Туман над призрачной горой

– А ведь в ней нет ничего особенного, – хмыкнула третья. – Ставлю все пять прошений на то, что эта девица и поступила-то на службу в храм только ради того, чтобы захомутать какого-нибудь рыцаря.

– Счастливица, – вздохнула суми, которая и завела весь этот разговор. – Когда же и я встречу своего единственного? На меня здесь, если и засматриваются, то лишь дряхлые монахи да сопливцы-служки.

Девушки звонко засмеялись. Их пустая болтовня раздражала, словно назойливый комариный писк. Калиса закрыла глаза, пытаясь сосредоточиться. Она хотела обдумать предстоящий разговор с настоятелем, подобрать правильные слова, чтобы смягчить ситуацию, но вместо этого ей в голову пришла совсем другая мысль.

Калиса задумалась о том, как здорово было бы поменяться местами с суми. В отличие от нее самой, они наслаждались беззаботной жизнью, не обремененной никакими тяготами и заботами. Они были свободны. Их должность, пусть и почетная, желанная для многих – всего лишь работа. Суми могли уйти со службы в любой момент. Калиса же не выбирала себе роль жрицы и не могла отказаться от нее. Как дочь Анреншена, она вынуждена безоговорочно следовать его воле и указам.

Ее маленькую вселенную обрамляли глухие стены храма. За почти шестнадцать лет своей жизни Калиса ни разу не покидала его пределов и даже толком не знала, как выглядело королевство, за благополучие которого молилась каждодневно.

Все, что дозволялось жрицам – недолгие прогулки в парке, но обязательно в сопровождении огромной свиты. Когда Калиса была ребенком, ей нравилась компания заботливых нянюшек, но в последние годы все чаще хотелось уединения и свободы.

Будучи дочерью Творца, в иерархии королевства она занимала наивысший уровень: сам король находился на ступень ниже. Но в то же время ее собственная жизнь не принадлежала Калисе. Да, порой она действительно была готова променять свое божественное происхождение на тихую жизнь простолюдинки.

– А пыли-то сколько собралось! Надо бы стряхнуть. А внутри-то, внутри, как все перемешано! Непорядок!

Калиса открыла глаза и повернулась туда, откуда донесся голос служанки. Девушка стояла рядом с небольшим секретером, в котором хранились свитки со священными текстами, и, открыв один из ящичков, оценивающе рассматривала его содержимое.

– Не смей! – воскликнула Калиса, вскочив на ноги.

В комнате повисла неловкая тишина. Служанка у шкафчика застыла в испуге. Остальные суми изумленно уставились на жрицу.

– Священные тексты… – нетвердым голосом промямлила она, почувствовав, как под натиском любопытных взглядов кровь отхлынула от лица. – Лишь я могу дотрагиваться до них.

Такое оправдание внезапному всплеску эмоций звучало вполне правдиво, но все же руки предательски дрожали и противно сосало под ложечкой. Жрица вглядывалась в лица служанок, пытаясь угадать, о чем те думали. Она никогда не повышала голос, и потому подобный поступок, конечно, ошарашил суми. Калиса пожалела, что не сдержалась, но, все произошло так внезапно, не оставив времени на раздумья. Любопытная служанка могла увидеть то, что не предназначалось для ее глаз. Допустить этого Калиса никак не могла.

Девушки стояли молча, не смея даже шелохнуться, лишь изредка переглядываясь друг с другом. Тишина затянулась. От нее буквально звенело в ушах, и Калиса не знала, как сгладить напряжение.

Спасение пришло от двух пожилых монахов. Постучав в дверь, они вошли в покои и склонились в приветственном поклоне:

– Кси-атуа-ноэ, служба скоро начнется. Позвольте проводить вас в храм.

Суми мгновенно засуетились вокруг жрицы: проверили, идеально ли сидело платье, поправили и без того безупречно уложенные пряди волос и опустили ей на лицо вуаль. Лишь после этого она в сопровождении монахов и служанок направилась в храм.

По пути Калиса размышляла, с кем лучше поговорить о безумной затее сестры. Верховный жрец, тар-атуа, отличался крутым нравом. Даже представить страшно, как он отреагировал бы на новость о готовящемся побеге. Лучше ему и вовсе не знать об этом, рассуждала Калиса. Безопаснее обратиться к кому-то из настоятелей.

