Пикник и прочие кошмары

– Как удачно, – сказала мать. – Весь пляж в нашем распоряжении. Я боялась, что прекрасная погода выгонит всех на природу.

– Давайте прогуляемся вокруг бухты, – предложил Лесли. – Расстояние небольшое, и открывается хороший вид.

Согласившись с этим планом, мы припарковались и, навьюченные провиантом, напитками и подстилками, зашагали по гальке.

– Мне необходимо на что-то опереться, – сказала мать. – Иначе разболится спина.

– Правильно, сидеть надо культурно, – согласился Ларри, – не то кишки завяжутся в узел, а от этого бывает язва и все такое. Внутренности гниют, еда проваливается в желудочную полость.

– Ларри, милый, может, не стоит перед едой? – попросила мать.

– Обопрись на скалу, – посоветовала ей Марго.

– Отличная мысль. Вон там, в тенистом уголке.

Только она туда направилась, как от скалы отвалился здоровый кусок и с грохотом упал на гальку, а за ним с шипением посыпались струи песка.

– Нет уж, спасибо, – сказал Ларри. – Без меня. Я вовсе не горю желанием быть заживо похороненным.

– Послушай, вон черный валун, как раз посередине пляжа, будет на что опереться.

И Лесли направился туда, побросал поклажу, накрыл валун подстилкой и еще подложил мягкие подушечки. Мать приковыляла и заняла удобное местечко. Ларри присел рядом, а мы расстелили свои подстилки, уселись на гальке и стали распаковывать наши несметные припасы.

– Странный здесь запах, – пожаловался Ларри, набив рот слойкой с карри.

– Морские водоросли, – объяснил Лесли. – Они всегда попахивают.

– Они считаются полезными для здоровья, – вступила Марго. – Особенно для легких.

– Вряд ли этот запах полезен для легких, – покривила носом мать. – Очень уж… очень уж он… резкий.

– Он накатывает волнами, вместе с ветром, – предположил Ларри.

– Мм. – Марго закрыла глаза и сделала глубокий вдох. – Прямо чувствуешь, как он очищает легкие.

– Только не мои, – возразил ей Ларри.

– Ветер переменится, и запах уйдет, – весело бросил Лесли, отрезая себе большой кусок пирога с дичью.

– Я очень надеюсь. Он довольно тяжелый, – сказала мать.

Какое-то время мы ели молча, а потом Ларри втянул носом воздух:

– Запах стал еще хуже.

– Это зависит от ветра, – успокоил его Лесли.

Ларри поднялся и стал осматриваться:

– Не вижу я никаких водорослей, только у самой воды.

Он подошел к нам и снова принюхался.

– Теперь понятно, почему вы не жалуетесь, – с горечью сказал он. – У вас-то не пахнет. Воняет там, где сидим мы с матерью.

Он принялся осматривать место, где мать с удовольствием ела корнуэльский пирог, запивая его вином. Вдруг он издал такой вопль ужаса и ярости, что мы аж подскочили, а она пролила вино себе на колени.

– Мать честная! – заорал Ларри. – Вы только поглядите, куда этот идиот нас посадил! Неудивительно, что мы тут задыхаемся. Мы наверняка умрем от тифа!

– Ларри, дорогой, зачем так кричать? – Мать вытирала юбку носовым платком. – То же самое можно сказать спокойно.

– Нет, нельзя! – огрызнулся он. – Невозможно оставаться спокойным перед лицом такой… такой мерзости!

– Ты о чем, дорогой? – не поняла мать.

– Ты знаешь, на что ты опираешься по милости твоего сынка?

– На что? – Она бросила нервный взгляд через плечо. – На валун.

– Это не валун, – с угрожающим спокойствием произнес Ларри. – А также не груда высохшего песка и не окаменевший таз динозавра. Это не имеет никакого отношения к геологии. Знаешь, на что мы с тобой вот уже полчаса опираемся?

