Человеческая стая

На медосмотре перед седьмым классом Поля увидела существенную прибавку в росте и весе. С весов она поспешила соскочить, но страшную цифру всё равно записали.

Зато Женька поделилась новостью, что в школу вместо уволившейся Тамары Тимофеевны взяли другого педагога. И все уверяли, что новая математичка значительно моложе прежней. Её же, по слухам, прочили седьмому «В» в классные руководительницы. Но оказалось – нет. Она взяла выпускной класс. А они достались учительнице физики. Тоже новой.

Поля увидела её на линейке. Даже не сразу поняла, кто это, так сильно отличалась новая учительница от прежних. Не походила она ни на Владлену Дмитриевну, ни на Тамару Тимофеевну, а лет ей на вид казалось не больше двадцати.

Ростиком новая учительница была вровень с девочками седьмого «В».

– Меня зовут Марина Гайковна, – представилась она, широко улыбаясь Поле с мамой и демонстрируя ряд безукоризненных зубов. Ещё она тут же обещала, что программа этого учебного года не трудная, но интересная. Новая учительница всё время улыбалась, показывая окружающим своё дружелюбие.

У Марины Гайковны были длинные завитые кудри, обесцвеченные по последней моде качественной перекисью водорода – или другими средствами, девчонки всё гадали какими, но так и не постигли этого секрета. Смотрела учительница на своих подопечных приветливо и открыто, не пряча взгляда большущих глаз – чёрных и бездонных. Глаза эти умели совершенно обворожительно хлопать, что новая учительница продемонстрировала в первые минуты знакомства.

От отца-армянина Марине Гайковне достался нос – крупный, с горбинкой. Но это нисколько не портило обаятельную учительницу, наоборот – добавляло шарма, делало её профиль неповторимым. В первый же день новая классная получила прозвище, которое так и напрашивалось, вертелось на языке. Изобреталось оно, конечно, обидным, как и всё, что придумывал седьмой «В», но очень скоро трансформировалось в милое.

«МАринагаЙКовнА», – так написал Паша Яно́вич на тетрадном листочке и пустил по рядам.

– Это как? Майка, что ли? Интересно, есть ли у неё майка. Или у неё под платьем только бюстгальтер? А может, там ничего нет? – гаденькие смешки сопровождали этот листочек.

Вот и стала Марина Гайковна для них просто Майкой. Майкой с намёком на бюстгальтер и на то, что под ним. Очень уж женственно выглядела новая классная: маленькая, стройненькая, одетая в скромное, но не скрывавшее красоту фигуры платьице. Манера себя вести у Марины Гайковны была очаровательная, открытая, без намёка на пошлость или вульгарность, но она всё равно вызывала у подростков мысли совершенно определённого характера. «В»-класс как раз только-только вошёл в тот возраст, когда гормоны играют на нервах окружающих, а шутки ниже пояса, бывшие прежде всего лишь грубыми, приобретают подтекст. Девочки – в том числе Поля – тихонько восхищались Мариной Гайковной, а парни засматривались. Но вскоре из Майки она превратилась в Маечку – в свою «в доску», уже без всяких подтекстов и намёков.

Если в конце прошлого года кто-то действительно искренне жалел об уходе Тамары Тимофеевны, то теперь все, разумеется, забыли об этом. Ну разве можно сравнивать тётку, затюканную тремя отпрысками и постоянными хлопотами, с прекрасной Маечкой?

