Повесть. Стальные кружева войны

– Когда все угомонятся, я тихонько сниму часовых и дам тебе знак кряканьем, чтобы ты вышел из палатки. Ну и тогда начнем, – улыбнулся Андрей.

– Договорились, – ответил Павел.

Немцы угомонились около четырех утра.

Все разбрелись по палаткам, и на поляне у костра остались только два часовых. Причем один из них в русской форме дремал, сидя у костра и клевал носом. Второму, в эсэсовской форме, тоже хотелось спать.

Он встал, размял ноги, попрыгал и, видимо, захотел по малой нужде.

Отошел от костра на три метра и расстегнул ширинку.

Так с расстегнутой ширинкой и жутким удивлением в глазах он и умер, не проронив ни звука. Андрей точным ударом вонзил ему нож в солнечное сплетение.

Аккуратно положив на землю часового, Андрей подполз к костру и резким ударом, зажав рот, перерезал горло сидящему второму часовому.

Подперев автоматом подбородок уже убитого часового, Андрей оставил его сидеть у костра и, отойдя в лес, крякнул три раза.

Павел вышел из палатки с рацией за спиной и стал пробираться в сторону офицерской палатки.

– Ну все, отлично. Начинаем, – решил Андрей.

Андрей сорвал чеку с гранаты и, открыв полог, бросил первую гранату в палатку диверсантов. Пробежав несколько метров, он бросил вторую гранату в палатку эсэсовцев, а сам с пулеметом в руках прыгнул к колесу бронетранспортера.

В это время Павел также бросил одну за другой гранаты в палатку офицеров и укрылся за деревом.

Четыре взрыва прозвучали почти одновременно, один за другим, с разницей в несколько секунд.

Из палаток послышались крики и стоны.

Несколько человек все-таки выскочило из каждой солдатской палатки: кто-то выбежал, кто-то выползал.

Но они все тут же были уничтожены Андреем пулеметной очередью. Андрей стрелял короткими очередями, практически в упор, с десяти метров. Он не просто расстрелял, он изрешетил обе палатки, израсходовав оба магазина пулемета – все 150 патронов.

Весь бой длился не более трех минут. Расстреляв весь боекомплект пулемета, Андрей замер и прислушался.

Над поляной, которая только что была озарена взрывами и огнем стрелявшего пулемета, повисла гробовая тишина.

Где-то щебетали птицы, под порывами ветра шелестела листва в белорусском лесу.

Андрей подождал пару минут и, встав, пригнувшись, пошел к палаткам. На поляне, справа и слева, валялись мертвые немцы и диверсанты.

Андрей насчитал их двенадцать человек. Значит, остальные погибли в палатках, – подумал Андрей.

Андрей обернулся к офицерской палатке и крикнул:

– Паша, ты жив, брат?

– Живой, Андрюха! – радостно закричал Павел. – Мы сделали их! Мы их всех сделали, Андрюха. Ура, победа!

Павел подбежал к Андрею, и они крепко обнялись.

– Да, братик, мы сделали этих тварей, – процедил Андрей.

– Давай проверим, все ли фрицы на месте. Никто не сбежал? Тащи их из палаток за ноги на поляну, посчитаем.

– Диверсантов было десять, вместе с офицером и тобой. Трупов должно быть девять штук, тебя вычеркиваем, – засмеялся Андрей. – Немцев приехало на бронетранспортере десять, плюс офицер и водитель. Итого двадцать одна штука должны вот тут лежать! – твердым, жестким голосом закончил Андрей.– Пошли проверять, – сказал он.

Они выволокли всех убитых немцев из палаток. Все они были мертвы. Андрей всех еще раз пересчитал и, засмеявшись, удовлетворенно сказал:

– Все ТУТА! Вот мы с тобой, Пашка, и освободили нашу русскую землю от двадцати одной погани, – засмеялся Андрей.– Давай собирать оружие, патроны, гранаты. Погрузим все на бронетранспортер и поедем потом на нем вместе с генералом в их колонне как сопровождение к своим.