– На что? – Мать струхнула не на шутку.

– На труп лошади. Огромного коняги.

– Чушь, – не поверил Лесли. – Это валун.

– У валуна бывают зубы? – саркастически поинтересовался Ларри. – Глазницы? Остатки ушей и грива? Послушай, из-за твоего злого умысла или глупости мы с матерью можем подхватить смертельную болезнь.

Лесли встал, чтобы взглянуть поближе. Заодно и я. И точно, из-под подстилки торчала голова, очевидно когда-то принадлежавшая лошади. Вся шерсть выпала, и кожа, многократно омытая морской водой, сделалась темно-коричневой. Рыбы и чайки выели глаза, из оскаленной пасти торчали пожелтевшие зубы, как два ряда могильных обелисков.

– Странно до чертиков. Я был готов поклясться, что это валун.

– Если бы в свое время ты потратился на очки, это спасло бы нас от больших неприятностей, – резко заметил ему Ларри.

– Откуда я мог знать? – воинственно отозвался Лесли. – Ты ожидал увидеть на пляже здоровенный конский труп?

– По счастью, я не так много знаю о поведении лошадей, – ответил Ларри. – Она могла окочуриться, купаясь. Но это никак не извиняет твоей исключительной глупости: предложить сгнивший труп в качестве шезлонга мне и матери.

– Чушь собачья, – отмахнулся Лесли. – На вид настоящий валун. Конский труп и выглядеть должен соответственно. Короче, тут нет моей вины.

– Он не только выглядит как труп, еще и пахнет трупниной, – продолжал Ларри. – Если бы твоя носовая перегородка не была отключена с рождения, как и твой интеллект, ты бы обратил внимание. Этот запах своеобразной амброзии достаточно красноречив.

– Ну-ну, дорогие, не надо ссориться, – попросила мать.

Она ушла с подветренной стороны и зажала нос платком.

– Смотри, черт возьми! Я тебе сейчас покажу.

Лесли отбросил подушки и сдернул подстилку, обнажив потемневший и полумумифицированный остов. Марго вскрикнула. Конечно, если ты знал, что перед тобой конский труп, все было понятно, но можно было понять и Лесли: с учетом зарытых в гальке ног темно-коричневый кожистый торс легко было принять за нечто другое.

– Ну, видишь? – торжествующе воскликнул Лесли. – Чем тебе не валун?

– Ничего похожего, – холодно заметил Ларри. – Что есть, то есть: окоченевший конский труп. Если уж принимать его за что-то другое – разве что за какого-нибудь слабоумного члена жокейского клуба.

– Вы так и будете до вечера спорить о конских трупах? – не выдержала Марго. – От вас, мужчин, можно сойти с ума.

– Да, Ларри, дорогой, давайте уйдем отсюда и найдем более подходящее место для ланча, – сказала мать.

– Я предлагаю послать вперед Лесли. Может, на этот раз он присмотрит окочурившуюся корову или пару овец. Кто знает, какие еще зловонные трофеи нас ожидают? Утонувшая свинья стала бы прекрасным дополнением к меню.

– Ларри, прекрати, – твердо сказала мать. – С меня хватит этого запаха, чтобы еще выслушивать такие разговоры.

– И в чем моя вина? – брюзжал Ларри, пока мы шли по пляжу. – Разве не Лесли нашел эту аппетитную полуразложившуюся победительницу дерби? Вот кто Бёрк и Хейр в одном лице[4]. На него и нападай.