Крытая галерея заканчивалась массивными дверями, ведущим в храм. Суми не дозволялось проходить дальше, и девушки столпились в сторонке, пропуская вперед жрицу и монахов. Стража отворила двери, и небольшая процессия вошла в просторный зал, украшенный древними фресками и гобеленами.

Проходя мимо величественной статуи Анреншена, – тело человека, голова зверя – Калиса потупила взгляд. Творец мира и ее отец, которого она никогда не видела или видела так давно, что успела забыть, всегда пугал ее. Тар-атуа любил повторять, что это в природе вещей – отцы и должны вселять страх в детей своих. Возможно, в его словах и звучала истина, но легче от этого не становилось.

Калиса заняла небольшое кресло у западной стены, на которой висел огромный белый диск Ши – символ правого глаза Анреншена. В то же время через другие двери в зал вошла Тиа и прошла к креслу у восточной стены с красным диском Ака – символом левого глаза Творца.

Наряды жриц зеркально отражали друг друга: белоснежное платье Калисы украшал затейливый узор алого цвета, красное же платье Тиа было расшито серебряными нитями.

Вокруг суетились монастырские служки, заканчивая последние приготовления к молебну. Жрецы и монахи неспешно заполняли зал, ведя тихие беседы. С улицы доносились глухие удары гонга, созывавшего жителей Эрмемари на службу. На первый взгляд этот день ничем не отличался от других. И лишь два человека во всем королевстве знали, что это не так.

Жрица не сводила взгляд с сестры. Ничто в поведении Тиа не выдавало ее греховных намерений. Сама же Калиса была вся как на иголках, словно это она решила нарушить десяток правил и пойти против установленных порядков. Она почувствовала себя соучастницей тайного заговора, отчего по спине пробежал неприятный холодок.

Наконец все заняли свои места, и монахи вознесли утреннюю молитву, призывая всемилостивого Анреншена послать королевству еще один благополучный день, полный спокойствия и благодати, после чего вновь ударили в гонг.

Настало время для тасого-эма – обряда пяти прошений. Стражники отворили северные двери, около которых уже собрались прихожане. В этот раз людей, решивших пройти обряд, было в два раза больше, чем обычно. Ожидая своей очереди, они заглядывали в церемониальный зал со страхом и благоговением. Согласно древнему поверью, чем меньше времени остается до церемонии, тем ближе жрицы к Анреншену, и тем больше шансов, что Творец откликнется на молитвы. И хотя сами жрицы не замечали особых перемен, несколько десятков человек, пришедших этим утром в храм, твердо верили в то, что в скором времени их желания обязательно исполнятся.

Первым в храм вошел дряхлый старик. Опираясь на кривую палку, служившую ему посохом, он, скрипя суставами, с трудом доковылял до середины зала и начал свою речь.

Основная масса просящих – пожилые люди. В детстве Калиса даже думала, что все жители Эрмемари, кроме суми и служек – старики. Тогда из наивного заблуждения Калису вывел настоятель Цуно.

«Обряд пяти прошений называется так неспроста, – пояснил он. – Его можно пройти всего пять раз за всю жизнь. Обычно люди припасают тасого-эма для особых случаев, которые зачастую так и не наступают. В итоге, многие либо приходят, когда их голова уже поседеет, либо не приходят вообще».

Задумавшись, Калиса прослушала речь старика, но она и так догадывалась, о чем тот мог просить: о здоровье и благосостоянии своих детей и внуков. Обычная история. В таком возрасте люди редко просят что-то лично для себя.

А место старца уже заняла молодая женщина.

– Кси-атуа-ноэ! Мой сын… он умирает! – запричитала она, упав на колени перед жрицами. По бледным впалым щекам катились слезы. Исхудавшее тело содрогнулось от плача. – Он еще совсем кроха. Умоляю! Спасите его!

Все внутри сжалось в тугой комок. Калисе хотелось успокоить несчастную мать, но жрицам не полагалось разговаривать с прихожанами, и она никак не могла утешить рыдавшую женщину. Калиса взглянула на Тиа. Плотная вуаль скрывала лицо сестры, но ее поза выдавала напряжение. Тиа потребовалось много времени, чтобы научиться сдерживать себя и не вскакивать с места всякий раз в попытках поддержать или даже обнять убитых горем людей.

Прихожанка продолжала что-то говорить, но за всхлипами и рыданиями слов уже нельзя было разобрать.

