Кричащая Башня знает

– Нет! – торопливо выпаливаю в трубку. – Я… мне сейчас неудобно. Скажи, в чем дело.

– Мы думаем, нужно скинуться на венок от группы.

Венок. Это такой овальный круг с ядовито-яркими искусственными цветами. Это, по-вашему, нужно Аринке в день ее похорон? Глупцы. Аринка бы хотела, чтоб ее чествовали винишком и дискотекой. Может, лучше скинемся на «Мерло»?

– Хорошо. Завтра принесу деньги.

– Я уже ходила в похоронное бюро возле моего дома, там венки есть за тыщу рублей. Со всей группы это всего по полтиннику. И можно купить живую гвоздику – каждому по цветочку. В конце, на кладбище, когда уже гроб закопают, мы всей группой подойдем и положим на могилу.

Похоронное бюро, гроб, кладбище, закопают… От этих слов меня затошнило – в физическом смысле, и одновременно захотелось визжать. Только Марька с ее организаторским цинизмом могла додуматься узнать цены на венки в ближайшем похоронном бюро и придумать собственную церемонию на кладбище.

Я молчу, и Марька воспринимает это как почтенное внимание с моей стороны, продолжая высказывать свои идеи. Хорошо, что они не пришли, – скажи она это лично, я бы, наверное, ее треснула, и не раз.

Она уже староста, и ей не нужно для этого ничье благословление. Она выдает зачетки, она договаривается с преподами об автоматах для нашей группы, она собирает деньги на цветы для Аринки. Представляю, с каким удовольствием она ее хоронит.

«Хочешь быть замом, Марин? – звенит в моих воспоминаниях голос Аринки. – А я хочу новую юбку! Уже присмотрела, в Фабрике, всего-то полторы тысячи!»

Наверное, в мечтах Марьки в этой юбке Аринку и похоронят.

– Ладно, хватит! – останавливаю я ее довольно грубо. – Раз так охота – покупай этот чертов венок! Сколько надо я отдам!

И бросаю трубку. Думаю, Марька разочарована, что я не приняла ее оливковую ветвь. Кажется, я продолжаю копить врагов.

Думаю о Марьке, ее желании быть старостой и вспоминаю, что у Аринки кроме дневника был ежедневник для «старостных дел»: список группы с адресами и телефонами, имена и номера кабинетов преподавателей, темы семинаров и курсовых. Похожий был и у Марьки. Правда, она хвалилась, что его ей привез отец из Москвы. Под каким-то предлогом порывшись в ящиках приемной деканата, Аринка выяснила, что отец Чуркиной – большая шишка на местном нефтяном заводике и что семья у них довольно богатая. Когда Марька в очередной раз намекнула, что хочет быть Аринкиным замом, та прямо ответила: негоже, мол, что у будущего зама есть кожаный блокнот не меньше чем за тысячу рублей, а у самой старосты нету. На следующий день Марька притащила Аринке ежедневник. Та фыркала, что ей не нравится цвет обложки. Вопрос с замом старосты оставался открытым.

Когда приходит мать, я понимаю, что в ее присутствии я просто не знаю, куда себя деть. Пока она готовила ужин, я мыла голову, смотрела в телевизор и всячески бездельничала. Из прострации меня выдернул мобильник – он затренькал, заставив меня вздрогнуть. Номер на экране мне не знаком.

– Алло?

Трубка тихо дышит мне в ухо.

– Алло!

– Настя, привет… – раздается далекий незнакомый голос.

– Кто это?

– Женя Лебедева.

Ага, не выдержала мятущаяся душа.

– Мы можем встретиться?

– Зачем? – говорю я.

– Надо кое-что рассказать. В общем, да, я видела Авзалову в тот день.

Мне даже не пришлось ее прессовать.