Все дети растут по-разному. Но коллективы часто взрослеют вместе. Если не все разом начинают думать и чувствовать как подростки, то достаточно двух-трёх, и остальные потянутся за ними, начнут вести себя по-новому. В седьмом «В» все были взрослыми. Каждый по-своему. Малюта, который давно жил сам по себе – без присмотра старших. Сообразительная и шустрая Женя Максимова. Деловая отличница Даша, идущая к своей цели – золотой медали средней общеобразовательной. Первая красавица Лина, налившаяся соком, но не потерявшая стройности, на которую уже с интересом поглядывали парни-старшеклассники, и не отстающая от неё подружка Наташа. Все они резко выросли за лето, ждали и жаждали жизни. Нетерпеливо вдыхали её запах. Для каждого эта будущая жизнь значила что-то своё, выглядела в воображении по-разному. Большинство, конечно, не представляли себе чёткого образа, но старались приблизить её – восхитительную, молодую, свободную, горячую. Дети всегда хотят повзрослеть, не подозревая, что та жизнь, которая им видится впереди, мелькнёт и угаснет мигом, она – лишь крохотная часть большой жизни, и её не нужно торопить. Новая классная руководительница для них стала символом этой жизни – молодая, красивая, звонкая.

Поля тоже изменилась за лето. Она провела его в городе. Только две недели в июне они с мамой погостили у тёти Раи. И её дочка Лена, чьи вещи донашивала Поля, тоже была там. От этого Поля ходила смурная, ощущая себя неуютно. Ведь Лена знала и все знали, откуда то, что на Поле надето. А кроме того, Лена оказалась выше её и худее. Этого уж Поля не могла ей простить, так что они сидели по разным комнатам. Поля чаще всего читала книгу дома или в самом отдалённом углу участка тёти Раи, а Лена вела светскую дачную жизнь: бегала на озеро днём и в сельский клуб вечером. У неё уже были ухажёры, с которыми она хихикала по кустам, а Поля демонстративно отворачивалась. Она читала «Королеву Марго»12. Разве могла Марго хихикать по кустам? И Поля не станет, даже когда перейдёт в десятый, как Лена. Дружки захаживали вечерами, приносили с собой магнитофон – так делали многие, и в городе под окнами у Поли часто гремела музыка, но именно здесь, на даче, среди притихших соседей и тёти-Раиных грядок это выглядело особенно дерзким и вызывающим. Русский рок то стучал немаленьким молоточком по ушам, то гудел тяжёлыми басами, то хищной кошкой струился с магнитной ленты, вплетаясь в ночь. Эта музыка гитар, прежде всегда казавшаяся Поле грубой и пугающей, теперь пробуждала неведомый доселе отклик. Тревожила спящее в девочке и просыпающееся в подростке тёмное начало. До этого лета Полю не интересовал рок, но теперь он гармонировал с её внутренним разладом, крошечным, но протестом против окружающего мира. Главное было не говорить матери, что ей нравится эта музыка, ведь по словам той, мелодичность в ней совершенно отсутствовала.

– Это кто? – поинтересовался однажды самый старший и серьёзный Ленин ухажёр. Поле он не нравился: чёрная косуха, заляпанные джинсы, бритая голова и выражение лица молодого буйвола.

Поля поставила на крыльцо тёти-Раиного дома стул, прямо под большой фонарь, и читала. Свет всегда горел на случай, если понадобится ночью прогуляться в отдельно стоящий домик, но Поля приспособила его для себя. Лена с буйвололиким парнем обжимались на прощание у калитки, когда тот заметил Полю. В этот раз они были без музыки, поэтому слова легко разлетались по притихшему участку.

– Не парься, эта скоро уедет! – Лена говорила негромко, но бесцеремонная реплика парня отвлекла Полю от чтения, и она против воли прислушалась. Раз! Звонкой пощёчиной выбил её из утончённого мира Франции шестнадцатого века мир захолустья под Питером конца двадцатого: «Эта скоро уедет!»

А Лена что-то сладострастно зашептала на ухо буйвололицему, и его крепкие руки тут же сгребли её в охапку.

«Она красивая, – думала Поля, – худая и плечи с бёдрами одной ширины – идеальные песочные часы, вот бы мне так!» И волосы у Лены были лучше: тёмные, гладкие, тяжёлые. Почти как у Лины. Да и имена у них перекликались: Лина и Лена. Как сёстры.