– Еще нам надо взорвать дерево, чтобы оно перегородило дорогу. Мы же не знаем, где фашисты мины понатыкали. Взорвем чуть подальше, чтоб наши на мины не напоролись.

– Я соберу оружие, проверю бронетранспортер. А ты, Паша, завали дерево. И надо поставить табличку «Мины».

– Хорошо, Андрюха. Все, я пошел. Делаем.

Андрей посмотрел на часы. Было 6 утра 15 минут 24 июня 1941 года. Скоро приедут наши.

Где-то через полчаса прибежал Паша и доложил, что дерево завалено и табличка «Мины» установлена.

– Отлично, ждем колонну, – ответил Андрей.

Потом подумал и сказал:

– Паш, ты не обижайся, но я тебя свяжу, чтобы они видели, что ты пленный, и не стали сразу стрелять в нас.

– Хорошо, как скажешь, – ответил Павел.

Андрей связал руки Павлу за спиной.

– Я буду стоять, а ты сиди на земле. Как они подъедут, я постараюсь все объяснить генералу.

Глава 8. ГЕНЕРАЛ КРУТОВ.

Через несколько минут послышался гул мотора, и на поляну въехала черная легковая «эмка», а за ней – полуторка, покрытая тентом. Андрей с перевязанной рукой стоял в полный рост посреди поляны, опираясь на немецкий пулемет, как на костыль.

Рядом с ним сидел «пленный» Павел, а по всей поляне были разбросаны трупы немцев.

«Эмка» резко остановилась.

Из нее выскочил старшина и майор в форме НКВД.

Майор вдруг выстрелил в Андрея, но не попал, и закричал:

– Брось оружие, сволочь фашистская!

Андрей громким голосом закричал:

– Не стреляйте! Я летчик, лейтенант Андрей Громов! Мне надо поговорить с генералом!

Майор НКВД заверещал:

– Это засада! – и попытался прицелиться, чтобы выстрелить снова в Андрея.

В этот миг дверь «эмки» резко открылась, и из нее вышел генерал Крутов в распахнутой шинели.

– Отставить, майор! – рявкнул он. – Что тут вообще произошло? – с удивлением в голосе сказал генерал и направился к Андрею.

За ним шли старшина и майор НКВД.

Подойдя к Андрею, генерал посмотрел на мертвых фашистов, лежащих вокруг, и сказал, улыбнувшись:

– Ну, не слабо ты тут немчуры накосил! Рассказывай, лейтенант Громов, это ты их всех убил?

– Так точно, товарищ генерал, – ответил Андрей.

– Всех их ты один? – с недоверием в голосе спросил генерал.

– Ну, почти один, – ответил Андрей и вдруг… упал на землю.

– Что с ним? Ну-ка, посмотрите, что с ним, – скомандовал генерал.

Старшина наклонился над Андреем, проверил пульс на горле, осмотрел его и увидел, что из наспех перевязанной ноги Андрея течет кровь.

– Потерял сознание, товарищ генерал, – доложил старшина. – Он в ногу ранен, потерял много крови, но жить будет.

– Так, лейтенанта привести в чувства, пленного – под охрану. Проверьте все трупы, может, кто-то раненый есть. И сделаем тут привал, поедим и двинемся дальше, – скомандовал генерал.

Андрея перевязали, и он, ковыляя, подошел к генералу, который в это время смотрел карту с майором НКВД и что-то обсуждал.

– Товарищ генерал, разрешите обратиться! – твердым, но почтительным голосом произнес Андрей.

– Ну, проходи, герой, присаживайся, – сказал генерал, указывая на толстое поваленное бревно, на котором он сидел сам. – Как твоя нога? – спросил он.

Его голос звучал спокойно, но в нем чувствовалась стальная уверенность человека, прошедшего через множество испытаний.