Мы прошли дальше по пляжу, наши аппетиты быстро разгорелись от свежего соленого воздуха и перепалки, трупный запах нас больше не мучил, и мы набросились на еду с удвоенным рвением. После чего, набив желудки и, пожалуй, перебрав вина, мы все провалились в забытье и спали долго и крепко. Вот почему мы пропустили изменения погоды. Я проснулся первый. Сначала я решил, что уже вечер, так как вся бухта была погружена во мрак, но потом посмотрел на часы: всего пять. Быстрый взгляд наверх сразу внес ясность. Когда мы еще бодрствовали, небо было бледно-голубым, а море все переливалось, сейчас же небосвод приобрел оттенок сланца, а вода, ему под стать, сделалась иссиня-черной, и волны угрожающе вздымались под порывами ветра. Горизонт был черен как смоль, рассекаемый молниями, и до моего слуха донеслись не такие уж далекие раскаты грома. Я тут же поднял тревогу, и все уселись, полусонные, осоловелые. Через несколько секунд до них дошло, какой метеорологический кульбит произошел, пока они спали.

– О боже! – воскликнула мать. – А ведь крыша Министерства авиации обещала…

– Кошмарная страна, – сказал Ларри. – Только отчаянному мазохисту может нравиться эта жизнь. Здесь все умерщвляет твою плоть – от домашней еды до закона о торговле спиртными напитками и от женщин до погоды.

– Скорей в машину, – приказал Лесли. – Сейчас ливанет.

Мы наспех собрали провиант и все движимое имущество, сумки, коробки и двинули по пляжу. Из-за споров вокруг конского трупа нас слишком далеко занесло, и теперь до машины надо было топать и топать. На полдороге нас застиг дождь. Сначала упало несколько крупных капель, а затем тучи словно прорвало, и хлынул сплошной поток. Через считаные секунды мы были мокрые насквозь. Ледяной дождь. Стуча зубами, мы взбежали на холм, где стоял наш «роллс», и тут перед нами открылась новая беда. Джек, убаюканный безоблачным небом, не стал поднимать крышу, и сейчас внутри стояли глубокие лужи.

– Дьявол! – заревел Ларри, пытаясь перекрыть шум ливня. – Здесь хоть у кого-то сохранились остатки разума?

– Откуда я мог знать, что пойдет дождь? – обиделся Джек.

– Оттуда, что он всегда идет на этом острове, больше похожем на мокрую губку.

Лесли с Джеком попытались поднять крышу, но быстро выяснилось, что по какой-то причине это невозможно.

– Бесполезно, – отдуваясь, объявил Лесли. – Придется на всех парах мчаться к ближайшему укрытию.

– Отлично! – отреагировал Ларри. – Я всегда мечтал о том, чтобы проехать в сезон дождей на кабриолете.

– Да прекрати ты уже стенать, – огрызнулся Лесли. – Мы все одинаково промокнем.

Мы забрались в машину, и Джек рванул, чтобы поскорей довезти нас до укрытия, но крики и рыки с заднего сиденья заставили его сбавить обороты. Дождь хлестал нас по лицу. Примерно через полмили машину затрясло, и мы поняли, что проколота шина. Джек, чертыхаясь, тормознул, и они с Лесли принялись менять покрышку, пока мы все сидели в гробовом молчании, поливаемые дождем. От прически, которую Марго сооружала с таким тщанием, остались пряди, висевшие крысиными хвостами. Мать как будто в одиночку преодолела Атлантический океан. Но хуже всего смотрелся Ларри. Он опустил уши своей охотничьей шапки, и дождевые потоки – Ниагарский водопад в миниатюре – струились ему на колени. Тартановый костюм, вбиравший в себя воду с жадностью песчаных дюн Сахары, и без того тяжелый, поглотив десяток галлонов жидкости, висел на нем, точно мокрые доспехи.

– Мать, объясни мне, что ты имеешь против меня? – спросил он, когда Джек и Лесли вернулись в машину и мы поехали дальше.

– Дорогой, ты о чем? – не поняла она. – Я против тебя ничего не имею. Не говори глупости.

– Я не верю в случайности, – продолжил он. – Слишком уж хорошо все спланировано. У тебя, видимо, была тайная психологическая установка меня уничтожить. Почему ты не задушила меня подушкой в колыбели? Зачем убивать меня в расцвете сил?