– Твои молитвы услышаны, – раздался звучный голос тар-атуа. Он заговорил так внезапно, что Калиса вздрогнула от неожиданности. – Кси-атуа выслушали тебя и передадут просьбу Творцу. С твоим ребенком все будет хорошо. Анреншен позаботится об этом.

Прихожанка нехотя поднялась на ноги и нетвердой походкой направилась к выходу. Около дверей ее ожидал монах, которому она покорно протянула руку. Мужчина обхватил тонкое запястье своей рукой и небрежно закатал рукав женского платья. Затем, взяв особый инструмент, напоминавший небольшую печать с острыми шипами, вонзил его в бледную кожу. Женщина вскрикнула от боли и попыталась высвободиться из цепкой хватки. Но монах уже много раз проделывал эту операцию – клеймил тех, кто проходил обряд тасого-эма. Он не обратил ни малейшего внимания на слабые сопротивления женщины и выпустил ее руку лишь после того, как затер ранки особыми чернилами, которые уже никогда не сотрутся.

Калиса всегда считала эту процедуру слишком жестокой, но тар-атуа уверял, что это единственный способ поддерживать порядок. «Люди всегда хотят большего. Их воля, они бы сутками толпились в храме, перечисляя свои бесконечные желания. Слабовольные глупцы не понимают, что тем лишь навлекут на себя гнев божий. Наша задача – помогать им не сойти с верного пути, не дать совершить ошибку. И порой в этом деле без жестких мер не обойтись», – объяснял он.

Калиса верила, что все в храме делается ради блага людей, и тем не менее жалела прихожан. Она надеялась и на то, что отец как можно быстрее поможет этой женщине и ее ребенку.

Прожив всю жизнь в храме, Калиса так и не поняла, каким образом передавала просьбы прихожан Анреншену. Он ни разу не являлся ей и не отвечал, когда она обращалась к нему. Однако тар-атуа регулярно передавал вести от счастливчиков, которым помогли молитвы и обряды. Воистину, Творец мира видит все, и могущество его безгранично.

От неожиданной мысли внутри все замерло. Как же она не подумала об этом раньше? Анреншен наблюдал за ними каждую минуту, и он, конечно, уже знал о том, что задумала Тиа! Если ничего не сделать, ее постигнет страшная кара! Такое ведь уже случалось и раньше. Калиса нашла взглядом настоятеля Цуно – ему она доверяла больше остальных священнослужителей. Сразу же после окончания обряда она поговорит с ним.

Но, когда назначенное ею же самой время пришло, Калиса промолчала. И даже когда настоятель Цуно, невысокий пухленький мужчина с добрым взглядом и приветливой улыбкой, словно почувствовав что-то неладное, спросил: «Хорошо ли вы себя чувствуете, кси-атуа-ноэ?», Калиса лишь кивнула в ответ.

– Быть может, вы чем-то расстроены? – продолжал расспрашивать настоятель.

– Нет–нет, все хорошо, – заверила она. – Просто… я слегка утомилась. Тасого-эма отнял больше сил, чем обычно.

Такой ответ, казалось, вполне удовлетворил настоятеля. Он посоветовал как следует отдохнуть, низко поклонился и удалился по своим делам.

Калиса молча смотрела ему вслед, спрашивая саму себя, что же она делала? Вернее, почему не сделала того, что следовало? Но не находила ответа.

***

Вечером Калису вновь навестила Тиа. Сестра старалась вести себя как обычно, но выглядела растерянной. В этот раз она не болтала без умолку, витая в своих мыслях. Калиса прекрасно понимала, о чем размышляла Тиа, и, в конце концов, не выдержав, сама подняла волновавшую их обеих тему.

– Тиа, прошу, просто дождись церемонии, – взмолилась она. – Осталось совсем немного, и мы отправимся туда вместе. Не понимаю, зачем спешить?

Тиа сидела на полу, прислонившись головой к спинке широкой софы. Взгляд девушки был устремлен куда-то в пустоту перед собой. Услышав слова Калисы, она лишь тяжело вздохнула и ответила бесстрастным тоном:

– Я же говорила, ни одна из избранных не возвратилась в Йослинду.