* * *

Женя назначила встречу в «Ямочках» – дешевой пиццерии, которая располагалась в длинном доме, соседствующем с Кричащей Башней. Рядом находился боулинг-клуб – одно из самых популярных мест у местной молодежи, аллея со скамейками, где тусовались те, у кого не было денег на боулинг, в общем, оживленное место города. Хочешь приключений – иди на Свечку.

Тень Кричащей Башни, кажется, накрывает весь район, и я затылком чувствую ее присутствие, когда вхожу в пиццерию.

Здесь серые стены, разрисованные ярко-красными губами, растянутыми в улыбке, диванчики, обшитые дешевым дерматином, три вида пиццы, посуда из «Икеи» и самообслуживание.

Мне не хочется тратить последние карманные деньги на порошковый чай и черствый кусок пиццы, поэтому, бросив взгляд в сторону витрин с закусками, я прохожу в зал – Лебедева уже ждет меня за столиком у окна. Хороший выбор, будь мы подругами, которые собираются сплетничать и хихикать. Но мы не подруги и сидеть будем, как на арене: уже вечерело, а прямо за окном открывается вид на площадку перед Вечным огнем и аллею. Если увидит кто из знакомых – потопнем в вопросах.

Сажусь напротив Жени и нахожу, что наша Барби выглядит отвратительно. Где старательная укладка и ободок с розовым бантиком? Блузка с расстегнутой верхней пуговкой и мини-юбка? Женя в том же наряде, в котором была в институте: джинсы и растянутый бежевый свитер. Волосы собраны в небрежную косу, перекинутую через плечо, похожую на колос из-за выбившихся прядей, торчащих во все стороны. Да, Лебедева перестала быть гламурной блонди, но теперь хоть похожа на живую девушку – милую в своей простоте.

Перед ней стоит белая чайная пара, из чашки выползает веревочка от пакетика. Самого чая почти не осталось, видимо, она пришла значительно раньше назначенного времени. На мое прибытие она реагирует нервным вздохом, как спортсмен, которому объявили, что подходит его очередь прыгать с вышки.

– Привет, – говорю я довольно миролюбиво. Жене от меня не отделаться, я уверена, что расколю ее, поэтому не вижу смысла давить с самого начала. Пусть немного расслабится, думая, что я ей друг. – Как дела?

Она быстро глотает осадок из кружки и смотрит на меня настороженно.

– Привет. Хорошо. Ты как?

Я пожимаю плечами.

– Завтра похороны, – говорю. – Ты пойдешь?

– Да, конечно. Все наши идут.

В первый момент я хочу возразить, что вряд ли соберется весь курс, но потом осекаюсь, думая: почему бы и нет? Что там курс – пол-института наверняка соберется. Это же Аринка. Скромные тусовки не для нее.

Женя медлит, болтая пакетиком в пустой кружке.

– Ну, – перехожу я к делу. – О чем ты хотела поведать? Я вся внимание.

Едва сдерживаюсь, чтобы не рассмеяться ей и ее глупым тайнам в лицо.

– Ты знаешь, где была Авзалова в тот день?

Я раздумываю, как лучше ответить, чтобы не спугнуть.

– Ну, допустим, имею кое-какие соображения.

– Тогда ты меня поймешь. – Женя поднимает на меня взгляд, и я немного теряюсь от холодной пустоты, поселившейся в ее глазах. – Я ни одной секунды не жалею, что она умерла. Будь уверена – как только ее закопают, я приду ночью на кладбище и станцую джигу на ее могиле.

Между нами повисает молчание. Не выдержав тяжести взгляда, я отпускаю взор блуждать по крапинкам на столешнице. Что ж, в конце концов, у Лебедевой есть право ненавидеть Аринку.

– Одного не пойму, – говорит Женя. – Почему она покончила с собой? Это все как-то не вяжется.

– А что ты конкретно видела?

Похоже, Лебедева не так тупа, как я о ней думала. Плохо, Нагаева, плохо – нельзя недооценивать врагов. Женя между тем бросает на меня очередной уничижительный взгляд.