– Ларри, ты говоришь такие глупости. Если бы тебя сейчас слышал посторонний человек, он бы мог подумать, что ты говоришь серьезно.

– Я говорю серьезно. Не важно, мои издатели будут в восторге от скандала. «Известный романист погиб от рук матери. „Я это сделала, потому что он мучился“, – призналась она».

– Ларри, ты можешь помолчать? – не выдержала мать. – Как же ты меня расстраиваешь.

– Пикник – это твоя идея.

– Но крыша Министерства авиации… – начала она.

– Довольно, – взмолился он. – Если ты еще раз произнесешь эти слова, я закричу. Одна надежда, что их всех там убило молнией.

Тем временем дорога вывела на самый верх прибрежных скал. Потемнело, как в сумерки, а порывы ветра раскачивали дождевую завесу так, что за несколько шагов невозможно было ничего разглядеть. От золотых вспышек молний и оглушительных раскатов грома прямо над головой мать и Марго взвизгивали от страха. И тут мы прокололи вторую шину.

– Ну вот и всё, – философски заметил Джек, съезжая на обочину.

Повисло короткое молчание.

– Что значит «всё»? – поинтересовался Ларри. – А поменять колесо слабо́? Может, вы там не заметили, но нас поливает дождь.

– Нет, – последовал короткий ответ, а уже затем пояснение: – У нас только одна запаска.

– Одна запаска? – Ларри словно не верил собственным ушам. – Боже! Какая организация! Какое планирование! Если бы Стэнли вел себя подобным образом, он бы до сих пор искал Ливингстона![5]

– Ничего не могу поделать, – сказал Джек. – Мы уже использовали запаску. Никто не ждет двух проколов подряд.

– Быть готовым к неожиданностям – в этом и заключается искусство жизни.

– Вот тебе неожиданность, – вступила Марго. – Если ты такой умный – давай!

– Даю, – неожиданно для всех сказал Ларри. – Когда ты окружен болванами, остается надеяться только на себя.

С этими словами он не без труда вылез из машины.

– Ты куда, дорогой? – спросила его мать.

– Туда. – Он показал пальцем. – Видите человека в поле? Не спрашивайте меня, что он там делает под проливным дождем. Небось деревенский дурачок. Но, возможно, я смогу у него узнать, где находится ближайший коттедж или гостиница с телефоном. Мы туда пойдем пешком и вызовем аварийку.

– Как ты все здорово придумал, – восхитилась мать.

– Я бы так не говорил. Просто когда ты со всех сторон окружен глупостью, любое логичное решение покажется гениальным.

Он пошел по дороге, а я направился следом, не желая ничего пропустить.

Мы подошли к полю. Вдали мужчина прохаживался между посадками, что-то весело насвистывая себе под нос. Плечи он закрыл от дождя мешковиной, а голову – еще одним мешком. Время от времени он нагибался, внимательно разглядывал росток, а затем его выдергивал. Может, и правда деревенский дурачок. Мы к нему направились между посадками. Мокрая земля липла к подошвам, как черная патока, и вскоре мы уже тащили на себе по пять лишних фунтов на каждом ботинке.

– Мой костюм уже весит восемьсот фунтов, да еще башмаки… у меня сейчас случится инфаркт, – отдувался Ларри.

– Эй, привет! – закричал я мужчине издалека.

Он разогнулся и поглядел на нас, грязных, заливаемых водой.

– Добрый день! – откликнулся он.

– С такой метеорологической историей, казалось бы, английский язык должен как-то модифицировать приветствия, – сказал мне Ларри. – Разве не абсурд говорить «Добрый день», когда и Ной не рискнул бы отправиться в плавание?

Когда мы приблизились, Ларри включил все свое очарование, насколько это позволял его смехотворный вид:

– Извините, что побеспокоил вас. У нас сломалась машина. Не будете ли вы так добры сообщить нам, где находится ближайший телефон, чтобы вызвать аварийную службу?