– Ты разрешаешь Лене пить алкоголь? – изумлялась мама. – И отпускаешь так поздно в клуб? С мальчиками?

– Пусть развлекается девка, пока молодая, – хихикала тётя Рая. – Уму-разуму я её научила, границы знает. Я тоже гуляла в шестнадцать. А ты, что ль, нет?

– Нет, – мама сейчас словно стеснялась того, чем гордилась наедине с Полей. Она не знала, что Поля слышит. Дачный участок обнимала тёплая летняя ночь, тихая, глубокая, спокойная. Подруги пили вино на крыльце, Лена ещё не возвращалась, а Поля лежала в комнате на первом этаже и безуспешно пыталась заснуть. Через открытое окно до неё долетало каждое слово. С подругой мать была другой. Не такой строгой, как с Полей, а скорее… Виноватой? Та, привычная мама была понятна Поле. Эта – оказалась незнакомой.

Поля не задумывалась о маминых романах до отца, а теперь выяснилось, что та и не встречалась ни с кем в школьные годы. А вот тёте Рае, похоже, было о чём вспомнить. Поэтому, подумала Поля, Лене живётся так легко и свободно, а её строго контролируют и каждый крохотный шажок вперёд отдаётся страхом осуждения.

Лето принесло перемены. Как Поля ни смотрела в зеркало с мыслями об исчезновении её лишних килограммов, как ни плакала в подушку по ночам от желания иметь такую же фигуру, как у Лины, как ни ограничивала себя в сладком и мучном, её тело оставалось тем же. А тут ещё, как назло, грудь начала расти, и уже в конце шестого класса, когда Поля бегала на уроках физкультуры, предательски подрагивала. Пришлось надеть бюстгальтер. Он немного уменьшал тряску, но, Поле казалось, слишком сильно подчёркивал обещавшую вырасти внушительной грудь. В мае она была лишь двумя крохотными бугорками, но уже приводила в отчаяние. А летом бюстгальтер стал Поле мал, пришлось купить другой, на размер побольше. Она повзрослела очень быстро. Однажды утром, сперва напугавшись до дрожи кровавых пятен на простыне, Поля догадалась, что с ней произошло. Мать буднично сунула ей упаковку прокладок. А Полю не покидало чувство чего-то значимого. Мать не говорила с ней о менструации: то ли стеснялась, то ли сама не разбиралась в вопросах женской физиологии, но в школе давали брошюрки, немного исправившие Полино невежество. С полным текстом тех брошюрок Поля так не ознакомилась, забросила куда-то: книга, которую читала в тот момент, была интереснее. Теперь она всё перерыла, но нашла. Оказалось, одна из них затерялась в старых тетрадках. В брошюрке рассказывались истории разных девочек о взрослении и изменениях подросткового тела. Поля прочла их все. Она ощутила некое единение с абсолютно чужими девочками – возможно, даже вымышленными. Было радостно думать, что меняется не только её тело. Поля ожидала перемен: она повзрослела. Сердце трепетало. Будто это не нормальное физиологическое явление, а она, Поля, своими стараниями добилась его появления.

Поля несколько дней думала, что теперь в жизни начнут происходить чудеса. Мифическим образом любовь войдёт в её неинтересные будни. Ей бы хотелось, чтобы ради одного её внимания мужчины дрались на дуэли и убивали друг друга… Как в книжках. Ну, нет, не насмерть, но хотя бы ранили. Не до увечий, а красиво. Так, чтобы утвердить её, Поли, значимость и важность. Она жалела, что дуэли перевелись. Но, может, кто-нибудь будет ждать её под окнами? С тремя, нет, пусть с пятью кроваво-красными розами. Или напишет мелом на асфальте перед подъездом: «Я люблю тебя, Поля». А лучше всего – краской, навечно. Нет, пусть напишет: «Полина». Или «Выходи за меня, Полина». Мечты. Мечты.

