Растворяясь в песках

Так что же, выходит, настоящая красота не осознает свою красоту? Только начинает разглядывать себя, как чувства утрачивают глубину, а изящный силуэт превращается в выпирающие кости? Не зря поэты и факиры говорили, что красота – это не явленный во плоти идеал, известный по традиционным описаниям красавицы от пальцев ног до макушки, чувство не появляется только лишь от желания испытать его, а безупречное владение техникой еще не значит искусство. Красота – это искра, пусть формой и нелепа, но не зациклена на себе – как Сид, и даже еще более бесшабашная и наивная. Ну так вот, Сид пришел как он есть, распевая «Бабуля, расслабься». Он наблюдает, как долгие годы жизни распихивают в фургончики и грузовики, достает кошелек, чтобы уладить ссору между родителями, и берет на себя непредвиденные расходы, говорит только по делу, где нужно, добавляя эмоции, а где нужно, убирая, и совершенно не пытается привлечь к себе внимание.

Когда пустеет дом, кто остается радоваться? Только пыль. Забирайся, куда хочешь, сбивайся толстым слоем, где хочешь, – таким толстым, что можно писать, как на дощечке. Направляй свои несметные полчища на лица и морды окружающих. Но и сейчас ей не давали задержаться в комнате Матери – выметали, вытирали и не давали приблизиться к богам.

Кроме Матери и богов, все остальное в эти дни было шатко. Когда и как есть, пить, вставать, сидеть. От регулярного повторения битва за кхичди и паратху вошла в привычку и стремительно превращалась в обычай. В тот день при поддержке Американского центра проходил матч по крикету. Во-первых, им нужно было заставить американцев играть, а во-вторых, Америка – та самая страна, куда сбежала Лакшми[23], отвергнув все здешние молитвы и пуджу[24]. Поэтому Сид и его друзья были крайне взбудоражены.

– Завтрак, скорее! – Выйдя из ванной, он вихрем понесся на кухню. – И я побежал.

Там Сушила, склонив голову, совершала подношение цветов гибискуса богине Кали[25]. Застыв на пару мгновений, Сид закрутился, как прялка, и направился к открытой двери, чтобы позвать Кантхе Рама. Только он открыл, рот, как из помещения для прислуги раздался голос Кантхе Рама, читающего мантру на санскрите:

– О милостивая Кали, разинув рот, ты несешь смерть своим пламенем, ты – погибель свирепого Махишасуры, защити нас своим трезубцем от всякого страха.

– Проклятье, небось, стоит сейчас на одной ноге, а как закончит пуджу, встанет на голову. Лилавати начнет показывать опухшую ногу и жаловаться: «Бхайя джи[26], посмотрите! Так болит, что шага сделать не могу, так и сижу тут, привязанная к кровати». И что тогда?

Тогда:

– Мам! – завопил Сид.

Как раз в это время из ванной появился благоухающий свежестью Старший с полотенцем, обернутым вокруг пояса, и с большим медным сосудом в руках. Он шел к тулси-алтарю[27], расположенному позади кухни, чтобы водой Танги окропить Тулси и Сурью[28]. Он жестом указал старшему сыну на нее. Его жена стояла в углу лужайки под деревом бодхи, склонившись над красно-желтыми нитями, завязанными вокруг ствола. «Мам», – начал было Сид, но со скоростью, присущей спортсменам, проглотил еще не вылетевшее слово, когда увидел, что глаза у нее закрыты и она читает молитву. Она вышла, закончив утреннюю пуджу в доме. На голове вышитая по краям золотой нитью шелковая шаль, купленная в храме Вайшно Деви, в руке латунный поднос для пуджи, на котором разложены цветы, педа[29], глиняные лампадки, сосуд с водой, ароматические палочки. Сид замер. Потом начал двигаться вместе с матерью. Ей предстояло обойти весь дом и остановиться перед каждым божеством. Мама совершает арати[30]: она поднимает поднос и делает круговые движения, окутывая все ароматом палочек, подходит к каждому богу и кланяется. «Когда обойдет всех, я скажу», – успокаивал себя Сид. Но арати должна совершаться у каждого изображения и у каждой статуи бога, за исключением всего одной статуи. Старший сказал, она стоит миллионы и ее купил бы любой музей, но это память об Отце, о тех днях, когда он был окружным судьей, ее нашли на каких-то раскопках, поэтому продать ее нельзя, но она треснутая, поэтому держать снаружи тоже нельзя, и она хранится в бабушкиной комнате в платяном шкафу, за одеждой. В сущности, это никак не меняло дело – поднос для пуджи двигается по всему дому и, отражаясь, поблескивает в каждой картинной раме, ведь здесь нет ни одной стены, где бы в том или ином виде не присутствовал бог или богиня.