– Все в порядке, жить буду, – ответил Андрей, и, прихрамывая и опираясь на палку, подошел и присел рядом с генералом.

Генерал, словно старый дуб, крепкий и непоколебимый, внимательно смотрел на него.

– Я воюю уже скоро тридцать лет, – начал генерал, его голос был хриплым, – и не видел никогда, как один солдат, ну или офицер, – заулыбался он, – вот так в бою положил почти взвод противника. Ты, Андрей, герой и молодец, – продолжил генерал. – В первую империалистическую тебя бы за такой бой определенно наградили бы Георгиевским крестом! – о чем-то своем задумавшись, сказал генерал.

– Я не совсем один был, – засмущался Андрей.– Я вам сейчас все доложу, товарищ генерал. Вчера вечером в лесу я случайно наткнулся на диверсантов, – начал свой рассказ Андрей.– Я подслушал их разговор о том, что они тут хотят устроить засаду и захватить генерала Красной Армии и какой-то секретный груз. Так мы с Павлом… им самим, засаду тут и устроили, что вон, все валяются дохлые.

– С каким Павлом, не понял? – спросил генерал.

– Товарищ генерал, я про него все сейчас, про Пашку, расскажу. Только у меня еще просьба… я тут в лесу не один. Тут со мной еще девушка, гражданская, и пацан, лет тринадцати, – надо бы их забрать… они там одни в лесу, мало ли что… – добавил Андрей.

– Я не понял, какая девушка и какой пацан, где они и откуда они взялись? – спросил генерал.

– Мы ехали все вместе в одном купе на поезде Москва-Брест, – начал свой рассказ Андрей.– Я ехал в 10-ю авиадивизию представляться по прибытии на новое место службы, а профессор с сыном и девушка ехали в Брест.

Рано утром 22 июня, не доезжая Кобрина, немцы разбомбили наш состав. Это в 10 километрах, примерно, отсюда…

Андрей замолчал на мгновение, словно собираясь с мыслями, а затем продолжил:

– Поезд сошел с рельсов. Вагоны смяло, как гармошку. Взрывались вагоны с боеприпасами, цистерны с бензином… Много людей погибло. Я успел вытащить из горящего поезда только троих: девушку лет восемнадцати и профессора с сыном.

Профессор был ранен и у нас на руках скончался. Я вывел в лес девушку и пацана. В лесу мы нашли заброшенную сторожку, и вот они сейчас там.

Генерал слушал, не прерывая. Его лицо, обычно непроницаемое, как каменная глыба, дрогнуло.

– Да, – с трудом произнес он, его голос дрожал. – Я слышал про этот эшелон… В нем моя дочь… ехала.

Последние слова генерала повисли в воздухе, словно тяжелые облака дождя перед грозой.

– Ну так, где они? – спросил генерал, нахмурив брови, его взгляд был проницательным, словно он пытался разглядеть правду в глазах лейтенанта.

– Тут недалеко, в сторожке, – ответил Андрей, указывая рукой в сторону леса.

– Ну, веди, – кивнул генерал, его голос был спокоен, но в нем чувствовалась скрытая тревога.

Майор НКВД, стоявший рядом, начал шипеть, как раздраженная змея:

– Товарищ генерал, это может быть хитрый план! А вдруг там засада? Не верю я этому летчику – слишком складно брешет. Я проверю, пошлю солдат. Посмотрим, что там за девушка в сторожке.

– Они вас на порог не пустят, у них приказ, – усмехнулся Андрей.

– Ну, мы посмотрим, – бросил майор и, взяв с собой двух солдат, отправился к сторожке.

Через какое-то время в лесу, недалеко, раздались длинные автоматные очереди.

Генерал вскочил, как будто его ударили током:

– Что там происходит? Иван Васильевич, – обратился он к своему старшине-шоферу, – поднимай ребят, пойдем посмотрим, что за стрельба.