– Да уж видела, как она с моим парнем встречалась! И как он букет роз ей вручил, когда они встретились на Свечке! – Тон злобный, но вижу, что она вот-вот расплачется.

Это правда.

Аринка встречалась с молодым человеком, которого Женя считала своим.

– В каком смысле он твой парень? – спрашиваю я с легкой усмешкой. Хватит, дорогая. Дала волю праведному гневу и будет с тебя. Знай свое место.

Она глядит непонимающе.

– Что? Чтоб ты знала: мы с Радмиром встречаемся!

– Ну, насколько я знаю, он так не считает. С тех пор, как познакомился с Аринкой.

Праведный гнев потихоньку перетекает в бабью злобу.

– Да вы… Да ты… Твоя Аринка – просто шлюха! Я первая познакомилась с Радмиром, и мы начали встречаться. У нас все серьезно было!

– Было – ключевое слово.

Ладно, у меня нет цели доводить ее до истерики.

– Ты можешь спокойно рассказать, что произошло?

Она откидывается на спинку дивана и пару секунд задерживает взгляд на окне. Потом кивает в сторону аллейки.

– Вон там. Его машина там стояла, прямо у цветочного киоска. Я шла от бабушки и узнала – у Радмира единственного в городе такая тачка. Я встала у входа в боулинг и стала наблюдать. Вскоре явилась Авзалова – в своей розовой курточке…

Она пудровая!

– …и юбке на полжопы. Он вышел из машины, вручил ей букет, они поболтали немного, потом сели в машину и укатили в сторону старого города.

Женя прикрывает глаза рукой и шепчет:

– Сука.

Не буду уточнять, кто именно: Аринка, Радмир или я.

– Всё? – говорю. Она кивает.

– Значит, – медленно говорю я, – бабушка.

Женя смотрит на меня с удивлением, но я вижу, как сквозь него проглядывает мелкая врушка, пойманная на своем вранье.

– Какое удачное совпадение.

– Ладно! Это не твое дело, ясно? Даже если я за ним следила – имею право, он мой парень! – Она давит на последние три слова, как на автомобильный клаксон.

Сложно следить за парнем, раскатывающим на машине, когда сама ты ходишь пешком. Но будь по-твоему, дорогуша, выясним это позже.

– Когда ты в последний раз видела Радмира?

Она сверлит меня злобным взглядом:

– Какая разница?

– Большая! Ты видела его после Аринкиной смерти?

– Нет.

– Но при этом он твой парень? – не могу удержаться от насмешки. – «Мы встречаемся, у нас все серьезно!»

Кажется, она сейчас заревет.

– Мы не знали, что вы встречаетесь, – говорю я извиняющимся тоном. То ли мне ее жаль, то ли пытаюсь обелить Аринку, а значит, и себя. – Когда они познакомились, он сказал, что у него нет девушки.

В общем-то, так и было.

Женя кивнула:

– Я не хотела особо афишировать. Каждый раз стоит рассказать о каком-то нормальном парне – и как сама себя сглажу!

Только такая тупица, как ты, может верить в подобную чушь.

– Может, позвонишь ему? Аринки больше нет, и никто теперь не помешает вашим отношениям.

Женя смотрит на меня с недоверием. Зря, ведь как раз сейчас я говорю искренне.

– С ума сошла?! Да я с того времени спать перестала, хожу и оглядываюсь! Что, если Авзалова что-то сделала не так: нагрубила или… послала его, и он ее…

– Что? Спихнул с Башни?

– Тсс! В общем, не собираюсь я говорить, что что-то знаю! И тебе не советую. Свидетели долго не живут.

Женя устало откидывается на спинку дивана и трет висок.

Не представляю, что такого Аринка могла сделать, чтоб Радмир приволок ее из ресторана на общий балкон двенадцатиэтажного дома и хладнокровно сбросил вниз. От нарисованной воображением картинки меня бросает в дрожь.

Но пока он – последний, кто ее видел. Она ходила с ним на свидание – а потом погибла.