Нет, ошибка – в ванной их не было.

На стенах, в нишах, на столах мерцал свет от лампадок и клубился дым от ароматических палочек, мать и сын обходят весь дом – мать молится, сын ждет. Вместе и по-новому близки. Вместе двигаются, вместе останавливаются. Один молчит, другая шепчет. Рукой она направляет пламя лампадки в сторону божества, потом обратно – так, чтобы ко времени арати пламя впитало в себя благословение каждого бога, потом поднимает палочку и несколько раз описывает в воздухе круг, чтобы не обделить никого из них, и тогда их благословения достанутся каждому в доме. А богов несчетное множество – Дурга, Канха, Шива, Шивалингам, Шринатхджи, Кали, Нанди, Саи Баба из Ширди, Нарасимха, Сарасвати, Радха, Кришна, Рама, Сита, Саи Баба из Путтапарти, Хануман, Лакшми, Парвати, Вайшно Деви, Сантоши Мата. Боги на стенах, боги в каждом уголке, боги за каждой дверью и даже боги, укрывшиеся рядом с цветочными горшками – разве есть место, где не было бы бога, – он вездесущий. Потом арати у портретов: дедушка по отцу и дедушка по матери, прадедушка и прабабушка по отцу, ведь боги вселяются в наших предков.

Сид – воплощенное терпение.

Но когда они подошли к стеклянному шкафчику в комнате с телевизором, он сдался. Там стояла коллекция Ганешей[31], собранная его отцом и матерью. Стеклянные Ганеши, металлические и деревянные. Один из искусственной кожи, его они нашли на субботнем базаре. Другой вырезан на орешке бетеля. В общем, начиная с авторского Ганеши из дерева и камня с еле заметно очерченным животом и хоботом и заканчивая современным Ганешей в солнечных очках, который отдыхает в шезлонге и читает книгу в позе лотоса, согнувшись так, что его грудь лежит на животе; а еще пятиглавый, как Равана[32], но не Равана; исполняющий тандава-нритья[33] или поглощенный другим танцем; и с раскрытым зонтом; и произносящий речь в микрофон, кажется, в рубашке и брюках. С каждым днем он представал все в новых и новых обличиях. Никто не удивится, если пока мы перечисляли все это, а мать Сида совершала пуджу, сзади протянулась рука Старшего или еще кого-то и усадила еще одного Ганешу среди его прочих воплощений. Тогда поднос в ее руках развернется, и он тоже будет освещен пламенем лампадки и окутан ароматным дымом.

Каким бы долгим ни казался обход всего дома, здесь предстояло провести гораздо больше времени. «О боже!» – в отчаянии простонал Сид и отправился к холодильнику посмотреть, не осталось ли там чего. Но то были суровые дни.

Он бросился к гаражу и хотел попросить Рупу, жену Виласа Рама, или самого Виласа, чтобы они у себя на скорую руку поджарили омлет или паратху, потому что ему надо бежать. Не успел он достигнуть цели, как они оба показались, звеня колокольчиком, в сопровождении других молящихся:

– Ом джай Джагдиш Харе Свами джай Джагдиш Харе, вмиг избавь от трудностей преданных тебе!

– Мои трудности точно не собираются заканчиваться. Прямое доказательство того, что я не преданный, – должно быть, съязвил про себя Сид. – Пришло время совершить пуджу желудка, а не пуджу богов. Надо найти такое место, куда не проникнет звон и запах этого ритуального шествия, положить голову на колени любимой бабушки и поскорее отправиться на игру.

Он схватил яблоко и вошел, готовясь запеть «Бабуля, расслабься, давай станцуем буги-вуги» и уже совершенно не рассчитывая на омлет, но застыл в недоумении:

– Неужто и сюда проникла вся эта божественная братия?

Бабушка, непонятно в какой момент, подняла трость и теперь лежала на спине, вытянув ее под углом в девяносто градусов. Глаза закрыты, застыла, как статуя, – как будто явилась из других миров.

Трость направлена ровно вверх, но прежде чем Сид засмеялся или отвесил какую-нибудь шутку, с той стороны раздался голос:

– Я калпатару, дерево желаний.