Подходя к сторожке они услышали, как майор НКВД кричал:

– Я майор НКВД! Прекратите стрелять!Бросайте оружие и выходите с поднятыми руками, иначе будете уничтожены! Мы свои!

Вдруг из сторожки раздался звонкий девичий голос:

– Если вы свои, где лейтенант Громов? Андрей сказал не открывать двери сторожки никому, кто бы что ни говорил, в какой бы форме ни пришел. Он пошел воевать с диверсантами, те тоже в форме Красной армии! Подойдете к сторожке еще ближе, мы вас всех взорвем, у нас и гранаты есть! Где лейтенант Громов?! – закричала девушка и, высунув ствол немецкого автомата в окно, выпустила поверх голов длинную автоматную очередь.

В это время, прячась за деревьями, к сторожке подошли генерал и трое солдат.

– Майор, что ты тут устроил, что у вас тут за перестрелка? – спросил генерал.

– Да девка какая-то безумная, – ответил майор, – говорит по-русски и шмаляет из шмайссера. Говорит, пусть придет тот лейтенант-летчик, иначе всех постреляет и повзрывает, – добавил он с усмешкой.

– А где летчик? – спросил генерал, его глаза сузились, словно он пытался разглядеть что-то вдалеке.

– Идет, товарищ генерал. Он хромой, раненый, сейчас доковыляет, – ответил старшина.

Андрей был ранен в ногу и хромал, он не мог идти так же быстро, как другие солдаты. Поэтому к сторожке он пришел немного позже.

– Ну, хорошо, подождем, – сказал генерал, его голос звучал терпеливо, как у человека, привыкшего к неожиданностям.

И в этот миг из дома зазвучала песня:

«Смело, товарищи, все по местам!

Последний парад наступает.

Врагу не сдается наш гордый "Варяг"

Пощады никто не желает!»

У генерала волосы встали дыбом, а глаза наполнились слезами.

Эту песню они пели вместе с дочкой, и голос, который ее пел, был именно голосом его дочери! Он закричал:

– Лена! Леночка! Моя… мое солнышко! Это я, твой папа!

Песня стихла.

Через секунду дверь открылась, и на пороге появилась хрупкая девушка лет 18-ти в светлом платье. В руках у нее был немецкий автомат, а сзади стоял мальчишка лет двенадцати с немецкой гранатой.

– Папа! Папа! Родненький мой! Это я! – прокричала девушка и, бросив автомат на землю, побежала навстречу бежавшему к ней генералу.

Они столкнулись, и генерал обнял девушку, гладя ее по голове:

– Доченька родная, Леночка, как же так? Как ты тут оказалась? Ты не ранена?

Лена плакала и обнимала отца.

Генерала переполняли чувства, он думал, что его дочь погибла, когда ему доложили, что эшелон, в котором она ехала, разбомбили. А она, оказывается, жива, невредима, и он может сейчас ее обнять.

Лена посмотрела вокруг и спросила:

– Папа, а где Андрей?

– Какой Андрей, доченька?

– Ну, летчик, лейтенант Громов. Он нас с Ванечкой спас из взорванного поезда.

Андрей еле доковылял до опушки, и теперь он только понял, что и кого имела в виду Лена в их первую встречу в вагоне поезда, когда говорила: «Мой папа – командир Красной армии».

Лена увидела Андрея и бросилась ему на шею:

– Андрюша, милый мой, ты живой! – стала целовать ему лицо.

На все это смотрели солдаты, а пристальнее всех – сам генерал.

Андрею стало совсем неловко, и он немного отстранил Лену:

– Леночка, все хорошо, я жив, все хорошо.

Лена повернулась к генералу:

– Папа, знакомься, это и есть мой Андрей, мой герой – Андрей Громов.

– Да мы вообще-то уже познакомились, – усмехнулся генерал. – Герой, согласен с тобой, доченька. Он нам помог диверсантов уничтожить. Ну и офицер, я вижу, из него получится неплохой, если он даже тебя, егозу, научил стрелять из автомата и выполнять приказы. А это… я вам скажу, ох как не просто, товарищи, я-то знаю характер своей дочки, – заулыбался генерал.– Дорогого стоит.