Я смотрю на Женю и не вижу в ее взгляде ни холодной пустоты, ни гнева, ни ненависти.

Один только страх.

Глава 7

И вот мы встретились. Я и Аринка.

Марька ревет, как ненормальная, цепляясь за мои руки и тычась в плечо отвратительно распухшим носом. Бесцеремонно отпихиваю ее и продолжаю оглядываться.

Мы сидим тут уже битый час, а осознание все не приходит. Аринкину смерть снова загораживает толпа народа и куча обстоятельств. Когда мы только зашли в квартиру Авзаловых, я на несколько секунд подошла к гробу и скользнула взглядом по кипе белых кружев (отмечаю, что платье – то самое, преподнесенное неизвестным дарителем) и меловым рукам, сложенным на животе. Дальше смотреть не рискнула. После мы с Марькой и другими девчонками из группы уселись на стулья, расставленные вдоль стены.

Комната, которая в квартире служит гостиной, почти неузнаваема: все отражающие предметы, включая телевизор, завешены тканью, мебель сдвинута – чтобы освободить как можно больше пространства, но вскоре и его становится недостаточно, народ все прибывает. В углу напротив входа висит большое деревянное распятие, которое я раньше не видела или не замечала.

У правой стороны гроба спиной к нам сидит Дашка с матерью. Дашка скулит, ее плечи вздрагивают, а тетя Наташа кажется изваянием – настолько она неподвижна.

Я вижу Макса – он стоит у левого края лицом ко мне и смотрит не на Аринку, а куда-то вбок, на ее плечи, там, где они касаются белой обивки. Его фингал под глазом аккуратно замазан, но все равно заметно. За Максом, держа в руках его куртку, стоит Ванька. Я видела, как он, входя в гостиную, стянул с головы шапку и, взглянув на распятие, дернул правой рукой, но тут же опомнился и сунул ее в карман. Теперь он маячит за Максовой спиной, точно тень, низко опустив свою светлую голову. Иногда он осторожно смотрит – влево, вправо, будто выискивает кого-то. Но вот находит меня, кивает и посылает такой стремительный взгляд, словно ему вот прямо сейчас, немедленно, нужно что-то мне сказать. Но остается на своем месте и перестает озираться. Теперь он поглядывает в мою сторону, и всякий раз, как я утыкаюсь в его синий взгляд, у меня бегут мурашки вдоль позвоночника.

У Аринкиных ног, в почтительном отдалении от ряда родственников, стоит Женечка Лебедева в окружении своей свиты. Черное пальто выгодно подчеркивает ее белокурые волосы. Наверняка стояла перед зеркалом часа три, придавая им эффект легкой небрежности. Из-за макияжа она, конечно, не может пустить слезу, поэтому Женя лишь грустно рассматривает Аринкино платье и иногда бросает на меня тревожные взгляды.

Мне кивает Дима Суханкин – серьезный и весь в черном и пялится на меня довольно долго. Я отворачиваюсь. Стаканы воды, перешептывания, громкие всхлипывания Дашки…

И в центре всего этого похоронного хаоса – Аринка.

В центре комнаты и в центре внимания, как всегда. Мы же, все остальные, – просто соответствующие декорации в спектакле, устроенном в ее честь. Главная роль всегда принадлежит Аринке. Даже сейчас, когда она умерла и лежит в гробу посреди комнаты. Аринкина смерть – не конец, а только начало драмы. Нам всем предстоит это еще долго расхлебывать. Аринка ни за что не уйдет со сцены просто так.