Было ли это спровоцировано другими божествами, живущими в доме, или еще чем-то – никто не знает, потому как есть многое, чего не знает никто.

27

Озабоченность собралась складками на лбу Лилавати, когда она услышала эту новость. Та самая Лилавати, которая была женой Кантхе Рама, свекровью Сушилы и матерью Красавчика, чье настоящее имя было Чампак и которому Старший помог научиться водить машину и получить государственную службу, но его выгнали из гостевого дома для чиновников, потому что он пьяным сел за руль машины члена Государственного Законодательного собрания Бабу Миджаджи Лала джи, хотя и пытался заглушить запах спиртного ароматным супари-паном, но без конца открывал переднюю дверь и сплевывал красный табачный сок, к которому примешивался запах дешевого местного самогона, его-то и учуяла дочь Бабу Миджаджи Лала джи, сидевшая как раз позади водительского кресла, и, когда открывалась передняя дверь, алкогольные пары устремлялись в ее сторону, возможно, на нее даже попало несколько капель, которые, к счастью или к несчастью, она не могла увидеть в темноте, но счастливее всех был сам Бабу Миджаджи Лал джи, который когда-то управлял двуколкой и был просто Миджаджи, а получив членство в Законодательном собрании, стал одновременно и Бабу, и джи, теперь он спал и бодрствовал в выбеленной до хруста домотканой одежде, которую могла запятнать одна лишь мысль о красной от пана слюне, а так как он был чиновником, то даже крохотная капля могла порядком подмочить его репутацию, но занавес тьмы не способен остановить запахи, и нос дочери потопил лодку Чампака, ее жалоба была услышана, и водителя уволили, тогда-то Старший и прозвал его Красавчиком, а когда Кантхе Рам или Лилавати начинают упрашивать: «Бхайя джи, уж пристройте куда-нибудь», Старший вынужден им напоминать, что уже пристроил и тем самым уберег несмышленыша от тюрьмы, иначе он так бы и не оставил дурных привычек, а где теперь я могу за него поручиться, но все же поручился, пытаясь снова пристроить, и в итоге тот получил шанс наняться в рабочие к строительному подрядчику в другой город, а Старший его заверил, мол, если освоишь профессию, то сам станешь подрядчиком и тогда будешь зарабатывать столько, что представить даже не можешь, но после того, как я уйду на пенсию, тебе придется бесплатно построить мне дом, а еще дом Сиду, и все засмеялись, а вот Фусса, к примеру, был всего лишь слесарем в какой-то организации и делал там что-то такое с ванными – положить плитку, поменять кран или душ, стал большим спецом, сначала занимался унитазами и раковинами, а потом перешел на окна, полы, стены, итальянскую мозаику, двойное остекление, раздвижные двери, душевые кабины, а потом начал делать всякие модульные кухни, потом стал получать контракты на дом целиком, и погляди-ка, как вальяжно слезает со скутера и раздает указания толпе рабочих, которые покуривают биди у ворот и ждут, что сегодня им перепадет работенка: ну-ка дайте боссу Фуссе пройти, и видишь, несмотря на такое имя – Ф-с-с-с и сдулся – он стал боссом, и ты станешь Красавчиком боссом, но и там Красавчик кое-как протянул три месяца, потом стал водителем грузовика, потом таксистом, потом долгое время от него не было вестей, а потом каким-то ветром занесло обратно в родительский дом с отбитой почкой, Старший костерил его последними словами, но оплатил лечение и лекарства, а глубокой ночью Кантхе Рам и Лилавати, взяв предварительно отпуск, увезли его в деревню, вернулись они спустя довольно долгое время, и Красавчик уже был в сопровождении своей молодой жены Сушилы, казалось, парень остепенился, но поговаривали, что нет-нет да и вспомнит старое, по крайней мере, на ум приходит та ночь, когда Сушила отказалась открывать дверь, а он стал фальшиво орать: «Я увидел твои захмелевшие глаза, и сердце мое сразу стало пьяницей», тогда Сушила с грохотом распахнула дверь и отвесила ему такую пощечину, что она еще долго отдавалась эхом в ночи, пение умолкло, как и храп Старшего, который до сих пор напрасно сотрясал воздух, пытаясь вразумить: «Будь потише, кругом живут большие чиновники», теперь в домах этих чиновников Красавчик вешает шторы – и те, что крепятся на кольца, и модные, и роскошные, и жалюзи, у него есть сын и дочь: Принц и Куколка, которые, придя из школы или наигравшись, стучат в кухонное окно, когда им вздумается, и просят: «Эй, мам, дай воды со льдом», или что-нибудь поесть, иногда им разрешают войти в дом со словами: «Ладно, помогите маме, уберите посуду и вытрите» или: «Принесите с грядки кинзы, только не выдирайте ее целиком», а когда войти не разрешают, то они, пряча глаза, все равно проскальзывают, и если кто-то их заметит, то спешат скрыться, на что жена Старшего взрывается: «А ну, развернитесь и поздоровайтесь как следует! А что это у вас во рту? Почему берете тайком? Не можете попросить, если что-то нужно?» На это они, конечно, отвечают госпоже: «Нет, мэм, ничего нет во рту, мэм», на ходу пытаясь проглотить все разом и одновременно говорить, закашливаются, а госпожа продолжает: «Матери следовало бы обратить внимание на привычки своих детей, иначе дело плохо кончится», – и еще долго по дому разносится ее брюзжание, но в этот день ничего такого не произошло, только бабушка Принца, которая была старая, но не такая старая, как та бабушка, которая все время лежала на кровати в своей комнате, наморщила лоб и серьезным голосом сказала: «Та бабушка – дерево желаний», услышав это, ее внук Принц под предлогом сказать кое-что Сушиле, зашел в дом и, не глядя по сторонам, с мыслью, раз он никого не видел, то и его никто не видел, – так или иначе, никто ему не помешал – он бесстрашно вошел в комнату старой Матери и тихонько прокрался к изголовью, чтобы еще раз услышать то, что она сказала утром, когда лежала, подняв свою трость.