– Я тоже стрелял из автомата, и у меня есть граната! – вдруг на фоне смеха прозвучал звонкий голос Вани.

Генерал повернулся к нему и зычным голосом спросил:

– Боец, как звать?

– Иван Прозоров, товарищ генерал! – очень серьезно ответил Ваня.

– Красноармеец Прозоров! За мужество и героизм, проявленные в борьбе против фашистских захватчиков, от имени командования объявляю вам благодарность!

– Служу трудовому народу! – громко и как-то торжественно прокричал Ваня.

– Старшина, соберите тут все оружие. Вона как бывает: моя доча тут целый бой дала товарищу майору, – сказал генерал со смехом.– Прими у бойца Прозорова боеприпасы и выдай ему банку сгущенки. И… давай организуй обед для личного состава.

– Слушаюсь, товарищ генерал! – гаркнул старшина Никодимов.

Ваня отдал автомат и гранату старшине.

Генерал с дочкой, обнявшись, отошли немного в лес, сели на траву, и Лена стала рассказывать отцу все, что с ней произошло: как она села в поезд в Москве 21 июня…

Старшина приготовил на ужин овсяную кашу с немецкой тушенкой, которую он по-хозяйски собрал из ранцев убитых фрицев и диверсантов, и накормил всех бойцов.

Ужин он приготовил из последней овсяной крупы и трех банок тушенки.

Собранных сегодня трофейных продуктов хватит максимум на один день, подумал про себя старшина Никодимов.

Еще сегодня утром у него на довольствии было восемь человек, а теперь их стало одиннадцать.

Глава 9. ПЛЕННЫЙ ДИВЕРСАНТ.

После ужина, когда все поели, Андрей снова подошел к генералу.

– Товарищ генерал, разрешите обратиться, – сказал Андрей.

– Обращайся, Герой, – ответил генерал.

– У нас есть пленный. Он радист, его зовут Павел, по-немецки – Пауль.

И он мой Друг! – добавил Андрей после паузы.

У генерала второй раз за сегодняшний день округлились глаза.

– Лейтенант, ты что, сбрендил? Ты сам-то понимаешь, что говоришь? Фашистский диверсант тебе друг?!

Майор НКВД опять зашептал на ухо генералу:

– А я вам говорил…

– Заткнись ты, наконец, майор! – вскричал генерал. – У тебя везде враги! Дай разобраться. Ладно, ведите сюда диверсанта. А ты, Андрей, с толком, с расстановкой рассказывай, как же ты докатился до такой жизни – летчик, комсомолец, а в друзьях у тебя немецкий диверсант. Рассказывай про свою дружбу с диверсантом. А мы потом допросим и твоего диверсанта.

– Мы с Пашкой-Паулем жили в Москве, в одном дворе, – начал свой рассказ Андрей.—

Его отец был немецкий социал-демократ, который еще в 1917 году приехал в Россию после Первой мировой войны, потом вступил в партию большевиков, сражался в Гражданскую, выучился на инженера, а затем с моим отцом они строили метро в Москве.

Как его настоящая фамилия, я не знаю, но у Пашки была фамилия Железнов – Павел Железнов. Думаю, это был партийный псевдоним, как у товарища Ленина, товарища Молотова и других.

Генерал слушал все, что рассказывал Андрей, очень внимательно, и вдруг пристально посмотрел на Андрея и спросил:

– Андрей, а как твое отчество?

Как батьку зовут? Кого-то ты мне напоминаешь.

– Отца зовут Григорием, – ответил Андрей.

– Ну что ты будешь делать?! Каждый час – сюрпризы, – воскликнул генерал. Этого просто не может быть! Ты что, сын моего друга и славного казака Гришки Громова? Нет! Ну не может этого быть! Фото бати есть? – вдруг спросил генерал.