Йослинда. Так Тиа называла божественный мир, откуда явилась. Это слово не упоминалось ни в священных писаниях, ни в молитвах. Несколько раз, подгоняемая любопытством, Калиса намеревалась расспросить об этом мистическом крае настоятеля Цуно, но каждый раз сдерживалась, боясь, что тот потребует рассказать, откуда она узнала о нем. Поэтому приходилось довольствоваться скудными объяснениями Тиа. Но сестра не любила говорить о покинутом доме. Каждый раз, вспоминая о Йослинде, девушка грустнела на глазах.

– Ты всегда говоришь, что тебя призвали в храм не из обители Анреншена, но тогда откуда?

– Нас призывает вовсе не он, – возразила Тиа, – а Иллит и Саэнлэ, матери всего живого.

– И все-таки я не понимаю, – нахмурилась Калиса.

– Я тоже, – вздохнула Тиа. В ее глазах блеснули слезы. – С самого первого дня, как оказалась на этой треклятой горе, я перестала что-либо понимать. Быть может, если я окажусь в родных местах хотя бы ненадолго, Иллит и Саэнлэ вернут мне ясность. А разве тебя никогда не мучили вопросы, на которые ты не могла найти ответов?

С этими словами она поднялась на ноги и ушла, даже не пожелав доброй ночи.

Калиса же вместо чтения вечерних молитв вышла на небольшой балкон и жадно вгляделась в горный пейзаж. Внутри нее бушевал ураган эмоций. Видеть сестру в столь подавленном настроении было больно, но сердце терзали и иные чувства.

Йослинда. Мир дочерей Анреншена. Тиа помнила его до мельчайших деталей, но Калиса, отправленная в Эрмемари еще в младенчестве, ничего не знала об этом месте.

Прежде она никогда не задумывалась о родине. Но это и не казалось чем-то важным. Лишь служение в храме имело смысл. Все изменилось с появлением Тиа. Калиса слушала ее рассказы о благословенном крае и впервые в жизни испытывала зависть. Ей тоже хотелось узнать о том мире больше, хотелось увидеть его собственными глазами. В глубине души она всегда верила в то, что когда-нибудь окажется там снова, но слова Тиа разбили все надежды: «Ни одна из избранных девушек не возвратилась в Йослинду.»

Какое же тогда будущее ожидало ее? Новый мир? Новый храм? Калиса и не думала противиться воле отца. Она была готова принять все обязанности, которые возложит на нее Анреншен. Но она солгала бы самой себе, если бы стала отрицать, что желание сестры увидеть Йослинду не заразило и ее. Вот почему она не смогла ни о чем рассказать настоятелю. Вот почему до сих пор хранила все в секрете.

Внезапный порыв ветра пригнал свинцовые облака. Калиса поежилась от холода и вернулась в комнату. Взгляд жрицы упал на секретер, и утренняя тревога нахлынула с новой силой. Она подошла к шкафчику и открыла его. Та суми была права: к свиткам давно не прикасались, и их покрывал толстый слой пыли. Но именно из-за этого Калиса и использовала секретер в качестве тайника.

Она взяла один из манускриптов и слегка потрясла. В руку выпала небольшая стопка бумаг, перевязанных кожаной тесьмой. Листы давно пожелтели от времени, края их были обуглены. Калиса в который раз вгляделась в непонятные письмена.

– Что же ты хотела мне этим сказать? – прошептала Калиса, нахмурившись.

Глухой раскат грома вырвал девушку из мрачных раздумий. Она поспешно вернула бумаги обратно, надеясь на то, что после утреннего инцидента боязливые служанки еще долго не подойдут к злосчастному секретеру.

Глава 3

Если верить документам из архива, храмовый комплекс построили около трех сотен лет назад. И кем бы ни был его архитектор, он спроектировал все таким образом, чтобы никто не смог проникнуть в здание незамеченным – легче пробраться в королевский замок, чем в обитель Анреншена. Принцу Адирису потребовалось немало времени, чтобы досконально изучить планировку комплекса и его внутренние распорядки, прежде чем рискнуть пробраться туда.

Всю необходимую информацию он получил от своих верных шпионов. Они же донесли, что в храме уже давно творилось что-то неладное. Все началось с внезапной кончины старшего хрониста в прошлом году. Тар-атуа публично объявил, что летописец сильно захворал и, несмотря на усердные молитвы за его здравие, вконец исчах за считаные дни. Верховному жрецу, конечно, не перечили, но знающие люди шептались меж собой о том, что хронист до последнего дня своей жизни был крепок как мул. А кое-кто даже уверял, что видел на теле покойного раны, которые могли оставить лишь острые клинки, а не таинственные недуги.