Она молчала.

– Что это, Мата джи?[34] – Принц попытался разговорить ее и украдкой оглянулся вокруг.

Но некому было застать его врасплох: Старший отправился в офис, чтобы разобраться с оставшимися делами, госпожа уехала проследить, как идет обустройство нового дома, Сид был на матче по крикету, а Принц был теперь падишахом.

– А что ты слышишь, когда спишь?

Может, вопрос, заданный ребенком, способен привести в чувства любое существо? В кровати началось какое-то шевеление, и трость, прошедшая путь от «невстану» до «новаястану», которая малость сникла во сне, встрепенулась и вытянулась наизготовку или, скажем, была поднята под прямым углом, хотя и встала по собственному желанию, и она слегка встряхнула старую Мать, тогда та сжала одну руку в кулак, другую положила на грудь, проснулась и сказала:

– Я калпатару, дерево желаний.

Мальчишка от радости засмеялся и побежал делиться новостью со всеми слугами в округе, и их смех взрывался хлопушками то там, то здесь.

28

Если час настал, то кто угодно может стать кем угодно или чем угодно. А если оказался в правильном месте, то еще лучше. Можно бесконечно обсуждать провал Мухаммада ибн Туглака[35] и успех Ганди – одному суждено было оказаться в нужное время в нужном месте, а другому – нет. То же самое можно сказать о писателях Г. В. Десани и Салмане Рушди. Или об актерах Дилипе Кумаре и Амитабхе Баччане. Бесспорно лишь одно: если бы в этой истории женщина подняла свою новую трость под прямым углом, придумав этот новый способ использования, в какой-то другой момент, то, вероятно, ничего бы не произошло, и все, что последовало потом, тоже не случилось бы. Вот если бы Старший или его жена были дома, когда Мать превратилась в дерево желаний, то они ни за что бы не позволили плодоносить этому бредовому порождению: «Трость – это всего лишь трость, старая она или новая. Ну-ка все по домам! И нам пора». С другой стороны, если бы они были дома, значит, и другие чиновники, живущие по соседству, тоже были бы дома, тогда все слуги были бы заняты работой по хозяйству под пристальным взглядом господ, а не судачили бы где-то у ворот, за углом или еще в каком-нибудь укромном местечке и не прохлаждались бы, развалившись по-хозяйски и попивая чай (бывало, некоторые даже баловались кофе), и не болтали бы беззаботно.

И когда Принц вихрем носился по округе с таким треском и грохотом, что казалось, вдруг наступил Дивали[36] и кругом взрывают хлопушки, то другие дети вместе с их родителями как раз все услышали – нужное время и нужное место совпали. Начался переполох, и вся толпа, нахмурив в недоумении брови, пришла к Лилавати выяснять, что это за история с деревом желаний.

– Вы что, не слышали про дерево желаний?

– Это еще что?