Я опускаю глаза, чтобы хоть немного передохнуть от этих бесконечных переглядок. На безымянном пальце правой руки – Аринкино кольцо. То самое, с рубином, которое я нашла в коробке. Хоть мне и не по себе, но я специально надела его утром – похороны собрали всех возможных героев, игравших важные роли в Аринкиной жизни, вдруг кто-то узнает и выдаст себя. Я рассматриваю его с отчаянием и от души надеюсь, что оно подарено Максом. Надо будет обязательно пересилить себя, подойти к нему с каким-то пустяковым разговором (выразить соболезнования, после того как он обозвал меня сукой и чуть не ударил, думаю, будет очень уместно, впрочем, мне плевать), сверкнуть кольцом перед его носом и посмотреть на реакцию. О боже, пусть это будет Макс. Пусть он схватит меня за руку и злобно прошипит: «А ну быстро сняла кольцо, которое я подарил Ариночке!» Просто камень с души. Но я не верю больше ни в какие удачи. Кольцо не Макса, иначе с чего бы Аринке его прятать?

Листы блокнота перед глазами.

«Ваня Щербаков» – обведено в кружок.

– Настя, смотри! – шепчет Марька. От удивления она аж перестает надоедливо всхлипывать. Слежу за ее взглядом и утыкаюсь в особу, видеть которую здесь совершенно не ожидала. Сдерживаю стон отчаяния – только ее тут не хватало! Какого черта она приперлась?

Мнение Марьки совпадает с моим:

– Она-то зачем пришла?

Эта мелкая – объект нашего неприятного удивления – стоит у самого входа в гостиную, уткнувшись плечом в косяк, будто никак не может решиться войти. Она в тонкой кожаной куртке – совсем не зимней, голову скрывает капюшон толстовки, выпущенный наружу из-под ворота кожанки. Часть лица остается в тени, но я все же вижу клочок длинной челки и черные полосы, перечеркнувшие щеки. В отличие от Женечки, ей не страшна потекшая тушь. Мелкая тихо плачет. Она льет черные слезы и смотрит только на Аринку.

– Она же ее ненавидит, – говорит Марька чуть ли не в полный голос, и я резко тычу ее локтем в бок. Марька тихо охает.

– Что орешь? – раздраженно шепчу я. Нашла время и место произносить слово «ненавидит». Но я все же вновь согласна с Марькой, я понимаю, что она имеет в виду. Я тоже уверена, что мелкая в капюшоне терпеть не могла Аринку. По крайней мере, была уверена.

– Может, это слезы раскаяния, – шепчу я на ухо соседке. И добавляю про себя: ты же сидишь тут и льешь крокодиловы слезы, и Женечка нацепила постную мину и даже почти не накрасилась. И я не говорю вам: какого хрена вы приперлись, вы же ее ненавидите. Но да, удивление от прихода мелкой оставляет неприятный осадок. Меня бесит, что снова и снова всплывают какие-то факты, о которых я понятия не имею, и все меньше ориентируюсь в происходящем.

Незаметно достаю телефон из кармана – время приближается к полудню, скоро будут «выносить». Понимаю, что остается последняя возможность. Несколько секунд не могу решиться, но все же заставляю себя встать и двинуться к гробу. Марька от удивления что-то крякает. Подхожу ближе – кто-то из Аринкиной родни услужливо отодвигается, меня видит Дашка и, кажется, кривит губы в невольной улыбке. Она тянет меня за руку – и я оказываюсь прямо перед Аринкой, перед фактом ее смерти. Нас больше не разделяют люди и обстоятельства.

Я не узнаю ее. Мы ведь знаем людей по эмоциям, улыбке, выражению лица. Лицо мертвой девушки, лежащей передо мной, как будто стерто – никакого движения мыслей или чувств. Оно непривычное – Аринка никогда не красила губы такой морковной помадой, и упаси нас боже от розовых румян! Свадебное платье предусмотрительно закрытого кроя, но в небольшом вырезе вокруг шеи я замечаю нитку фальшивого жемчуга и чуть ли не фыркаю.

Арин, ты должна встать и прекратить все это. И прежде, чем я успеваю что-то осознать, раздается мой голос:

– Арин, вставай.

Дашка взвизгивает от новой волны слез и вцепляется в мою руку, как хищник в жертву. Но по сладострастным рыданиям я понимаю, что ей это нравится – упиваться своим и моим горем.