Мужчина внимательно нас разглядывал. У него были голубые глазки с огоньком и ястребиный нос, а лицо напоминало румяное осеннее яблоко.

– Телефон? – переспросил он. – Здесь нет телефона. Нельзя вызвать, нет телефона.

– Это я понимаю, – терпеливо покивал Ларри. – А где находится ближайший?

– Ближайший? Ближайший… Дайте подумать… Я давно никуда не звонил… Джефф Роджерс живет в том конце долины, но у него телефона нет… и у миссис Чарльтон, которая живет вон там… Лучше всего, сэр, вам дойти до перекрестка, а потом направо. Увидите – «Бык»… это паб, и у них есть телефон… по крайней мере прошлой весной, когда я туда заглядывал, был.

– Понятно, – сказал Ларри. – А как отсюда добраться до перекрестка?

– Хорошая прогулочка, сэр, – сказал мужчина. – Добрых три мили.

– А нельзя ли поточнее?

– Хорошая прогулочка, все время в гору.

– Это не так важно, – заверил его Ларри. – Но нам нужны точные указания…

– Дам-ка я вам Молли, – сказал мужчина. – Так будет быстрее.

– Мне как-то неудобно беспокоить вашу жену…

Слова Ларри были встречены взрывом смеха.

– Жену! Жену! Вот уж насмешили, сэр. Молли мне не жена, это моя лошадь.

– Вот как. Вы очень добры, но я уже давно не ездил верхом, к тому же у нас сегодня был неудачный опыт с лошадью.

– Нет-нет. Не верхом, а на двуколке.

– Ясно, – сказал Ларри. – Но тогда как мы ее вам вернем?

– Да не беспокойтесь, сэр. Просто закрепите получше поводья, и она сама придет домой. Она всегда ко мне приходит. Ничем не хуже жены, сэр, и пусть моя старушка не обижается. Если я в пабе перебираю, они меня кладут в двуколку, и Молли без лишних слов везет меня домой.

– Сообразительное животное. А в вашу двуколку шесть человек поместятся?

– Да, сэр. Главное, ехать медленно, а если в гору, то двоим лучше вылезти и идти пешочком.

Мы обогнули живую изгородь и за ней обнаружили Молли, покрытую мешковиной, задумчиво жующую что-то в своей торбе. Она была крепко сбитая, как эксмурский пони, только вдвое крупнее. Двуколка красивая, просторная. Мужчина отвязал Молли и протянул вожжи Ларри, а тот поспешил вручить их мне.

– Ты у нас зоолог, вот ты и погоняй, – приказал он.

Мужчина дал нам указания, которые, как обычно в сельской местности, изобиловали путаными деталями: «слева увидите расщепленную молнией ель» или «впереди будет овечье пойло, которое можно обогнуть». Мы заставили его повторить все указания дважды, после чего, наговорив ему добрых слов, залезли в двуколку. Молли, видимо подзамерзшая на приколе у изгороди, с готовностью откликнулась на мои подбадривания и резво затрусила в сторону дороги. Домочадцы встретили нас хохотом, они не верили своим глазам.

– Ты собираешься нас отбуксировать таким образом? – обратился Лесли к брату.

– Нет, – последовал суровый ответ. – Это транспортное средство доставит нас в убежище с телефоном. А если привязать к колесам ножи для пикника и Марго изобразит из себя Боудику[6], при определенном везении мы переедем какого-нибудь селянина и отрежем ему ноги.

После некоторых препирательств нам удалось убедить домочадцев покинуть мокрый «роллс» и пересесть в такую же мокрую, но мобильную двуколку. Ливень успела сменить морось, что было еще хуже, так как она пробирала до костей. Молли, повернувшая уши назад, чтобы слышать мои похвалы ее сноровке, старательно делала свое дело, и мы ходко продвигались по проселочным дорогам. Через каких-нибудь двадцать минут мы оказались в совершенно незнакомой и необитаемой местности.