– Дерево желаний.

Принц прямо там улегся на спину и, направив вверх палку, закричал:

– А вот что!

Вокруг посыпались искры смеха, и волна веселья уже почти накрыла всю толпу, как вдруг лицо Лилавати покраснело от гнева:

– Это не повод для смеха, – взвилась она. – Речь идет о добродетели и набожности, вот послушайте!

Она отряхнула муку с обеих рук на поднос, накрыла замешенное тесто миской, вымыла руки, вытерла их о край сари, примостила круглый плетеный табурет между цветочными горшками и оставшимися здесь личными машинами – чиновники уехали в свои офисы на служебных, – уселась и со всей серьезностью принялась за рассказ:

– В Чамоли, откуда я родом, есть дерево желаний, оно растет в городке Джошиматх. Оно всегда стоит зеленое, ни один листок на нем не сохнет и не опадает. Люди со всего света съезжаются, чтобы поклониться ему. Великие святые совершали аскезу и просили искупления грехов под его сенью. Риши Дурваса[37] погрузился в медитацию под деревом желаний.

– Так Мата джи – это риши Дурваса? – Принц перестал смеяться.

Проходившие мимо или проезжающие на велосипедах тоже остановились и стали слушать с серьезным видом.

– Как не злиться, когда все вокруг ноют да кудахчут? Она на них всю свою жизнь растратила – только представьте, сколько ей лет! А они только и знают, что ныть да кудахтать.

– Ой-ой, а что же будет делать Мата джи, если ее разозлить? – начали спрашивать дети со всех сторон.

– Смотрите, – стал увещевать один из взрослых, – нельзя желать ничего плохого, потому что она даст каждому то, что он хочет.

И он рассказал историю одного человека, который устал и случайно уснул под деревом желаний. Когда он проснулся, его ужасно одолевали голод и жажда. Конечно, он захотел пить и есть. А тут глядь – и перед ним уже накрыт стол. «Это еще что?» – удивился он и обрадовался. Потом наелся досыта и напился. Когда он опять почувствовал усталость, ему захотелось, чтобы у него была кровать: «Эх, вот если бы сейчас тут стояла хотя бы старая кровать с рваной сеткой, как славно бы я растянулся на ней!» Тут же рядом откуда ни возьмись свалилась старая кровать. Человек улегся на нее, но в душу его закралось сомнение. «Что происходит? – Он испуганно посмотрел вверх на дерево, раскинувшееся над ним. – Уж не притаился ли там ракшас?1 Откормит меня, а потом как выскочит, запихает меня в рот целиком да и сожрет!» Так и случилось – с ветки спрыгнул демон и тут же с жадностью проглотил его.

Какая-то девочка заплакала:

– Там внутри ракшас, он меня слопает. Хрум-хрум.

– Нет, дочка, нет, ничего такого не произойдет, – начали шептать со всех сторон.

Пока девочку успокаивали, вспомнили еще сотню историй про это чудесное дерево. В частности, все узнали, что оно появилось во время пахтанья океана[38][39].

– Дети, корни этого дерева на небе – посмотрите вверх, теперь – вниз, а теперь всмотритесь внутрь дома – ветки его пронизывают всю вселенную, и желания тех, кто стоит под ним, будут исполнены. Так вот послушайте, Мата джи стала деревом желаний. В ней великая сила. Прикоснитесь к ее стопам.

Люди, сложив руки в почтительном жесте, выстроились в длинную очередь и друг за другом стали заходить внутрь, чтобы припасть к ее стопам. Она лежала, подняв трость, которая теперь, подобно ветви, склонялась под сорок пять градусов.

– Мата джи, сделай так, чтобы она вышла замуж, цвет кожи темноват, но в работе по дому ей нет равных, и если семья мужа будет согласна, то сможет ходить к богатым дамам, красить их волосы хной, делать массаж лица, удалять волосы с ног и все такое прочее. Разве кому-то повредит, если чуток подзаработает?

– Мата джи, пожалуйста, благослови его! Он медленно печатает на компьютере, поэтому его не взяли на работу, теперь он купил курс за девять тысяч. С вашим благословением все получится, его руки станут быстрее!

– Брат отца прибрал магазин к рукам. Вышвырни его!

– Пусть в нашей деревне будет электричество!

– Пусть у Дханно будет сын!

– Сделай так, чтобы я прыгнул в Ямуну с того нового моста, и пусть я сразу научусь плавать, Ма джи, как собака, которую бросают в воду, и переплыву с одного берега на другой, и все будут смотреть на меня, разинув рты от удивления, ну, всего разочек!