Но странные события на этом не закончились. Не прошло и недели после похорон летописца, как исчезли несколько суми. Жрецы до сих пор уверяют, что девушки просто выполняют особо важные поручения, потому и не могут отлучиться из храма повидать свои семьи. Вот только с тех пор ни одна живая душа не видела этих служанок своими глазами.

А недавно надежные информаторы сообщили еще более занятную весть – в храме появилась лжежрица.

В последний раз Адирис встречался с кси-атуа два года назад, в свой девятнадцатый день рождения. По давней традиции, достигнув совершеннолетия, принц должен был отправиться на первую в его жизни охоту за стенами королевства. Советники настаивали на том, чтобы он не гневил Анреншена самонадеянностью и как подобало благочестивому прихожанину попросил у Творца защиты во время похода.

Адирис не верил, что молитвы могли чем-то помочь. Во всяком случае, они не спасли жизни его матери и младшей сестры, которую та носила в утробе, хотя тысячи подданных ежедневно молились за здоровье королевы и благополучное разрешение от бремени. Но все же согласился, чтобы его просто оставили в покое. Не хотелось и расстраивать отца, чье здоровье заметно пошатнулось после смерти жены и ребенка.

Узнав же о подмене одной из жриц, принц стал наведываться в храм намного чаще. Этому особенно обрадовались вельможи, наивные глупцы полагали, что наследник престола наконец-то подался в религию. А он просто наблюдал за святошами.

Лунный свет лился сквозь узкие окна крытой галереи, но большая часть широкого коридора погрузилась в тень. Согнувшись в нелепой, неподобающей для наследника престола позе, Адирис прятался за огромной и весьма уродливой, на его взгляд, вазой. Но за неимением иных укрытий приходилось терпеть этот позор. К тому же его укрытие находилось почти напротив дверей в покои одной из жриц.

Адирис нервничал. Даже королевским особам не дозволялось проходить дальше церемониального зала. За вторжение на запретную территорию любого нарушителя ждала страшная кара – либо пожизненное заключение, либо изгнание из Эрмемари. Он не собирался проводить остаток жизни ни в темнице, ни в землях варваров, но жгучее любопытство возобладало над здравым смыслом.

Роскошные чертоги дочерей Анреншена утопали в тишине. Суми, выполнив последние поручения, давно отправились в комнаты для прислуги, а до очередного обхода караульного отряда оставалась еще половина часа. Принц хотел воочию увидеть самозванку. Доносчик сообщил, где и когда может выпасть подобный случай, но время было на исходе, а девушка все не появлялась. Адирис решил, что велит казнить горе-шпиона, если окажется, что рисковал этой ночью зря.

Две девчонки, живущие в храме, сами по себе никогда не интересовали принца. Их Адирис считал лишь живой бутафорией для ритуальных представлений. Дочери Анреншена только и делали, что восседали на тронах, молча выслушивая прихожан, да радовали взоры людей во время праздничных церемоний. Куда больше принца заботило то, что святоши – во главе с тар-атуа – постоянно лезли в дела дворца. Отца такое положение дел вполне устраивало, а вот Адирис не хотел мириться с тем, что напыщенные жрецы будут вечно указывать ему на то, как управлять королевством. Долгое время он мечтал найти способ избавиться от гнета Храма, и вот, казалось, такая возможность подвернулась. Если удастся заполучить доказательства темных делишек, которыми промышлял тар-атуа, его можно будет легко приструнить.

Эта мысль настолько захватила принца, что последние недели он не мог думать ни о чем ином. Обретя смелую надежду, он боялся, что она рассеется, как предрассветный туман. Одни лишь доклады доносчиков не помогали успокоить разум и снять напряжение. Адирис хотел лично убедиться в том, что в его руках наконец-то появились мощные рычаги давления на Храм. Именно поэтому, несмотря на опасность и возможные последствия, он рискнул пробраться в чертоги кси-атуа.

Но с каждой секундой принц все сильнее жалел о своем легкомыслии. К тому же он начинал сомневался в правдивости слухов о появлении лжежрицы. Время стремилось к полуночи, но до сих пор ничего не произошло. Ночь шла своим чередом. За окнами галереи тихо шумели деревья, да порой ухали хищные птицы. Из покоев кси-атуа не доносилось ни звука.