В реальности Поля обрела только прибавку в весе. Когда она шла по улице, ей казалось, что все знают о её первой менструации, но на самом деле для всех людей мира она продолжала быть невзрачной девочкой, уткнувшейся в свои серые мысли. Взрослая Поля или нет, никто не изменил законы реальности на законы романтизма, утвердившиеся в её голове под влиянием книг. От этого Поля лишь глубже зарывалась в вымышленный мирок. А тут ещё эта Лена с развязными ухажёрами. Поля убеждала себя, что она никогда не станет такой распущенной как Лена, но в глубине души ей хотелось мужского внимания.

«Как шлюха» – говорили одноклассницы в шестом «В» о старших девочках. Это убеждение, навеянное запретами учителей и родителей, означало: незаплетённые волосы – позор для приличной школьницы, стойкий аромат духов – вонь, лифчик, просвечивающий из-под блузки, – вульгарность. Все эти атрибуты взросления именно так и комментировали девочки ещё пару месяцев назад, и Поля не спорила с ними. А летом она начала мечтать о том, как парни оборачиваются ей вслед. Увиваются не за Леной, а за ней. Но это так и осталось не высказанным, не прочувствованным и даже не продуманным. Поля зарылась в книги.

«Вымышленный мир лучше!» – твердила Поля сама себе. Для неё так и было: реальность позволяла ей лишь бросаться наугад то к одному, то к другому человеку, метаться от увлечения к увлечению, но попадать всё время не туда, нарываясь на пренебрежение и грубость.

– Чтение – это прекрасный путь, но это дорога одиночества, – сказала ей как-то мать. – Ты уверена, что не хочешь ничего другого?

– Уверена! – заявила Поля. Она хотела, хотела хобби, позволившее бы ей общаться со сверстниками. На равных. Но ничто другое ей не подходило.

Менялось тело. Не менялось сознание.

Не только Поля повзрослела за лето. Седьмой «В» совсем не походил на себя же три месяца назад. Каникулы промелькнули, а детство растаяло, внезапно и безвозвратно. Прошло то время, когда шестиклассницы прислушивались к строгим учительницам: дескать, распущенные волосы в школу носить неприлично, а косметику надо смыть в туалете. Холодной водой, конечно, горячая-то никогда не текла из старых ржавых кранов средней общеобразовательной.

Первого сентября девочки пришли раскрашенные. Яркая розовая помада – у всех как на подбор. На ресницах тушь. У некоторых, конечно же, в том числе у Лины, на щеках яркий румянец – не поскупились, густо нанесли. В шестом это считалось «как шлюхи», а в седьмом все уже и сами неловко повторяли то, что осуждали прежде.

Да и отношение в школе к неуклюжим попыткам подростков стать личностями или хотя бы выглядеть таковыми само собой изменилось. Девяностые годы сделали людей то ли более лояльными, то ли более равнодушными. Строгие правила внешнего вида для школьниц остались в прошлом. Если в девяносто пятом в средней общеобразовательной забыли про форму, то в девяносто седьмом махнули рукой на мини-юбки, на модные каблуки и распущенные волосы. А может, всё дело было в юности Марины Гайковны. Она даже не потребовала, чтобы косметику смыли. Не велела прикрыться тем девочкам, кто пришёл в коротком топике. Поля ждала этого и, наверное, хотела, чтобы одноклассниц осадили, но ничего подобного не произошло. Во всяком случае публично. Марина Гайковна попросила остаться нескольких девочек после уроков, на пару минут, всех, чей вид уж совсем не соответствовал учебному заведению, это Поля заметила. Она не знала, что сказала им новая классная руководительница, но уже через неделю девчонки говорили о ней: «Наша Маечка». Топики в школу носить перестали, сменили их на футболки. Вот косметику полностью не смыли, но ярко-розовые губы исчезли как по волшебству.