– Установи, пожалуйста, трубчатый колодец у Лалту!

– Мата джи, будет ли у нас настенный телевизор до того, как умрем?

– Сделай так, чтобы он щебетал на английском, как соловей, мы отправили его учиться, пусть удача улыбнется ему.

– Пусть ваши молитвы будут услышаны, а я всегда смогу вам прислуживать.

– Великая бабушка, дядя Сирри, нет, дядя Аччхе, нет, точно Сирри привез мне из деревни такого красивого попугая. Я сделал, как сказал Прамод, – посадил его на плечо и вышел на крышу. Попугай и улетел, великая бабушка! Нигде не могу найти. Я облазил крыши всех соседних домов. Как мне его найти? Улетел высоко-высоко, прямо у меня на глазах. Так высоко, как самолет. А может, позовете его разок? Его зовут Рам Лал.

– Да пребудет радость и покой с тобой, Ма джи! Даруй свое благословение!

– Ма джи, пусть сезон дождей придет вовремя в деревню. А то в прошлом году смыло весь урожай до того, как успели собрать. И дом разрушило потопом. До сих пор выплачиваем проценты.

– Точно! Я никогда не видел снега, только по телевизору. Сделай так, чтобы однажды я проснулся, выглянул в окно и увидел, как падает снег!

– Просто благословите меня и пожелайте долгой счастливой жизни, других желаний у меня нет.

– Ма джи, я сейчас шепотом расскажу вам на ухо то, что никто не должен знать, но я очень переживаю, Ма джи. Мой муж, Ма джи, так вот, а я его жена, ему совсем не нравится эта бородавка у меня над губой, и мне тоже не нравится, мы женились по любви, и он говорит, давай я полижу ее, она размякнет и исчезнет, а иногда даже слегка прикусывает ее, но мне это не нравится, и вот, Ма джи, убери эту бородавку, прошу, сделаешь большую милость, и мы будем жить в любви и согласии, спасибо!

– Избавь нас от жадности! Даруй благополучие и процветание!

– Муджтаба зовет меня в Шарджу, а я хочу в Америку.

– Пусть в моем сердце всегда живет страх Всевышнего, пусть я не пожелаю больше, чем у меня есть, пусть буду жить в радости, пусть ваша рука всегда покоится на моей голове, и больше мне ничего не надо, Мата джи.

Царила совершенно благостная атмосфера, все было так искренне и правдиво, когда Принц, захваченный потоком всеобщих просьб и молитв, сказал:

– Бабушка, а конфетку…

И ровно в это мгновение его взгляд упал на серебряную пиалку, где вместе с пуговицами, бинди и булавками лежало три конфеты. Его просьба была услышана.

– Бабушка? – Теперь он повернулся к Лилавати.

Тогда Куколка попросила маникюрный набор, который лежал под медным гравированным блюдцем из Мурадаба-да, когда-то папа принес его, чтобы покрыть лаком, а она пришла вернуть его и положила обратно в тот же ящик туалетного столика, и в нем есть кусачки всех размеров, а еще плоская шершавая палочка, которая обтачивает ногти и делает их круглыми. Трость качнулась как бы в знак согласия. Куколка протянула руку, достала набор, показала с благодарностью дереву желаний и, приложив его ко лбу, почтительно поклонилась.

К вечеру всякая одежда, старые шали, свитеры, сари, блузки, нижние юбки и много еще чего, в том числе слегка подранный, но очень теплый спальный мешок, набитый гусиным пухом, и две сковородки: глубокая и плоская, которые были отвергнуты из-за антипригарного покрытия и засунуты на верхнюю полку в Маминой комнате, и другие вещи, на которых было ее имя, а оно, по правде сказать, читалось на каждом человеке и на каждой пяди этого дома, что-то хранилось со времен ее молодости, как держатель для икебаны со специальными шипами, к которым крепятся цветы, листья и веточки, а что-то привозили ей в подарок, как полукруглую надувную подушку для шеи, которую берут в самолет, или два толстенных альбома для фотографий, которые уже никто не использует по назначению, но кто же выбрасывает новые вещи только потому, что они устарели… и все вещи, распиханные по разным углам Маминой комнаты, были отправлены туда ждать своего часа, который обязательно придет, но не сейчас. Трость дала свое согласие, и люди с благодарностью уносили все то, что успели нажелать.