– Зачем вы ее так накрасили? Снимите этот дурацкий жемчуг! Я сама…

Меня уже не остановить, к тому же я вообще, кажется, отделилась от тела и просто наблюдаю со стороны, как кто-то в моем платье, с моей фигурой и волосами запускает руку под Аринкину шею, находит застежку, перетягивает ее наружу, ловко отстегивает дешевую бижутерию и избавляет Аринку от этого старушечьего украшения.

– Не надо… – бормочет девушка в моих волосах и платье и передает жемчуг в ближайшие руки. – Это не Аринкин. Где ее любимая подвеска со звездочкой?

Вопрос задан Дашке, но она только ревет и пучит глаза.

Дашкины слезы каким-то немыслимым образом начинают течь по моим щекам. Между тем девушка натягивает на ладонь край рукава моего черного платья и пытается стереть помаду. Но ядовито-яркий оранжевый цвет даже не размазывается по лицу.

Я начинаю выть от бессилия.

Кто-то оттаскивает меня от Аринки. Кто-то разворачивает лицом к себе и прижимает мою голову к мягкому темному свитеру. Я чувствую запах Ваньки и затихаю, как ребенок в крепких защищающих объятиях. Мы двигаемся к стульям у стены, кто-то дает ему стакан с водой, и он подносит его к моим губам. Я поднимаю голову и вижу. Да, это Ванька. Хмурый, но, встретившись с моим взглядом, пытается улыбнуться. Самое удивительное – его ничего не смущает.

Я делаю несколько глотков из стакана и сажусь на свое место. Мне тут же становится холодно.

– Порядок? – шепчет он, касаясь моего плеча. Я киваю, не в силах что-либо сказать. Все, что мне хочется говорить, это «не уходи, не уходи, не уходи». Но он уходит, отдав стакан с водой Марьке.

– Ну ты даешь, Насть! – восхищенно шепчет Марька и допивает мою воду.

* * *

На улице пасмурно и тепло. Кажется, скоро снова пойдет снег. В такую погоду, когда воздух перестает стонать от мороза, а снег становится рыхлым и слегка подтаявшим, пахнет весной. Это странно – чувствовать весну накануне Нового года, января и крещенских морозов. Как будто Бог напоминает о себе. Говорит, что не покинул еще эту землю.

Я стою чуть в стороне от подъезда и вдыхаю запах сырого тепла и капель, летящих с черных ветвей. Марька и остальные девчонки вышли еще раньше – вон упаковываются в микроавтобус, предоставленный вузом. Они меня пока не заметили. Но блаженное одиночество длится недолго. Рыжий Дима Суханкин тут как тут.

– С кем едешь на кладбище?

– С одногруппниками. На автобусе, – кисло киваю на белый «Ивеко».

– Если хочешь, можно со мной.

Сперва порываюсь отказаться. Но, представив, как я еду в тесном автобусе, беззащитная перед острыми клыками любопытствующих однокурсников, осекаюсь. С другой стороны, мне не хочется, чтобы Ванька с Максом видели меня в компании Суханкина.

Кстати, где они? Ищу глазами и нахожу: садятся в Ванькину тачку – серебристую «Камри». Ненавижу эту машину. С нее все началось.

Перевожу взгляд на Диму и киваю:

– Хорошо.

С удивлением отмечаю радость на его лице. Не представляю, что такого замечательного в поездке на кладбище в моей компании. Мы идем к его старушке «Шкоде», с которой я уже знакома. Садясь на переднее сиденье, я надеюсь, что Ванька меня не видит.

* * *

– Ну как ты? – участливо спрашивает он, на секунду оставив без внимания дорогу и бросив на меня взгляд.

– Нормально, – отвечаю я.

Кладбище находится за городом, причем за самым дальним его краем. Суханкин сказал «возле Машзавода». «Машзавод» – это территория серых панельных девятиэтажек, торчащих недалеко от заброшенного машиностроительного завода. Я там бывала однажды. Район, который заселял когда-то угрюмый пролетариат, а нынче самый бандитский и опасный район в городе. Не знала, что там раскинулось городское кладбище.