– Майка – наш человек! – говорили о новой классной и парни. Вот как началось превращение из пренебрежительного «Майка» в ласковое «Маечка».

Как-то Марину Гайковну Лина с Наташей встретили в подземном переходе у метро в сопровождении мужчины. Микрорайон-то небольшой – ничего не скрыть. А уж от седьмого «В» и подавно.

– А это кто был, Марн-Гайна? – допытывалась во время классного часа, немного краснея, Наташа.

– Мой муж, – Маечка тоже покраснела и совершенно очаровательно.

– А давно вы замужем?

– А как вы познакомились?

– А как он предложение сделал?

– А цветы дарил?

Вопросы сыпались на смущённую учительницу шквалом.

– Девочки, это не имеет никакого отношения к нашему классному часу, – пыталась вразумить их учительница. На время вопросы стихли, но, когда Маечка отпустила класс, девчонки не ушли, а обступили её, завалив расспросами.

А Поля ощущала себя потерянной. Так, если бы она участвовала в марафоне и не заметила, что бежит последней, отстав от остальных раза в два. Она не успевала за одноклассниками, за их быстро меняющейся модой на одежду, игры и словечки. Не могла так легко и запросто говорить с новой учительницей. Поля казалась сама себе заторможенной. Тупой, как говорили о таких в школе. Много позже, размышляя над собственным прошлым, Поля осознала, что не была медленнее других. Она не участвовала в формировании местной моды, вот и отставала. Читать в классе не любили, романтизм вызывал интерес, но осмеивался. А больше Поле и нечего было предложить. Она упустила возможность стать той, к кому прислушиваются, в самом начале, а потом оставалось лишь догонять других. Нестись сломя голову в направлении, куда ей оказалось не нужно. Повзрослев, перешагнув и рубеж столетий, и нулевые годы, Поля стала думать, что не понимала девяностые. Её мать не гналась за переменами, и Поля за ними не следила. Мир, где она тогда жила, был очень широк в её воображении и сознании, но узок в реальности. Девяностые не могли это простить. Подростки девяностых не могли это принять.

В сентябре ещё держалось ощущение перемен. Но очень быстро прояснилось: в школе с трёхзначным номером ничего не изменилось за лето тысяча девятьсот девяносто седьмого года. Пришли Марина Гайковна и Елена Петровна, заменившие Тамару Тимофеевну, первая в качестве классной, вторая в качестве учителя математики. Обе молодые, Поля теперь не могла не вспоминать на их уроках монолог тёти Раи. То и дело мелькали мысли, а как оценила бы мамина подруга её новых учительниц. Вот и все перемены, так взбудоражившие седьмой «В» в первые учебные дни. Стая была на месте и стерегла.

Глава девятая. Мечты и реальность

Декабрь в тысяча девятьсот девяносто седьмом подступил незаметно. Обнял заледеневшей рукой. Взял за горло застывший Санкт-Петербург. Переход метро Новочеркасская быстро остыл: стоял холодный, чужой, недружелюбный. Даже продавцы газет закрывали окошечки своих киосков, отодвигая заслонку лишь на стук. Двор школы был спокоен и тих, если не считать утра – времени с восьми до половины девятого, когда средняя общеобразовательная впускала разновозрастной поток учеников. В седьмом «В» многие болели: то один, то другой. Миша Багашевский ходил простуженный, всё никак не мог совладать с нездоровьем. Он часто пропускал в этом году. Все уже более или менее привыкли к пустующему месту на первой парте рядом с Дашей-отличницей. Поля не фокусировалась на этом, как и ни на чём другом не останавливала внимания надолго. Возможно, со стороны выглядело, что она замкнулась от мира, но нет: она погружалась в себя. А это – совершенно разные формы замкнутости.