– Да… Вот они с мамой на фото в 1939 году, – ответил Андрей.

– Ну-ка, покажи, – сказал генерал.

Андрей достал фотографию и протянул генералу.

– Он, точно он! Вот это поворот! – воскликнул генерал Крутов.– Постарел Гришка, – вздохнул генерал, – время никого не жалеет. Его в 1920, по ранению комиссовали, он женился, и я слышал, что у него сын родился… – продолжил генерал.

Так ты сын Гришки! Гришка со мной еще с Германской служил, и у Ворошилова и Буденного мы с ним погоняли беляков. Он меня дважды от смерти спас, а я… его потерял в этой суете жизни. Как он, жив-здоров?

– Да, все хорошо, работает в Метрострое инженером… А я, прошу прощения, товарищ генерал, Вы тот самый комэск Семен Крутов, о котором мне столько рассказывал отец!

– Гришка меня помнит, как комэска… – продолжил, улыбаясь, генерал. Ну да… Сначала казак Крутов, урядник Крутов, дальше красноармеец Крутов… потом комэск, комбриг, комкор и вот теперь – Генерал Армии Крутов. Да, Андрей, я тот самый Семен Крутов, – ответил генерал.

Андрей с изумлением и чувством глубокого уважения взглянул на генерала.

– Отец тебе что-то рассказывал о Гражданской войне? – спросил генерал.

– Ну, так, немного, – ответил Андрей.

– Да узнаю я Гришку – молчун и скромняга. Что он там мог рассказывать? Ты вот знаешь, откуда на спине твоего бати шрам?

– Ну да, он говорил, в бою получил.

– Да, в бою… – задумался генерал.– Зимой, в декабре 1919 года, у нас был встречный бой с белоказаками генерала Деникина на Донбассе.

Страшный был бой в районе севернее Бахмута. Две конные лавы шли друг на друга, а я тебе скажу, страшнее боя я в своей жизни не видал.

Тогда, по десять тысяч сабель с каждой стороны шли, по сути, в рукопашную. И вот во время боя мой конь был пронзен казацкой пикой и упал, как подкошенный, придавив мне ноги.

Я начал из него выбираться, вижу: рядом Гришка. Увидел меня, спешился и бежит ко мне на помощь. А вокруг идет бой не на жизнь, а на смерть.

Казаки белые и красные направо и налево машут шашками, кто на конях еще, кто уже на ногах. То тут, то там вспыхивают рукопашные схватки один на один.

Наши конармейцы остервенело рубят, режут деникинцев, ну а они нас… всюду кровь, грязь, крики, стоны. А я как бревно валяюсь, вылезти из-под коня не могу.

И вдруг вижу: на меня скачет здоровенный деникинец, размахивая шашкой. Именно на меня скачет, – продолжил генерал.

Я видел его глаза – безумные, налитые кровью, как у бешеного волка. Прискакав прямо ко мне, валявшемуся на земле, деникинец чуть сдержал лошадь, замахнулся шашкой… «Ну вот и всё», – подумал я… и в этот миг я увидел, как Гришка метнул ему прямо в грудь пластунский нож и прыгнул в мою сторону, закрыв меня своим телом.

По инерции казак, падая с коня, все-таки смог рубануть своей шашкой, но весь удар пришелся на спину закрывшего меня своим телом твоего бати.

А у меня только руку задело по касательной. С тех самых пор мы с твоим батей – кровные братья. Вытащил он меня из-под коня, перевязали мы как могли друг друга, споймали мне новую лошадь, и опять вступили в бой.

– Да, были времена… – вздохнул генерал дрогнувшим голосом, наполненным целым ворохом нахлынувших воспоминаний.– Мы в том бою под Бахмутом славную зарубу деникинцам устроили, – продолжил генерал.

Порубали мы их тысяч восемь, ну и они нас, конечно, потрепали… Но мы победили!

