливал на землю воду. Шептал: «Боже, пронеси!» Дрожал от страха: «А ну как мясо всё пропиталось и я через несколько часов сам умру?..»

Ехал после, говорил: «Страх-то какой! Эдак можно и задом ослабеть!.. Но-о-о, застоялась!..» – заорал он на лошадь, которая шла ленивым шагом. Она рванула и понесла, колёса со спицами слились в сплошной круг. «Но, лярва!» – шумел «крестьянин» и гнал её, пока она не набила пену меж ног и пена клочками летела с неё. Тогда только перевёл её на шаг…

Ждали отравители. Но не получилось у них. Одна из молодых борзых, когда повариха ушла на мгновение в подсобку, забежала, схватила этот кусок и, как волк тащит овцу, бросив её на хребтину, удрала, а за ней – свора собак… И вскоре от мяса осталась мокрая трава – съели и не отравились.

А царь – отравился. Чем – непонятно. Цианиды уже были известны – видно, кто-то ещё «позаботился». Говорят, пищу, которую вкусил царь Борис, потом давали принародно челяди. Собаки съели – и не отравились. И зашептал народ: «Бог это сделал – не угоден он стал Богу! Царевич Дмитрий ему угоден!..»

По Руси – крестьяне, Дмитрия люди, думая, что им уготована расплата, такой «марафон» своим ногам устроили, что не угнаться!.. И решили, что это их рук дело. Раз сбежали, значит, в вине сознались. Так решили все.

Лишь один из челяди втайне усмехался. Это он сумел заменить еду, которую дали собаке, и она съела и не отравилась… Ох как много врагов было у Бориса Годунова! Хоть кровь не лил, но его кровь не пролили – заставили в теле остаться.