Близилось время обхода. Оставаться в обители жриц было опасно, да и бессмысленно. Но в момент, когда принц уже собирался покинуть свое укрытие, двери в покои кси-атуа распахнулись, и чья-то фигура выскользнула в коридор. Адирис замер в напряжении.

На первый взгляд казалось, что он смотрел на дочь Творца. Аспидно-черные волосы – безусловный признак божественного происхождения – доказывали это. Ни один смертный в королевстве не рождался с темными волосами. Вот только лицо девушки… Всем известно, что кси-атуа похожи друг на друга как две капли воды. И, насколько помнил Адирис, жрицы выглядели иначе. Теперь все стало на свои места, и принц понял, почему лица девушек внезапно стали скрывать под плотной вуалью.

Девушка быстро огляделась и легкой, бесшумной поступью скрылась во тьме длинного коридора. Точеный силуэт испарился, словно призрак в предрассветный час.

Пока принц гадал, что бы все это значило, сонную тишину разорвали мужские голоса. Дыхание вмиг перехватило, ладони взмокли от волнения, сердце заколотилось о ребра. При всем уме и находчивости Адирис не смог бы оправдаться, попадись на глаза караульным.

Времени, чтобы улизнуть незамеченным, не осталось, и выбирать приходилось из двух худших вариантов: либо оставаться в сомнительном укрытии, либо…

Принц быстрым шагом направился к покоям кси-атуа и постучал в дверь. Конечно, жрица могла поднять шум, и тогда его все равно поймают, но оставалась призрачная надежда уговорить девушку не выдавать его. Топтаться же в коридоре – значит попасть на глаза страже. Дотошность храмовых караульных давно стала притчей во языцех. Они непременно заглянут в каждую нишу на своем пути.

Голоса приближались. Адирис нервно сглотнул и огляделся по сторонам. Он постучал вновь – громче, настойчивее. Наконец до него донеслись легкие шаги и шелест одежды. Дверь слегка приоткрылась.

– Син–о́лори–ноэ!4 – воскликнула жрица, отпрянув назад.

– Прошу вас, тише, – Адирис приложил палец к губам.

Он проскользнул в комнату и затворил за собой дверь как раз вовремя: спустя мгновение из коридора донесся разговор стражников:

– Тут тоже все спокойно. Как и всегда.

– Только эта ваза, кажется, криво стоит. Дан, поди-ка пододвинь ее ближе к стене.

Адирис замер в ожидании, уставившись на жрицу. Сейчас его судьба находилась во власти этой девушки. Достаточно одного лишь ее слова, и его будущее предрешено. Принца потряхивало от страха. Но жрица не спешила выдавать незваного гостя. Она стояла напротив, буравя его пристальным взглядом широко распахнутых карих глаз. Лишь когда голоса стражников полностью смолкли в отдалении, она спросила:

– Что привело вас ко мне в столь поздний час, син–о́лори–ноэ?

Опасность миновала. Адирис выдохнул. Минутная слабость исчезла, и ему быстро удалось вернуть привычное самообладание.

– Прошу простить за столь бесцеремонное вторжение, кси–атуа–ноэ, – начал он, деликатно улыбнувшись. – Но я пришел к вам по… важному вопросу.

Жрица сдвинула брови, отчего на лбу у нее появилась чуть заметная складка, и склонила голову набок:

– Я слушаю вас, син–о́лори–ноэ. Дело должно быть действительно серьезное, раз вы не смогли дождаться завтрашнего дня, чтобы обратиться к нам с сестрой как подобает.

В отличие от простолюдинов, довольствовавшихся обрядом пяти прошений, члены королевской семьи могли обращаться к Анреншену бесчисленное количество раз, но делать это надлежало, конечно же, в храме в специально отведенные часы.

Принц потер подборок, пытаясь сочинить правдоподобную легенду. Попросить удачи на охоте? Помощи в работе над текстами новых указов? Нет, все не то… Он облизнул пересохшие губы.

– Вы в порядке, син–о́лори–ноэ?

– Да, я в порядке, – выдохнул принц, вновь начиная нервничать. И тут в голове мелькнула спасительная мысль. – А вот отец…

– С королем что-то случилось? – встревожилась девушка. Она обхватила свои плечи тонкими руками, пытаясь не то согреться, не то унять волнение.