И теперь, и до скончания века на Донбассе будет Советская власть! – выдохнул генерал, его голос звучал уверенно, громко и раскатисто, как утренний гром.

– Вот такой… он твой батя, Андрюха! Вернемся в Москву, я обязательно найду Гришку, – сказал генерал. Вы приезжайте к нам домой или на дачу. Посидим, выпьем!

– На дачу! На дачу! – защебетала Лена, словно весенняя птичка. – Андрюшенька, – сказала она, прижимаясь к Андрею, как будто боясь, что он исчезнет, – тебе и твоим родителям у нас понравится! Вот увидишь! Папа, я умница, же? Вот нашла тебе сына твоего друга… – и шепотом добавила, прижимаясь еще теснее: – и себе тоже…

– Ладно, продолжай, Андрей. Что там про немецкого социал-демократа, товарища Железного ты говорил? Не слыхал я про такого…

– Ну, а что говорить? – продолжил Андрей, его голос стал глубже, словно отголосок далекой бури.

– В 1935 его арестовали как врага народа, и всё… Он пропал. Ни вестей, ни весточки. Мать Пашки была полькой по национальности и, взяв в охапку Пашку, срочно уехала в Польшу. С тех пор я его и не видел. Шесть лет не знал, что с ним и как он. А увидев вчера ночью… и чуть не убил.

В это время конвойный привел Пашку.

– Ну что, фриц, – начал генерал, его взгляд был холоден, как зимний ветер, – рассказывай, какое у вашей группы было задание?

– Я не фриц, товарищ генерал! Я – Павел Железнов, советский человек, … временно вывезенный за границу! – добавил Павел.

– Ого, ты загнул! Советский человек? Рассказывай, а мы послушаем и решим: советский ты или предатель, фашист. Про твоего отца Андрей мне все рассказал… Рассказывай дальше, что ты делал в Польше, слушаю, – сказал генерал.

– Мою маму в Варшаве какие-то гады убили через год, – продолжил Паша, его голос дрожал.– Она зашла в бакалейную лавку к ее знакомому Лазарю Моисеевичу. Он знал, что нам с мамой трудно, и часто давал продукты без денег, в долг. А тут вдруг на всей улице погром устроила какая-то банда фашистов-националистов. Громили и убивали евреев. Вот и маму мою они убили, подумав, что она еврейка. Убили прямо на улице, ни за что… Сволочи!

Мама за месяц перед смертью написала письмо моей тетке Грете: мол, так и так, вашего брата Густава арестовали и, наверное, убили в России, а мы бежали – я и мой сын Пауль.

Просила помощи… Тяжело нам было тогда. Мама работала на двух работах, но платили мало, и бывало, что есть нам по вечерам было нечего.

Через три дня я похоронил маму. И тут как-то вечером дверь в нашу квартиру резко открылась, и вошла высокая и статная женщина.

С порога она задала мне на немецком языке вопрос властным голосом:

– Мальчик, это тебя зовут Пауль?

– Да, я Пауль Ковальский, – ответил я ей также, на немецком.

Мы в семье говорили на трех языках, немецком, польском и русском. Она подошла и внимательно на меня посмотрела несколько секунд.

А потом вдруг тем же властным, безапелляционным голосом заявила:

– Никакой ты не Ковальский. Забудь эту плебейскую фамилию.

Ты – Граф Пауль фон Берг! Твой никчемный отец, мой младший брат Густав, был дурак дураком, что связался с революционерами и социалистами… И они же посадили его в тюрьму! Но по отношению к тебе это ничего не меняет. Ты – Граф Пауль фон Берг. И ее голос на секунду смягчился: – Боже мой, как же ты похож на своего отца и моего бестолкового брата в молодости…

Она потрепала меня по щеке.

– Не смей брать ничего из этой халупы, – в ее голосе опять зазвучал металл.– Мы сейчас же едем домой в Кенигсберг.