Поля не чувствовала себя странной в девяносто седьмом. Некрасивой – да, неуклюжей – конечно, глуповатой – естественно. Так и называли её одноклассники, используя при этом грубые слова, равнявшие Полю с мелкой беспородной шавкой, изгнанной из стаи голодных псов. Так она себя и ощущала. Но совсем не странной. Хотя именно в конце девяносто седьмого Поля вела необычную жизнь. Двойную. Нет, она ничего не скрывала, ни от кого не пряталась, не строила тайных планов. Но в ней уживались девочка-изгой и девочка-мечтатель. Первая – настоящая, вторая – внутренняя. И мечтательница постепенно занимала почти всё место в Полином сознании. Лишь действительность, безжалостно толкнув, могла прогнать её и вернуть девочку-изгоя. Реальную девочку. Она безуспешно пыталась барахтаться, чтобы не захлебнуться в бесконечном потоке, лившемся на голову. В потоке насмешек. Мечтательница уносилась в фантазии, забывая о действительности всё чаще и чаще. Именно тогда книжный мир стал единственной и крепкой защитой.

Поля теперь ни с кем не дружила. Разговаривала – и то лишь по необходимости. Избегала находиться рядом с Линой и сторонилась Малюту. А они много общались, что удваивало влияние популярной компании в классе. Поля мечтала, что, когда она вырастет, вокруг будут те, кто её оценит. Настанет другое время, а люди вернутся к настоящим ценностям.

Однажды отличница Даша принесла в класс толстенную тетрадь.

– Заполняйте, – коротко сказала она, передавая её Жене Максимовой. Стало ясно – анкета. Много таких ходило по классу и в конце прошлого учебного года, но теперь это развлечение достигло апогея, особенно среди девчонок. Парням хозяйки анкет давали их заполнять не всегда, а только избранным – это было знаком особого расположения. Но Дашина анкета превзошла все остальные: она содержала сто вопросов на самые разные темы.

– Очень важно, чтобы все заполнили, – деловито сказала Даша, когда Женька пролистала тетрадь и глаза её удивлённо округлились, – это будет наша с вами память через десять лет.

Знала ведь Даша, кому отдать, недаром отличница. Женька не осмеёт, не задержит у себя, ещё и распространит по классу. Так и вышло. Пожалуй, с её помощью даже Полину анкету заполнили бы многие. А уж о Дашиной и говорить нечего. Женька ещё и важности напустила: дескать, не простая анкетка, а память на будущее. Подогрела интерес. И побежала тетрадь по седьмому «В». Девчонки шуршали на уроках секретиками – сложенными в треугольник листами, где внутри прятались рисунки, вырезки из журналов, стихи, фото любимых исполнителей или актёров. Пару раз анкету отбирали учителя: математичка Елена Петровна и литераторша Валентина Григорьевна. Но обе после окончания урока возвращали её владелице. То ли потому, что это была Даша, то ли из-за очевидности огромной работы, проделанной и хозяйкой тетради, и заполнявшими её. Никто не чиркал ручкой и не портил предыдущие ответы.

До Поли анкета дошла последней. Она очень боялась, что ей не предложат её заполнить, но в то же время понимала: всё, написанное ею, будет расценено как новый повод для их шуточек. И вот толстенная тетрадь, раскрашенная разноцветными ручками, хранящая в себе множество тайн, предстала Полиному взору. Она пахла канцелярским клеем и какими-то сладковатыми духами… Поля сначала просмотрела все секретики, а затем принялась читать чужие ответы.

Занялась Поля этим на перемене перед литературой. Настроение было приподнято: перед уроками Валентины Григорьевны всегда верилось, будто случится что-то хорошее. И правда происходило. Никто, кроме той, кого за глаза все называли Старухой, не мог увлечь Полю своим уроком. Только она и поддерживала Полин интерес к учёбе.

В кабинете осталось немного народу, никто не шумел и Поля спокойно листала анкетные страницы, ощущая себя хорошо в реальности. С ней это случалось редко, и поэтому Поля наслаждалась волнами радости и беззаботности.