– Дорогой, я надеюсь, ты знаешь, куда мы едем, – озабоченно сказала мать.

– Конечно знаю, – отмахнулся Ларри. – Указания хозяина огненными буквами выжжены в моем мозгу. Джерри, возле вон того дуба поворачиваешь направо, а потом второй поворот налево.

Какое-то время мы ехали молча, пока не добрались до перекрестка без дорожного знака. Не успел Ларри дать указание, как Молли уже повернула налево.

– Вот видите! – торжествовал Ларри. – Она со мной согласна. Даже бессловесные лошади сразу чувствуют прирожденного лидера. Ее хозяин наверняка посещает этот паб, так что дорога ей хорошо известна.

Мы углубились в мокрый, сочащийся влагой лес, где на нас хлопали крыльями вяхири и подозрительно пикировали сороки. Дорога петляла среди вымокших деревьев.

– Нас ждет расчудесный деревенский паб. – Ларри потянуло на лирику. – Жаркий огонь в камельке согреет нас снаружи, а горячий виски с лимоном – внутри. Хозяин, скромный крестьянин, будет скакать вокруг, исполняя наши желания, пока мы греемся у камелька…

Тут мы свернули за угол, и Ларри проглотил язык. В пятидесяти ярдах, утопая в грязи, стоял наш «роллс».

У Молли, может, и были недостатки, но где живет хозяин, она знала точно.

Первое плавание

Как бы хорошо ни был подвешен у вас язык, мозг может дать слабину, когда вы попытаетесь описать Пьяцца Сан-Марко в полнолуние, напоминающую раскрытый нарцисс. Дома, словно слепленные из крошащейся пересахаренной нуги, в роскошных коричневых, красных и утонченно-розоватых осенних тонах. Сидишь и, как завороженный, наблюдаешь за фигурками звонарей-мавританцев, появляющихся каждые пятнадцать минут, чтобы ударить в большой колокол кафедрального собора, после чего эхо разнесется по всей огромной площади.

В тот вечер Венеция была необыкновенно хороша, и картину портило только мое воинственное семейство за двумя столами, заставленными питьем и блюдечками с закусками. Идея принадлежала моей матери, а на протяжении всей ее жизни то, что задумывалось как приятный сюрприз, неизбежно оборачивалось фиаско, шаг за шагом приближая ее к тому позорному столбу, который все дети припасли для родителей.

– Могла бы, по крайней мере, предупредить меня заранее. Тогда бы я рискнул жизнью и купил авиабилет. – Мой старший брат Ларри угрюмо разглядывал батарею стаканов, последовательно выставленную перед ним до безобразия счастливым официантом. – Какой в тебя вселился дьявол, что ты купила трехдневный круиз на греческом пароходе? Могла бы еще и на «Титанике»!

– Я подумала, что все будут в восторге. Греки прекрасные моряки, – защищалась мать. – И вообще, это у судна первое плавание.

– Вечно ты кричишь «Волки!» еще до того, как тебе сделали больно, – вставила Марго. – Мне кажется, это была превосходная идея.

– А по-моему, Ларри прав, – неохотно признался Лесли, так как мы не любили соглашаться со старшим братом. – Мы знаем, что собой представляют греческие суда.

– Не все, дорогой, – сказала мать. – Бывают и хорошие.

– Теперь уже ни черта не сделаешь, – мрачно заключил Ларри. – Ты нас приговорила к путешествию на этой чертовой посудине, которую наверняка бы отверг и Старый Мореход[7] в изрядном подпитии.

– Не говори глупости, Ларри, – отмахнулась мать. – Вечно ты преувеличиваешь. Человек в «Агентстве Кука» очень высоко о нем отзывался.

– Он сказал, что там отличный бар, – радостно подхватила Марго.

– О господи, – пробормотал Лесли.