Какое-то время я ловила в боковом зеркале или на соседней полосе белый «Ивеко», а впереди однажды мелькнул серебристый хвост Ванькиной «Тойоты». Но теперь в потоке машин, струящемся по самой широкой улице Арслана, мы все потерялись.

– Тебе вчера удалось поговорить с Максом? – спрашиваю я как можно небрежнее.

– Да. – Дима ухмыльнулся. – Он злой, как черт, послал меня на хер и пообещал набить морду при встрече. Хотелось бы знать, кто набил ему.

Мне тоже.

– Значит, он не ответил, видел ли Аринку в тот день?

– Ну что-то прошипел, что, мол, знать ничего не знает. Не пойму только, что так психовать-то, если ты ничего не знаешь.

Бедный тупица Макс. Качок и футболист, у которого все мозги утекли в мышцы. Видимо, есть какая-то правда, которая выставит его в стремном свете, вот он и старается защититься, как всегда, силой.

– В общем, пока мы по-прежнему ничего толком не знаем? – задумчиво бормочу я себе под нос. Дима улыбается и пускает в меня хитрый, но миролюбивый взгляд.

– Ага, значит, мы?

Ты не умнее Макса, приятель. Делаю вид, что смущена.

– Ну да, я, получается, тоже втянута в твое расследование.

Ехать нам долго, в машине становится жарко, и я медленно расстегиваю куртку, стаскиваю рукава, выбираясь из нее, как бабочка из лопнувшего кокона. Моя возня привлекает Диму, я поправляю воротник и волосы, сверкая Аринкиным колечком.

На миг кажется, что он задержал на нем взгляд, но тут же отвернулся. Или просто зацепило внимание, или он что-то о нем знает. Продемонстрировать его Ваньке и Максу, я надеюсь, мне удалось, когда я снимала жемчуг с Аринки и пыталась стереть помаду с ее губ.

– Дашка так и не нашла дневник? – продолжаю я расспросы, надеясь, что усыпила его бдительность.

– Нет, ничего. Перелопатили всю тумбочку, прошлой ночью пролистали все тетрадки – хоть бы одна записка, хоть бы какая заметочка на полях… Но ничего. Аринка, кажется, и лекции-то толком не записывала. – Он снова поворачивается и подмигивает мне. Сколько ни создавай образ идеальной девушки, без твоего личного контроля обязательно всплывут какие-то грехи.

У кладбища мы вливаемся в вереницу машин, медленно ползущих внутрь сквозь ворота. Впереди замечаю Ванькину «Тойоту», позади тащится автобус с институтскими. Наконец широкая арка ворот проплывает и над нашей машиной, едем вдоль нестройных рядов могильных плит. На втором перекрестке Суханкин пристраивает «Шкоду» на обочине, дальше нужно идти пешком. Выхожу на воздух и уже на улице надеваю куртку. Не дожидаясь, пока выйдет Дима, смешиваюсь с толпой людей и иду в одну сторону с ними.

Кто-то обгоняет меня, автоматически бормочу ответные приветствия, но никто рядом не задерживается. Обнажаются факты новой жизни – я иду по ней одна. Толпа постепенно замедляется, но я пробираюсь вглубь и вижу наконец холм рыжей глины – Аринку похоронят прямо у края широкой кладбищенской аллеи. Толпа вокруг, кажется, заняла все свободное пространство. Удивляюсь, заметив священника, торопливо читающего молитву над закрытым гробом, различаю Дашку, тетю Наташу, Светку. Одногруппники, видимо, остались позади, Ванька с Максом – тоже.

Когда гроб начинают опускать, я снова ощущаю, как силы покидают меня – с каждым сантиметром из моих ног, рук, век утекает по капле, оседая на землю, и мне тоже хочется сесть прямо здесь, на грязный декабрьский снег.