Даша расстаралась и с оформлением, и с разносторонностью вопросов. Подошла к составлению анкеты как к учёбе, сделала всё по высшему разряду. На обложке красовалась аппликация, скомпонованная из газетных вырезок. Из прописных печатных букв было составлено слово «анкета», а из маленьких – сферы, которые она затрагивает: музыка, кино, литература, досуг, хобби, мечты, школа. Был там и год: 1997. Каждый мог здесь найти вопросы по душе. И даже Поля. На секунду она подумала, что раздел, связанный с литературой, введён для неё. У одноклассников вместо любимых книг, авторов и персонажей стояли прочерки или слово «нет!». Именно так, с восклицательным знаком. Но этим седьмой «В» не удивил. Зато вопросы о музыкальных исполнителях пестрели информацией: Поля жадно вчитывалась, чтобы узнать, что сейчас на самом пике, и позже приобщиться. Не полюбить, но не ударить в грязь лицом, если вдруг придётся говорить с одноклассниками о современной музыкальной сцене.

А вот ответы о школе обескуражили Полю. Многие указали, что у них любимые учителя – Степан Степанович и Маечка, именно в этой последовательности. Даже девочки! Поля перечитывала несколько раз первое досье, где это встретила. Затем следующее и следующее. Поля не могла поверить. Ситуация походила на розыгрыш, на злую шутку уровня кнопки на стул или таракана в пенал. Поля огляделась. Никто не смотрел за её реакцией и не хихикал. И действительно, как можно портить шикарную анкету ради издевательства над ней? Даже «В»-класс Поля считала на такое не способным. Получалось одно. Степана Степановича любили. Поля уставилась перед собой, отложив анкету. Мир поплыл, фокус пропал. Как можно любить этого твердолобого человека? Всё существо Поли протестовало. Ненависти к Коню она не чувствовала, но испытывала к нему уверенную неприязнь. Поля боялась его так сильно, что не могла поверить в искренность ответов. С физкультурой в седьмом классе ей легче не стало, всё только осложнилось. Подросшая грудь колыхалась при физических упражнениях, и Поле казалось, что все украдкой смотрят за этим. Стыд сбивал дыхание, делал движения ещё более неуклюжими и неправильными. А Конь этого не спускал – всегда обращал внимание и при всех отчитывал. Как можно его любить?

Поля медленно поднялась из-за парты, усилием воли разгоняя туман перед глазами. И стремглав бросилась из класса. Звонок застал её в дверях, но не задержал. В соседний кабинет заходил девятый «Б», и Поля чуть не налетела на кого-то из них.

– Спятила, малявка? – услышала Поля даже не окрик, а мысль вслух, полную раздражения. Но фраза не остановила её и не удержалась в сознании – выскочила оттуда как монетка из дырявого кармана.

Вот он – спасительный женский туалет, свидетель всех школьных драм. Она вбежала в самую последнюю кабинку. Поля прислонилась к холодной кафельной стене ещё советской отделки. Теперь плитки выглядели неважно, многие края откололись, а на потолке облупилась побелка. Всё здесь настойчиво твердило об упадке. Это место не было даже кабинкой в полном смысле слова – лишь перегородка, без двери. Кто угодно мог зайти и увидеть, но всё же лучшего места для уединения во всей школе ещё не нашли. Поля разрыдалась. Шквал эмоций хлынул по щекам. Конечно, девочки подсунули ей анкету последней не специально, но для Поли оказалось унизительно осознать, что она – худшая. Других девочек физрук мотивировал на достижения, не только тех, кто ездил на соревнования, как Женька Максимова, но и самых обычных. А она, Поля, оказалась хуже других. Даже Степан Степанович, этот добродушный человек, ополчился против неё, сразу заметив её неповоротливую фигуру и общую никчёмность. Поля ощущала себя жалкой. Ей никогда было не заслужить одобрения физрука, хотя других Конь щедро одаривал им.