– И наши языческие души омоют самыми омерзительными греческими винами, – изрек Ларри, – как будто выдавленными из яремной вены верблюда-гермафродита.

– Какая мерзость, – отреагировала Марго.

– Послушайте, – по-настоящему завелся Ларри, – меня вытащили из Франции под дурацким предлогом посетить места юности, на что я по глупости согласился. Я уже сожалею, а мы еще только добрались до Венеции. У меня скоро съежится печень от «Лакрима кристи» вместо хорошего честного божоле. В каждом ресторане вместо стейка «шароле» меня заваливают горами спагетти, этой особой разновидностью ленточных червей.

– Ларри, ну что ты такое говоришь! – не выдержала мать. – Как можно быть таким вульгарным?

Притом что в разных уголках площади играли разные мелодии три оркестра, ни на минуту не умолкали итальянцы и туристы и громко ворковали полусонные голуби, казалось, половина Венеции заинтригованно прислушивается к нашим семейным разборкам.

– На корабле все будет отлично, – успокоила всех Марго. – Мы же окажемся среди греков.

– Именно это Ларри и беспокоит, – мрачно изрек Лесли.

– Ну, нам пора. – Мать постаралась заразить всех своей наигранной уверенностью. – Сядем на вапорайзер – и в порт.

Мы расплатились, вышли к Большому каналу и поднялись на моторный катер, который наша мать с ее отличным знанием иностранного языка назвала «вапорайзером». Итальянцы, будучи не столь образованными, называли его вапоретто. Пока мы тарахтели мимо великолепных домов и подернутых рябью отражений фонарей в воде, Венеция открывалась нам во всей своей красе. Даже Ларри вынужден был признать, что иллюминация в Блэкпуле бледнеет рядом с этой. В конце концов мы добрались в порт. Подобно прочим портам, он выглядел так, словно его спроектировал, будучи не в духе, Данте, когда придумывал свой «Ад». Фосфоресцирующие лучи прожекторов превращали нас в героев ранних голливудских фильмов ужасов и забивали серебристый, как паутина, лунный свет. Настроения нам не прибавил даже вид миниатюрной матери, пытающейся убедить трех разбойного вида носильщиков, что мы сами справимся с нашим скарбом. Она с ними объяснялась на самом простом английском.

– Мы Англия. Мы не говорить по-итальянски! – кричала она в отчаянии, добавляя слова на хиндустани, греческом, французском и немецком, никак друг с другом не связанные.

Так она, в сущности, разговаривала с любым иностранцем, будь то эскимос или австралийский абориген, но развеять общую тоску ей удалось ненадолго.

Мы изучали примыкающие к этой части порта виды Большого канала, когда к причалу стало приближаться судно, которое, даже на взгляд самых сухопутных крыс, никак нельзя было счесть пригодным к плаванию. Когда-то его, видимо, использовали как немалого водоизмещения каботажник, но даже в ту давнюю пору, девственно-новенькое и свежеокрашенное, оно явно не отличалось красотой. Сейчас же, не располагая никакими атрибутами, которые в этом призрачно-фосфоресцирующем мерцании могли бы его выгодно подать, оно выглядело просто удручающе. Его несколько лет не красили, здесь и там виднелись на боку большие пятна ржавчины, напоминавшие раны и рубцы. Подобно женщине на высоких каблуках, сломавшей один из них, он сильно кренился на правый борт. Его полная неухоженность смущала сама по себе, но последний изъян обнаружился, когда корабль развернулся, чтобы пристать. На носу зияла огромная рваная дыра, в которую поместилась бы пара «роллс-ройсов». Эту и без того пугающую дефлорацию усугублял тот факт, что не было предпринято никаких, пусть даже самых примитивных, мер, чтобы исправить ситуацию. Листы обшивки от удара загнулись и сплющились в подобие гигантской хризантемы. Буквально онемев, мы наблюдали за маневрами. Прямо над дырой красовалось название корабля: «Посейдон».